2. Отклик на мин-ру Анжелики Габриелян Брежнев и я

     Продолжение. Начало здесь:

     http://www.proza.ru/2012/02/18/1245

     А чем для меня самого и моих сверстников была та эпоха? Я часто задаю себе этот вопрос и тут же не то ныряю, не то падаю в воспоминания детства и юности, как в глубокие воды.

     Я родился в тот самый год, когда он возглавил страну, и мои школьные годы пришлись как раз на эпоху Брежнева.

     Что запомнилось больше всего из детства? Два ощущения: величия и праздника.

     Полёты в космос советских космонавтов становились всё более привычными. На военных парадах взрослые и дети восхищались достижениями силищи государства. Наши хоккеисты под захлёбывающуюся от восторга речь Николая Озерова выигрывали первенства мира. Великие советские актёры, такие, как Плятт, Гердт, Раневская, завораживали зрителей возвышенностью духа и гениальной игрой. Мы были лучшими во всём: в науке, в технике, в военной мощи...

     В то время в нашем доме всегда было много гостей, да и мы бывали частыми гостями у друзей родителей. Пожалуй, отличительной особенностью того времени было отсутствие границ между людьми. В дом друг к другу близкие люди приходили, не договариваясь заранее, а когда хочется, когда душа требует. И у хозяев, и у гостей всегда находилось время для общения, и главное, они были искренне рады друг другу. Может быть, потому что родители и их друзья были тогда молодыми? Потом всё изменилось. Кто-то уехал навсегда за океан, у кого-то появились другие интересы. Не обошлось без ссор и тяжёлых обид... Жизнь людей в какой-то степени была отражением жизни всей огромной страны.

     У меня безусловно было счастливое детство. В ту пору мы ещё понятия не имели ни о наркотиках, ни о маньяках-педофилах, и родители ещё не боялись оставлять детей одних без присмотра во дворе дома.

     Голодных и бездомных не существовало – для нас это было чем-то вроде страшных сказок. На семейных застольях молодёжь – те, кто родились сразу после войны, – ругали дефицит на многие вещи, но старики, пережившие войну, а многие помнившие ещё и разруху после гражданской, тут же рьяно становились на защиту советской власти, говоря, что нынешнее поколение вообще не знает, что такое настоящая нужда, а тем более голод.

     Я очень хорошо помню рассказы своих родителей, детей войны, о затирухе – любимом блюде из военного детства моей мамы, и рассказ отца о его детских годах во время и сразу после войны, когда на морозе в очереди за хлебом слёзы катились из глаз не от холода, а от голода. Может быть, поэтому родители, пережившие войну, изо всех сил старались, чтобы мы, их дети, были как можно дальше от пережитых ими ужасов и лишений.

     Нас учили уважать старших, а старшие в то время имели право делать детям замечания, если те вели себя неподобающе. Это было что-то вроде коллективной ответственности за детей  и семью вообще.

     В то время пьянство или неподобающее поведение – аморальное или «аморалка», как это тогда называли, – ещё не были личным делом каждого. За недостойное поведение в семье можно было легко вылететь из института, с престижной работы или, что было страшнее всего, из партии. Дела пьяниц и дебоширов выносились на партийные и профсоюзные собрания, где их подвергали суровой критике и определяли наказание: от строгих выговоров без занесения в личное дело (это считалось суровым предупреждением) до исключения из общественных и партийных организаций, что было равносильно волчьему билету.

     Лично из моего опыта могу сказать, что на тех предприятиях, где я успел поработать до отъезда, таких вот асоциальных типов было немного, а точнее, единицы. Любителей выпить, хватало, не обходилось и без семейных ссор, но для большинства из этих людей на первом плане всё-таки были семья и работа.

     Кстати, в брежневские времена пьянство, не говоря уже о наркомании, считалось не только болезнью, но и социальным преступлением. Пьяниц отправляли в вытрезвитель, а могли отправить и на принудительное лечение. Точно в таком же, принудительном, порядке лечились и венирические заболевания. Наверное, это было очень недемократично, зато жизнь была куда здоровее.

     Кроме того, в школе нам регулярно лечили зубы, совершенно бесплатно, и в целом следили за нашим здоровьем, а в младших классах мы на большой перемене пили молоко со сдобной булкой, что тоже было заботой школьной администрации о нашем здоровье.

     О системе здравоохранения того времени стоит сказать подробнее. Так же, как и своих учителей, я прекрасно помню и участковых врачей из детской поликлинники, в обязанности которых помимо приёма пациентов в поликлиннике, входило посещение больных на дому. Приняв двадцать маленьких пациентов в поликлиннике, врач отправлялась по домам больных, обходя ещё двадцать-тридцать детей. Служебных машин, во всяком случае для врачей, тогда не было, да и не во всех домах в то время был лифт. Детскими врачами работали в основном женщины, молодые и не очень, весёлые и строгие, усталые и жизнерадостные, каким-то фантастическим образом умудрявшиеся сочетать работу и обязанности по дому, в которых женщину не заменит никто. И вот что поразительно: почти все они находили для меня, вроде бы совершенно чужого ребёнка, ласковые слова, рассказывая о домашних животных, как о людях, о кошечках и собачках, которые передавали мне привет...

     – Может быть, достаточно одной грелки, а укол не нужен? – с надеждой спрашивал я у светловолосой Шуры, недавно закончившей медин. Её я воспринимал как старшую сестру.
     – Грелка потом, а укол... что тебе укол?.. Ты как настоящий мужчина уколов бояться не должен.

     Уколов я боялся панически, но после слов Шуры отступать мне было некуда.

     Вспоминая этих женщин, я каждый раз думаю, что если и есть за что ругать то время, то вот именно за них, за участковых врачей и школьных учителей, которые получали мизерную зарплату, не говоря уже о воспитательницах в детских садах. Неужели, чёрт возьми, нельзя было додуматься нашим партийным бонзам, или они никогда не ходили в детский сад, не лечились в поликлинниках, не учились в школе?! Это было, на мой взгляд, одно из самых отвратительных уродств того времени.

     Кстати, от врачей и учителей, которых среди наших знакомых тоже было немало, я слышал жалобы на маленькие зарплаты гораздо реже, чем от инженеров, работников научно-исследовательских институтов. Таких среди наших знакомых тоже хватало. Многие из них считали себя неудачниками, поскольку в своё время не сдали кандидатского минимума или вовсе не попали на учёбу в аспирантуру. Зарплаты у них были невысокими, их обладатели ворчали, ругая «совок», однако во время рабочего дня успевали внимательно ознакомиться с содержанием толстых журналов, которые в то время были в изобилии. Своё безделье они оправдывали якобы скрытой безработицей, существовавшей в СССР, но это неправда. Специалисты в самых разных областях были востребованы, их катастрофически не хватало.

     Заработать тоже существовала масса возможностей. СССР эпохи Брежнева – это самые высокие показатели экономического роста за всю историю советского государства, это стройки века и фантастические, поражавшие воображение проекты. Условия на этих стройках были суровыми, но и платили там совсем не так, как в научно-исследовательских институтах. Было бы желание, и тогда можно было бы заработать и на машину, и на кооперативную квартиру, и на всё прочее.

     Мне довелось участвовать в этом строительстве в качестве стройотрядовца, и это был один из лучших периодов в моей жизни. Работа была нелёгкой, но в ней проявлялся наш характер, а ещё мы находили время для шуток, для костров и для флирта с девчонками. Может быть, всё дело в том, что тогда мы были моложе, а в молодости для счастья нужно гораздо меньше?..

     Это было время, когда от каждого требовалось лишь хорошо учиться, проявив свои способности, и тогда перед тобой были открыты все пути.

     К молоку в школе большинство из нас относилось с отвращением, и после уроков мы покупали пирожные бизе за двадцать копеек в ближайшей кондитерской. А школа – это целая жизнь. Начиналась она со школьной формы, в которой мы все выглядели одинаково. Нам запрещали носить в школу часы, дорогие вещи и тем более носить другую одежду кроме школьной формы. Иными словами, нам запрещали выделяться за счёт более дорогих вещей или одежды. Но в то же самое время нам не запрещалось, а наоборот, всячески приветствовалось отличие в учёбе, спорте, общественно-полезном труде. Здесь перед нами были открыты все дороги. Свои таланты Родина искала и находила посредством всевозможных олимпиад: школьных, городских, республиканских, всесоюзных...

     Классы мы убирали сами, хотя были уборщицы, а кроме того, едва ли не до восьмого класса в школьной программе было трудовое обучение, так называемые уроки труда, на которых нас учили обращаться с металлом и деревом и прививали необходимые навыки для физического труда.

     С детства помню субботники: во дворе, в школе и позже на производстве и в институте. Для меня каждый такой субботник или воскресник был и остался своего рода маленьким праздником труда, потому что во время работы возникало ощущение единства в причастности к полезному делу... Думаю, что такое же ощущение возникало и у других людей.

     Ещё я помню стариков, гордых тем, что они честно прожили свою жизнь, что в величии большой страны есть и их заслуга. Мой дед был из этой категории. Он любил носить на пиджаке орденскую планку, как и большинство его сверстников, прошедших войну. В своём военном мундире он был похож на иконостас, хотя до Брежнева ему было далеко. Его часто приглашали вместе с другими ветеранами в школы, и он охотно общался с моими ровесниками. Однажды он пришёл к нам в школу, рассказывал о своих боевых товарищах и, когда уже прощался, я подумал, что вот сейчас он скажет какую-нибудь банальность насчёт любви к Родине. Но неожиданно для меня старик сказал слова, которые я помню до сих пор: главное в жизни – это семья. Без семьи не будет ничего. Когда он совсем состарился, то всё равно по-прежнему ходил в школы и просил, чтобы я помог ему донести «китель», как он его называл. Китель и правда был тяжёлым от боевых наград, и старику было тяжело в нём ходить. Когда всё рухнуло, он так и не расстался ни со своими убеждениями, ни с партбилетом.

     Да, безусловно, у меня было счастливое детство, несмотря на все семейные драмы. Может быть, потому, что я никогда не знал ни коммуналок, которые пахли туалетом, несвежими вещами, жаренным маслом и неприязнью, а порой и ненавистью людей друг к другу, ни хрущёб с их карликовыми потолками?
Я рос под классическую музыку, которую часто передавали по радио, среди людей, для которых высшее образование было чем-то само собой разумеющимся, много читавших и, главное, в большинстве своём весьма не глупых.

     В школе меня и моих сверстников не только учили, но и воспитывали, и возможно даже больше воспитывали, чем учили. Воспитывали прежде всего своим примером. Что, например, заставляло мою первую учительницу допоздна сидеть с нами на классных часах, устраивать самодеятельный театр, а по выходным водить нас в театры и музеи, после которых мы обязательно шли все вместе в кафе, где пили молочный коктейль за тринадцать копеек или ели мороженное за пятнадцать?.. Были и другие кафе, но там наш любимый коктейль стоил дороже, целых четырнадцать или пятнадцать копеек, я уже точно не помню, и поэтому мы туда не ходили.

     Что заставляло эту молодую жизнерадостную и симпатичную женщину тратить на нас не только свою жизнь, но и душу? Лишних десять рублей за классное руководство? Попробуйте ответить на этот вопрос. Если вы не поймёте, то значит вам бесполезно объяснять, что такое социализм и Советский Союз.

     Наша первая учительница запрещала нам приносить в школу дорогие вещи и вообще всё, что отличало одних детей от других. Похожими друг на друга нас делала и школьная форма. Но потом разделение всё-таки произошло, разделение на тех, чьи родители имели доступ к сделанному на Западе барахлу, и тех, чьи родители не могли себе этого позволить. Чем старше мы становились, тем меньше наша школа была похожа на ту, которую показывали в советских фильмах. Да и вообще в реальной жизни многое не соответствовало тому, что показывали в советском кино.

     И тем не менее, я счастлив тем, что мои детство и юность прошли именно в СССР, со всеми его недостатками, где во мне воспитывали прежде всего человека, а не ремесленника; личность, а не торгаша. Всё это я сумел оценить спустя много лет. Едва ли здесь, в новой жизни, я получил бы высшее образование или даже смог бы закончить школу.

     И до сих пор я с удовольствием смотрю эти фильмы, где были и юмор, и мысль, и человеческие чувства. Способен ли человек в современной жизни задаться или хотя бы понять те вопросы, которыми задаются и на которые ищут ответа герои «Доживём до понедельника» или «Здравствуйте, доктор!»?..

     У нас было всего две-три телевизионные программы, по нынешним временам это почти ничего. Но нам было что смотреть! Среди телепередач особенно запомнилась «Международная панорама» и её ведущие: выдающиеся журналисты Валентин Зорин, Александр Бовин, Фарид Сейфуль-Мулюков, Всеволод Овчинников.

     Именно в советскую эпоху были сняты фильмы, без которых сегодня невозможно представить себе классику мирового кинематографа. Да и кинематографического дерьма в то время было, на мой взгляд, значительно меньше. Были фильмы, ради которых мы сбегали с уроков, а до нас то же самое делали наши родители. И ей-Богу, фильмы эти стоили того, чтобы ради них плюнуть на всё и нарушить привычный порядок жизни. В чём отличие классики от просто кино или просто литературы? Классика не стареет. Никогда. И не стирается из памяти. Сколько лет уже прошло с тех пор, когда я впервые увидел фильмы «Летят журавли», «Отец солдата», «Девять дней одного года», «Баллада о солдате», «Освобождение», «Аты-баты, шли солдаты»... Фильмы моего детства и юности... Для меня эти и многие другие фильмы не просто кино. Это часть той, прежней, жизни, фильмы, с которыми я рос, на которых воспитывался.

     Помню, как мы, ещё совсем дети, обсуждали с нашей учительницей эти фильмы, учившие нас готовности жертвовать личным благом ради других людей, ради блага общего, ради убеждений, ради принципов. Помню, каким гневным румянцем покрывались щёки нашей учительницы, когда она обнаруживала в нас ростки  подлости и малодушия, как прививала нам отвращение к эгоизму, предательству, безответственности. Она воспитывала нас на примере советских солдат, победивших в той великой и страшной войне, и по большому счёту требовала от нас не так уж и много: уважать родителей, старших и хорошо учиться. Признаюсь, мне это тогда плохо удавалось – безнадёжному двоечнику, косматому увальню, напоминавшему медвежонка, перемазанного чернилами, готового в одиночку драться со всем миром, с вечно развязанными шнурками и торчащей наружу из штанов рубашкой, часто с полуоторванным воротом или рукавом из-за постоянных стычек со сверстниками.

     Почему именно мне оказались близки идеалы моих советских учителей, их пример, их жизнь? И почему предали эти идеалы именно те, в ком наши учителя видели своих продолжателей: отличники и отличницы с примерным поведением?
Кто мне объяснит?..

     Может быть, всё дело в том, что кроме первой учительницы в жизни каждого из нас было много других учителей: родители, примеры из жизни и сама жизнь? Может быть, всё дело в приспособляемости? Ведь с другой стороны, никто не требовал от нас верить в то, что делаешь, и говорить то, что думаешь. Достаточно было запомнить и потом говорить то, что от тебя хотят услышать. Это тоже было характерной чертой брежневской эпохи: говорить штампами, говорить то, что хотят от тебя услышать, и одновременно в душе, а позже и в компании друзей весело подсмеиваться над сказанным.

     У нас, детей, были все возможности для духовного и физического развития. Всевозможные кружки, музыкальные и художественные школы, а также спортивные секции предоставляли нам эту возможность. Более того, занятия в кружках, музыкальной школе или спортивной секции были неотъемлемой частью системы воспитания того времени. Я думаю, что немного найдётся представителей нашего поколения, чьё детство прошло без занятий спортом в какой-нибудь секции или хотя бы в каком-нибудь авиамодельном кружке. Всё это было совершенно бесплатным, не считая, может быть, расходов на инвентарь, но спрашивали с нас строго.

     Например, желающих заниматься спортом было много, и тренеры как правило проводили очень жёсткий отбор претендентов. Свои скромные зарплаты они компенсировали всевозможными благами, которые получал тренер в случае успеха своих подопечных. Обнаружив у подопечных спортивный дар, тренер не жалел для них ни своего времени, ни своей энергии. Лодыри и просто не слишком способные ученики быстро отсеивались. С музыкальными и прочими специальными школами я знаком в основном по рассказам других людей, а в сфере спорта всё обстояло именно так.

     Честно говоря, физические нагрузки я никогда не любил и не люблю, но жизнь заставила... Со сверстниками мы вечно спорили и решали один и тот же вопрос: кто сильнее. Это девочки были старательны в учёбе и общественной деятельности. У нас же, будущих мужчин, была своя неформальная жизнь, которая требовала от нас находиться в хорошей физической форме.

     Кстати, тоже особенность того времени: сколько я помню, все наши игры с малых лет были связаны с войной; любимыми игрушками и вообще играми было оружие, а мечты – об оружии настоящем. Возможно было в этом что-то и от фрейдовского миропонимания, но все мы, росшие в одном дворе и ходившие в одну школу, видели своё будущее в качестве военных: мы росли в военных городках, и перед глазами у нас постоянно был пример отцов и дедов, которым мы стремились подражать во всём.

     За всё своё детство я не помню, чтобы мы что-то строили, но постоянно интересовались тем, что и как можно взорвать или поджечь... Может быть, поэтому я сегодня с таким умилением смотрю на детей, которые увлечённо что-то мастерят из детских конструкторов или просто из подручных материалов?..

     Самым большим страхом детства да и позже было прослыть слабаком. Нужно быть сильным, никого не бояться. Стыдно плакать и стыдно сдаваться. Если ты слабый, надень платье, завяжи бантик и иди к девчонкам.

     У отца при виде моих слёз в детстве глаза делались бешенными. Сверстники удивлялись, почему я не боялся драться даже с ребятами постарше. А всё было просто: за спиной у меня всегда было что-то вроде заградотряда в виде отца – его я боялся больше, чем противника. Я очень благодарен и своим учителям из спортивных секций, суровым, но многому научившим меня. Мне было очень трудно. В чём-то я соображал быстро, а в чём-то был откровенно туп, неловкий, но настырный. Если до меня долго не доходило, то тренер обычно ставил меня в спаринг с более сильным и подготовленным противником, который по своему объяснял мне непонятное...

     – Подумай, нужен ли тебе спорт, – говорил после таких «разъяснений» тренер, в то время как я пытался свыкнуться со своей новой, ставшей вдруг крайне неудобной и капризной до острой боли челюстью.

     Но это было не единственным, чему меня учили в спортивной секции.

     – Не бойся. Никогда и ничего не бойся. Против тебя вышел точно такой же мужчина как и ты. Если ты боишься, то бросай в него весь свой страх . Если тебе больно, бросай в своего врага всю свою боль. Научись перегонять страх, боль, обиду в ярость и бросай её во врага.

     Спасибо моим учителям, что нашли ко мне подход. Спасибо, что научили меня не только любить, но и драться по-русски...

     Я очень благодарен своим учителям, особенно из высшей школы. В большинстве своём это были настоящие интеллигенты, именно в русском понимании этого слова. Не средний класс, принадлежать к которому так хочет интеллигенция на Западе, все эти врачи, адвокаты и профессора, работающие по часам и меряющие свой успех в жизни уровнем зарплаты.

     Это были люди, которые отдавали работе часть своей души, не считаясь со временем. Иногда они ворчали по поводу маленьких зарплат, но дело своё делали на совесть, не из страха, а потому, что иначе просто не могли.

     Сейчас модно ругать советское образование, особенно гуманитарное, поскольку огромное место в нём занимала марксистская теория. С той поры, когда я был студентом, прошло уже больше двух десятилетий – жизнь целого поколения. За эти годы у меня была возможность достаточно хорошо познакомиться и с другими, немарксистскими, теориями, и могу с уверенностью сказать, что теоретикам рыночной демократии очень далеко до ясности, логичности и широты мышления теоретиков марксизма-ленинизма. До сих пор помню, какое сильное впечатление произвели на меня статьи Ленина. Меня поразила ясность и краткость изложения, безукоризненная логика и бешенная, неукротимая энергия этого живого бога, которая ощущалась в каждой его строке. Ленин не всегда оставался в рамках правил ведения дискуссий с оппонентами и легко из этих рамок выходил. Но это нисколько не умаляет его величия.

     Да, меня учили мыслить именно на трудах Маркса, Энгельса, Ленина и учили очень хорошо, за что я очень благодарен своим учителям. То, чему научили меня тогда, в той жизни, помогало и помогает мне выживать в новой.

     Кстати, немарксистских философов никто в брежневские времена и до него, я думаю, тоже никто не запрещал. В научных библиотеках без всяких усилий можно было получить от книг Гегеля, на которого так часто ссылались оба, Маркс и Энгельс, до работ Шпенглера и Тойнби, не говоря уже о философах и историках древней Греции. Диктатура диктатурой, а пищи духовной, для жаждавших её, при Брежневе хватало.

     Идеология идеологией, но в стране выходила масса солидных толстых журналов, и научных, и литературных. Люди этими журналами обменивались, потому, что в каждом из них было что-то интересное. У нас в доме выписывались «Роман-газета», «Иностранная литература», часто появлялась «Нева» и многие другие журналы. Многое из того, что публиковалось в те годы, я помню до сих пор: «Вечный зов» Всеволода Иванова, «Эта странная, странная жизнь» и «Однофамилец» Даниила Гранина, «Богач, бедняк» Ирвинга Стоуна... Не все имена сохранила память, а строки из понравившихся произведений я помню наизусть до сих пор.

     Из журналов того времени я очень любил «Технику молодёжи», где помимо интересных научно-популярных статей публиковались не менее интересные, а порой захватывающие научно-фантастические рассказы, причём не только советских, но и зарубежных авторов. Читать я любил с детства, а годам к четырнадцати это уже стало моей страстью. Не я один был такой, многие сверстники любили читать, и у нас даже выработался не то чтобы общий язык, но мы говорили на одни и те же темы, обмениваясь впечатлениями и фантазируя.

     Помню, как мы были потрясены вышедшим на экраны страны, а потом демонстрировавшимся по телевидению фильмом «Солярис» Александра Сокурова. После этого фильма я не успокоился до тех пор, пока не перечитал всё что мог Станислава Лема и Айзека Азимова. Любовь к научной фантастике подстегнула интерес к физике и химии, но с физикой для меня дело закончилось трагически: на одном из уроков я попытался самостоятельно обосновать какуй-то теорию, уже не помню из какой области, кажется, из термодинамики. Готовился целую неделю, а доказательство у доски превратилось в настоящий бой и с физиком, и со всем классом. Все старались найти у меня ошибки, «физик» придирчиво отслеживал все мои промахи, и в результате «отлично» получили все, кроме меня. Именно тогда я поднял первое своё вооружённое восстание против несправедливости – в лице физика – и бросился на него с каким-то весьма увесистым экспонатом. Весовые категории у нас были в то время ещё разные, и ему повезло. Досталось всем, поскольку в потасовке участвовали многие, но больше всего мне. Еле сдерживая слёзы и утирая кровавые сопли, я поклялся рассчитаться с подлецом, но вскоре он ушёл из нашей школы. А я забросил физику и вообще учёбу, с тех пор ходил лишь на те уроки, которые мне нравились, и всерьёз принялся за написание фантастических рассказов.

     Мои первые литературные опыты закончились вместе с призывом в армию, но это была уже совсем другая эпоха.

     А тогда нам было что читать,  и марксизм в этом никому не мешал. Я сильно подозреваю, что многие, если не подавляющее большинство критиков марксизма, с трудами Маркса и Энгельса знакомы в основном по цитатам из второстепенных источников.

     Шли годы, и режим всё больше дряхлел. Менялись и люди. Тысяча девятьсот семьдесят девятый год стал точкой отсчёта для брежневской эпохи – её дни были уже сочтены. Война в Афганистане, сначала незаметная, оказывала всё большее влияние и на жизнь всей страны, и на жизнь отдельных людей. Эта война оказалась непосильным бременем для страны, едва залечившей раны Великой Отечественной. Число могил со звёздочкой постоянно росло, молодые ребята с ампутированными ногами, руками или неадекватным поведением уже не были редкостью на улицах городов. Полки магазинов пустели, недовольство росло, а самые ушлые использовали недовольство и дефицит в целях наживы. Похоже, что наш корабль дал течь... Всем этим проблемам режим не мог противопоставить ничего, кроме мантр слоганов, глушением радиоголосов, арестом книг и запугиванием инакомыслящих.

     Веры оставалось всё меньше, но были ещё неприкосновенные святыни: Великая Отечественная, подвиг отцов и дедов. В то время этих святынь не решались тронуть даже отпетые негодяи.

     В те годы я был не просто   радиолюбителем, а фанатом. Радио было, пожалуй, единственной связью с большим миром, если не считать писем от эмигрантов да рассказов тех, кто служили за границей. Приёмник, подаренный деду на тридцатипятилетие Победы, творил чудеса: я ловил всё – от голоса Израиля до радио Свобода, изобретая всё новые способы прорыва через глушилки. Меня возмущал сам факт, что кто-то пытается мне что-то навязать. Мне и моим сверстникам хотелось знать, что же происходит вокруг нас на самом деле, хотелось читать именно запрещённые книги.

     Сейчас модно ругать прежнюю жизнь, её зацикленность на идеологии и пропаганде. Но именно там, в прежней советской жизни, во мне воспитали критическое чутьё и умение читать между строк.

     Ещё тогда я поразился бездарности Солженицына, в тени которого остался по-настоящему талантливый, выдающийся писатель Варлам Шаламов. Ещё тогда возникло ощущение чего-то вроде разочарования – я ожидал от Запада большего.

     Особенно поразила меня одна передача из Швеции, где говорилось о том, как приживаются в Швеции завезённые из бедных стран дети. Ведущие говорили об этих детях как о домашних животных, по крайней мере, таким было моё впечатление от передачи. Это был первый шок от западной демократии... «Нет, наверное показалось», – убеждал я самого себя. – «Там ведь свобода и всё такое...» Но как себя обманешь? Потом было знакомство с людьми, считавшими себя борцами за идею. Они в основном не переутруждались на работе и не служили в армии, но свысока судили «об этой стране». Позже я понял, куда наступил, но было уже слишком поздно.

     До сих пор не могу понять, почему советские вожди и их прислужники так боялись книг. Может быть, потому, что их не читали?.. А ведь правда в войне социализма и эгоизма была на их стороне, на стороне тех, кто позиционировал себя как коммунистов. Нужно было лишь не лениться и обратиться к фактам истории. Но им было лень, а возможно просто нечего напрягать в голове.

     В тот год, когда умер Брежнев, я заканчивал школу. А ещё за полгода до смерти престарелого лидера всё казалось незыблемым.  Я хорошо помню тот визит Брежнева в Баку – визит, который описывает Анжелика в своей миниатюре. Брежнев, дряхлый и тяжело больной, приехал в Баку, потому что оттуда уши американцев были ближе. Тяжело больной старик, которому оставалось жить всего полгода, чётко дал им понять: нас не сломить.

     Главный человек в республике того времени –Гейдар Алиев – тогда ещё так стелился перед Брежневым, что загородил ему выход с трибуны, и Брежнев довольно чётко произнёс: дайте мне выйти. Микрофон, который не успели отключить, разнёс эту фразу по всему миру. Это были слова очень усталого, я бы даже сказал, замученного человека. До этого я часто задавал себе вопрос: какие эти люди без бумажек, в семье, с детьми, с друзьями? Благодаря этой услышанной фразе я вдруг увидел в старом маразматике, каким мы, молодёжь того времени воспринимали руководителя страны, человека – усталого, измученного, который взял на себя слишком большую ношу, не свою ношу, которую он тащил как мог.

     Накануне смерти Брежнева я видел его по телевизору – принимающим парад на Красной Площади в честь Седьмого ноября. Глава государства стоя на трибуне хватал воздух ртом как рыба, выброшенная на берег. А спустя два дня все СМИ СССР и мира сообщили о смерти Ильича Второго, как его называли в народе.

     Похороны Брежнева транслировали по телевизору, и нас всех согнали в актовый зал школы. Девчонки-одноклассницы хихикали за нашими спинами, цитируя знаменитую в то время миниатюру с участием Юрия Никулина: «взяли и весело, в припрыжечку, понесли...» Потом этим хохотушкам досталось от руководства школы. Никто из нас не предполагал тогда, что хоронят не только усопшего вождя, но и всю эпоху.