Фотографии- una historia sentimental

-И как же я с неба попал на землю? Я упал? Я прилетел на самолёте?
-Нет, тебя спустили на своих крыльях ангелы...
-Я не помню ангелов!
-Ты спал. А проснулся уже на моих руках.
-И правда, ты сказала "здравствуй, я твоя мама"..?
-Да, родной, я так сказала...
-И я улыбнулся?
 
Мой маленький сын обожает эту историю, свою собственную.
-Мама, кто они? Им тоже добрый ангел принес..?
-Ах, где ты её отыскал?! Да, родной, им тоже, конечно...

Я всматриваюсь в фотографию и выступают из прошлого лица, события...
Детская ручёнка смахнула тонкий покров забвения. Как живо всё под ним!
Милая Соня. Уставшая от жизни Ольга, её старшая сестра. Серёжа, которого я видела только годовалым младенцем, а потом Ольга с семьёй переехала куда-то и увезла его.
Не могу вспомнить только, как звали того мужчину, испанца...

               
                ***


Я работала в фотостудии, каждый день к нам приходили сотни людей, лица мелькали, менялись, какие-то запоминались, большинство нет.
Жизнь, запечатлённая на плёнках, была такой разной, такой контрастной, застывшей во всех проявлениях - от первых дней жизни до кладбищенских памятников и крестов.
Лица младенцев, стариков, невест, влюблённых...
В воде, в воздухе, в горах, в инвалидных колясках, в роскошных автомобилях...
Я видела всевозможных любимых собачек, пёстрых птичек, принаряженных кошечек, все смешное, любимое, уснувшее в необычных позах обрекалось на живую память о нём и проходило перед моими глазами с калейдоскопическим разнообразием и быстротой.
В общем я любила свою работу, любила соприкасаться вот так с человеческой жизнью, мне было позволено входить в особую потайную дверцу любого дома, присутствовать во всех недосягаемых и немыслимых местах, наблюдать изнутри самую разную публику, быть свидетелем и доверенным лицом множества событий.
Мне кажется, что работая там, я имела возможность видеть больше и научилась видеть более цепко, более полно, удерживая детали, которые зачастую от моего взгляда ускальзывали.
Ведь можно бесконечно наслаждаться красками природы, неповторимостью человеческих фигур и лиц, особенностями архитектуры.
Этот мир не скучен для того, кто не скучен сам. Чьё-то промелькнувшее лицо, неуверенная походка старика и ребёнка, обнаженные женские плечи, стоит лишь приглядеться - всё это повествует так много, так живо, так волнующе!
В самой на первый взгляд незначительной внешности всегда есть нечто, заслуживающее внимания, а то и достойное восхищения.
Пожалуй, нет ни одного неинтересного лица. Даже если, подвергнув все его черты самому тщательному разбору, я не найду ничего привлекательного, то есть увижу, что в нём некрасиво всё, то это уже само по себе примечательно, и в совершенно некрасивом я скорее увижу совершенное, чем некрасивое.

Но самым острым, самым волнующим было чувство, когда появлялся (правда, довольно редко, но тем сильнее впечатление) иной человек, в котором сразу же угадывалась недюжинная личность, за которым чувствовалась необычная, интересная жизнь.
Какая? Быть может, творческая, опасная, авантюрная, быть может, в учёных трудах, в общем - из ряда вон, благодаря вдохновению, уму, воле, таланту.
Я сразу проникалась невольным уважением и любопытством, и нетерпеливо ждала, когда увижу хоть что-то, приоткрывающее завесу над этой жизнью.
И часто, оттолкнувшись от какой-то поразившей меня детали, я рисовала себе узор чьей-то судьбы, которая всегда казалась цельной и потому прекрасной.



                ***


Нет, Соня выдающейся личностью не была, но она завладела моим вниманием с первого же взгляда, раз и навсегда расположила к себе.
Лёгкая, стремительная, смешливая, похожая на мальчишку, она вошла к нам, будучи увлеченной разговором с подругой настолько, что всё остальное делала как бы мимоходом и было столько прелести в этой милой небрежности её жестов!
Они ушли, чтобы вернуться через час, а я ждала, когда он пройдет, чтобы увидеть её ещё раз, разглядев к тому времени двадцать мгновений её жизни, узнав, быть может, с каких морей этот шоколадный загар в начале нашего слишком запаздывающего лета.
Лично я стараюсь поймать каждый первый луч после долгой зимы, но на тот момент была белой как снег, потому что мы ещё не видели солнца - шли дожди, а лето безобразно запаздывало.

И вдруг она! А может, это лишь её вызывающий загар привлекал к себе внимание?
Но нет, нет - она буквально искрилась весельем, а я не так часто видела счастливых людей.
Итак, конечно, юг... Когда мы здесь барахтаемся в сугробах, она хохочет под пальмами, срывает апельсины с дерева, сидит верхом на прекрасной лошади, запрокинув голову, смотрит на гигантский кактус, она, конечно же, купается в море, лежит на золотом песке, удит рыбу, любуется павлином, распустившим свой чудесный хвост, сидит в обществе друзей и наконец - она в мужских объятиях. Конечно, логично это предположить под таким небом, под таким солнцем, где, наверное, сам воздух напоён любовью.
Автомобили, лошади, феерверки, фонтаны, цветы, интимность укромных мест... Как не удлинить этот список тем, без которого, быть может, не было бы и всего остального... Конечно же, мужчина!
Их окутывала ночь, окружали маленькие веерные пальмы, она смеялась, а он, обхватив её и прижав к себе, казалось, не отпустит вовек.
Невольно позавидуешь этим крепким мужским объятиям, тоске в его глазах, он улыбался, но глаза были подернуты  грустью.
Возможно, им уже предстояла разлука и он об этом знал?
Меня это очень затронуло, не часто фотография так способна передать чувство.
Я долго их рассматривала, мысленно я уже была там, я купалась, наслаждалась экзотикой чужих морей, я смеялась, это в меня влюбился южный мужчина, меня он крепко обнимал...
 ...До тех пор, пока меня не призвали к работе. Но и перестав смотреть, я продолжала мечтать и думать, как же это везёт другим!
Чего бы я не отдала за счастье попутешествовать по дальним странам!
Я, конечно же, ей завидовала, той завистью, которая у меня сродни внезапной влюбленности, когда я восхищённо смотрю на то, что очаровало меня или на человека, повествующего о чём-то захватывающем, как громом поражённая, и вкушаю чужую удачу с удовольствием, будто собственное воспоминание, в которое до боли хочется вернуться.
Когда бывает так, я чувствую, как меня что-то непреодолимо роднит с этим человеком, будто у нас общее прошлое и общая ностальгия по нему.

Мне предстояло за минуту, передавая Соне плотный конверт, получше её разглядеть, дополнить деталями уже наметившийся образ, связать всё воедино и создать нечто целое в моём воображении, сделать её героиней, а её жизнь - повестью.


Моё удовольствие состоит в том, что я беру отдельную жизнь, подобную длинной и путаной нити, что переплелась со множеством других, вместе образующих сложное плетение - человеческий мир, местами запутанный, узловатый, неровный, где-то сбившийся в клубок, и одну из этих нитей мне предстоит бережно извлечь, отделив от прочих и, применив умение, фантазию, вложив душу, создать пусть не бог весть что, но всё же произведение, вдохновенное моей любовью.
Пусть мне недостает таланта и подчас мастерства и есть изъяны в моих трудах, но они не напоказ, а для собственного удовольствия.
И, так или иначе оттачивая мастерство, я с каждым разом превосхожу себя и потому я всякий раз довольна.
В моем воображении много таких обрывков, набросков, оконченных и неоконченных повестей.
Это мое тайное увлечение, занятие, подобное тому, как в детстве мы раскрашиваем книжки с картинками.
По сути я продолжаю делать то же самое, только сейчас вместо книжек раскрашиваю окружающий мир, отыскивая в нём те фигуры и сюжеты, которые мне интересны и близки.
Я всегда нахожу что-то, и если бы тогда моё воображение не занимала чужая жизнь, озарившаяся внезапной вспышкой счастья, возможно, я бы просто смотрела на луну...
Мне никогда не надоест смотреть на луну и звёзды!
Это всегда зрелище, поражающее тем больше, чем больше я смотрю.
Когда я буду умирать, каким прекрасным, наверное, будет мир!
Я хочу только, чтобы моя смерть была естественной или, во всяком случае, чтобы я успела проститься с миром, окинуть его последним взглядом.
Как много, наверное, видит человек, когда смотрит на этот мир в последний раз.
Я даже думаю, что если существует будущая жизнь, то она много зависит от этого последнего взгляда, который должен сильно преобразить человека, добавив ему мудрости.

О чём была её последняя мысль? Знала ли она, что умирает? Сожалела ли?
Была ли спокойна или сердце разрывалось от боли за крошечное существо, которое оставляла вместо себя?
Вспомнила ли глаза, глядящие такой любовью и тоской?
А жаркие поцелуи... вспомнила ли их?



                ***


Соня умерла от родов.
С того первого появления у нас я видела её часто, она приходила заказать очередную долю  фотографий - быть может, это было удовольствие, которое она намеренно длила, каждый раз воскрешая воспоминания.

К середине лета она изменилась - как-то притихла, весёлость сменилась серьёзностью, а солнечные лучи сравняли её со всеми.
Но главную причину происшедшей в ней перемены я поняла несколько позже.

В сентябре я вернулась из отпуска, затем прошло ещё какое-то время прежде, чем Соня снова появилась у нас, так что я не видела её около двух месяцев, а увидев, не сразу узнала.
В ней изменилось все, начиная со стиля одежды - она была в длинном плаще, очень элегантная, отчего казалась старше.
Исчезла юношеская порывистость движений, девический задор сменился проникновенной женственностью, но более всего поражали её глаза, в них было чувство и почти неестественный блеск.
Соня была настолько лучше всех вокруг, что казалось, она одна была по-настоящему живой среди мрачно движущихся манекенов.
Должно быть, я слишком откровенно ею залюбовалась и она улыбнулась мне. И тогда я тоже.
А минуту спустя, провожая её взглядом, я заметила перемену в её фигуре и так изумилась, что едва ли вслух не воскликнула "ах, вот оно что!", как будто было что-то необычное в том, что молодая женщина ждала ребёнка!
Но это по-крайней мере объясняло, почему она так превосходила всех вокруг, почему была так блаженно-спокойна и одухотворена.



                ***


Время шло.
Осенние дожди и ветра уносили листья, земля обнажалась, между тем, как люди, наоборот, укутывались в тёплые одежды.
Складки длинного пальто скрывали полнеющую фигуру, на фотографиях же было лето, была любовь, была жизнь, кажущаяся уже невероятной - далёкой и неправдоподобной.

Соню я всегда встречала приветливой улыбкой, я благоговела перед ней и это чувство возрастало по мере того, как в её чертах появлялось все большее сходство с лицами ренессансной поры - что-то от леонардовых мадонн.

Она улыбалась, когда видела, что стоит ей появиться в дверях, как я уже ложу на стойку предназначенный ей конверт. Я и не пыталась скрыть свою симпатию, свой интерес к ней, но заводить разговоры, ведущие к более короткому знакомству, я робела, да и не находила нужным, мне довольно было видеть её вот так.

Когда пошли снега, она стала бывать у нас реже, в конце января я, помню, осмелилась спросить:

-Сколько нам ещё осталось ждать?
-Две недели.


Осталось всего-то две недели!

Как ясны были её глаза, её лицо, её голос...
Две недели...
Через две недели Сони уже не будет в живых, а предстанет она царству  мёртвых, о котором мы ничего не знаем.


Больше я не видела Соню никогда.
Сколько раз я мысленно возвращалась к тому дню, сколько раз спрашивала себя, не отозвалось ли мое сердце болью, мимолётным предчувствием беды?
Не показалось ли мне такое ясное видение своего будущего, такой уверенности в нём - вызовом судьбе, которая любит всё окутывать дымкой, если не полным мраком неизвестности, а просветлённые, умиротворённые лица, которым как будто открылись все тайны бытия, бывают обычно у тех, кто уже отмечен смертью.
Но я не могла вспомнить ничего особенного в тот последний раз в своих мыслях или чувствах.
Вернее, не более, чем обычно, а что-то щемящее всегда было в них, я всегда в видимом нахожу противоположное, особенно, когда оно кажется мне совершенным: как улыбка ребенка, как распустившийся цветок, как фигуры совсем юных девушек или движения балерин.

К моему восторгу примешивается боль, потому что детская улыбка неповторима для человека, никогда больше она не будет такой доверчивой, пройдет совсем немного лет и вчерашнему милому младенцу дадут в руки оружие и заставят убивать, а даже если нет - жестокость мира рано или поздно всё равно коснется его и раздерёт невинную душу в кровь своей когтистой лапой.

Яркие, благоухающие цветы завянут завтра и мне их жаль. И ещё я знаю, что невидимые, огрубевшие от работы руки так много трудились и до, и после, и во время того, как эта столь преходящая красота радовала наш взор.
У всякой медали две стороны.
Легкая, порхающая балерина пленяет, пробуждая в нас чувство прекрасного, а сколько за этой видимой лёгкостью тяжелого труда, за гибкостью - несгибаемой воли, за свободным полётом - жесткого контроля над собой!
И прекрасное тело так быстро устанет. Она еще молода, но уже не годится для сцены, она часто больна, а её личная жизнь неустроена.
Как я могу не чувствовать боль, если я не так глупа и уже не ребёнок, чтобы видеть только внешнюю сторону, и не так бессердечна, чтобы оставаться равнодушной?
А как бывают захватывающе прекрасны, изящны и грациозны фигуры тех, кто сформировался вот-вот в само совершенство!
Посмотришь - вот они, живые творенья бога! Но время вмешивается всюду, всё разрушая, ничего не щадя.

Я немного отвлеклась, но впрочем, лишь немного, так или иначе я всё равно говорю о Соне, потому что в ней тоже было то, что недолговечно на земле - слишком хрупко, а может, и слишком прекрасно. 


Прошёл месяц.
Нетерпение томило меня, а Сонино лицо часто вставало передо мной во сне, наяву...
И однажды я подумала - почему бы и нет? Иногда наши клиенты записывали свои номера телефонов и я знала, где смогу найти нужный мне номер.
Во время обеденного перерыва я позвонила - и впервые в жизни потеряла сознание.
Всё, что было потом, было похоже на тяжелый сон.
Я встретилась с Ольгой, Сониной сестрой, я старалась поддержать её, обезумевшую от горя.
Отцом ребёнка был тот южный мужчина, испанец. Он звонил Соне, звал к себе, но она отвечала неопределённо, говорила, что пока ещё рано думать об этом, и ни словом не обмолвилась о ребёнке.
Почему?
Как теперь узнаешь?
Быть может, какие-то безотчётные сигналы предчувствий удерживали её от мыслей о дальнейшей судьбе, их судьбе, и ограничили мир её желаний одним лишь ребёнком, ожидаемым сроком, временнЫм пределом, почти конкретным днем?

А мужчина...

-Что она говорила о нём?
-Говорила, что он настоящий... Уж не знаю, что она в нём нашла. Я не верю мужчинам.

(А я была склонна не верить сестре).

Потом он каким-то образом обо всём узнал и приехал. Приехал за ребёнком! То был сущий ад.
Я была у них за переводчика. Я немного знала испанский, учила его когда-то просто потому, что он мне казался лёгким, певучим, похожим на радостный детский лепет.
Это был язык солнца, зажигательных мелодий и вызывал ассоциацию с бескорыстной дружбой, множеством друзей, и почему-то виделся мне бесконечно-несущийся хоровод, сплетенье рук, цветы в волосах, босые пятки, порхающие над горячим песком...
Жизнь, но никак не смерть!
Могла ли я предположить, что впервые востребованным этот язык окажется в обстоятельствах столь печальных, что печаль навсегда въестся в мою душу!
Она не просто "оставит след", нет - она навсегда изменит мое мироощущение.
Теперь я знаю, что радуются вопреки, назло смерти, которая тут же и караулит за углом и готова в любой момент любого выхватить из хоровода жизни.


Ольга отдавать мальчика решительно отказалась, никакие доводы, уговоры, подкупы, мольбы, угрозы не возымели своего действия. Я не успевала находить в словаре незнакомые прежде слова. Было много слов, много эмоций и одно общее горе, которое, однако, не сплотило этих двух чужих людей.
И когда испанцу стало ясно, что он ничего не добьётся, мне было страшно на него смотреть, я увидела, как на моих глазах умерла надежда, будто чёрная птица навсегда сложила свои печальные крылья.
Всё исчезло для него и он, напоминая раненного в корриде быка, ринулся к двери, и я испытала облегчение от того, что он пошёл не в сторону бедной женщины.
Мне казалось, что каждое Ольгино "нет" вонзалось в него, как вонзаются острые наконечники бандерилий в кровоточащую холку быка, причиняя ему такую же мучительную боль и бессильную ярость.
Я была потрясена искренностью его горя. Ведь правда, как он Соню любил!
Невольно мне вспомнились фотографии, там была та же, доходившая до крайнего предела полнота чувств, но там было ликование, жизнь: он обрел её; здесь же - смерть всё разрушила.


Он выглядел старше, чем на фотографиях, и то, что это был не мальчишка, чьё горе было бы острей, но преходяще, делало всю историю еще трагичней.
Он, должно быть, хорошо знал, чего хотел и был способен по достоинству оценить ту, которую встретил. Все было серьёзно, это ясно...
Боже мой, что же останется ему в утешение?
Незамысловатая логика моих мыслей заставила меня сорваться с места, на ходу надевая пальто. Было скользко, но мне каким-то чудом удалось не упасть. Я бежала, всматриваясь в сумерки и отыскивая его, наконец я увидела его решительный силуэт, он как-то особо выделялся среди прохожих, то ли горе делало его фигуру значительной, то ли просто потому, что он был видным, довольно высокого роста.
Господи, зачем Соне суждено было умереть? Слёзы смешивались со снегом и горло перехватило так, что я не могла его окликнуть. Я бежала, ещё немного...

-Фотографии! Вы забыли фотографии!..



На следующий день я приехала в аэропорт, чтобы проводить его.
Никогда у меня не было тяжелее на сердце, чем в то серое мартовское утро.
Мокрый снег, хлюпающая грязь под ногами, сырой холод, особенно едкий...
Каково же было ему, внезапно попавшему сюда?
Он без конца остервенело курил, мы молчали - любые слова были бессмысленны и тяжелы, как камни.
Я чувствовала боль, хотя изо всех сил подавляла её в себе, но она сжатой пружиной давила на грудь, грозя вырваться оттуда вместе с сердцем, с бессильными слезами, отчаянным воплем.
Мы и простились молча, одними глазами, я рассеянно коснулась его плеча, он кивнул...

Домой я возвращалась пешком, не замечая этого. Я приняла на себя тяжесть чужого горя и шла, придавленная им, не думая ни о чём, только вертелся в голове обрывок этой повести, оказавшейся неожиданно законченной, ибо сама смерть, пожелав стать соавтором, с бесжалостной лаконичностью порешила последнюю главу и поставила точку.

 "Остались только фотографии. Бессонные ночи, прикосновения, смех - всё в прошлом. Чем дальше, тем воспоминания тоньше, прозрачней и пронзительней"...

 "Остались только фотографии..."

 "Остались только фотографии..."


Ни единого проблеска, ни единого луча надежды не пробивалось ко мне сквозь сомкнувшиеся тучи, жизнь, казалось, кончена.
Только в одном, каким бы это ни показалось странным и противоречивым, но я находила некую отраду, мрачное удовлетворение в том, что горе испанца было в самом деле так неподдельно и велико.
И где-то за всем этим, в мерцающей бескрайней дали, мнилось нечто, смутно внушающее, что преданность не может быть напрасной и даже смерть - не последний предел.

И чудилась встреча...


1999 г.