Таможня дает и берет добро

Не будем исподволь нагнетать, извините за терминологию, саспенс – начнем непосредственно с кульминации. Иными словами, с самого ужасного в моей жизни таможенного досмотра. Дело было – а вот и нет, не в СССР, потому что до распада империи государственную границу мне ни разу пересекать не доводилось. То есть, теоретически существовала возможность прокатиться туристом в невинную Болгарию или даже в неоднозначную Польшу (гордо носившую титул "самого вольного барака в социалистическом лагере"), но… Но для этого требовалось предварительно совершить целый ряд весьма неприятных действий, включая обивание порогов вендиспансера и задушевные беседы с выездной райкомовской комиссией на темы внутренней и внешней политики в планетарном масштабе. Для читателя, не отягченного подобного рода воспоминаниями, поясним: не то, что в командировку за казенный счет, но даже в туристическую поездку (за свои кровные и, между прочим, не такие уж и маленькие денежки) тогда выпускались люди, лишь абсолютно здоровые как телом (отсюда – визиты к невропатологу, венерологу и прочим двусмысленным специалистам, которые, впрочем, должны были лишь подтвердить, что вы до того сроду к ним не обращались), так и духом (и потому выжившие из ума персональные пенсионеры выездной комиссии в райкоме КПСС дотошно пытали каждого соискателя относительно имен и фамилий руководства страны, в которую тот намыливался, а также насчет объема выплавки чугуна и там, и в СССР, и суммарно во всем соцлагере). 

Так вот, не в СССР это было, и даже не в России. А поехали мы с женой в круиз по Средиземному морю, и отправлялся кораблик из города-героя и порта Одессы, который по тем временам был уже территорией незалэжной Украйны, со всеми вытекающими отсюда… После того, как я выложил на стол в московском турагентстве скромную пачку долларов и получил взамен две бумажки с круглыми печатями, турагентесса сказала, проникновенно глядя в глаза: "Только вы будьте готовы к тому, что вас в порту таможенники измучат. И уж точно настроение будет испорчено на целый день". А потом она помялась и добавила: "Не забудьте поменять немного денег на ихние карбованцы. Сходите на Киевский вокзал – там полно менял околачивается. А то проводница за постель с вас такую сумму в рублях сдерет – мало не покажется. К тому же вам в Одессе надо еще до порта доехать. А главное – загранпаспорт спрячьте подальше и проводнице при посадке предъявите советский. И ни словом не заикайтесь, что за границу едете». – "А что так?" – игриво-легкомысленно спросил я. Она пристально посмотрела на меня и без тени улыбки ответила: "Ограбить могут, вот что. Раз вы доллары с собой везете". Так что доброе напутствие мы получили заблаговременно. И приготовились ко всему, ибо, как гласит мудрая английская пословица: "Кто предупрежден – тот вооружен". 
 
Время на дворе царило смутное, советские служебные загранпаспорта уже отменили, а российские пока не ввели, и заменой им, хотя бы и отчасти, стали новые паспорта особой серии, выдаваемые непосредственно в Первом консульском управлении МИДа России. А работал я тогда в Фонде защиты гласности, и мы сидели в здании АПН, на одном этаже с отделом внешних связей Союза журналистов. Естественно, из хорошего отношения нам всем сделали такие паспорта. А еще мы ходили пить кофе в буфет Пресс-центра МИДа, и для этих целей нам выдали пропуска: небольшая такая, но вполне впечатляющая карточка, закатанная в пластик (заметим, что само по себе ламинирование в те времена было вещью редкостной), с фоткой, круглой печатью, а сверху крупным шрифтом "ПРЕСС-ЦЕНТР", а еще повыше – шрифтом помельче, но куда более впечатляюще с точки зрения содержательной: "Министерство иностранных дел Российской Федерации". Но все это присказка.

А вот и сказка. Добрались мы до Одесского порта, в здании которого тогда шел ремонт, да такой, что цементная пыль густо покрывала все плоскости. Спустя некоторое время измотанные стоянием (все сидения, как уже было сказано, в цементной пыли) граждане туристы приглашаются на таможенный досмотр. Но, однако, смотрим – народ не торопится. Вроде бы опасается чего. Жена и говорит: "Да ладно, пошли. Скорее до каюты доберемся, там хоть душ примем с дороги». Ну, и двинулись, волоча чемодан на колесиках. Входим в таможенный зал, и нас направляют к такому файному хлопчику лет сорока, тертому такому пареньку. После наступления сумерек я бы не стал с ним беседовать на темы курения, да и вообще на какие бы то ни было темы, особенно в местах с плохим освещением. Но делать нечего – подходим. Говорим, естественно: "Добрый день". Запомни эту фразу, читатель, ибо она имеет ключевое значение для развития сюжета. Он отвечает на приветствие и предлагает приступить к делу. А дел у нас с собой – один чемодан (тяжелый, собака), сумка спортивная, в которой всякие дорожные мелочи и остатки вагонной еды. Ну, сумочка жены и мой набрюшник. Он первым делом: "Валюту везете?" – "Согласно разрешенным нормам», – деловито отвечаю я. А нормы эти – 500 зеленых на нос, если без банковской справки. Мы решили, что одной штуки баксов нам за глаза хватит, и потому на этом остановились. Он деловито пересчитывает зеленые бумажки и спрашивает: "А сверх этого – ничего нет?" – "Ничего", – отвечаем как на духу.

Ладно. Берет он сумочку жены и ловко так производит потрошение. Без какого бы то ни было результата. Мой набрюшник выворачивает наизнанку, включая бумажник. И при этом ведет светский разговорчик: откуда, дескать, вы, зачем вас черт несет в этот круиз, ну и прочее детское любопытство. Под разговорчики приходит черед спортивной сумки. Там он немедленно кидается на аптечку (такая пластмассовая коробочка с красным крестом) и деловито перебирает ВСЕ лекарства. Ну, а какие там лекарства – от головы да от живота, ерунда. Долго рассматривал бутылочку с кристаллами марганцовокислого калия, потом спросил: "А это для чего?" - "Дезинфицирующий раствор делать, в случае необходимости", – было дано ему дружелюбное разъяснение. И на уровне аптечки он, неприметным образом свернув на политическую тропку, принялся в ироническом плане обсуждать тогдашнего президента Российской Федерации. Попросту говоря, какой-то анекдот начал рассказывать. А сам в сумке роется как крот. Тапочки вынул из пакета, а сам пакет встряхнул. В сумочку с туалетными принадлежностями влез и мыльницу раскрыл. И я, начиная уже заводиться, заявляю лучшим своим голосом: "Не думаю, что вам, как официальному лицу, следовало бы говорить в таком тоне о президенте иностранного государства».  Он осекся на середине анекдотной фразы, вынул нос из пакета с недоеденными в поезде бутербродами и говорит: "А что, собственно говоря, такого…"  В конце фразы именно что многоточие, некоторая неуверенность – а не грамматически показанный вопросительный знак. И уж тем более не наглый восклицательный. И тут я – видит Бог, отчасти даже машинально – достаю из бумажника пропуск в Пресс-центр. С надпечаткой, как вы помните, "Министерство иностранных дел Российской Федерации". Который он, вообще-то, уже видел во время обыска, но не обратил внимания. Таможенный хлопчик безо всякого удовольствия повертел его в руках, машинально перевел взгляд с фотографии на морду оригинала и обратно, с легким вздохом сказал, возвращая пропуск: "Ладно, давайте чемодан",  и собственноручно запихал в сумку все из нее вытащенное. 

Пока я с натугой поднял чемодан на стол, пока жена набирала шифр и отпирала оба замка, к нашему таможеннику подошла какая-то девица в аналогичной форме, имея в кильватере (что делать, круиз, прилипчивая морская терминология!) некую круизную дамочку. Из происходящего разговора стало ясным, что наш хлопчик – это старший по смене (вот, значит, какая нам была уготовлена честь), а его подчиненная привела туристку на предмет консультации относительно разрешенных валютных сумм. И выясняется, что туристка эта – гражданка независимой Молдовы, и ей втолковывается, что "пятьсот долларов разрешено для провоза гражданам Российской Федерации, а вам – всего лишь четыреста". Тут мы почувствовали прилив внутренней гордости, свойственной гражданам великих держав ("С почтеньем берут, например, паспорта с двуспальным английским лёвою", и все такое). Тем временем таможенник, обратившись к нашему чемодану, демонстративно, двумя пальцами приподнял пару лежавших сверху одежек и сказал: "Благодарю вас. Досмотр закончен". И пока мы запирали чемодан, он продолжил, глядя поверх голов: "Между прочим, вы – первые москвичи за весь сезон, которые со мной поздоровались». А дело, между прочим, было в конце октября… Ну, я не преминул заметить, тоже отчасти в воздух, что ему до сих пор приходилось иметь дело с гражданами, обладающими московской пропиской, а отнюдь не с москвичами как таковыми, и на этом наше общение с украинской таможней закончилось. Он пожелал нам счастливого пути, мы ему – счастливо оставаться.

Для получения панорамной картинки – пара историй, рассказанных несколько часов спустя нашими соседями по столу в корабельном ресторане. У одних в сумке, сверху, лежал блок американских сигарет. Таможенница, со словами: "Вы же знаете, что запечатанные блоки к провозу запрещены" собственноручно вскрыла упаковку, достала пачку, вскрыла ее, достала сигарету, закурила и уже после всех этих действий продолжила досмотр. Другие везли банку красной икры и на таможенный вопрос ответили, что для собственного потребления. На это им было сказано: "В таком случае – вскройте банку. Либо же мы забираем ее и вернем на обратном пути». Что делать – вскрыли. В тот же вечер мы сидели за столиком на прогулочной палубе, с нашей лимонной водкой и их икрой – не пропадать же добру – и перемывали таможенные косточки.

Но это – происшедшее с другими. А у нас, кстати, дело таможней не закончилось. Подходим мы к паспортному контролю, жена с ее сделанным в простом районном ОВИРе паспортом проходит, а меня, с моим мидовским – тормозят. И не просто тормозят – пограничник запирает свою будочку и несет мой документик куда-то на консультацию. И отсутствует добрых десять минут. В течение которых жена, уже с той территории, начинает внушать мне, что нечего было распускать язык с таможенником, и что они этого так не оставят, и все такое прочее. Наконец, появляется мой погранец, с кривоватой ухмылкой кота, нагадившего в угол и схваченного за шиворот хозяином, и чуть ли ни с поклоном вручает мне паспорт. Ага, соображаю я, ты-то, голубчик, не понял, что это за печати, а начальство сразу осознало и врезало тебе за усердие не по разуму. И, будучи уже заведенным, спрашиваю на повышенных тонах: "А какие проблемы, капитан?" – "Нет, ничего", – бормочет он. Я еще повышаю голос: "Паспорт выдан Первым консульским управлением МИД России! Так какие проблемы?" Капитан оскаливается и говорит, затравленно повышая голос: "Счастливого пути!" В смысле, вали отсюдова – причем даже и не жидовская, а скорее, москальская харя! Тут на меня повышает голос и жена, и я осознаю, что битва на два фронта обречена на поражение. И переступаю государственную границу незалэжной Украйны.

А вот самый замечательный таможенный досмотр мы проходили в "Шереметьево-2", при отъезде на ПМЖ. То есть, в Израиль. Ну, из устных рассказов, документальной и художественной литературы всем хорошо известно, что тут надо быть готовым ко всему. И вот мы подходим к таможеннику, с декларацией, где расписаны, в числе прочего, все разрешенные законом ложечки и колечки. А таможенник сидит и лается со своим начальством по поводу неудобной смены, в которую его заставляют выйти на следующей неделе. Мы к нему с колечками, а он – да ладно, проходите. А мы уже обалдевшие, все на нервах, к тому же время – за полночь. И жена снова: "А вот эта цепочка…" – "Проходите!" – возвышает он голос. Жена не унимается: "А что касается серебряных ложечек…" – "Мужик, - обращается ко мне таможенник, - забирай свою жену и иди. Счастливо вам!" Короче: будь у нас такое желание и к тому же возможность – мы могли бы в эту ночь без звука вывести половину Алмазного фонда.

Впрочем, сведущие люди утверждают, что у опытного таможенника есть свои инстинкты, к тому же развитые за годы службы, и потенциальную контрабанду он чует носом еще издалека. Если это правда, то первый встреченный нами в Израиле таможенник ни в коей мере не был опытным профессионалом. Дело в том, что дабы уложиться в наши 80 кг на двоих, мы взяли только один чемодан, а остальную одежду напихали в большую картонную коробку из-под компьютерного монитора (прочную и легкую). На выходе мы честно заявили, что никаких телевизоров не везем, и покатили тележку на выход. И тут к нам кинулся этот таможенник. Кинулся, как укушенный и ужаленный одновременно – не к нам, собственно, а к этой коробке, торжествующе схватил ее, торжествующе же поставил на просветку – и с разочарованной мордой вернул ее на тележку. То есть, разочарованной морда у него сделалась уже в тот момент, когда он схватил коробку и осознал, что она подозрительно легка для телевизора. А я ему еще и говорю: "Коробка-то даже не от телевизора, а от монитора, что на ней и написано». Но сказал по-английски, а с этим языком в Израиле (как выяснилось в дальнейшем) не только у этого таможенника имеются серьезные проблемы, так что вряд ли он понял, а просто махнул рукой: "Вали отсюда!".

Вообще бен-гурионовские таможенники – народ своеобычный. Летели мы тут в Штаты и везли с собой, в числе подарков, картину в раме и кое-какие книжки. И имели беседу с юной девицей, в принципе даже ничего себе, не изуродуй она себя с помощью полудюжины серег, пронзивших ее мордочку в самых неожиданным местах. Девица долго вглядывалась в экран и шевелила губами, считая книги. Потом все-таки спросила: "Сфорим?" Мы признались, что да. – "И сколько же их?" – "Да штук десять…" – "А зачем столько?" – спросила дочь Народа Книги. Мы было опешили, не зная, что и сказать, а она тем временем продолжала удовлетворять свое девичье любопытство: "А картина зачем?" – "В подарок!" – как на духу ответил я. И тут услышал от нее такое, что сначала усомнился в своем иврите и переспросил. Она, не моргнув глазом, повторила: "А разве картины дарят?" – "А что же дарят?" – на автомате поинтересовалась потрясенная жена. – "Ну, разные симпатичные вещи (Коль миней дварим яфим). Серьги, например». И она не без гордости выставила на обозрение свою истыканную мордочку.

Ладно, с такими таможенниками можно примириться. Зла от них, во всяком случае, нет. Или почти нет. В отличие от крутых ребятишек лучших застойных времен, рассматривавших свой пост как средство обогащения. Впрочем, современники свидетельствуют, что и с ними можно было поладить, если играть по правилам. Сколь бы дикими эти правила не казались непредубежденному стороннему наблюдателю. Был у нас приятель, служивший в Группе войск в ГДР. Ему по службе частенько приходилось мотаться в командировки в Союз, что было безусловным благом, поскольку каждая поездка – это возможность кое-что привезти на продажу. В те времена в советских комиссионках очень хорошо шел новодельный дрезденский фарфор – всякие фигурки и композиции, типа пастух, пастушка, пара овечек и собачка. Опытные люди знали магазины в ГДР, где продавались с огромной скидкой бракованные изделия. Что значит "бракованные"? Пальчик на ноге отбит. Так это почти и не заметно – во всяком случае, советский потребитель съедал подобного рода брак без звука. Значит, умный советский офицер оккупационных войск закупал десяток таких фигурок (вообще-то, существовали ограничения, и нарываться было ни к чему) и тщательно укладывал их в один чемодан. Который запрятывал подальше, под вагонную полку. А в тот чемодан, что был готов для предъявления "русской таможенной страже", клались две одинаковые фигурки, из числа тех, что попроще. Вот и граница. Входит таможенник. Открывается чемодан, и там, прямо сверху (чтобы не терять драгоценного для обеих сторон времени) лежат эти две фигурки. Таможенник сразу видит, что имеет дело с опытным человеком, и говорит насквозь фальшивым голосом: "Вы же знаете, товарищ офицер, что две одинаковые вещи к вывозу запрещены". – "Ах, ах", – отвечает товарищ офицер еще более фальшивым голосом. И тем же самым голоском, по поводу которого Константин Сергеевич возопил бы "Не верю!", таможенник продолжает: "Делать нечего, я вынужден конфисковать одно изделие". – "Что поделаешь", – откликается как бы схваченный за руку как бы контрабандист. Делать и впрямь нечего – потому что дело уже сделано. Таможенник забирает – естественно, в свое личное пользование – одну фарфоровую фигурку, которая является как бы платой за провоз остального груза, делает соответствующие отметки в соответствующих документах и покидает купе, к вящему удовлетворению обеих сторон.

А вообще можно сказать, что таможня, находясь на грани двух миров, в немалой степени отражает ситуацию, характерную в конкретный исторический период для каждого из миров в отдельности, а также в их совокупности (который раз повторяюсь в этих записках: все сказанное основано только на моем личном опыте). Я начал ездить уже в разгар перестройки, ни разу не пересекал границу СССР, а российскую – только в Шереметьево. И за исключением легких шероховатостей (типа: "Откройте, пожалуйста, эту сумку" или "А что это у вас?"), ничего такого не испытывал. И впрямь, времена были мирные, а поток путешествующих вполне густой, хватало кого выбрать из толпы и кроме моей вызывающе невинной морды.

Доводилось мне проходить и американскую таможню – как до 11 сентября, так и после. Так вот: до там царило полное благодушие, смешанное с разгильдяйством. Иду это я через звенелку в чикагском аэропорту – и звеню. Мне мужик говорит: "Еще разок". Я прохожу еще раз – и снова звеню. Шарю по пиджачным карманам, последовательно выкладываю ключи, кошелек с мелочью. Снова иду. И снова звеню. Мужик говорит: "Снимай пальто!" Снимаю. Иду. Наконец-то без звона. И он, довольный, показывает мне: давай, мол, вперед, на выход. А мне уже самому интересно: что же это такое было. Тщательно обшарил карманы пальто – батюшки! Там в кармане у меня такой маленький внутренний карманчик, и в нем завалялся пластиковый жетон московского метро. То есть, микрочип или что-то в этом духе, извините мое техническое невежество. Ну, при всем своем невежестве я знаю (по опыту), что звенелки реагируют на подобного рода вещи – например, на калькуляторы. И поэтому, как благонравный гражданин, я возвращаюсь и пытаюсь объяснить таможеннику, в чем была причина. Думая, что и ему интересно знать такие штуки на будущее. А он мне: "Чеши отсюда и не отвлекай человека!"
 
Но зато с лихвой я получил свое, когда вылетал (через год с небольшим после 11 сентября) из Нью-Йорка. Открывая мою сумочку, таможенница в порыве энтузиазма ухитрилась оторвать ремешок. Начавши качать права, я был сначала послан непосредственной оторвой куда подальше – собственно говоря, в авиакомпанию, продавшую мне билет ("Обращайтесь к перевозчику!" – "Причем здесь перевозчик, если это вы порвали ремешок, причем у меня на глазах?" – "Я сказала – к перевозчику!"). Потом я запросил старшего, и от него уже получил ответ, на который – если не в плане содержания, то уж в плане выражения – не рискнули бы и шереметьевские ребята: "Нечего тут, кругом террористы, а ты со своей сумочкой грошовой! Сам-то из Израиля? Значит, должен понимать, что время сейчас такое, особое…"