Видеопленка

Где-то к двум часам ночи я начал отлично осознавать происходящее вокруг и внутри себя. Я находился не то чтобы на дикой пьянке, просто в компании здраво и честно выпивающих молодых людей. Некоторые из них были мне знакомы, некоторых я  где-то встречал ранее: видел «вконтакте» или на лужайке-ступенях у драматического театра. По голове будто бы проехался грузовик. Играла музыка, кажется, новый альбом The Subways или вроде того. Люди вокруг вели себя очень вызывающе, но лишь от того, что чувствовали себя отлично и вполне по-домашнему расположились на квартире Павла. Я вспомнил, как еще вечером мы ввалились сюда с Леной и Антоном, но после этого память моя дала сбой и не хотела покамест возвращаться.

Я нехотя поднялся с пола и сел, прислонившись спиной к дивану. Рядом было что-то пролито, на полу валялись подушки и уже пустые бутылки из под пива, какой-то парень спал за занавеской. Много места занимало старое немецкое пианино, на крышку которого были набросаны весенние куртки. Кажется, отпустило меня вовремя, неожиданное веселье было в самом разгаре: симпатичная девушка в белом медицинском халате (мать Павла, вроде, работала в больнице) танцевала на стуле, на диванах по периметру расположились целующиеся парочки, шум и динамика в комнате относили будто в далекие времена рейва куда-то на запад. Народ пил и веселился. До того я немного перебрал водки и впал в меланхолический транс, который обычно заканчивается на полу кратковременным сном для восстановления сил и стойкости духа. Вот, я уже отчетливо вспоминаю имя спящего за занавеской человека: Мишаня. Мишаня не боец, всегда кричит и пьет больше всех, но срубает алкоголь его почти мгновенно. Я попытался отыскать Лену или Антона – два приятнейших мне лица, но в комнате их не было, поэтому я опрокинул рюмку и, открыв банку пива, двинул вглубь квартиры.

В следующей комнате – это была просторная центральная зала – я сразу увидел сидящего за маленьким журнальным столом Антона. Он о чем-то с довольным видом беседовал с Павлом, резавшим лайм маленьким серебряным ножичком. Музыка доносилась сюда немного тише, и в комнате было меньше людей. Я подошел к ним.

- О! Слушай, ты текилу будешь? – спросил Антон.
- Буду, - сразу же ответил я.
- Ну, сейчас Паша все круто сделает.

Павел, прищурившись, не отрывался от своего дела. Он довольно достойно вел себя, несмотря на то, что выпил нимало. Я присел рядом с Антоном, тот в свою очередь оживленно стал рассказывать Павлу о первородном Хаосе и объективном идеализме Платона. Какая-то муть. Павел слушал молча. В соседней комнате послышался звон бьющегося стекла.

Лена сидела напротив нас в компании двух девиц. Как я сразу их не заметил? Милые «сударыни», как выразился бы Антон, немного подвыпили и вели себя довольно раскрепощенно.  Лена все смотрела на что-то в окне за нашими спинами и молчала, а две другие громко смеялись, от их тел так и веяло пошлостью и желанием. Я сразу понял, в чем причина Лениного расстройства – она, эта причина, сейчас укладывала лайм по граням рюмок. Ровно шесть штук. Я потряс головой, пытаясь откинуть мысли и ассоциации куда подальше. Девушки перестали смеяться и уставились на Павла.

- Здравы будьте, ребятки, – сказав это, Павел взял две рюмки, одну из которых протянул брюнетке в бархатном платье. Я не знал ее имени – кажется, никто не знал. Она была красивее остальных, даже красивее Лены, и не стеснялась своей красоты. Я протянул рюмку Лене, она презрительно взглянула на меня, как бы осуждая этот жест. Мы выпили. По правилам следует пить текилу, облизывая с граней рюмки соль, а после «шота» закусывать лаймом. Павел проделал это увереннее остальных.

- Ну, еще по одной? – Антон был пьян – Лизонька, сударыня, хотите еще?
-Да ты сам-то за Лизонькой не поспеешь, так что не спеши. Уж поверь отцу, - сказал Павел.

Рыжеволосая Лизонька надула пухлые веснушчатые щечки и улыбнулась в ответ. Еще немного, и они уйдут вдвоем в ванную или уборную, подумал я. Антон был моим другом, и я понимал его. К тому же, мы оба были здоровыми парнями с соответствующими потребностями в жизни, только Антоша был посмелее, даже понаглее меня. Впрочем, меня мало заботили его многочисленные половые контакты. По-видимому, его тоже. Мимо нас какой-то парень потащил девушку за руку в сторону кладовой комнаты, случайно уронив стоявшую на полу бутылку. Кто-то сделал музыку тише. Павел предложил выключить свет и зажечь свечи, все согласились.

Мы выпили еще по рюмке. Павел завел беседу с брюнеткой, на его лице читалось явное безразличие к разговору и уверенность в продолжении вечера, Антон стал целовать Лизоньку в шею. Лена не проронила ни слова за все время моего нахождения в комнате, я же не мог определиться, что мне сейчас нравится больше: ее колени, или ее лицо. Но взгляда я не мог отвести, конечно, совсем по другой причине. Павел шутил и положил руку на грудь брюнетки, никто так и не удосужился узнать ее имени. В соседней комнате гудела тревожная выпивающая толпа – мое поколение.

Лена спокойно встала и вышла из комнаты. Становилось неудобно и неловко находиться здесь даже под предлогом алкоголя, поэтому я поспешил выйти за ней. Кажется, Антон все же потащил Лизоньку в уборную. Выйдя из комнаты, я ощутил упадок сил и в целом какую-то необъяснимую вдруг усталость, хотя голова уже давно не болела и спать мне не хотелось. Я пытался найти Лену, переступая через лежащих на полу представителей «золотой прослойки» нашей молодежи – моей молодежи, но не моей «прослойки». Я обошел несколько комнат и уж было подумал, что Лена ушла насовсем (что вполне логично) и решил отправиться спать – следовало только забрать зубную щетку из сумки в прихожей. Проходя через первую комнату, я увидел Лену. Она сидела на диване, рядом с которым я проснулся часа полтора назад, и медленно пила что-то из чайной кружки. Я подошел к ней. Кто-то перенес свечи из комнаты Павла сюда и поставил на пианино.

-Вот ты где. Я думал, что ты уйдешь. Уже довольно поздно, – я налил в ее кружку с карикатурным изображением котов немного водки из стоявшей на столе бутылки
- Он там, за стеной. Слышишь? – Лена сделала внушительный глоток. Не закусила, не поморщилась.

Вокруг как-то сразу стало предельно тихо. Разноцветная братия устала от своего безудержного веселья и мотовства, устала пить. Мужчины пресытились алкоголем, женщинам стало решительно наплевать на их ловкие прикосновения и притязания на свою плоть, но и прикосновения кончились – все как-то осели и разошлись по комнатам. Уходя, кто-то выключил свет. Не считая спящего Мишани, здесь остались только мы с Леной. Я не помню, сколько уже люблю эту девушку – может, с нашей первой с ней встречи, может, начиная с этой секунды. Душевная зависимость началась уже очень давно, но какими-то волнами она то накрывала, то отпускала время от времени, таким образом напоминая о себе почти постоянно – то ее слишком много, то ее слишком не хватает. Моя к ней особая любовь была и легка, и тяжела, но приятнее чувств я в своей скоротечной и бесполезной жизни никогда не ощущал. Я налил нам в стаканы еще по несколько глотков водки. Мы выпили. Свечи догорали.

-Ты слышишь его так же, как и я?
-Да… вроде того.

Невозможно было не услышать. В соседней комнате Павел заканчивал праздник в одной кровати с той черноволосой, в бархатном платье. Хотя сейчас, по-видимому, платья на ней не было. Я допиваю водку и гляжу на собственные руки, тяжело дышит многострадальный Мишаня, в соседней комнате ритмично скрипит кровать и отзвуки глотков, дыхания и стона пружин как острое лезвие впиваются в чувствительное Ленино сердце. Она хмурит брови. Я ощущаю все наравне с ней, я умею это делать лучше многих других. Лена отвела взгляд в сторону.

-Ты должно быть не представляешь, каково это, когда в соседней комнате трахается любимый твой человек, а ты сидишь и бухаешь синее, - говорит.

-Смотреть на мир сквозь дно стакана удел ветхих идеалистов или горьких пьяниц, - отвечаю, немного подумав. Лена опустила стакан и резко перевела взгляд на меня, выявляя признаки довольства легкой улыбкой.

По моему сердцу пробежала дрожь. Вот он – этот момент счастливой духовной близости, ощущение легкости и приятного возбуждения от мысли, что в эту секунду самый близкий, родной, любимый, да самый-самый Бог знает какой лучший человек находится с тобой в тесном контакте и получает тот же заряд в сердце, что и ты сам. Удар под дых, не меньше. Слепое обожание – слепое притворство, но в скудности чувств мы обвиняем себя чаще только тогда, когда ощущения становятся прозрачными и выраженными внешне, а не внутренне. Такое прозрение знаменует разочарование. Тогда мы оправдываемся любовью. Любовь существует где-то отдельно от удивительных чувств, порождаемых трепетным порывом сознания, жаждущего ощущать и воплощать этот мир на сто процентов. Исчезнет трепет, появится привязанность, я погибну. Слабый, повторяющийся из раза в раз финал. Но Лена не та, чтобы так с ней поступать. Уж слишком счастливым меня делал наш тесный контакт. Что, если б я вдруг имел право на этот контакт в любое время и в любом месте, единственно по своему хотению? Что, если и мне уйти с кем-нибудь в бархатном платье, расположиться рядом с их кроватью, заняться тем же самым? Выпить наравне с Павлом, точно так же не подать вида? Избавиться от морщин, исправить осанку у хирурга, прочитать столько же книг, начать разбираться в закономерностях бытия, начистить доспехи, убивать драконов, спасать принцесс? Заимел бы я тогда право на вечный контакт, заимел бы ее трепет, заимел бы хоть каплю привязанности?

-Вряд ли я чувствую столько же любви, сколько и ты, - соврал я.
-Не понимаю, о чем ты. Мне все равно. Просто… шум отвлекает меня… от веселья.
-Очень весело.

Павел был достойным любви мужчиной – он был будто рожден ради этого. Может, и сам процесс рождения его сопровождался вовсе не муками, как у всех людей, а любовью. Он был исключением из всей нашей компании, благородство и разумность были написаны на его лице. На моем же лице было полно морщин. И боли. Мы допивали содержимое стаканов. Лена молчала, я не прерывал тишины.

Вдруг – звон падающих бутылок и шелест занавески, кажется, Мишаня проснулся и теперь неловко пытается встать. Лена не проявила ни малейшего к этому интереса, я и сам отвернулся – полез в карман брюк за сигаретами. Мишаня встал, посмотрел на нас непонимающим взглядом, сделал шаг к пианино. Он просто сел и заиграл ту печальную песню Тома Йорка про жизнь, записанную на видеопленку, про лучшую жизнь.

Я закурил и уставился в тусклый свет огонька на верхушке свечи. Когда я встану перед порталом жемчужных ворот, мне покажут видеозапись моей жизни. Лена положила руку ко мне на живот, по телу пробежала дрожь, я не отрывал взгляда от свечи. Мефистофель уже близок, протягивает ко мне свои руки – я ощущаю их. Лена подвинулась поближе, дотронулась губами до скулы. Я понял, что следовало побриться утром. Свет огонька – красный, синий, зеленый… Красный, синий, зеленый… Я целую ее в губы, Мишаня продолжает играть. Кажется, я услышал тихий вскрик за стеной.

Такова их, то есть наша, то есть моя, природа прощаться – я не могу сказать все в лицо. Я поговорю с Леной тогда, когда все закончится – вещать буду только с киноэкрана. Я целовал ее и чувствовал, как проблема стучит в висках и требует длительной рефлексии. И ты, спасавший блудных принцесс, убивающий своим познанием драконов, разрушающий замки пошлости и вульгаризма, ты - венец творения эпохи, герой вечностей и пустот, не всходивший на крест, накрытый бархатным платьем, опять победил.

Я целую Лену в последний раз и отстраняюсь. Она не сопротивляется. Мишаня вроде снова заснул, отыграв, опустив голову на клавиши. Эхо последней ноты, как последний выдох, зависло в воздухе. Время позднее, но киоски у автобусных остановок открыты круглосуточно. Лена зачем-то заговорила.

- … Я знала, что когда-нибудь это случилось бы. Вопрос лишь в том, когда именно.

Катастрофа – ее чувствую только я. Медленно встаю с кровати. Что-то воет в голове. Today has been the most perfect day I have ever seen. Направляюсь к выходу, меня уже давно ждут.