Прощай, советикус! действие 3

ДЕЙСТВИЕ III

Картина 1

Неустроева «одиночит» в своей комнате в общежитии. Пьёт наспех чай с печеньем. Нервно постоянно помешивает ложечкой в стакане. Потом начинает что-то писать.

Неустроева.   Не идут стихи. Займемся плановой подготовкой. Состояние как перед грозой, назревает, но никак не прорвёт.

                Кто-то деликатно стучит в дверь.

Неустроева.   Войдите, открыто.

Входит Марк с букетом цветов.

Марк.   Ну, здравствуй, моя радость. (Протягивает ей цветы и нежно целует.) Леночка, наконец-то я вырвался и добрался до тебя. Я становлюсь похожим на пингвина, что ищет прежнюю подругу, любовь и верность пронеся через арктические вьюги и ледниковые моря. Старая любовь не ржавеет!

Неустроева.   К сожалению, в нашем распоряжении только час. Труба зовёт.

Марк (иронично).   Пусть час, но с тобой.

Неустроева (философски).   Знаешь, за время после нашей встречи я долго и упорно думала над тем, что есть я, ты, что есть всё. Но не нашла не только пути или выхода, вообще никакого просвета. Каюсь, но я пленница сложившихся стереотипов.

Марк.   Я в это не верю! И готов повторить своё предложение. Да, об Америке. (Пауза). Послушай, может быть, ты боишься осуждения?! Но ведь везде живут люди. Земля – единый дом. И каждый человек имеет право в нём перемещаться и не презираться за это.

Неустроева как потерянная садится на стул. Обессиленно опускает руки, глаза уставлены в одну точку.


Неустроева (страдальчески). Что мне делать? Мне так плохо...

Марк (подаёт ей стакан воды).   Ну... успокойся. Я не давал повода для такого стресса. Приди в себя и выслушай исповедь молодого человека с седой душой.
В мире, который стал нашим общим достоянием, накопилось так много догм, неоспоримых ценностей, что мы полагаем, что можем навязывать другим наши фальшивые сентенции. Это вроде как первобытный ритуал, где есть все компоненты: круговая порука, кровная месть, запреты и смирение.
Признаюсь, я всегда был больше жестоким, чем сентиментальным. Наверно, это школа отца, который учил: ты должен быть хотя бы на одну голову выше остальных. Чтобы получить в этой жизни «хорошо» или «отлично», тебе придётся знать или уметь на девять-десять баллов. Ты обязан иметь именно такой уровень, чтобы выжить. В противном случае свои тебя будут недооценивать, чужие – уничтожать.

Когда я увидел тебя, то поклялся самому себе, что создам из наших отношений солнечный остров, на котором будет царить только Любовь. Видимо, нежность тогда достигает своей вершины, когда она зажата в тиски жестокости. (Пауза) Но я переоценил себя и судьбу, думая, что солнечная дорожка счастья, проложенная нами, не оборвется на виртуальном уровне.(С горечью). Я обманул сам себя. Без тебя я начал утрачивать ощущение счастья. И сейчас, когда со мной нет моего несчастного брата, у меня, кажется, не осталось ни островов, ни даже национальности... Мне везде холодно! Самое дорогое, что пока ещё есть  это ты.
Теперь, что касается семьи. Это тоже любовь, только в другом качественном и количественном измерении - каждодневных реальностей совместной жизни. Любовь, связывающая семейными узами, - это живое чувство, которое, словно лунные фазы, нарастает и убывает. Очень редко концентрируется. (Иронично.) Тогда из солнечной тебе придётся стать лунной женщиной, льющей холодный и осмысленный свет. Жаль, но это было бы логично.

Неустроева (в тон ему).    Если я перелечу с Солнца на Луну и осмысленно начну смывать отрешённость с души и тела, то очень скоро осознаю своё бесконечное одиночество. Я устану от него и опущусь, наконец, на грешную землю. Но я хочу сделать это без тебя, одна. Ведь ты меня любишь только солнечной, а если я вдруг перестану ею быть, даже не разобравшись, ты уйдешь навсегда. Это смерть.
Ну, а если говорить не о космосе, а просто о жизни, то ты должен понять меня правильно. Я не раба, а ты не мой господин. Я никогда на самом деле не смогу подчиниться никаким рамкам и канонам. Свои привязанности я выбираю сама. И, что кривить душой, мы же абсолютно разные во всём. Не забывай, что ты талантливый физик, а моя почва - другая. И что только нас соединяло?

Марк (резко).    Не говори так! Это жестоко! Уверяю тебя, идеологическая почва -античеловечна. Ты рождена для света, а занимаешься мертвечиной.

Неустроева (резко).   Это ты беспощаден. Возможно, моя работа - это иллюзия, но оставь хотя бы её, оставь её мне.

Марк.   Преступная иллюзия. По отношению к другим и к себе. Ну, что тебя, проповедующую марксизм-ленинизм, ожидает здесь?! По десять-пятнадцать лет люди живут вот в этих общежитиях с тараканами и клопами вместе. Здесь же вырастают их дети, знающие пятачок комнаты и асфальтовую дорожку перед домом. Леночка, неужели смысл твоей жизни сведётся к тому, чтобы прививать этим слепым, как и их родители, детям любовь к призрачным идеалам? Этот искусственный мир рухнет, как гнилая хибара, выстроенная на песке.

Неустроева.   Я чувствую, ты остался по-прежнему моим самым жёстким оппонентом. Ты и сейчас вызываешь меня на бой, издеваясь над моими потугами реанимировать отживающий мир.

Пауза.

Но общение с ним тем и желанно, что он познаётся в разности. Ты мне и дорог ещё тем, что ты - другой. Наверно, этим интересна и Америка.

Марк.   Эту страну я знаю и люблю с детства. В нашей квартире одна комната принадлежала целиком и полностью Америке. Часто я ночами не выходил из неё, фанатически глотая книги и журналы об этой удивительной стране. Это совершенно другая планета с противоположными измерениями жизни физически таких же, как мы, людей.
В последние годы отец откуда-то приносил плёнки, на которых я узнавал лица совершенно незнакомых мне людей. Они мне были ближе, успокаивали. Они не были искажены внутренним страхом, который убивает взгляд, делает его мёртвым, Ты не представляешь, насколько это ужасно...

Неустроева (растерянно).   Я и подумать не могла, что ты можешь быть таким. Ты дарил мне только радость, а об этой твоей внутренней боли я даже не подозревала.
И все же для меня свобода в жизни, свобода в любви - это мечта, тот горний мир, который теперь только в стихах. Действительность  ужасна. Правда лишь в десяти заповедях. Нам же остается - не изменять своим моральным принципам.

Марк.   А разве аморальным является предложение выйти за меня замуж и разделить человеческую судьбу?

Неустроева.   Ты всё же напрасно думаешь, что я осталась в том времени. Просто за формой каждый видит своё содержание. Ты просишь меня предать Россию, а твоё предложение я расцениваю лишь как предлог. Повторяю, мой путь иной. И у меня есть единомышленники.

Марк.   Если Ваше содержание станет очередной надчеловеческой истиной, то я заранее предупреждаю - Вы идёте по порочному кругу! Идеалисты! Идя на поводу почти юношеского максимализма, Вы втайне ждёте великой победы великого движения. А разве опыт не учит, как быстро победа разлагает победителей, делает их кровожадными.

Неустроева.   Будем действовать, а история нас рассудит.

Марк, покачнувшись, едва стоит на ногах, цепляясь рукой за спинку стула.

Марк (сдавлено).   Мне больно, Леночка. Я чувствую, что теперь ты уходишь от меня. Приостановись... не торопись так скоро.

Неустроева (испуганно).   Марк, что с тобой?.. Тебе плохо? Я сказала что-то не так? Обидела тебя?..

Марк (взяв себя в руки).  Ничего, Я в порядке. Я просто думаю, что можно много, очень много заработать на разрушении. И такие деятели без Вас, я надеюсь, найдутся. Но пытаться утвердить новую цивилизацию - это вращение целых поколений в противоположенных направлениях, И если не удастся прийти к общему мнению, то развалится фундамент человеческого сообщества.

(Пауза.)  Меня вовсе не тянет любой ценой возрождать то или иное «правое» дело. Я спрашиваю только: по плечу ли нам в одиночку одолеть судьбу? Или мы пойдём вместе или так и расстанемся, не оставив на память о себе ничего, кроме запоздалого раскаяния... Нам нужен не просто ответ, а решение. Это как исцеление, прерванный, но возобновленный полет... на тот затерянный остров.

Неустроева (полуиронично).   Это значит, что уже через месяц мы попытаемся изменить те приёмы, пути, по которым вместе когда-то искали истину. Приоритет общечеловеческих ценностей стоит того. Я за консенсус! Кстати, именно об этом у меня через четверть часа лекция в институте. Так что – вперёд!

         Идёт к двери. Марк задерживается и как бы про себя.

Марк.  Мне кажется, что я буду искать тебя всю жизнь. Но только вместе мы сможем попасть на наш остров. Но кто знает, обретём ли мы его вновь.

Уходят.


Картина 2

В одном из полуосвещённых коридоров института встречаются Неустроева и Востребовы.

Михаил Михайлович.   Елена Борисовна, в газете нашим институтом объявлен конкурс на замещение вакантной должности заведующего кафедрой научного коммунизма. Слышали?

Ирина Константиновна.   Что с нами будет? Знаете, недавно была у невропатолога. Та начала раскрашивать: откуда у Вас в 24 года такие тяжёлые реактивные состояния? Пришлось рассказать.

Михаил Михайлович.   Нельзя, нельзя Розу к власти пускать. Это же натуральный жандарм в юбке.

Неустроева.   Да, Миша, всё оказалось гораздо сложнее. На днях будет на заседании слушаться, представьте себе, не мой вопрос, а обо мне. Что именно, даже не догадываюсь. В глаза не говорят, всё по углам шепчутся. Три дня назад подходит ко мне Зелепукин и такую чушь несёт. Зачем, говорит, связалась с Востребовыми. Это люди расчётливые. Ты оказалась на кончиках чужих штыков. Это тупик.

Михаил Михайлович.   Более тупиковой ситуации, чем та, которая существует в жизни кафедр общественных наук, нет. А тут к тому же грязные лужи. (Пауза.) Но ничего, не утонем. Без помощи Заложниковых, которые держат нос по ветру. А, что касается Зелепукина, то он рано начал разыгрывать из себя правозащитника. Вся его демагогия настолько мелка. Он, кажется, заочно учится в институте коммерции. Банк, рынок - вот его будущая идеология! Хотя я могу ошибаться. Он - лицедей-фокусник. Неуловим и многолик, как сама перестройка.

Ирина Константиновна.   Елена Борисовна! А Вы не забыли случайно, что на страстной перевыборной неделе у Вас День рождения.

Михаил Михайлович (натянуто весело).   Хоть одна радостное событие! Тридцать лет! Это значит вечер открытых дверей, заходи кто хочет. И друзья и враги. С цветами и без цветов. Торжество молодости и духовной зрелости.

Неустроева.  Уверяю вас, никто не придёт. Будет немного политики с вами, друзья. Этим закусим. Своих стихов уже боюсь, как прощального крика: вот и всё! Театр закрыт...

Неустроева, с надрывом произнеся последние слова, замолкает, безучастно смотрит невидящими глазами перед собой.

Михаил Михайлович.  Подождите, рано отчаиваться. Я вот рассуждаю, кого же всё-таки назначат на пост. Учитывая, что 80 % членов кафедры - люди преклонного возраста, назначат старшего.

Неустроева. Извините ребята, не могу догадаться. Кого?

Ирина Константиновна.  Мы с Мишей думаем - Илью Николаевича.

Неустроева.  Совсем не знаю его. Со мной подчёркнуто молчалив, по-моему, ни во что не вмешивается, впрочем, как и не мешает. Как будто приглядывается. Ну, а вообще-то, ему же давно уже за шестьдесят. Я предполагала, что он работает последний год и уходит на заслуженный отдых.

Михаил Михайлович.  Люди от обкома работают долго. И потом, ну кого же вы отсюда хотя бы дубиной выгоните пусть на самый презаслуженный отдых!

Ирина Константиновна (с возмущением).  С кем мы работаем? Ведь никому ничего не нужно. Ни намека на живую мысль. И почему они нас считают лишними? Где логика?

Михаил Михайлович.  Мы неудобные люди, с нами трудно разговаривать.
 
Неустроева.  Потому что не у нас, а у многих из них ключи от самого главного потеряны навсегда.

Ирина Константиновна.  И откуда только берётся это бездушие, косность, трусость. Что их порождает?

Михаил Михайлович (твёрдо).  Система.

Неустроева.  Что же делать?!

Михаил Михайлович.  Держаться и думаю ещё долго. Но не молчать.

Расходятся.


Картина 3

Кабинет и.о. зав. кафедрой. Она не отрывается от бумаг, которые кипами лежат у неё на столе. Смотрит на часы и вызывает лаборантку.

Зея.   Я Вас слушаю, Розалия Скорпионовна.

Белогашина.   Не заставляйте напоминать Вам мой вопрос: что нового на кафедре.

Зея.   Небольшая перестройка произошла в моей личной жизни. Меня вот-вот ожидает второй развод.

Белогашина.   Это неинтересно, а впрочем, не так уж и плохо для дела. Вы ведь, надеюсь, будете теперь больше уделять внимания кафедре?

Зея (обиженно). Я служу в меру своих сил. И не думала, что благодарностью будут такие слова.

Белогашина (хватается за голову).  Одни придурки на этой кафедре работают. И Вы за ними? И Вы с ними?

Пауза.  Злобина молчит, потупясь.

Белогашина.  Я просила вызвать ко мне заместителей.
 
Зея.  Они уже ожидают.


Входят Зелепукин и Подпевалова. В один голос они приветствуют Белогашину.

Здравствуйте, Розалия Скорпионовна.

Белогашина (пожимая каждому руку).   Здравствуйте, товарищи. Я вызвала вас не случайно. Я бы никогда не позволила создавать обстановку напряжённости, если бы у нас не случилось то, чего раньше никогда не было. Но прежде, тем объясниться по существу вопроса, позвольте спросить у вас: как вы относитесь к Неустроевой?

Зелепукин (с подчёркнутым благородством).    Отношение сложное. Одна научная выпечка. Она не вписывается в окружение мира сего. С другой стороны, ей абсолютно чужд интерес к карьере, деньгам, приобретательству. Она загадочна, на мой взгляд, она по-своему переживает комплекс дефицита внимания. Милая, но изначально не моя женщина! Думаю, что ей постоянно придётся страдать от отсутствия подлинной душевной близости.

Белогашина.   Ну, уважаемый, насчёт Вашего внимания к милым женщинам, помолчите. Только я и Подпевалова знаем о Вашем недавнем разводе. Да, да, только я и она. Советую Вам, будущий доцент Зелепукин поскорее определяться с личным вопросом. Это не прибавляет Вам чести как коммунисту, и именно поэтому я оттягиваю переговоры в ректорате о Вашем избрании на должность доцента. Извините за нелицеприятный тон. Надеюсь, Вы меня поймёте правильно.

Зелепукин.  Безусловно. (Обращаясь к Подпеваловой.) Слушаем Вас, Анисия Петровна.

Подпевалова.  Неустроева ещё молодая, но в будущем может и заведующей стать. Слишком общительная, правда. Я не раз ей говорила: «Вы меньше, Елена Борисовна с молодыми преподавателями общайтесь. У Вас есть и степень и перспектива...»

Белогашина (перебивая).  Я не об этом. Это её дело с кем общаться: с доцентами или с ассистентами. Вопрос в том, как общаться?! Куда не ступлю в институте - везде: Неустроева сказала. Неустроева критиковала ... и, наконец... (Хватается за голову.)

Подпевалова.  Вам плохо, Розалия Скорпионовна?

Зелепукин (наливает в стакан воды)  Успокойтесь.

Белогашина (отстраняя от себя стакан).  Я ещё не слабонервная, не бойтесь. Итак, чрезвычайная ситуация состоит в том, что Неустроева вынесла сор из избы. Да, да, не разводите руками. Хорошо ещё, что информация попала в руки порядочному человеку. Скажите великое спасибо секретарю парткома Гадюниной Земфире Пантелеевне. (Пауза.) Собирайте кафедру!

В изнеможении садится на стул.


Картина  4

Идёт заседание кафедры. Царит напряжённость, хотя все молчат. Белогашина на взводе, «надирает» шерсть.


Белогашина.   Я до сих пор не понимаю, почему наш профорг не занимается производственными вопросами. Почему нет графика соцсоревнования. А потом мы говорим - здесь прокол, там прокол... И учтите - бьют меня, я - бью вас. Непонятно?!

Ирина Константиновна (приставив ко лбу ладонь).  Прошу Вас, хватит.

Белогашина. Что хватит, ну, что хватит, Ирина Константиновна. Если Вам плохо, можете выйти. Хотя сегодня мы будем рассматривать вопрос, который непосредственно и Вас касается.

Подпевалова. Да, да.

Белогашина. Итак, мы сегодня в полном составе, протокол ведётся. Жаль только, что нет Зелепукина, которого неожиданно вызвали на совещание в ректорат.
Вопрос непростой, тем более что касается этики морального поведения преподавателя кафедры, коммуниста Неустроевой Елены Борисовны. Прошу Вас, Анисия Петровна.

Подпевалова. Дорогие товарищи! Начну с того, что ещё год назад мы жили, как и в прошлые годы, спокойно. Никогда, подчёркиваю, никогда мы не решали ни одного вопроса вне коллектива. Коллектив жил своей собственной жизнью, все вопросы решались заведующим кафедрой при участии товарищей без вмешательства извне.

Белогашина. Прошу Вас от лирических отступлений переходить к сути вопроса.

Подпевалова (продолжая с большим эмоциональным подъёмом).   Что же случилось? Почему заведующая кафедрой должна и ночью не спать спокойно, а думать о сложившейся у нас обстановке? Да, я говорю о Неустроевой и её компании. Их так называемая детская «левизна», выражаясь словами бессмертного Ленина, не является элементом созидания и фактором жизнеспособности кафедры. Это полнейшее отрицание наработанных десятилетиями форм и методов. Подумайте, ну что дала их критика? И неужели они думают, что Розалия Скорпионовна, не выходя из института по 8, а иногда и 10 часов в сутки, меньше их печётся о кафедре?

Белогашина. Вы преувеличиваете мои скромные усилия. И, вообще, переходите к сути вопроса.

Подпевалова.  И наконец (Пауза. Подпевалова прерывает дыхание.) ...наконец произошёл инцидент, который заставил содрогнуться. (Скорбная пауза, затем тихо-надрывно.) Елена Борисовна дала клеветнические сведения на кафедру в обком КПСС.

Преподаватели как бы очнувшись:
А...   А...   Что?!    Ах!!!
Голос. Такого ещё не бывало...
Голос. Неужели, правда?..
Голос. Здесь таких вещей не прощают!..

Далее возмущённый ропот, похожий на маленькую бурю.

Подпевалова.   Всесторонне рассмотрев данный вопрос, комиссия в составе исполняющей обязанности зав. кафедрой Белошагиной Розалии Скорпионовны, а также заместителей по учебно-методической работе Подпеваловой Анисии Петровны и идейному воспитанию Зелепукина Евгения Сергеевича приняла решение о вынесении Неустроевой Елене Борисовне строгого выговора с занесением в личное дело. Голосовать стоит?!

Неустроева.  Это провокация.

Подпевалова (уже совершенно не владея собой).  Что?! Это я-то провокатор? И это Вы говорите человеку, трудами методической работы которого питаетесь почти целый год.

Оживление и небольшой смешок.

Белогашина.  Анисия Петровна, успокойтесь.

Подпевалова (истерически).  Я провокатор?! Вы только подумайте... Да вся моя жизнь прошла в стенах школы, а потом вот этого института, от звонка до звонка! Каждый день обязанности. Даже муж меня бумажной душой зовёт.

Сдержанный смех на кафедре.

И тут, такие обвинения в мой адрес и в адрес уважаемой Розалии Скорпионовны. Зея, прошу Вас срочно связаться с Гадюниной. Позвоните, пожалуйста, в партком, нет в обком и стенографируйте, пожалуйста, беседу.

Белогашина (резко протестуя). Нет, не надо. Я же предупреждала Вас, что Земфира Пантелеевна просила вообще не говорить...

Подпевалова (в запальчивости).  Что?!! У нас ГЛАСНОСТЬ!!!

Михаил Михайловича (с места).  Именно поэтому каждый из нас имеет право ходить, писать, просить, а также выступать с критикой повсюду: от редакций газет до ЦК партии. Имеет право отстаивать своё мнение на любом уровне.

Белогашина (грозно).  Вы хотите сказать разрушать. Так значит, разрушать, не созидая, да?

Неустроева (в волнении встаёт перед аудиторией).   Позвольте мне ... Конечно, получать выговор в первые годы работы, неприятно. Тем более что я не сомневаюсь: члены кафедры за такое решение проголосуют. Все скажут «за», хотя прекрасно понимают, что это не решение, а расправа. Но она вряд ли снимет все проблемы. Я и мои товарищи хоть сегодня возьмут трудовые книжки. Но и это не ключ к разрешению. (Пауза.) Вопрос стоит о нравственном облике члена партии.
 
Неустроева. Уверяю Вас, моя человеческая совесть чиста. И убеждена - грязью её не выпачкать.

Голос. Перестаньте оправдываться. Когда человек начинает оправдываться, он теряет вообще всякое уважение. Это слабость, наконец.

Белогашина. Вы не видите, Вас не понимают.

Неустроева (с неожиданным воодушевлением). А мне как раз хочется, чтобы все друг друга понимали без крика и унижений, без порчи самого ценного материала - человеческого здоровья.
(Пауза.)
А то ведь получается так - добрались до власти и... давай! Неважно, если в борьбе за иллюзорные идеалы высыхают и чернеют души. Люди изобрели когда-то войну. Сейчас она вошла, кажется, в их собственные дома и существование.
А мне так хочется, чтобы они хотя бы на какое-то время увидели друг в друге не безликих травоядных, мелких негодяев, а детей Солнца, звезд... Я уверена, что мы всего лишь наивные современники юности очень несовершенной цивилизации. И мы более, гораздо более открыты и добры, чем кажемся из-за идеологических шор.

Михаил Михайлович.  Извините, но это здесь не нужно. Прошу Вас, не стоит рассыпать бисера души Вашей...

Неустроева (выразительно).  Послушайте, переступите через ложь об общих истинах и признайтесь, что каждый из Вас находит истину, удобную для себя. Подумайте о поколениях, которые придут на смену.
Действуя так, мы порождаем моральных инвалидов, ожесточенных лакеев, которые при первой возможности раздавят души ни в чём неповинных людей или моментально «уйдут в сторону», будут молчать.
И неужели же мы не оставим на память о себе совершенно ничего из-за неумения найти ключ к душам друг друга?!

Белогашина (с огромным негодованием). Что ж, Вы выразили своё отношение сразу и к науке и к кафедре и к перестройке. А мы все вдобавок ещё и в свиньи попали.
(Пауза).
Я думаю, товарищи, нам пора приступить к голосованию. Думаю, открытому, чтобы я видела, что дело перестройки делается рукой ее стойкого авангарда, идущего под знаменем марксизма-ленинизма. Итак, ставлю вопрос на голосование...

Неожиданно стремительно врывается Зелепукин с бумагами. Он спешит из ректората занести
новое распоряжение.

Зелепукин. Извините, товарищи. Но я должен немедленно довести до сведения распоряжение ректората. Прошу внимания!
Первое: согласно постановлению Минвуза с марта сего года заменить курс «Научного коммунизма» на преподавание науки «Политология» И соответственно переименовать кафедру.
Второе: ввиду объявленного в институте конкурса на замещение вакантной должности зав. кафедрой  политологии рекомендуется немедленно приступить к выборам на альтернативной основе при тайном голосовании.

Пауза. Все застыли, не отрывают взгляд от Зелепукина с бумагами.

Белогашина (слабым невзрачным голосом). Вы, как всегда, вовремя, доцент Зелепукин. То, что происходит, не имеет обозначения, но это язык подлости, а не перестройки.

Подпевалова. Ах, всё последнее время неожиданности. А так спокойно жили. Товарищи, думаю, что надо немедленно подчиниться решению ректората по реализации второго пункта распоряжения, отложив вопрос по поводу этики Неустроевой. Разрешите мне приготовить соседний кабинет для голосования.

Голоса на кафедре.  Да, согласны.
Конечно, надо выбрать вначале руководство.

            Все встают озабоченные и постепенно покидают аудиторию.


Картина 5


Идёт заседание кафедры. Выступает избранный заведующим Илья Николаевич Молчун.

Молчун (несколько торжественно и благодушно).  Благодарю вас за оказанное доверие. Мнение коллектива мне дороже всего. (Улыбается).

Михаил Михайлович.  А может, не стоит обманываться. Здесь никто никого не выбирал.

Молчун (не обращая внимания на реплику).  Вообще, признаюсь откровенно, такое доверие было весьма неожиданным для меня, так как беру этот пост уже в третий раз. После войны, отучившись заочно, попал в областной комитет партии. Партия помогла и защититься. Тут же был поставлен (тогда, не поверите, назначали) заведующим. Ходил тогда в галифе и кителе как в условиях военного времени.
Трудности в творческой разработке курса были огромные. Десятками лет формировалась научная и методическая база. А сколько сил и энергии было отдано воспитанию будущих специалистов, отвечающих потребностям государства!
(Пауза).

Михаил Михайлович (в сторону).  Номенклатура торжествует! Её преемственность бесспорна.

Молчун (продолжая своё выступление). Задача современного момента в жизни кафедры состоит в переходе к новой, как мне кажется еще более сложной посткоммунистической истории.
Новизна и сложность задач требуют единства... разумеется, в многообразии. Мир нашему дому!

(Пауза. Внимательно смотрит на преподавателей.)   Я что-то не обратил внимания. Где наша Розалия Скорпионовна?

Зея.   Поехала в Обком партии на приём к Гадюниной. Земфира Пантелеевна по телефону не беседует.

Подпевалова. Ничего, вернётся.

Молчун. На этом разрешите объявить заседание кафедры закрытым.

Все расходятся.


Картина 6.
Комната Неустроевой в общежитии. Туда входит Елена Борисовна с нею Востребовы. Михаил Михайлович дарит ей цветы, которые она ставит в вазу на столе. У неё сегодня день рождения.

Михаил Михайлович. Леночка! От нас с Ирой в день тридцатилетия пожелание стать сильнее раз в тридцать и жить... жить... тридцать плюс ещё тридцать ... и еще... и еще...

Целуют её в щёки. Все смеются.

Неустроева (иронически). Вот и новое руководство у власти. И кажется всерьёз намерено заняться перестройкой.

Михаил Михайлович.  Ну, что Вы. Здесь нет даже смены масок. Все договорятся полюбовно.

Ирина Константиновна. Возможно, будет спокойнее.

Михаил Михайлович.  Нам? Напротив, думаю, что спать будет ещё жёстче. И на этот раз уже без дураков.

Ирина Константиновна.  Странно. Как это Зелепукина пропустили. Он вроде отвечает современным подходам, всех устраивает.

Михаил Михайлович.  Его не пропустили. Он дозревает. Он им нужен, только попозже, года через два. Уверяю, он их не обидит. Это будет новая Розалия Скорпионовна, только умная со здравым смыслом.

Неустроева.  Неужели в таком случае нам придётся по-прежнему оставаться единственными борцами за человеческие ценности?

Михаил Михайлович.   А, что есть истина? Мы так же, как и они, заложники государства системы-абсурда. Мы жалкие, беспомощные, временные слуги властителей. Мы нужны им, пока они не поменяли кожу. А в нужный для себя момент они сбросят нас в отстойную яму, наплюют на всё, чему так рьяно поклонялись ещё вчера, забудут об обещанном.
Они понимали всегда, что мифы народу нужны. Исторический опыт свидетельствует, что на протяжении многих столетий они могут заменять человеку естественную жизнь, природный очаг существования.

Наша кафедра - это квинтэссенция того уродства и вырождения, к которому идёт наше общество. Отмирая, оно испражняется в себя и юродствует. Елена Борисовна! С завтрашнего дня мы с Ирой уходим. Уезжаем в Сибирь. Сами!


Неустроева потрясена. С ней что-то происходит. Она смотрит «вверх», как будто пытаясь за что-то зацепиться. Вдруг входит Зелепукин с букетом цветов. Но и это не выводит ее из оцепенения. Она как бы застыла.


Зелепукин (преклоняя колено и протягивая ей букет). В честь юбилея от нашей кафедры. (Заглядывает ей в глаза.) И от меня!

Неустроева (отрешённо берёт цветы). Меня здесь нет!

Зелепукин не удивляясь, отходит в сторону. Тем временем в дверях комнаты появляются самые различные лица: поэты, деморос, члены кафедры и т.д. Неустроева в отстранённости от всех выходит вперед и говорит, мысленно обращаясь к своему любимому.

Неустроева. Мой дорогой, мой единственный! Помоги мне в последний раз Прошу, выведи меня отсюда. Вдруг раздаётся телефонный звонок.

Ирина Константиновна. Елена Борисовна! Вам звонят из Москвы.

Неустроева. Передайте, что меня здесь уже нет. (Мысленно обращая к Марку и поднимая руки к небу.) Спасибо!

Неустроева подходит к краю сцены, за ней постепенно идут остальные. Она говорит стихами всем собравшимся и залу слова прощания.

Я ухожу туда, где нет дорог,
Лишь оболочка трепетная бьётся
И свет разящих откровеньем строк
Лучом к сердцам неугасимо рвётся.

Прощайте, други-недруги мои.
Поэта путь - словес и многоточий...
Но блажь свободы подлинной любви   
Всё ж взмоет из оков систем порочных!



                Занавес.
 
                Конец