Анькина любовь

Анькина любовь
(рассказ)
Ветер за окном понёс первый снег. Мелкий, словно мука, он за ночь запорошил землю и редкие автомобили. Анька прижалась лбом к холодному стеклу, любуясь девственной чистотой пришедшей зимы, стараясь не замечать полуразрушенных осколков отдельных зданий.
С кухни её окликнула мать. Она поправила платок, мельком глянув в огромное настенное зеркало.
Взгляд Аньки остановился на почерневшей кормушке, висящей на берёзе напротив их окон. Деревянный домик для птиц, как называла его в детстве Анька,  был тут всегда – сколько она себя помнила. Родители засыпали туда зерно и подвешивали за нитку сало. Малышней, они с замиранием сердца наблюдали, как хищно впиваются в него клювиками красавцы красногрудые снегири, слетающиеся в их городок из ближайших лесов в поисках пропитания и тепла. Зерна и сала у горожан было в достатке, как и многочисленных просторных тёплых чердаков, где птицы могли переждать зиму.
Но Анька знала, что они уже не прилетят.
За год Войны в их жизни изменилось многое. Вся страна работала на Фронт, который всё ближе подбирался к Столице. И это обстоятельство заставляло Людей работать ещё больше - интенсивнее, отдавать Армии всё, что у них было. Сами же – выживали, как могли. Любимым лакомством Аньки стала холодная юшка из репчатого лука, сухарей и дождевой воды, которую они набирали вёдрами. Что-то выращивали прямо на пустырях да на городских окраинах. Объедали леса. Продукты привозили с перебоями. А с осени и вовсе перестали. И вот тогда жить стало совсем худо. В первую очередь съели собак. Как говорила мать Аньки, тут уж было не до жиру. После – истребили остальную живность, а вместе с ней и птиц. Нет, Анька с матерью вполне могли обойтись и без трёхразового питания, к которому они привыкли в прошлой жизни – до Войны. Однако она замечала, как почернели вокруг Люди. Как часто стали они умирать.
После призыва в их городке остались женщины, дети да старики. За ними присматривали военные из Центра.
Всех мужчин отправили на Фронт. А Фронт был всё ближе. Это пугало Аньку. Она была уверена, что её отец, уехавший на Войну одним из первых, сделает всё для Победы. Только слишком уж тревожно было в последние дни. Эта тревога буквально наэлектризовала всё вокруг. Хорошо хоть в связи с чрезвычайным положением отключили телевидение и Интернет, приравняв распространение любой печатной продукции – хоть газет и журналов, хоть листовок, - к подрывной пропаганде, за что надлежало расстреливать на месте. Однако, несмотря на отсутствие СМИ и прочих массовых коммуникаций, слухи до них всё равно доходили.
Война была совсем близко. Все ждали одного – Перелома. Однако он всё не наступал. Дважды в день – с утра и вечером – по всему городу транслировали обращения Лидера. Он призывал Людей не останавливаться в своей борьбе, и продолжать интенсивное Движение. Лидер говорил, что Победа будет за ними. Но с каждым новым днём, когда вновь и вновь гибли Люди, ему верили всё меньше. Со временем отношение Людей к Лидеру сменилось на равнодушие, и даже раздражение. Они просто ждали в обреченном тихом страхе развязки, уже ни во что не веря.
На сегодня был назначен День Суда.
За прошедшую неделю военные взяли двоих. Мать Аньки сказала, что Изольду, по её описанию – «молодую ****ливую еврейку», спящую с молодыми лощеными тыловыми офицерами, сдали сами военные, не сумев разыграть её в карты. Старого же Абрама схватили за продажу продуктов – он где-то раздобыл ящик с армейскими консервами, и теперь тайком обменивал их на различные материальные ценности.
Публичные казни были единственным развлечением для Людей. И во многом именно они давали возможность выпустить пар и вновь прийти в себя, проснуться от спячки, воспрянуть духом, чтобы продолжить титанический подвиг тылового Фронта. Население их городка было занято пошивом ватников и тулупов. Зима обещала быть холодной. Работали без выходных в несколько смен – по восемь часов в сутки. Никто не жаловался. Так было нужно Стране и, значит, Людям.
В День Суда работали до обеда, после чего Люди собирались на Площади.
Анька  поддерживала под руку мать, чтобы та не поскользнулась. Они вышли на улицу и влились в поток Людей. Все были трезвы и сосредоточены. Их глаза сияли убеждённостью, отливая металлом непреклонности. Они быстро шли в сторону Площади, где вокруг эшафота уже собралось несколько сотен горожан: те вели себя уравновешенно, однако настойчиво пытались пробиться поближе к непосредственному месту предстоящей казни.
Обняв мать за тонкие плечи, Анька ступила в тёплую содрогающуюся человеческую массу. В голову ударил тяжелый запах тел, жар сердец обжёг её. На мгновение Анька поплыла, но, тут же, жадно вдохнула морозный воздух, задрав голову, и отрезвела.
Снег бил сильнее. Снежинки облепили лицо. Люди и эшафот были будто укрыты тонким белым шелком. Продолжая обнимать мать, Анька медленно потекла среди Людей.
Вокруг тихо переговаривались: Изольда спала с Абрамом и брала у него консервами, а консервы он украл у военных. Народ возмущался и трепетал тихой ненавистью, требуя Наказания.
Чем ближе подползали стрелки часов на Площади к трём дня, тем больше волновались Люди. Напряжение росло, как росло и число собравшихся у эшафота горожан. Женщины, дети и старики гудели, словно развороченный улей.
Военные на помосте и перед ним взирали на Людей с равнодушием, спокойно поглаживая автоматы и карабины, точно зная, что ситуация находится под контролем.
Наконец, пробило три. Люди враз умолкли, приглашая своим молчанием на казнь. Один из офицеров что-то сказал военному. Тот кивнул и подошел к огромному чёрному, будто пенопластовому, кубу. Он дёрнул за невидимый шнурок, и массивное полотнище медленно полезло на грубо сколоченный из толстых досок настил, обнажая стальные прутья. В клетке со связанными за спиной руками стояли Абрам и Изольда.
Люди недовольно загудели, а кое-кто даже закричал. Мать ближе прижалась к Аньке и мелко задрожала всем телом, словно зверёк. Она крепче прижала её, и с тревогой глянула на военных - они продолжали взирать над ними с тем же холодом в очах.
Военные отворили клетку и вывели осуждённых на центр эшафота. От ужаса они не могли произнести ни слова, и лишь затравленно озирались по сторонам. Офицер достал исписанный листок и начал монотонно, но громко читать. Люди были правы: Абрам украл у военных консервы, а Изольда, находясь с ним в преступном сговоре, помогала в его деятельности и всячески сексуально разлагалась за еду.
Офицер огласил приговор: расстрел.
Спрятав бумагу обратно в кожаную папку, он предоставил приговорённым последнее слово. Первые секунды они молчали, а потом принялись что-то вопить, перебивая друг друга, падая на колени, пытаясь целовать офицеру сапоги. Тот отошел в сторону и подал знак охране. Военные схватили уже истошно визжащих Абрама и Изольду, и подтащили к краю эшафота, крепко держа под руки. У Изольды потекло по ногам, она взвыла. Абрам же, будто впав в прострацию, принялся грязно ругать Лидера. Офицер достал наган, сделал несколько шагов, и быстро выстрелил им в затылок. Под одобрительные крики Людей преступники повисли на руках военных, словно тряпичные куклы.
Их тела бросили посреди эшафота, облили керосином и подожгли. К серому небу метнулось пламя.
Аньку, как и других Людей, охватило пьянящее ощущение торжества справедливости. Она старалась кричать громче всех, смеясь взахлёб, обжигая щёки горячими слезами, с нежностью чувствуя, как продолжает мелко дрожать в её объятиях мать. На сцену вышел военный гармонист, и с ходу зажег озорную Фронтовую песню. Под сосредоточенным и взвешенным вниманием военных осчастливленная толпа зашлась в плясе.
Когда вихрь восторга взял очередной градус, стоящий у края эшафота офицер неожиданно замер, и устремил свой взор вдаль. Буквально через секунду Люди перехватили его взгляд и начали оборачиваться.
Стихла гармонь. Анька услышала, как грохочут вдалеке моторы. Её сердце забилось в радостной тревоге. Продолжая прижимать мать, она побежала вперёд, расталкивая Людей. Но те уже сами несли их.
Снег перестал идти, и она увидела, как в лучах падающего Солнца из-за линии горизонта выползают огромные военные машины.
Анька поняла, что её отец вернулся. А это значило, что Перелом свершен.

1-2 марта 2012 года