Зарницы грозы - глава 30

Повезло маршалу, что в походе у воевод яблочек нет. Переговариваться сподручнее, конечно, ну а вдруг оно во вражьи руки попадет? Кто знает, как бы воеводы откровения Баюна восприняли, и что из этого вышло.

Воцарился переполох - будто гром-камень швырнули в курятник. Рысь правильно рассчитал, кому попало не поверили бы, решив, что это враги воду мутят. А убийце Хеллион, говорящему явно в здравом уме и твердой памяти, поверили почти что все. Многие в тот день из сторонников Финиста стали его ненавистниками, как, например, воевода Добрыня. Были и темные, кого не поколебать - сказали, что все это ложь и они докажут, но так доказательств и не дали. Финист сам ничего не говорил. Всем известно, оправдываешься - значит, точно виновен. Но приказ свой оставлял прежним: Баюна изловить, живого доставить.

На следующий же день к царскому терему пришла толпа, требуя выдать им царя-сатанократа. Их разогнали, стреляя поверх голов, но еще через день возле терема началось настояще сборище. Верховодил им некий домовой. Он подлил масла в огонь, заявив, что Финист сам лакает дьявольскую жидкость и за ее счет не стареет, а молодильные яблоки - это так, прикрытие. Его скрутили и отрубили голову на глазах всех собравшихся.

Следом грянули облавы. Финист ярился, приказывая грести, трясти и допрашивать всех, кто казался подозрительным. Сборища он запретил под страхом смертной казни, но все равно к нему в терем однажды попытались ворваться женщины - жены тех воинов, что сражались на западе. Они требовали остановить войну, которую ведет чудовище. Финист их прогнал, пригрозив спустить собак.

После того, как публично казнили несколько десятков людей (среди них Вестников Рассвета было только двое), народ смолк. Но теперь ненависть сгустилась над Тридевятым. Стали бить нав - по любому поводу и вообще без повода. Припомнили всю их гордыню, все презрение, столько-то и насмерть забили. Навы в долгу не остались. Дом на дом, улица на улицу, начала разгораться вражда. Где нав было больше, там заправляли они, а где людей - оттуда навы сами бежали, иначе и на вилы их поднять могли.

- Я твою душу пожру, пес! - бесновался Волх. - Что у тебя происходит?!

- Не моя вина! Чертов рысь мне так заплатил за всю доброту!

- Дай его мне, я его развею от Нави до самой преисподней!

Кто был мирного нрава и к кровопролитию не склонен, тот ушел на поселения в леса - рассудили, что в глуши демон их ни на что не сподвигнет и тем самым во мрак не ввергнет. Вестники Рассвета стали полниться народом, но еще больше расплодилось в Лукоморье каких-то идолопоклонников. Каждый заявлял, что целиком правду знает только он. Вскоре эти люди сцепились друг с другом, кулаками отстаивая свои истины, и добились того, что почти все оказались пороты батогами и сосланы на север.

- Ты же говорил - братоубийств не будет! - обвинял Баюн Калина Калиновича.

- Сам видишь - это Финист первый начал. Если бы он признался, покаялся, уступил, ничего не случилось бы. Вон хорошую идею придумали: в леса уходить, рассеиваться. Демон людьми володеет, пока может нас сжать вместе, как пальцы в кулак, а когда мы каждый за себя, у него над нами власти нет.

Народ тоже не дурак, сам об этом смекнул. Кто отшельником жить не желал, просто собрал пожитки и в королевства уехал, выбирая какие помельче, войной не затронутые. Но ненависти от этого меньше не стало. Некто Кудеяр себя маслом облил и поджег прямо у Финиста под окнами. Его бросились тушить, да было поздно. На царя обозлились все Кудеяровы друзья и вся родня - а тех весьма немало было. Взялись за оружие, пытались в царский терем прорваться. Навстречу вышла Финистова личная гвардия, которая за маршалом в огонь и в воду, демону он служит или еще кому. Всех кудеярычей порубили и бросили тела в помойную яму.

- Надо это прекратить, - сказал Емеля, - иначе точно бунт вспыхнет. Дай мне яблочко твое, Баюн. Я людям скажу, что делать.

Дал ему Баюн надкушенное яблочко. Калин Калинович заготовил речь: Емеля надиктовывал, а бывший купец записывал и потом переделывал его слова, чтобы получилось складно да гладко. Речь большая получилась, но Емеля ее заучил слово в слово. Такая у него была память.

Однако государевы люди второй раз в ту же ловушку не попались. Емеля и до середины договорить не успел, как в дом Калина Калиновича начали ломиться ярыги. Вестники Рассвета  бросились наутек. Один Емеля убегать не стал: продолжал говорить, только уже быстрее.

- Емеля, пойдем, убьют же тебя! - тащил его Баюн за штанину.

- Нет, друже - не пойду. Сам беги, спасайся. А я свое дело закончить должен, - ответил Емеля и вновь к яблочку повернулся.

Калин Калинович вроде уже и не торговал ничем давно, а деньги у него водились всегда. В особом чулане лежали грудой ковры-самолеты - специально, чтобы вовремя бежать. Всех он отправил и ждал одного Баюна, который пытался уговорить Емелю.

- Не мешай! - прикрикнул тот. - Убить меня не убьют, в темницу бросят, а коли и замучают, меня ждет Ирий. А у тебя, Баюн, судьба страшная, я даже знать не хочу, что Финист уготовил. Спасайся, во имя Бога и Светлого Князя!

Бежал рысь, когда уже дверь в комнату начала ломаться - следом за прочими, по тайному проходу за печкой. Но сразу же на ковер прыгать не стал, смотрел с крыши, за трубой спрятавшись, как Емелю волокут, и зубы сжимал в бессилии.

- Он сам так решил, - утешал Баюна Калин. - Он собою пожертвовал, чтобы народ увидел свет. Да и что они ему сделают? Емеля давно уже одной ногой в самой Прави.

Но как бы светел ни был человек, а тело его уязвимо и смертно. Емелю избивали нещадно, дознавались, кто соучастники его, что они задумали, почему, кто яблочко дал, кто зачаровал его. Емеля побои выдерживал, не проговорившись ни словом. Его бросили в подземелья, став морить голодом и жаждой. И это Емеля выдержал - он и так мало что ел. Тогда Финист приказал пытать дурачка по-настоящему. "Иберийской девой", "авалонским мешком", дыбой, жаровней. Бедняга до упора боролся, только кричал, но на дыбе уже не осталось сознания, мир съежился до безумного желания тела выжить, и Емеля выложил все. От рассказа Баюна о демоне, до того, как и почему они стали через яблочки вещать.

Финист, выслушав, сперва не сказал ничего. Только головой из стороны в сторону повел. Глаза закрыл. Вздохнул. А когда поднял взгляд - каты отшатнулись. Гневный мрак полыхал в этих глазах, точно ими смотрел сам Волх.

- Убить его, - приказал Финист. - Всех этих... вестников... разыскать и головы принести мне. Баюна, как прежде, доставить живым. У нас с ним теперь совсем другой разговор будет. Это как же слеп я был, что он столько скрыл от меня?

К востоку, в лесах, Калин Калинович держал небольшой дом. Не хоромы, конечно, больше изба, но все поместились. Можно и спать было, только если на стол и лавки тоже людей положить. Искать - не найдут. Калин сидел на полу, ноги скрестив по-хидушски,  и прозревал судьбу Емели. По лицу его то и дело пробегала судорога - так он чувствовал боль пленника, и каждая такая судорога Баюну была как нож в грудь. Наконец все тело Калина сжалось, передернулось - и обмякло. Бывший купец очнулся.

- Он ушел в Ирий.

Рысь опустил голову.

- Что теперь? - спросил Ставр.

- Здесь они нас не достанут, - проговорил Калин. - Остаемся дальше, други. Помните, какова цель наша. И да не уподобимся палачам.

- Не уподобимся? - гаркнул Федот-стрелец. - Ни за что ни про что, за одну только правду, парнишку сгубили. Говорил я всегда, мразь этот Финист, его только страх перед городом и сдерживал. Я в чащобе, точно кабан, ползать не стану. Я Финисту сполна воздам, пусть даже в Ирий меня потом не пустят. Других зато пустят, кому я ворота открою. Кто со мной?

- Я! - выступил Баюн. Остальные молчали.

- Зверь только, значит... Стыдно вам быть должно, что кот лесной благороднее людей. Ну да Бог вам судья.

Калин Калинович им не препятствовал. Федот взял один из ковров-самолетов, расстелил и хлопнул по нему ладонью:

- Залазь.

Быстро летит ковер, стелется под ним ночное Тридевятое. Ветер свистит в ушах Баюна, треплет его шерсть. Федот снайперифль сбросил с плеча, положил на колени. Безразлично мигают звезды, и одна из них, Анчуткин Глаз, указывает путь точно на Лукоморье.

Произнося свою речь, нав Баюн назвал "истинным народом Волха", но это не совсем так. Навы были раньше, чем появился первый демон. Говорят, их исторгла сама тьма, потому посмертия для них никакого нет - они просто снова в ней растворяются. Говорят и то, что первый нава был человеком, потому они могут сочетаться с людьми, а люди становиться навами. Но точно одно: их рабство Вию сильнее рабства демону. И когда демон обращается против Вия, неважно, ко свету ли или к собственной алчбе, ему приходится следить в оба - отпасть могут многие

Верховный нава, запершись на самом верху Цитадели, преклонил колени. Даже он не мог проникнуть взором в глубочайшую бездну, откуда к нему обращался Вий-Фафнир-Хайягрива. Нава лишь чувствовал его приказы, падающие, как кузнечный молот, и слышал дыхание, гулкое, словно находился у Вия во рту.

Час наступает, говорил Вий, час нашей славы. Мир очищается, подготавливаясь к моему приходу. У меня новый избранник, победоносный, верный мне всей своею природой. У меня есть глашатай, что проложит путь. Но сюда стремятся архистратиги Прави, и далекое сияние их лучей уже начинает обжигать моих слуг. Действуй немедленно. Начни с предателя.

- Повинуюсь, - ответил верховный нава. Дыхание пропало, и первосвященник Нави вышел из тайных покоев. Он спустился в нижние ступени Цитадели, где по всем зеркалам отдал приказ: питание Волха прекратить.

Навы стали отходить от бочек вглубь города. Некоторые противились, но были немедленно убиты. Кто встал на сторону Волха, закричали об измене и попытались дозваться демона. С ними также покончили.

Подозрение и страх кольнули Волха, только когда он ощутил, пока еще слегка, голод - чувство, которое давно уже позабыл. Его присоски вскинулись, шаря среди бочек, но ни капли корма там не оставалось. Демона охватили ужас и ярость. Он мог бы поубивать всех жителей Навьего царства, но что толку, если доставить сам себе пищу он не сможет?

"Головой ответишь, нава!" проревел Волх. "От моего гнева тебя даже Вий не защитит!"

- Пусть так, - ответил первосвященник. - Но воля господина этого мира стоит выше, чем твоя. Хочешь - убивай, еды все равно не получишь. Ты думал, твоя наглость останется безнаказанной? Это ты добился того, что сейчас тебя некому защитить.

Таковы были его последние слова, потому что исполинское щупальце ворвалось в Цитадель и всосало наву, развеивая его душу и плоть.

- Я ваш господин! - прогрохотал голос демона. - Я, а не Вий, и я приказываю вам вернуться на места!

Память об ужасных днях одиночества и безвластия, о том, как беспощадно Вий обрушился на Навье царство, еще жила у многих в сердцах. Но тех, кто дернулись было возвращаться, встретили пули сторонников Вия. Последних оказалось больше, однако к защитникам Волха присоединились ящеры и рароги. Навская кровь хлынула в Цитадели и в капище. Над сражавшимися метались щупальца, выхватывая и поглощая врагов. Демон мог пожрать хоть тысячу живых существ, но те его бы не насытили. Он нуждался в пище совсем иного рода, и, занятый одновременно схваткой с королевствами, понял, что начал слабнуть. Это наполнило его еще большим ужасом. А затем вдруг резкая боль, какая бывает у человека при сердечном приступе, пронзила Волху грудь.

Баюн думал, что они долетят до самого царского терема, но еще издали увидел, как кружат над ним рароги. Финист посадил ковер на крышу своего дома. Едва они спустились, к ним навстречу выбежала Марья:

- Феденька! Где ты пропадал? Я всех горлиц подняла тебя искать!

- Машка, не шуми. Мужики делом заняты. Лучше справь мне пулю, да такую, чтобы наверняка била, всем дьявольским чарам назло. И воды подай, а то глотку будто шерстью выстлали.

В руках у Марьи появился кувшин. Федот взял его и начал жадно пить.

- Серебряную тебе, касатик? - Марья сложила ладони ковшиком, и в них засветилось тускло-рыжее, будто медь или тигровый глаз. - Зачарованную? На оборотня, на вампира, на летучую обезьяну?

- Я же говорю - такую, чтоб наверняка! - Ферот стукнул кувшином об стол. - На вампира, да... На старого, матерого, алчности невиданной. Его и обычная бы убила, да только все они мимо летают. Поняла, о ком?

Марья ахнула.

- Феденька...

- А ты думала, я похвальбой занимался? Слова на ветер бросал? Я всегда знал, что час этот придет. Готово у тебя?

- Да. - Марья показала ему навью пулю. Баюн боеприпасов уже всяких навидался, а такой не видел. Белая, как молоко. Наконечник резной. Приложила кудесница пулю к губам и протянула Федоту.

- Бог тебе в помощь, светик мой ясный. Возвращайся живым.

- Это, Машка, уж как получится. Если не вернусь, ты не плачь, а собери все снаряжение мое и в могилу положи. - Федот поцеловал жену в щеку, заправил пулю в снайперифль и взял с пола бечеву.

- Баюн, подь сюда.

Рысь повиновался. Федот накинул бечеву ему на шею и завязал.

- Ты что делаешь?

- Вдвоем нам с тобою к терему не пробиться. Ружжо мое негодно, если много врагов и вблизи. Только хитростью. Скажу, что я тебя поймал и за наградой пришел. Машка, спрячь мою рожу. Ярыги нас не видели, но как я к Финисту отношусь - все знают.

Марья провела руками по лицу Федота. Тотчас морщины его пропали, волосы потемнели, нос картошкой сделался. Женщина прерывисто вдохнула и пошатнулась. Федот схватил ее за локоть.

- Больше не могу, милый. Иди быстрее, долго не продлится.

- Эх, где наша не пропадала... - Федот снова поцеловал ее, на этот раз в губы, и дернул за бечеву: пошли, мол.

У царского терема их остановили стражники, бердышами путь преградили:

- К государю нельзя!

- Я его животину привел. - Федот показал на Баюна. - Мне награда положена.

- Давай сюда. - Стражник потянулся к бечеве, но стрелец ее отвел:

- А почем мне знать, насколько вы честные? Я с ним три дня и три ночи бился, он меня чуть не сожрал, а сейчас - отдай, получи пятак на водку и под зад сапогом? Так не пойдет, добры молодцы, я его только самому Финисту на руки лично передам. Или сейчас как веревку сыму, и сами драться с вашим людоедом будете.

Баюн подыграл: зашипел, зарычал, лапой замахнулся, чуть-чуть стражника по сапогу не задев. Тот отдернулся.

- Да в рот тебе шпоры... Эй, Кузьма, Васька, Димитрий - проводите этих двоих до царя. И смотрите во все глаза, за рысью особливо!

На гладких, навощенных досках терема лапы Баюна оставляли влажные следы. Рысь про себя уже с жизнью простился: Федот Финиста прикончит или наоборот - так и так у бывшего советника шансов нет. А что ждет там, за порогом, неизвестно еще. Насколько его Волх выпил, насколько дух отяжелить успел - этого по себе не поймешь. Но Елена говорила, кончается все уже. Ждать не придется долго. Вот и двери, за которыми решится судьба.

- Здрав будь, царь-батюшка, - сказал Федот издевательски. - Добыл я хищника твоего беглого.

Финист плохо выглядит: похудел, бледный сделался, под глазами мешки. Вроде даже морщины лоб разрезали и вокруг рта пролегли. Про молодильные яблоки позабыл за бедами своими? Смотрит на Баюна бесстрастно, кивает.

- Веревку брось. У меня не сбежит. Деньги принесут сейчас.

Марья снайперифль Федоту тоже спрятала, сделала тростью златой. Глядит Баюн на эту трость и видит, что темнеет она, очертания оружия просвечивают. И Федот этот тоже видит, начинает трость поднимать. Тут бы Баюну бежать со всех ног, но лапы будто примерзли. Финист вскакивает с трона, стражники шагают вперед. Бечева падает на пол, и стрелец уже подхватывает снайперифль второй рукой.

- Гори в аду, и барина своего туда забери, - сказал Федот и выстрелил.