Поэтикритикет

Посвящается А.Огневу

***
Литературному критику Пылкину вдруг стало ужасно, неудержимо, страшно, нелепо, страшно нелепо смешно. Взрыв его смеха сотряс интеллигентное тихое кафе. Многие побросали на столы деньги, похватали пальто и выскочили на улицу.
Поэтесс Марью и Зинку смех Пылкина давно уже не пугал – они привыкли. Поэтому они только похихикали вместе с литературным критиком его смешной шутке и продолжили пить свой кофий.
— А вот скажите, Алексей, — хихикала Марья, — стоит ли поэтам заводить детей?
Поэтесса Зинка больно пнула под столом подругу. Критик Пылкин не был женат. Его было сложно даже заподозрить в интересе к столь низменному предмету как женщины. С поэтессами Пылкин общался исключительно потому, что они поэтессы и, конечно, гениальные, тут все было ясно. Но спрашивать у Пылкина про детей – тут уж Марья переборщила.
Однако литературный критик Пылкин, к удивлению поэтессы Зинки, вдруг начал длинно и пространно рассуждать, стоит ли поэтам и вообще кому-нибудь заводить детей. В увлекательной своей речи критик упомянул окружающие нас хаос и тьму небытия, присущий нам страх смерти и тщетное желание продлить свое бренное существование. В целом было ясно, что, по мнению Пылкина, детей заводят только обычные люди, неспособные к продуктивной творческой деятельности. Зачем дети тому, чье имя и бессмертные творения навсегда останутся в памяти людской… Тут критик Пылкин задумчиво и красноречиво поправил очки в золотой оправе.
— Как ты думаешь, у него вообще когда-нибудь появится женщина? — спросила поэтесса Зинка, когда они остались одни. Поэтесса Марья обреченно повела плечом.

***
Литературный критик Пылкин как обычно читал в своем любимом кресле. Иногда его чтение прерывалось нестерпимым чувством голода – тогда критик Пылкин оглядывал помещение в поисках еды, но обнаруживал только книги и снова углублялся в текст. Через некоторое время про голод он совсем забывал, пока новый позыв бренного тела не отвлекал его от книжки. Иногда Пылкин все-таки ел и даже пил чай, но поэтессы Марья и Зинка знали, что это большая редкость – не так-то просто было оторвать критика от  книги. Поэтому поэтессы старались хотя бы раз в пару дней заходить в гости к Пылкину: приносили ему «доширак» или хлеба с колбасой, ставили чайник, и тащили критика на кухню питаться.
Так было до тех пор, пока однажды у критика не завелась жена. Завелась она сама, как моль в платяном шкафу. Критик понял это не сразу – он все еще читал полное собрание сочинений Осипа Эмильевича; дочитывал прозу, чтобы наконец перейти к письмам. Но примерно на последних страницах одного очень любопытного эссе чтение Пылкина было прервано появлением большой тарелки горячего пышного ярко-красного борща в сопровождении такой же горячей, пышной и румяной женщины.
— Вы кто? — удивился литературный критик Пылкин.
Женщина смутилась, улыбнулась, разволновалась и ответила прерывистым шепотом:
— Ваша жена, Анюта.
— О! — промычал Пылкин, откладывая книгу и приступая к борщу – есть хотелось нещадно. Он собирался расспросить Анюту подробнее, кто она, как сюда попала, что нашла в нем – скромном литературном критике, как стала его женой… но увлекся борщом. А когда доел, Анюты в комнате уже не было, и критик Пылкин вернулся к прозе Осипа Эмильевича. В конце концов, подумал Пылкин, Осип Эмильевич может рассказать мне гораздо больше интересного, чем жена Анюта. Жена Анюта пусть лучше варит борщи.

***
— Давай зайдем к Пылкину, — предложила поэтесса Зинка, — давно у него не были, вдруг он уже умер от голода или заблудился в книжном шкафу.
— Да, надо зайти, — согласилась поэтесса Марья.
Дверь им открыла полная краснощекая красавица, такая яркая, что у поэтесс заслезились глаза.
— Здравствуйте, — вежливо сказала Марья. Зинка еще не успела прийти в себя, всякие страшные мысли приходили ей в голову одна за другой. — Здравствуйте, скажите, а литературный критик Пылкин переехал что ли? — осторожно предположила поэтесса самое безобидное. «Как бы не умер», — все думала, дрожа, Зинка.
— Нет, не переехал, — пропела пышнотелая красавица.
Поэтессы вскрикнули:
— Неужели умер?! — и уже собрались рыдать друг у друга на плече, вспоминая причуды и прелести литературного критика Пылкина, как из коридора прошамкали шаги.
— Поэтесса Марья, поэтесса Зинка! — произнес знакомый голос.
— Литературный критик Пылкин! — обрадовались девушки. — Но… кто это?
— Моя жена Анюта, — представил он резко подурневшую в глазах поэтесс толстушку. — Вы заходите, заходите. Мы как раз обедать собрались.
В доме критика Пылкина все изменилось. Никаких больше зарослей паутины в скалистых книжных образованиях то тут, то там. Кругом царил порядок, книги стояли на полках и в шкафах, кажется, даже по алфавиту. Любимое кресло критика Пылкина было обито новой красной тряпочкой, кажется, даже с люрексом. В комнате было светло, а на кухне в кастрюльке что-то булькало и вкусно пахло.
— Алексей! — воскликнули поэтессы. — Как сильно изменилась ваша жизнь! Да когда же вы успели жениться?
Пылкин неловко оглянулся на Анюту — жена тактично удалилась на кухню помешивать что-то вкусное, что булькало в кастрюльке.
— Да я сам не понял, — признался он поэтессам. — Читал Мандельштама. На первом томе все шло как обычно и очень хотелось есть. К концу второго, как сейчас помню, на эссе о поэзии, вдруг появился борщ. Вкусный. И Анюта. Так и живем теперь, а спросить я все стесняюсь. Неловко как-то уже, столько времени душа в душу…
Поэтессы охали и ахали и рассказывали Пылкину сплетни из литературного мира – этот спился, тот развелся, а новую книжку такого-то разбомбили в пух и прах.
— Так это я и разбомбил, — осторожно вставил слово критик Пылкин.
— Ах да, — засмеялись поэтессы.
— Пойдемте обедать! — пригласила всех Анюта.

***
Литературному критику Пылкину вдруг стало ужасно, неудержимо, страшно, нелепо, страшно нелепо смешно. Взрыв его смеха потряс маленькую уютную квартирку.
— Анюта, — позвал Пылкин красавицу-жену, — Анюта, принеси мне бокал вина. Такое можно читать только выпимши.
— А что ты читаешь? — спросила Анюта, принося бокал вина.
— Какого-то нового… Ээ, — критик Пылкин в сотый раз взглянул на обложку. — Никак не запомню. Неважно.
— Конечно, неважно, милый. Мандельштам — это важно, а эти новые — они все неважные.
— А ты улавливаешь! — с неожиданным интересом взглянул на жену Пылкин. Надо же! Не только борщ умеет варить! Думать вдруг начала!
— А не прочтешь ли ты и мои новые стихи, милый? — вкрадчиво спросила вдруг Анюта.
Пылкин поперхнулся вином.
— Ты пишешь стихи?
— Теперь пишу, — сказала Анюта. — А раньше совсем не писала, только борщ варила. А теперь я не просто Анюта, а поэтесса Анюта.
— Хорошо… — задумчиво сказал Пылкин и взял из рук жены компьютерную распечатку. Довольно толстую. — Это все за какой период написано?
— Это все пылкинский период. Пока я тут, с тобой, жила, и писала потихоньку.
Пылкин пытливо вглядывался в рукопись.
— Спасибо тебе, милый, что открыл мне поэзию! Я думала, это ерунда какая-то. Меня всегда учили, что главное в жизни – это вкусный наваристый борщ. А тут оказалось, что борщ – ерунда, а вот поэзия…
Пылкин пытливо вглядывался в Анюту. «Будет ли она теперь варить мне борщ?», — думал он и мучился. Очень уж привык к борщам и котлетам. Потолстел даже, похорошел.

***
— В Москве есть только две поэтессы, — твердо сказал литературный критик Пылкин. — Поэтесса Марья и поэтесса Зинка. Остальные – не поэтессы, а просто женщины.
Анюта, конечно, обиделась. Литературный критик Пылкин не оценил ее стихи. Тогда она решила показать свои стихи какому-нибудь другому критику, например, Мылкину — тот тоже был очень известен в узких журнальных кругах.
Как-то после обеда, накормив Пылкина борщом, Анюта взяла распечатку стихов, оделась и выскользнула за дверь. За дверью наступала весна, плыло в лужах обновленное солнце, пускало лучики в Анютины глазки. Анюта остановилась посреди улицы, достала блокнот и карандаш и написала еще одно стихотворение.
«Вот это – самое лучшее!» — сказала себе Анюта и отправилась дальше, через весь город, к литературному критику Мылкину.

***
Литературный критик Пылкин как обычно читал в своем любимом кресле. И вдруг почувствовал ужасающее невыносимое чувство голода. Он поискал глазами вокруг себя тарелку борща. Борща не было.
— Анюта! — позвал критик Пылкин.
Никто не отозвался.

***
— Давай зайдем к Пылкину, — предложила поэтесса Зинка, — давно у него не были, вдруг он так растолстел на Анютиных харчах, что мы его теперь и при встрече не узнаем.
— Да, надо зайти, — согласилась поэтесса Марья.
Дверь им открыл исхудавший литературный критик Пылкин — такой, каким они всегда его знали.
— Заходите, поэтессы, — сказал Пылкин и вдруг с интересом оглядел с ног до головы поэтессу Зинку. Хороша была Зинка, даже слишком хороша, как это Пылкин раньше не замечал. Он только Зинкины стихи нахваливал, а на саму Зинку никогда и внимания не обращал.
— Я замужем, Пылкин, — сказала вдруг Зинка, заметив взгляд Пылкина. Пылкин сразу остыл.
— Проходите, поэтессы, — пригласил он подруг в комнату. Там уже начинали громоздиться новые книжные утесы, пока невысокие, а в одном углу даже появилась тоненькая скромная паутинка.
Поэтесса Марья встала у окна и закурила тонкую сигарету. Пылкин вдруг с интересом оглядел с ног до головы поэтессу Марью.
— Я замужем, Пылкин, — сказала Марья, заметив его взгляд.
— Давно? — зачем-то спросил Пылкин.
— Давно, — ответили в один голос поэтесса Марья и поэтесса Зинка.