Посвящается тебе Гл. 24-26

Клевета

Клевета – месть трусов
Д.Сэмюэл

Дружба с Верой продолжалась. Аля больше никогда не обижала ее, более того, добровольно передала лидерство ей в их отношениях. Наступало лето, за летний сезон на танцах они снова стирали по паре туфелек, кружась в вальсах и танго до самой полуночи. Вдруг Вера объявила, что едет в Москву сдавать экзамены в тот самый автодорожный техникум, в который не поступила Аля. Сообщение потрясло.
- Как ты могла не рассказать о своих наполеоновских планах? Я думала, что ты пойдешь в девятый класс, - укоряла она.
- Стеснялась, да и не поступлю я…
Аля внутренне успокоилась, поверила. Две недели как-нибудь переживу, подумала тогда. Вера уехала.
 Основным кавалером для Али на танцах уже давно стал Валентин Солохин, намного старше неё,  высокий стройный и прекрасно танцевавший. И вот, однажды, это было на второй день Пасхи, Аля шла домой и встретила соседку, которая таинственно сообщила: дома её ждёт сюрприз, Валентин с другом и серьезным разговором…
- Никак сватает тебя, Аля…
Сообщение потрясло до глубины души, как это её можно сватать! И кому?! Аля ворвалась в дом, как ведьма на помеле. Другое помело, её острый и злой язык, вымел из-за стола простодушных сватов. Отец с мамой долго смеялись, успокаивая её:
- Доча, поздравляем, ты, оказывается, уже невеста. Валентин нам нравится, пришел, как взрослый мужчина, просто поговорить… Слов, правда, не находил, но ты не дала даже шанса их сказать. Вроде и девушка воспитанная. Разве так можно?
Нельзя, понимает она теперь. Не подобает, подумал, видимо, и друг Валентина. Он давно не был в родной деревеньке, так как после армии сразу устроился рабочим на завод. По деревне ходил гоголем, изображая крутого парня, а тут выставили прямо из-за стола без выпивки. И вот однажды Аля пришла в клуб и еще на пороге поняла, что-то здесь не так. Все смотрели только на неё. Стояла тишина. Люба Коршунова взяла за руку и вывела на улицу.
 - Люба, что случилось?
- Все говорят, что этот фраер тебя поимел! Он сам об этом сказал кому-то.
- Какой фраер? Меня?!
- Друг Валентина.
- Я не знаю даже его имени! Видела один раз… у себя дома… Когда это он мог успеть? Задушу, гадину!
- Не получится, уехал вчера.
Аля наполнилась яростью, возмущением такой силы, что задушила бы без сомнений. Вернувшись домой, она уткнулась в подушку и завыла от бессилия отомстить поддонку. Проснулась мама и испуганно слушала её сдавленный вой. Рассказать ей о такой позорной сплетне? Не сможет. Контакт с ней был давно потерян. После переезда в деревню постепенно нежные отношения сошли нанет, уставала мама безмерно, поэтому не доставала расспросами и нравоучениями. Без них деревня чистила всех без разбора шершавым языком сплетен при малейшем неверном шаге. Её саму надо было защищать, хотя бы от соседки, которая поднимала такой ор и хай, когда заставала их кур на огороде. Мама тихо извинялась, мол, калитку случайно не закрыли. Аля бы ей ответила за её кур в их саду! Но рановато пока заступаться за маму, вернее было не огорчать своими проблемами. Любила её мама, любила, хоть и называла папиной дочкой. И папа любил. А заступиться некому. Интеллигенты, слабаки. Слабых деревня не уважала, умных не любила, чтила хамоватых, горластых и хитрожопых – такое вот словосочетание изобрела.
- Ты с ним можешь даже не разбираться, советовали они справедливо возмущенному: такая жопа хитромудрая, ничем не зацепишь, вывернется и тебя же обгадит!
И надо же так всему совпасть: уехали из деревни Валя и Толик. Толик. При нем никто бы и вякнуть не мог плохого о ней, да ещё такое… И Верочки нет… Скорее бы приехала, так нужна поддержка! Аля сидела дома и бесилась, бешенство сменяла обида, обиду – слёзы бессилия.
В насмешку над горем стала заходить Люба, уговаривая не обращать внимание на все эти сплетни и как ни в чем не бывало снова ходить в клуб. Зря Аля читала ей Шефнера «Словом можно убить…». У Любки на этот счет выработался за долгие годы стойкий иммунитет.
И снится Але сон. Она мчится по поезду, двери меж вагонами сами собой открываются, надо догнать кого-то ненавистного. Вот, наконец, площадка последнего вагона, она видит нечеткий образ мужчины, в глазах которого страх. Он вдруг проваливается вниз, но голова оказывается зажата между досками пола. Аля вцепляется в эту голову и с упоением вырывает волосы, голова превращается в мягкое красное тесто… Вдруг злоба исчезает, она смотрит на свои руки: становится жутко и противно… Проснулась и содрогнулась: как можно до такой степени озвереть? Неужели внутри неё скрываться такое чудовище?  Зато обида сразу отпустила её. Только после этого ночного кошмара она решилась снова пойти в клуб. И что интересно -  никто больше не смотрел на неё необычно. И на душе снова стало легко и светло…

 Люба

Не каждому дано яблоком падать к чужим ногам С. Есенин.

Пришло время рассказать о первой проститутке их деревни. Любочка была самой старшей из всех поколений деревенской молодежи. Простодушная оптимистка, женщина вне возраста, с простым русским лицом, пышным бюстом и длинными ногами. Она дружила со всеми, переходя из одного поколения в другое. Когда и как началась ее сексуальная жизнь, никто не знает, только жила она со всеми, кто ей предлагал. Бабы устали чесать по ее поводу свои языки,  тем более что она на любую сплетню всегда отвечала однозначно: «брехня»! Всем бы такую толстую кожу. И Любаша как делала, так и продолжала делать свою сексуальную революцию в отдельно взятой деревне, иногда заходя и за ее границы. Абортов пришлось сделать столько, что после очередного, уже на Алиной взрослой памяти, ее предупредили строго настрого, больше на аборт не примут: стенки матки, как бумага и могут не выдержать.
Что удивительно, зная о себе осуждающее мнение деревни, Люба оставалась добродушной и смешливой. Алю поражало то, что ее все принимали, к кому бы она ни заходила в гости. Немного снисходительно, но принимали. К ним она тоже заходила в гости, сначала к маме, потом и к Але, вообще Любке было все равно с кем поболтать. Из клуба обычно выходили толпой с частушками, потом толпа редела, оставалась Любка с племянницами и Аля. На перекрёстке, где светил единственный фонарь, расходились.
- Алька, давай споем мою любимую! -  просила Любка и запевала: - Гремела атака, строчил пулемёт, Марусенька с немцем гуляла… Война уж кончалась, а фронт ещё шёл…Гремела атака, строчил пулемёт…
Откуда эта песня пришла в её голову, не известно, и помнила то два куплета, но пела так драматично – на разрыв селезёнки, вкладывая в нелепую песню свой потаённый смысл, свои страдания. Она так и не вышла замуж, но, видимо ее предназначением было другое: лишать пацанов   девственности и снимать стресс у мужиков, поссорившихся со своими «клюшками, пилами, швабрами…». Самое удивительное случилось уже без Али: Люба родила! – о чем не преминула написать мама.
Судьба Любаши закончилась печально. Катя Князева, отхватившая самого красивого жениха Ивана Цыгана, родила прелестнейшего мальчика в тот же месяц и год, что и Любаша. За девять месяцев до этого пьяный Иван, заехавший после работы на тракторе к Любке снять стресс, взбешенный отказом, завел трактор и выпал из него прямо под колеса. При чем тут «бедная девушка»? Однако вся мировая общественность осудила именно её. Ивана похоронили. Катя приняла в дом в качестве мужа младшего брата Ивана, в которого была влюблена еще Аля. Уже от него впоследствии родила двух прелестнейших девочек.
Так они и жили, пока не подросли мальчики Кати и Любы. Подружились и однажды ночью полезли воровать бензин из колхозной цистерны, стоящей без всякой охраны, потому что она была почти пуста. В бочку полез сын Кати, ему стало плохо от бензиновых паров, теряя сознание, он просил друга помочь выбраться, но тот испугался его криков и убежал. Погибшего нашли только на второй день. Нашлись свидетели, но посадить сына Любы не смогли, не хватило доказательств, а сам он не признался. Началась настоящая травля Любаши, и она уехала. За неё пыталась заступиться только Алина мама: в цистерну мог первым полезть и Любкин сын… ведь бензин нужен был сыну Кати для своего мопеда. И как бросить дом, в котором жили ещё деды и прадеды, построившие его на века, с крепким амбаром, сараем, погребом?
Но Люба поняла, что жить, ни с кем не разговаривая, среди ненависти ещё трудней. Люба уехала, дом стали растаскивать по бревнышку, никто не захотел его купить. Почему испугался и убежал сын Любы?! – возмущались все. Им было не понять маленького байстрюка. Историю мамаши он знал и страдал от пересудов. Любаша об этом не задумывалась, сына обожала. С рождением ребенка она как бы очистилась, словно родилась вместе с сыном.
- Мой сынок - Хозяин! – с гордостью хвалилась она во время Алиных приездов домой.
Как мог сынок позвать на помощь? Их бы посадили за воровство, нанести такой удар матери не посмел и сбежал: никто не узнает, что он был здесь… Так закончилась история Любы, Любаши – яблочка, падающего к вашим ногам. Аля так и не спросила, как далеко уехала она с сыном, но чем дальше, тем лучше для него.


Последняя страница детства

Детство. И писем не напишет и вряд ли позвонит

Але детство писало её собственной рукой. Мама посоветовала завести дневник, чтобы записывать в него интересные мысли и высказывания из прочитанных книг. Мыслей и высказываний было много, а времени записывать их мало. Больше волновали события, происходившие с собственной персоной. Первый дневник Аля зарыла среди старых учебников. Зачем этот дневник, думала она, когда итак помнит каждый день своей жизни и почти все афоризмы из книг? Неужели что-то можно забыть? Такова наглая самоуверенность детства. Пройдёт совсем немного времени, и она поймёт, что ошибалась. Тогда и начнёт свой второй и последующие дневники. С тех пор ей будет с кем делиться в минуты одиночества. Последняя история с грязной сплетней в первом дневнике залита слезами.
Вера вернулась из Москвы с победой: после восьмого класса она поступила в автодорожный техникум. Для Али это стало шоком. Тихая Верочка поступила туда, куда она с треском провалилась, отличница и далеко не тихоня. Радость за неё перекрывало горе предстоящей разлуки. Собственно Аля оставалась теперь одна. О своих только что пережитых страданиях уже и говорить не хотелось.
Наступила осень. Вера уехала. На танцы Аля шла с чувством огромной утраты, возвращаясь домой,  тихо рыдала в подушку. Спасибо подружкам, они заходили и вытаскивали силой в клуб,  танцуя с ней по очереди. Такой поддержки Аля не ожидала. Может быть, сработал авторитет? Был он или не был, так и не разобралась. Тогда ещё не сформировалась осознанная мысль о таком понятии. Зато пафос самомнения с последних страниц не вырубить топором: «Моя внутренняя броня становиться всё крепче, мелкие пули обид уже не пробивают, а смешат. Я ещё слаба перед бронебойными снарядами подлости, но уже способна нарастить броню потолще».
Перечитывая эти строки через много лет, Аля от души над ними посмеётся. Ага, нарёвётся, как в детстве, и нарастит. Правда в том, что те, детские, слезы были самыми горькими, потому что обиды падали на светлую, очень ранимую и совсем незащищенную душу.
Тогда Аля ещё не понимала, что своим острым язычком наносила такие же незаживающие раны другим, не задумываясь «чем наше слово отзовется». О Валентине, пришедшем с открытым сердцем свататься, она не подумала. Он переживал не меньше неё, долго не ходил потом в клуб. Сегодня она чаще прикусывает свой язык, готовый по недомыслию обидеть. Да, мы считаем себя невинными до тех пор, пока в нас не проснутся угрызения совести.

 С другом Валентина Аля столкнётся много лет спустя в своей же родимой деревеньке. Она тогда была на коне, вернувшись после загранкомандировки, в которой была с мужем. Друг Валентина, потертый жизнью и вином, имел бледный вид, но хорохорился пуще прежнего.
- Аля, загордилась! Подойди потрепаться, - услышала она незнакомый голос со скамейки, на которой сидели подвыпившие деревенские мужики. В одном из них с трудом узнала давнего клеветника, внутри полыхнуло гневом. Аля подошла.
- Здравствуйте, мужички.
- Помнишь меня? – спросил хмырик каким-то заискивающим голосом.
- Помню… Ты первый из всех ребят, который превратился в бабу много лет назад.  Ты тогда вовремя смылся, нагадив под моим окном. Надо признаться, очень воняло. Ты как-то поблек с тех давних времен, на покойника смахиваешь, наверно смерть с косой частенько является и пугает?
Мужички на скамейке обалдели: о чем это она? Зато хмырёнок опустил глаза, значит помнил.
- В глаза смотреть!
У мужичков после такой команды отвисли челюсти, никто не помнил столетней истории со сплетней. Только у Али она осталась рубцом на сердце. Со стороны все выглядело довольно-таки смешно, и она рассмеялась.
- Шучу, я рада, что увидела тебя и высказалась, – Аля так и не вспомнила его имени, а он так и сидел, не оправдываясь, застигнутый врасплох её неожиданной атакой. Помнил ли он? Помнил, не окликнул бы. Зато она с удовольствием отыгралась, заставив вспомнить.
Дела давно минувших дней. Валентин нашел в себе силы придти через пару недель в клуб и рассказать их компании, как все было:
Друг устроил прощальное застолье, за которым после первого стакана громко заявил, что раз Алька не захотела стать женой Валентина, то стала его подстилкой! Шок был у всех, никто не посмел в то время сказать такое ни про одну из них, не целованных ещё девочек – им жить в деревне. В ней скорость распространения сплетни быстрее скорости её рассказа. А что в этом понимал этот залётный городской? Валентин вообще не принял его бред всерьёз, но в их компании явно была женщина… Так на Алю обрушилась вторая серьёзная сплетня. Десятый класс, семнадцать лет… Держи удар, детка!

Что ещё было в детстве, кроме щенячьих восторгов, безусловного счастья и радости - бисером? Тоска. Помнится, был январь. Выходной день. Отец покормив скотину, мать, приготовив обед, залегли на печь и заснули сном праведников. Братишка ускакал к друзьям? Она долго слонялась по комнате, не читалось, не рисовалось. К подружкам не хотелось. На улице мороз дикий. На окнах лед и пушистый иней. Она прогрела ладошкой маленькое отверстие, долго смотрела на пустынный вид. Казалось, что она одна в этом безлюдье. Стало так невыносимо тоскливо – не пережить. Где-то большие города, толпы людей, машины, самолеты, театры, музеи… Где-то жизнь кипит и бурлит. Здесь белое безмолвие, космическая тишина и покой. К черту! Пойдет и сделает эксперимент, о котором поведал на уроке учитель биологии.
Аля оделась потеплей и вышла в сад. Кого осчастливить, господа деревья? Она посмотрела на одинокую вишенку, росшую на границе с огородом соседей. Такая одинокая. Рядом посаженные деревца давно вымерзли. Объект выбран. Лопатой нагребла вокруг вишни первый слой снега, выгребла целое ведро золы из печи и посыпала сверху. Накопала второй слой снега и снова посыпала золой. Стало жарко и весело. Сделав почти пять слоев, Аля успокоилась. Да и снега вокруг уже не было. Хотелось чего-то ещё – перелопатить мир! Но она просто натаскала дров и затопила лежанку в своей комнате, и в трубе аж завыло от жара, окна заплакали и оттаяли. Стало тепло и уютно. И не будет она есть опостылевшие щи, а нажарит в маленькой сковородочке лук и черный хлеб на сале!
- Чем это так вкусно пахнет? – спросил папа, слезая с печи.
- Счастьем, - ответила Аля.
Счастьем, потому что нашла способ прогнать тоску, одного из страшных монстров детства.
А вишенка дольше всех не распускалась, зацвела, когда прошли все ожидаемые и нежданные заморозки, и таким пышным цветом, что все сразу  обратили на неё внимание: молоденькая, а такая сильная… И урожай она дала невиданный, пять ведер крупной ягоды, одна к одной.