сукин сын, или 12 неотправленных писем

Если ты не получаешь от меня писем, не
думай, что я их не пишу. (Дж. С. Фоер)



1.
      Тебе бы ничего не стоило зашторить окна в спальне, оставить ключи там же, швырнув их на пол, и уйти. Далеко. Насовсем. Уйти и предоставиться самому себе. Но тебе не пришло бы в голову подумать, хочу ли я вернуться в незапертую квартиру с валяющимися ключами в нашей комнате, хотят ли соседи видеть меня с тобой, а не с баскетболистом местной команды, хочет ли компьютер привыкнуть к постоянно открытому блокноту и незамолкающей музыке. Это всё так же бессмысленно, как и мои накрашенные губы. И тогда скажи, есть ли смысл в свободе, в лапше быстрого приготовления, химическом составе воздуха, целебных свойствах подорожника, в мокрых туфлях, в пустоте? Есть, только это самый, пожалуй, отвратительный и эгоистический смысл. Согласись, тебе же комфортно в свежей постели рядом с бесконечным источником заботы о тебе. Ты слишком увлечён моим голосом, слишком любишь, чтобы уйти. Ты не смог бы стать исчезающими чернилами в моей полностью изрисованной тобой тетради. Это совершенно невозможно сперва потому, что если ты решишь уйти, я тебя никогда не отпущу, и потому, что за всё это я люблю тебя, вот так талантливо нагло и бессовестно. Люблю за двусмысленность, за глупую ложь, любовь к зелёному чаю и всегда незастегнутую предпоследнюю пуговицу на рубашке. Люблю так, что заставляю себя ненавидеть, убегать от меня без оглядки и бежать за мной следом. Л-ю-б-л-ю. Пять букв. Ты всегда рядом и всегда чувствуешь от этого теплоту на кончиках пальцев, и смеёшься, когда я проливаю кофе на белоснежную скатерть. Если не это счастье, тогда мы счастливы вдвойне, и та пуговица, незастёгнутая предпоследняя, тому подтверждение.

2.
      А ты так забавно выглядишь в этих очках с оправами в виде сердечек, такой нелепый и смешной. За тёмными стёклами я замечаю взгляд неподдельно детский, словно передо мной сидит ребёнок, а ты снимаешь очки и сильными, совсем не детскими, но до потери сознания заботливыми руками придвигаешь меня к себе и целуешь - так, что подкашиваются ноги, что времени на какие-то мысли нет. Остаётся лишь тишина – спокойная, лёгкая, пропитанная запахом твоих губ.
      В своих снах я часто вижу, будто ты спишь – так беззаботно, словно не чувствуешь сквозь сонную негу, а наяву  видишь, как я тихими движениями глажу твои рассыпанные на подушке кудри, как шепчу тихонько себе под нос нежности, чтобы не разбудить тебя, не потревожить твоей ветреной беззаботности. А иногда снится, что ты идёшь, оборачиваясь каждую минуту на меня, дабы я не пропустила момент экстатического наслаждения от твоей улыбки, протягиваешь навстречу руки и купаешься в своём самолюбии, глядя в мои глаза, которые приводят тебя в восторг. А я бесконечно благодарна тебе, что ты без всякого спроса вторгаешься в мой внутренний мир и творишь там что вздумается. Просто приходишь ко мне и лукаво поглядываешь, чтобы снова услышать "исключительный мой".
неизмеримое спасибо тебе.

3.
      Мне хотелось бы говорить с тобой. Говорить долго, без остановки, говорить так, чтобы сердце подскакивало к горлу, чтобы видеть твои сиюминутные эмоции, говорить, даже если потом будет стыдно, даже если ты скажешь, что я несу невыносимый бред и уйдешь насовсем.
Мне бы хотелось говорить с тобой, когда ты засыпаешь, когда варишь макароны, плачешь, переходишь улицу, когда поёшь в душе, запускаешь ладонь мне в волосы, дурачишься у зеркала, когда смотришь в небо, когда нечего сказать или повышен уровень сахара в крови.
      Мне хотелось бы говорить с тобой лёжа у тебя на коленях или на расстоянии в несколько часовых поясов.
      Мне бы хотелось говорить тебе о расшифровке генома, о египетских фараонах, о теории струн, о том, как я люблю тебя, о муравьях, о ценах на проезд, о полосках на обоях, о полевых цветах, о законе всемирного тяготения, о музыке, о загрязнении окружающей среды – обо всём, что можно было бы описать словами или выразить рифмой.
      Но более всего мне бы хотелось пытливого взгляда и твоей руки в моей. Это скажет больше любых моих слов.

4.
      Прошу, прекрати! Сколько можно врать? Сколько можно притворяться, сочинять, отмалчиваться? Что за тенденция бесконечной фальши? Это невероятно раздражает; эти разговоры, от которых поднимается давление, ночные пустотрёпки, когда мы не можем положить трубки, любимая футболка, которую хочется с тебя снять, небрежно взлохмаченные волосы и стянутая лямка лифчика на плече. Нет, ты что, мне не было больно. Я просто сломалась. Не знаю точно, где и как именно - может, когда ты бесстыдно расстёгивал этот самый лифчик, или ночью, когда одна и та же песня затёрлась на проигрывателе и хотелось нескончаемо пить кофе со снотворным. Просто сломалась, и неважно как - бессовестно или со слезами. Ты доволен? Добился своего или косвенно способствовал этому?  Сукин сын. Я раскрошена в песок. Я – миллиард рассыпанных частиц, которые, будь твоя воля, ты каждый в отдельности расколол бы ещё на миллиард.  Глупый маленький ребёнок. Я себя утешаю надеждами каждый раз, что ты вырос, что закончилось пустозвонство, что мне не нужно больше копаться в куче мусора, не будет рамок или исключений, ночей без сна и строчек на клочках вырванных листов или проездных билетах. Я всё утешаюсь, а ты всё не растёшь. Хватит этого, слышишь? Прекрати консервировать чувства по банкам до лучших времён, ведь они не наступят. Есть сейчас и прямо здесь, никаких иллюзий и обманных реальностей.
Знаешь, я смирюсь со всем – и с беспорядком в твоей голове, и с каждодневными ссорами, только прекрати быть кем-то выдуманным.


5.
      Меня всегда привлекала твоя ложь – неаккуратная, грубая, совсем неправдоподобная. Ты мог соврать о чём угодно, даже не краснея, и продолжать целовать мне запястья, не подозревая, что я просканировала всё сказанное тобой и уложила в папку "фальшь". Думаешь, если я верю тебе, я поглощаю любое наглым образом сказанное враньё? Наивный сам до ужаса!
      Но ведь мне самой это нравилось – глупая ревность и ответная ложь – что может быть лучше такой идеальной формы разрушения души, сердца и прочих сентиментальностей? Идеальное сочетание для смертоносного коктейля. Подавать охлаждённым.
      Ты невыносим. Я бы убила тебя ещё тогда, когда у тебя появился первый зуб. Ты отвратителен. Вечно вздыхаешь злостным тоном с мыслью "А ты меня любишь! Даже не пытайся отнекиваться. Я же знаю, что на дух не переносишь все мои привычки и любишь их же больше всего на свете. Странная такая. Только какого чёрта ты жить без меня будешь? Закончишься первым же вечером на балконе с пачкой сигарет, которые я запрещаю тебе курить, под мою любимую песню." Нет, нет, ни в коем случае. Я выставлю тебя и обрушу на тебя следом все твои вещи, купленные на мои деньги. Забирай! Всё! Хотя... Оставь вот эту рубашку. Мою любимую. Под неё я обожала запустить руки и греть тебя. Оставь, чтоб я, сев на пол в прихожей, безнадёжно уткнулась в неё, вдыхая последние остатки тебя. Да, в этом ты был прав.
      Эгоист. Наслаждаешься этими моментами, когда я дико кричу от того, что тебе совсем плевать, когда я глохну от собственного отчаяния, а ты ходишь по дому и какую-то песню напеваешь себе под нос, ни о чём абсолютно не печалясь. Да, я бесконечно глупая и вообще ничего не смыслю в жизни, не умею готовить и шепчу без конца, что люблю тебя. Веришь мне? Веришь. Но я тоже умею врать, притворяться и придумывать нескончаемые страдания, безумное счастье или любовь. К тебе, например. Как странно мы похожи – наивные и дурные. Ты вот больно делать научился и практикуешься на мне, а меня не станет в один прекрасный день. И после меня придёт восемь тысяч других, первосортных таких стерв, которые тебя будут ублажать, и после сваливать куда-нибудь, не задумываясь о мелочах вроде грязных носков и немытой посуды. И никаких тебе яичниц с утра и глаженных рубашек, никаких "пошёл вон" и всего того, чем была наполнена наша –  да, именно наша –  жизнь. И будут милые стервы, в таком же количестве, что и предыдущие, будут целовать землю, по которой ты ходил и вязать для тебя свитера с ёлочками на Новый год. Скучно, скажешь? Неужели. Ты же непостоянный такой, тебе пряники надо сменять на плети и обратно, а эти недомрази-недоангелы только заставляют всю ванную своими идиотскими средствами для всех частей тела, да думают лишь о себе. И удовольствия никакого. И никто, руша весь дом в бесконтрольном приступе, не толкает ногами шкафы, не бьёт о стену телефоны, кофеварки, пепельницу, одну-единственную в доме, спрятанную на случай твоего отсутствия, и никто не говорит " Я тебя люблю, но это не мешает мне сейчас раздолбать всю посуду в доме. И рамку для фотографий, где две наших довольных рожи смотрят друг на друга, разбить вдребезги. Так надо, понимаешь? Так будет всегда. Потому что мне надоело терпеть тебя. И вещи соберу, в какой раз, и... вернусь, когда соскучусь по длинным ночам в обнимку и запаху твоему..."
       Да, вернусь, потому что без тебя не хватает в организме воздуха, которым мы дышим вместе, вдвоём. И тебе не хватит. И ты знаешь это лучше меня.
Нравится это, да? Привязанностью моей быть, привычкой, необходимостью, воображать себя чуть ли не смыслом жизни?
А ты знаешь...  Да. Уходи, возвращайся, или не возвращайся, обижайся, раскидывай вещи, ведь не одна я истерики устраиваю, заполучи любую попавшуюся под руки, точнее под ноги, курить начни – да всё что угодно. Но в любом виде, и с любыми идиотскими выходками, ты будешь моим.
Бесспорно и неизменно.

6.
      Ах, как бы мы жили... Не в тихой улочке, где слышны только запахи сирени, не в огромном мегаполисе, задымлённом, подавленным шумом голосов, нет. Всё, возможно, намного банальней, или, наоборот, ярче, чем мы можем представить.
      Как бы мы жили... Странно и не по-взрослому закатывая рукава, одёргивая шторы по утрам, давая утреннему солнцу разрезать просторы простыней нашей спальни. Ревниво, пыша огнём из спичечного коробка, запрокидывая голову назад, словно катаясь на карусели. Ни капли кинематографической наигранности – только пробуждающий вдох аромата твоего парфюма, запах которого сводит меня с ума; только вуаль неразгаданности каждого дня – нового дня, неизведанного, но такого желаемого; только не кипяченое молоко и не банальный виски – а,вероятно, закат, встреченный на теплоходе, и эксцентричная ссора, сокрушающая под собой стены и покой соседей. А может я бы работала журналистом, а ты обязательно полюбил бы мой шоколадно-черничный пирог. Ты засыпаешь, читая новые издания по занимательной физике, и очень красивый в этих рубашках.
      Как было бы нам легко – и просыпая сахар на стол мимо чашки, и выплясывая фокстрот, и пересчитывая родинки на теле, а секс... это ведь очень тонкая грань между любовью и вульгарностью, между любовью и животной развратностью. Но это не обязательная физическая близость. Я вижу секс в каждом твоём движении, в любом прикосновении, пусть даже случайном, в необоснованной нежности или крике из глубин души. В тебе нет бездумной похоти, но даже когда ты пьешь кофе, я нахожу это сексуальным.
      И безразмерный восторг обволакивает нас, и явная радость ложится на плечи, пока сгущаются сумерки, пока маленький принц зажигает на небе звезды, и пока наши пальцы сплетены между собой.

7.
      Вон дама в маленьком чёрном платье и шляпе с широкими полями, в руках у неё аккуратный букетик, она выглядит весьма счастливой. Впереди многочисленные парочки, воркующие без умолку, а воздух вокруг сладкий-сладкий, пропитанный запахом цветущих каштанов, одухотворённый пылью чьих-то мечтаний, зашторенный завесой аромата едва успевшей раскрыться пасифлоры. Тишь и покой. А ещё вчера, помнишь, были огни фонарей, мимолётные ощущения, отшлифованные всяческой мелочью, заточенный в узы беспредела рассудок, крики счастья или не очень разборчивый щебет диких голубей, блики отражений в ночных витринах. Безбашенность, бесстрашие, юность. А сегодня я скучаю. Сегодня меня поглощает бездна абстинентной нехватки. Я интерпретирую воспоминания, и они все глубже проникают в сознание - и тем больше я хожу из угла в угол днями и ночью в ожиданиях засыпаю быстрее. Я скучаю, как начинаю новую жизнь – так же с понедельника и с огромными потерями. Я как сорванный с дерева лист, не знающий ни пути, ни причала. Как коллекционная почтовая марка без письма, как телефонные звонки по обесточенным проводам. Всё пустое, всё теряет окраску, сникает, меркнет даже при ярком свете и уходит в уныние.
      Я всего лишь хочу тебя рядом.

8.
      Сны. Не о тебе, а с тобой. Рядом, прижавшись к сердцу, которое стучит, словно танцует, которое знает, как сделать больно. Да, я бы вышла за тебя замуж, и ложась спать и выключая свет, спотыкалась бы о ножку кровати, звонила бы напомнить купить горох, молоко или имбирные пряники, виновато приносила бы счета за коммунальные услуги, и, наверное, очень любила бы тебя.
      Знаешь, вот она – самая обыкновенная любовь: с приторным запахом волос, в которых путается апрельский ветер, с запахом свежевыпеченных булочек, продающихся в лавке напротив нашего дома, с запахом спичек и коричных палочек; с истошными криками, со слезами и отекшими глазами, с опустошенностью и бессмысленными обещаниями, с надеждами, от которых мне становится дико смешно, потому что ты не умеешь их выполнять, с радостью, сопровождаемой глупостью, эйфорией или чем-то ещё, так наглядно выдающим наивность, с разваленными стенами в каких-то заброшенных домах, с походами в магазин за какой-нибудь дурацкой вещью типа прикроватного коврика, с цветами, которые я недолюбливаю и которые ты мне не даришь, с девочками, без конца бегающими за тобой, с какой-то идиотской гордостью и унижением. Я обещала тебе уют и сына, похожего на тебя, с таким же отвратительным характером, зато с чертовски красивыми глазами, всегда просыпаться рядом и бросить карьеру, а ты обещал тихое небо, кучу запретов и первый снег в конце ноября... Чушь. Романтично и несбыточно.
      Вот она, эта, казалось бы, обыкновенная любовь, но с подвигами и чудесами, такая нетипичная, непривычная, притягивающая. Бесценная.
      Храни её.

9.
      Вернись. Я умоляю, вернись! Я задохнусь в этой просьбе, разобьюсь головой об отчаяние, разорву все связки в крике. Господи. Я устала вновь и вновь чувствовать это чёртово ощущение твоего присутствия рядом, заваривать чай в глиняном китайском чайнике с отгравированными на стенках надписями, отгоняющих злых духов, и уж совсем невыносимо одевать это платье, в которым ты меня так любил, в котором ты хотел меня без него, в котором я полностью твоя.
      Вернись. Я выкину все чернила из дома, запишу твой номер в телефонную книгу, научусь наконец готовить, придумывать отговорки за 30 секунд и стану мыслить еще откровенней.
      Вернись. Я не хочу идти к нему домой, есть из его тарелок и помогать мыть ему посуду, расплёскивая воду по всей кухне, не хочу с ним провожать закат наедине, просыпаться под одним одеялом. Я не хочу, чтоб он встречал меня, целовал мои волосы и водил рукой по щекам, доставал меня из ванной и закутывал в большое полотенце, дарил чёртовые сладкие духи и букеты тёмно-красных роз. Я не привыкла к этому слащавому согласию. Я не могу жить без твоих вздохов, уничтожающих взглядов, темпераментных примирений, долгих многозначительных молчаний, сумасшедших поступков, идущих вразрез с общественным порядком. Я привыкла к дряни, от которой хочется тебя застрелить, но без которой не могу представить себе свою жизнь, потому что именно без этой дряни в моей жизни нет тебя. И нет жизни во мне. 
      В-е-р-н-и-с-ь.

10.
      Для тебя я так и останусь последним днём октября, а ты для меня – первой затяжкой. Всё останется на своих местах: я буду вечерами ехать домой в пустом трамвае, пить зеленый чай, укладывать волосы гелем для окрашенных волос, травиться дымом, буду болеть ангиной и писать отрывками книгу, и таким же образом будет не хватать кальция и твоих глаз, а ты по-прежнему будешь носить кеды, рисовать фиолетовым карандашом, с любопытством разглядывать витрины и ненавидеть принципы. Каждый вечер будет садиться солнце, неизменно на западе, а по телевизору будут говорить о гламуре и нововыведенном сорте тюльпанов, а ты будешь раздраженно фыркать, слыша это. На дороге будут продолжать ломаться светофоры, в ларьках на остановках все еще будут продаваться журналы, сигареты и канцелярские безделушки, даже если Австралия объявит войну Италии или весь мир лишится электричества.
Всё останется на своих местах: буквы в алфавите, законы Ньютона, уставший кондуктор в привычном трамвае, девушка в темно-коричневом плаще на последнем сидении и виды из изрисованного окна.
      Всё,за исключением тебя.


11.
      Он целует меня чуть дальше уголка губ и по утрам просыпается под Фрэнка Синатру, ездит в командировки в Мюнхен и читает мужские журналы о футболе и  машинах. Он говорит, у меня твердый внутренний стержень, я сдержана, не поспешна, а я шутя говорю с ним на Вы и мне нравятся его широкие плечи. Он чинит машину со сноровкой кролика в брачный период и имеет привычку не докуривать сигарету до конца. Я совсем не скандалю, а его ужин никогда не стынет, не дождавшись его. Он не верит в переселение душ, а я люблю, когда он надевает галстук под пиджак. Вечерами за бутылкой бренди мы любим поспорить, но беззлобно и добродушно, не затрагивая тему международных экономических отношений. По праздникам я надеваю колье с синими сапфирами, которое он подарил мне в день именин, и его веселит, когда я неосторожно разбиваю новую конфетницу. Мы мчимся всю ночь на машине, а потом сидим у озера и молча наблюдаем восход. Такие поездки уже стали традицией.
 А всё это так не похоже на прежнюю жизнь. Там, в ней, остались ярчайшие зелёные глаза, смешная походка, глупости, амбиции, разноцветные иллюстрации к нашим выходкам, юность, отдельная история. Жизнь. Жизнь, понимаешь?
      И грустно от безразмерной стабильности нынешней, и невозврата былого авантюризма. Он остался лишь в памяти, и на дне письменного ящика с пожелтевшими от времени листами рисунков и переписок.


12. последнее, что я могу сказать.
      Нет, лучше не будет. Ни-ког-да. Конечно же, по привычному набору – борщ, тапочки, фантики, концертные площадки, бритвы, рассыпанный кофе, ночи в постели. Но это совершенно другое, это совсем не так, как тогда мы с тобой прыгали в лужи и грелись сквозь куртки, не создавали никаких рамок и увлеченно несли трепетный бред друг другу. Но всё же, мой хороший, я не хочу прожить ещё раз разговоры до рассвета, умопомрачительные извинения, следы на сгибе руки, мыльные затёртые скандалы, слёзы, признания, растрепанные волосы. Знаешь почему не хочу? Потому что никому не удастся совершить столько всего подобным образом, никому не под силу повторить. Никто не сможет приторно врать, поглядывая в глаза, истерить из-за пустяков, швыряться воплями, безразлично смотреть вслед и так улыбаться. По-особенному.
Никто. Кроме тебя.
Совершенно невыносимо жить на качелях и разбрасываться чувствами на ублюдков, это так отвратительно и глупо. Хочется после трехдневной обморочки, с опустошенной головой и занытыми глазами прийти к тебе наощупь и сесть рядом, без разговоров, объяснений и признаний – слова будут даже мешать. Хочется со всхлипом "Соооолнце!" уткнуться в грудь и по-детски так расплакаться, и почувствовать, как неритмично бьётся твое сердце; и голос дрожать начинает - вроде очень скучаешь, но и неловко, глаза опускаются вниз.

     А я совсем забываю о боли, охрипшем горле и сгоревшем дома утюге. Я люблю тебя.