Н. Чудин. Михаил Коробко. Глава третья

НА ФОТО: Партизан Благодарненского отряда "Максим", райвоенком с августа 1938 по август 1943 годов НЕДОЛЕНКО Яков Васильевич.

ФОТО из личного дела офицера Я.В. Недоленко. Архив Благодарненского райвоенкомата.

***

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1.

Этот день останется в памяти на многие, многие годы. Солнце нещадно палило. От жары никла лебеда, обвисали листья молодого подсолнечника. Густая пшеница, тронутая ветерком, шелестела усатыми колосьями. Пройдет ветерок мерным шагом по полям, поклонятся хлеба и травы матери-земле и снова стоит знойная тишина.

Вдоль зеленой лесозащитной полосы вьется пыльная дорога. Дробной рысцой бежит гнедой маштак. Человек сидит в бидарке, дремлет, разморенный зноем.

- Эй, спишь, Михаил Андреевич! Война объявлена!
Мимо него промчался нарочный военкомата Ефим.
- Война! - Крикнул он наскоку.
- Стой, Ефим!
- Некогда! В Елизаветинку надо. Германцы идут на нас... Киев бомбят с самолетов!

Ефима окутало облако пыли, и через минуту он растаял в жарком мареве. Ошеломленный Михаил вздрагивающей рукой перебирал вожжи. Конь, грызя удила, рвал пыльный подорожник. Михаил стеганул коня. И не заметил, как пролетел двенадцатикилометровый путь от Елизаветинки до Благодарного.

Война... Работник военкомата - Михаил Коробко провел много призывов. Дни призывов были хлопотливыми, веселыми днями, молодежь приходила нарядная, с песнями.

Сегодня в центре села необычное движение. Михаил не узнавал знакомых: они куда-то торопились, шли с бледными лицами, залитыми горечью и злобой, рассеянно отвечая на приветствия. На площади собирался митинг. У военкомата росла толпа - мужчины, женщины, дети. На крыльце стоял часовой, он пропускал по три - четыре человека.

У ступенек молчаливо стояли жены, с тревогой ожидая мужиков с комиссии. Мужики выходили с суровыми лицами, но без уныния. Женщины тревожились, а мужчины острили, вспоминали о прошлых войнах, курили.
- Вот тебе и годный к строевой!
Кто-то заголосил в толпе.

- Эй, бабы! - грозно сказала тучная старая женщина. - Не орите. Не впервой наши идут. В осьмнадцатом ходили, набили германцам. И теперь набьют. Сон я видела - немец мертвый лежит.

- Эх, да что там! Верно, мамаша, побить немца мы побьем, а хватит хлопот, хватит по горло.
Великая страшная страда надвигалась на встревоженные села.

2.

Больше года необозримым костром пылает война. Многие уже перестали ждать сынов своих, мужей своих - горе и печаль приносили маленькие короткие весточки с фронта. Там и сям слышны приглушенные рыдания, а на людях смахнут слезу, стиснут зубы женщины, работают. День и ночь шли поезда тяжелогруженые хлебом - на фронт! Длинные составы шли переполненные мясом, салом, маслом - на фронт!

 В машинно-тракторной мастерской делали гранаты. Старики и дети работали - для фронта! Женщины, жены и сестры шили белье, вязали варежки, вышивали платочки, кисеты - на фронт!

В каждой хате упаковывались посылки: гуси, куры, печенье, табак и - листок бумажки, где изложены самые искренние пламенные слова любви, надежды и слова испепеляющей ненависти к врагу. Фронт - в каждом доме! Жив фронт - жив дом. В кровь и плоть вошло слово - война. Война была везде.

Площадь в Благодарном была полна вооруженными людьми. Люди приходили с полей, от комбайна, от трактора, от плуга. Все брались за оружие. Еще совсем недавно Михаил подписывал им военные билеты, в которых было обозначено: «Годен к строевой службе». Сегодня эти люди метко разят мишени и шагают с грозными боевыми песнями. Покачиваясь в воздухе, блестят штыки. Новые и новые потоки людей идут на защиту родины.

***

Михаил приходил домой поздней ночью, наскоро ел и замертво падал в постель. Анна садилась на край кровати и опускала руку на горячий лоб.

- Трудновато, Мишенька?
- Ничего. Поспать бы часок...

Дети видели отца редко. Старший Витя, резвый мальчуган с веснушчатым носом, с отцовскими голубыми глазами, давно пришел к выводу: папа на войне, поэтому дома редко бывает.

Михаил на короткий срок прибегал домой, подхватывал сына, трепал, сажал на спину, возил на четвереньках. Но не успевало разгореться веселье, как останавливался, снимал со спины наездника - после докатаемся. А после ему стало совсем некогда.

Виктор с маленькой сестренкой Верочкой иногда пробирался в военкомат к отцу - угостить пирожком. И там отцу некогда поговорить с ними.

Дома становилось тревожно. Тревога ползла ото всюду. Фронт приближался. Анна внешне была спокойна, однако по примеру соседей перебирала, пересматривала домашние вещи - на всякий случай.

Она спрашивала Михаила:
- Пока еще не опасно?
- Нет... Ничего.

С неделю Михаил совсем не являлся, он куда-то выезжал. Неделя та казалась жене длинной, как год. А события нарастали быстро. Люди, с суровыми лицами, молча, подходили к рупору на площади. Новости были плохие - несколько дней тому назад наши оставили Ростов, сегодня немец ворвался в Кущевку. Воздух накалялся не только августовским зноем, но и грозными надвигающимися событиями.


                3.

После многих тревожных и бессонных ночей Анна сомкнула глаза. Дети спали, раскинувшись на кровати. В комнате душно. В окно забарабанили.
- Это я, - Мишка.

Войдя в комнату, Михаил не снял фуражки. Значит, не думает задерживаться. Много неотложной работы. Он и его товарищи давно уже на казарменном положении.
- Ну... И еще есть одно неотложное дело…

Михаил подошел к детям. Как сладко спят малыши. Они и не знают, что так уютно им уже не придется спать. Повезут их по ухабистым дорогам войны.
- Что-то спится нашим хлопцам.
Анна тихо всплакнула, поняв, что опасность совсем близка. Михаил поцеловал детей.

- Ничего,  Нюсенька... Все обойдется. Временное беспокойство для тебя  и ребятишек. К двенадцати ночи будь готова, одень малышей. Машина заедет к вам, потом к военкомату.
Анна сидела молча.

- Вы поедете, а мы еще побудем здесь... Мы уж тода... последними.
Анна обняла мужа.
- Лучше я с тобой, Михаил. Поговори там. Я - человек здоровый, выносливый, пригожусь в отряде.
- Дети, Нюсенька. О них надо думать. Провожу я вас, и все будет отлично.

Анна одевала ребят. Она сажала их, но они снова падали, не открывая глаз. Узлы уже связаны, подвешен чайник, в карман мужнего пальто она сунула железную кружку. Загудела машина. Шофер бросил узлы в кузов и усадил Анну с детьми.

Повеял свежий ночной воздух, перемешанный с запахом бензина. У военкомата на узлах, согнувшись, молча, сидели женщины и дети. Их также усадили в машину. Подошел Михаил. Он взял руку Анны и долго не выпускал ее.

- Береги ребятишек.
Кто-то всхлипнул в машине.
- Ты, Нюся, не плачь. Все переживём, перетерпим. После войны найдем, друг друга, все будет хорошо. Спите, путешественники?

Михаил потрепал сонных детей, наполовину скрытых узлами. Погрузка   закончена. Машина сорвалась с места и ушла в темноту. Анна, склонившись на узлы, тихо плакала.


                4.

Михаил вышел из военкомата и направился в райком партии. Было далеко за полночь, но село не спало. По верхним улицам гремели тяжело нагруженные подводы. Чернея, из темноты выходили три пары лошадей, впряженные в пушку. Колеса тяжко грохотали. На передней паре сидели верховые. Один из них, заметив Михаила, спросил:
- Дорога на Буденновск?
- На шоссе за село и - прямо...

Пройдя квартал, Михаил поравнялся со своей хатой. И так неудержимо захотелось заглянуть в нее. Вошел, зажег спичку. Пламя выхватило из темноты силуэтик бархатного медвежонка. Он сидел на голой сетке кровати.

- Ну, тезка, один хозяинуешь? Нет, кто-то еще есть.
Прижимаясь к ногам хозяина, мурлыкал кот «Сергунька». Михаил взял его на руки, прижал к щеке:
- Да, брат, «Сергунька», твое положение неважное, и все проклятый немец!

***

Кабинет секретаря райкома залит электрически светом. Вокруг стола, на диване, на стульях сидят люди. Сизому табачному облаку тесно в четырех стенах. Окна и двери наглухо закупорены. Михаил сел в углу и окинул взглядом сосредоточенные лица товарищей.

В кресле на своем обычном месте сидел секретарь райкома Однокозов. Глаза его покраснели от долгого недосыпания. Он сидел неподвижно, облокотившись на стол, положив подбородок на крепкие руки. Все молчат.

Ах, какие славные дела много лет решались в этом кабинете. Здесь планировалась прекрасная трудовая жизнь. На бюро вызывали директоров машинно-тракторных станций, председателей колхозов. Иных бранили, других хвалили и разъезжались в степь оживленные, дружные, работящие люди. Сейчас - август, разгар уборки. Сидят те же люди, в том же кабинете, но никто из них ни слова не говорит ни о простоях, ни о раскачке, ни о стахановской выработке. Люди ждут иного слова, иных установок.

- Товарищи! -  так же сидя неподвижно, нарушил   тяжелое   молчание Однокозов. - Враг у нашего порога.  Еще вчера мы были  партийные и советские работники. Сегодня мы - бойцы. По воле родины и партии мы вливаемся в ряды народных мстителей.

Однокозов встал, высокий, широкоплечий. Глаза его, прежде веселые, задорные, теперь горели злым, угрюмым огнем.
- Драться будем. Завтра мы уйдем отсюда, чтоб выполнять приказ товарища Сталина: не давать врагам жизни на нашей земле. Уйдем в камыши, в болота, в овраги. От нас немцам не будет сладко.


                5.

На заре машина вошла в лес. Мотор работал ровно. Стрекот его громким эхом прошивал лесную тишину. Анна поминутно укрывала детей. Голова от бессонницы отяжелела и кружилась.

Утром были в Георгиевске. Машина промчалась улицей и остановилась у длинного пристанционного пакгауза. Не прошло и четверти часа, как тревожно завыли сирены. Люди бросились в разные стороны. Кто-то испуганно крикнул: «фашистские стервятники!»

Из-за небольшой тучки, как огромные черные птицы, шли вражеские самолеты. Они шли высоко, но зловещие белые кресты па крыльях ясно были видны. Гул нарастал.
 
Анна схватила детей и, упав под стену пакгауза, прикрыла их своим телом. Раздался страшный свист. Два черных столба взметнулись на железнодорожных путях. Затем в разных местах загремело еще несколько взрывов. Затряслась земля. Задрожал пакгауз.

Неподалеку что-то тяжело рухнуло и, над путями потянул горький дым. На перроне голосили женщины, стонали раненые. Пронеслась выкрашенная в красное машина. В дыму блеснули медные каски пожарных. Черное облако обнимало и пакгауз.

Едкий дым слепил глаза. Анна не теряла самообладания. Она укрывала детей от дыма, от страха и они молчали, прижавшись к матери.

К пакгаузу принесли тело девушки с окровавленным лицом. Светлые волосы ее опалены. Мимо пробежала женщина с обезумевшими глазами:
- Держите, держите их, этих убийц!

Бомбовозы сделали второй заход, сбросили еще несколько бомб у моста и потянули на запад. И только сейчас женщины обнаружили исчезновение шофера. Осиротелая машина стояла на прежнем месте.
На путях стучали молотками. Продвигались составы.

Крыши вагонов серы от людей и мешков. Люди облепили буфера, подножки. На платформы, груженные тракторами, колесами с бричек полетели мешки и чемоданы. Люди лезли, хватаясь друг за друга.

У борта платформы раздался стон женщины:
- Помогите! Ребеночек мой...

Чьи-то руки подхватили женщину и всунули между тракторами, выбив из ее рук ребенка. Маленький комочек в пеленках покатился под ноги толпы. Боец осадил толпу, схватил уже мертвого ребенка и бросил на руки матери.

Толпа нажимала. Чемоданы, мешки, узлы летели на трактора, на головы людей. Два дюжих военных подхватили вещи и детей Анны, ее соседей и всунули их в уголок платформы. Паровоз медленно потянул состав, переполненный доверху скорбью, слезами, нечеловеческой мукой.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:

http://www.proza.ru/2012/03/05/510