***

Полковник Борис Кузьмин,
Военный лётчик-снайпер,
 Выпускник ХВВАУЛ 1971 года



1. ХВВАУЛ В МОЕЙ ЖИЗНИ.

    
      Сегодня я хочу рассказать немного о моей жизни и службе в авиации Вооруженных Сил, которую начинал в прославленном Харьковском Высшем Военном Авиационном Училище Лётчиков в 1967 году. Как известно, кроме трудовых и суровых будней бывают дни весёлые с интересными и смешными случаями. Мы также знаем, что от смешного до трагичного бывает всего один шаг, и жизнь подтверждала это не раз.
       Вот и сейчас хотелось бы вспомнить больше весёлого и смешного, чем грустного и неприятного, с чем пришлось встретиться в армии.
       К юмору я относился всегда серьёзно. Ещё в детстве и юности любил слушать «Утреннюю почту» по радио, где Аркадий Райкин веселил народ. У моего отца было много записей песен В. Высоцкого, все они были буквально напичканы юмором, и мы с отцом и старшим братом Володей любили их послушать и повосхищаться тому, как правильно и точно подмечает автор глупость, хамство, разгильдяйство и дурь своих персонажей.
      Итак, летом 1967 года, закончив 11 классов в вечерней школе рабочей молодёжи, получив аттестат без троек, я с нетерпением направился в военкомат Выборгского района г. Ленинграда, где мне, в случае моего провала с поступлением в военное училище, была уготована служба в частях связи. Разнарядки в ХВВАУЛ не было, и военком решил отправить меня туда напрямую. Городской медкомиссии я не проходил, а потому и сомнения о её преодолении в училище были. И не только у меня. Мои родители считали, что я должен непременно вернуться, не пройти эту пресловутую медкомиссию. Оказалось, что со мной, со всего Ленинграда, в Харьков едет ещё один паренёк и звали его Виктор Евстигнеев.
       Московский вокзал в Питере, новый чемодан, родители, плацкартный вагон, и первый поход в южную сторону. Июль месяц. Жара. Прибываем в Харьков, читаем инструкцию, полученную в военкомате и адрес училища. Долго не можем «навести резкость» на новые слова на домах, автобусах и троллейбусах. «Зупынка», «перукарня», «будынок», «кондвыробы»... Наконец, находим нужный троллейбус и двигаем от конечной до конечной.
       Посёлок Восточный – это окраина города. Оказывается, нужно ещё порядком добираться пешком, чтобы увидеть столь желанные ворота лётного училища.
       На проходной нас, абитуриентов, прибывающих из различных городов Советского Союза, встречают бравые солдаты, несущие службу на КПП. Первый вопрос: «Откуда?», второй: «Водка есть?». (По-видимому, это было «хлебное», вернее, «питейное», место для тех, кто там был в наряде.) Далее шёл бесцеремонный «шмон» наших вещей и доброе напутствие в реализации жизненных планов. И вот, счастливые тем, что, наконец, идём по территории заветного заведения, тянем свои облегчённые чемоданы навстречу менее счастливому потоку «осуждённых» на непригодность к лётной работе, таких же, как и мы, ещё недавно пересекших заветную проходную. Успеваем спросить: «Как? Сколько человек на место? Строгая ли комиссия?». В ответ получаем: «Валите отсюда, если не уверены! Пройдёте медкомиссию, считай, что поступили!»
      Медкомиссию я прошёл с первого раза и без зацепок, впереди были экзамены, к которым я считал себя подготовленным. Получилось, что мой земляк Виктор Евстигнеев «задержался» у окулистов и поэтому наша пара оказалась разбитой. Кстати, так и пошло до окончания службы в армии. Разные отделения, аэродромы, а потом и разные направления. Виктор – на Запад, я – на Восток.
       Очень много ребят было из Центрально-Чернозёмного района. Это Липецк, Воронеж и окрестности. Ребята эти были весёлые, жизнерадостные с сельским огоньком. Вот среди них и было наибольшее количество балагуров и шутников. Поселили нас в старых, заброшенных казармах, именуемых «войсковой приёмник». Вечерами, когда заканчивались напряженные дни, с прохождением медкомиссии или сдачей экзаменов, а то и просто после работы на каких-то хозобъектах, в казарме начинался «обмен опытом». В ход шли описания событий прошедшего дня, смешные истории и знакомства, байки и анекдоты. Кто-то рассказывал забавные истории из своей жизни, кто хвалился тем, как был устроен на «гражданке», кто про известные случаи в авиации. Все прислушивались к рассказам ребят, которые уже летали в аэроклубах, считая, что им дорога в училище открыта. Некоторым «будущим военлётам» приходили письма от ожидавших их девчат, даже с фотографиями. Тут уж не могли успокоиться наиболее активные шутники. Просили посмотреть фото, дать адрес отправительницы или хотя бы её подруги и т.д. Разделили нас на отделения, во главе которых тут же поставили прибывших поступать солдат из воинских частей. О «дедовщине» тогда не говорили, но эти самые солдаты-служаки тут же приступили к обучению, не ведавших воинской службы, сосунков. Надо сразу сказать, что после приказа о зачислении нас курсантами это «обучение» стало затихать, так как самим нашим «учителям» приходилось с трудом осваивать забытую в казармах математику и физику, и они без посторонней помощи не могли выполнить курсовые работы или подготовиться по предмету. Мы, мальчишки, только что получили аттестаты об окончании школ и выражение «квадратный трёхчлен» нас не вводило в замешательство. Самым молодым среди нас оказался Серёжа Афанасьев из Липецкой области. Ему было только 16 лет, но его приняли!
            Хорошо помню те летние, абитуриентские дни. Подъём покрикивающими сержантами срочной службы, поставленными во главе отделений. Построение. Завтрак. Опять построение. Ждём объявления о направлении на медкомиссию или на хозяйственные работы. На этих построениях всегда присутствовали и представители объектов или сами заказчики рабочей силы. Как в фильме «Операция “Ы” и другие приключения Шурика» нам зачитывался список работ и объектов, но тут уж выбор определяла рука начальника приёма или командира отделения.
       Медкомиссия. Сколько трагизма и радостей в этом слове! Вот группа абитуриентов топчется в коридоре медсанчасти, в ожидании вызова к врачам… Кто-то счастливый вылетает от окулиста, от хирурга, кто-то, опустив голову, выходит от невропатолога:
       — Поеду в Сасовское ГВФ, там не нужно доказывать, почему у меня одна коленка подпрыгивает выше другой!..
       После санчасти нас ждали качели Хилова (особенностью которых было горизонтальное положение платформы с креслом проверяемого в любой точке амплитуды), вращающееся кресло НКУК и, наконец, барокамера.
       Помню, как уезжали ребята, которым не удалось пройти эти испытания. Задумывался, а вдруг завтра и я?.. Радостью было заключение врачей о годности к лётному обучению без ограничений! Группа, по которой определяли эту годность, была у медиков «первой» и по ней должны были проходить комиссию поступающие абитуриенты и курсанты лётных училищ до начала полётов.
       Надо сказать, в войсковом приёмнике процветало воровство. Было много «лишних людей». Я это понял по разговорам и знакомствам. Например, приезжали солдаты из частей, чтобы провести неплохо месяца два-три в Харькове. Их вызывали раньше гражданских на месяц. С ними проводились подготовительные занятия по учебным дисциплинам, ибо считалось, что, служа в армии, они не имели возможности подготовиться к сдаче экзаменов. Некоторые откровенно говорили, что надо отлежаться, по самоволочкам побегать, и тогда можно возвращаться в часть. Для реализации этих планов нужна была «гражданская» форма, деньги, а потому часто сменяемый состав абитуриентов, отлично подходил для экспроприации. Были и с «гражданки», те, кто не понял, куда он попал и нужно ли ему это. Считаю, что именно в этом контингенте и были те «джентльмены», что оставляли нашего брата в спортивных штанах и кедах на экзамены или на путь домой. Хотя надо сказать, что такая мразь сумела просочиться и в курсанты.
       Помню, как вычислили Пашу Шакина, который попался на воровстве прямо в казарме. Не смогли застукать и целую группу его друзей, картёжников, которые так и выпустились из училища, но не попались, хотя все знали, что их руки не чисты. Один из них, достиг больших высот в авиации, в должности командира полка попался по-крупному, но раз кто-то двигал его, нужно было и замазать, отправили на некомандную должность, в вышестоящий штаб. В авиации мы знаем много примеров подобного решения вопросов с «провинившимися».
       После прохождения медкомиссии мне и моим товарищам стали больше уделять внимания при разводе на работы. Как раз тогда, на утреннем построении появился высокий, сухопарый старшина-сверхсрочник. Чёрные усы, галифе, начищенные сапоги. Старшине нужны были работяги для ремонта казармы. В их число угодил и я, рассчитывающий, что завтра уже попаду в другую команду, где будет интересней, чем тягать тумбочки, красить кровати и т.д.
       Однако старшина, присмотревшись к нам, команду не распустил, а на следующий день забрал всех к себе в полном составе.
       Этим сверхсрочником был наш будущий старшина курса Владимир Арсентиевич Муллер! Бригада занималась ремонтом казармы первого курса.
       С этих дней в неё входили: Петя Шелыганов (из Липецка), Шура Письяуков (из Задонска, Липецкой обл.), Серёжа Афанасьев (из Данкова, Липецкой обл.), Коля Смирнов (из Нижнего Тагила) и я. Старшина был с нами по отечески добр, но мы сразу поняли, что халтурить у него нельзя. Он всё проверял и оценивал. В курилке курил папиросы, рассказывал анекдоты. В такие минуты мы чувствовали себя непринужденно. Мы ещё и не подозревали, с какой легендарной личностью свела нас судьба!
       Экзамены я сдал с неплохими результатами. Боялся за русский, но благодаря содержанию написанного сочинения на вольную тему, и оценке «отлично» по литературе, получил четыре балла за русский. Так мне конфиденциально сообщила преподаватель, оценивающий наш экзамен. Больше меня ничто не пугало.
       После экзамена было ещё одно проверочное мероприятие – психотбор. Это были тестовые испытания на психологическую пригодность к лётной работе. Самым интересным был тренажёр в виде лётного кресла, ручки управления самолётом и педалями, а также авиационного стрелкового прицела, прицеливаясь через который, испытуемый должен был, управляя комплексом при помощи ручки и педалей, выдержать заданную на экране траекторию движения перемещающейся светящейся точки по ломанной кривой. Было интересно и ново. Были и тесты с ответами на вопросы и на внимательность и умение ориентироваться. Эти испытания принимались в классе и проверяющие быстро собирали наши ответы, получая самые непосредственные материалы. Результаты всей проверки сводились в пятибалльную оценку и учитывались при окончательном принятии решения на наше зачисление в училище на мандатной комиссии. Ну, а после этой проверки нам оставалось только ждать…
       Но старшина Муллер был каждый день рядом с нами! Он сразу отметил говоруна и знатока всех вопросов, курносого Серёгу Афанасьева. Было видно, что Муллер относится к нему с каким-то особым отцовским чувством, однако Серёга был вполне самостоятелен. Важно раскуривая папироску в курилке, покашливая от неопытности курения, он рассказывал какую-нибудь страшную историю, при этом так жестикулировал и таращил глаза, что мы не могли удержаться от смеха, а Серёга клялся, что это было на самом деле… Мы любили слушать его байки. Афанасьев исправно работал и делал всё как требовал старшина, старался, как мог, и «выбился» в помощники каптёрщика курса. Он после нашей первой бани, с важным видом выдавал курсантскую форму поступившим. Серёга рассказывал в кулуарах, что он-де, на одной ноге с нашим будущим старшиной. Потом, уже, став курсантом, он был на кончике языка Муллера:
       — Курсант Ахфанасьев! Серёжа! Вы почему до сих пор не в строю! После ужина к мЕне!
       Сергей был отличный парень, возле него всегда было весело. Наверное, это от его ещё неутерянной детской непосредственности. Он всегда и в любой момент мог дать объяснение любым явлениям и в жизни, и в науке, ему всё и везде было понятно. Учился Афанасьев хорошо. Однако, кажется, на втором курсе, к сожалению, у него возникли проблемы со здоровьем и его списали с лётной работы; а так как у Серёжи был непризывной возраст, его просто отправили домой. Наверняка из него смог бы получиться отличный лётчик, весёлый и находчивый в любой компании и обстановке.
       Ещё до приказа о зачислении были случаи, когда некоторые абитуриенты отказались от учёбы. Помню, это были ребята из Москвы, из крупных городов, где они уже были пристроены к жизни. Кто-то тогда разглагольствовал о «белом билете», полагающемся ему, как рабочему военного предприятия, кто-то даже говорил о том, что вовсе не обязательно быть военным, чтобы летать… Ребята просто не выдержали напора свалившихся хозяйственных и трудовых мероприятий, а также давления только начинавшейся армейской дисциплины. Но были и другие. Те, кто не проходил в училище по психотбору или завалил экзамен, но всё ещё не верил в то, что мечта о небе может погаснуть. Их было около десятка. Они нелегально жили в «Рейхстаге» после зачисления нас курсантами и ждали своего часа. «Рейхстагом» называлась старая разваливающаяся казарма на территории училища. Так и получилось. Группа служивых солдат решила отметить поступление со спиртным, и была тут же за это отчислена. На их место взяли ребят из «рейхстага». Среди таких оказался и Женька Малашенков из Москвы. Евгений был старше некоторых, женился на первом курсе. После окончания училища летал на истребителях несколько лет, потом ограничили по здоровью, но он не сдался и перевёлся в транспортники. Это даётся далеко не каждому. Но Женька отстоял своё право быть лётчиком! Я встречал его во время службы в Канатово, он был пролётом на Ан-24, уже командиром корабля.
       На первом же построении в казарме в курсантской форме, мы не узнали нашего старшину! Это был совсем другой человек. Настоящий вояка! Строгий взгляд, поставленный голос с оттяжкой, скрипучие сапоги... Сейчас я думаю, что он сам получал особое удовольствие давать руководящие команды звучным голосом и повелительным тоном. Мы, курсанты, в первое время трепетали под его взглядом, перед его усами и сапогами. В голосе старшины было что-то казацкое, лихое, волевое. Уверен, что кто-то из наших взял на своё вооружение эту манеру и команд, и докладов.
       Итак, первое построение. Мы – в новеньком обмундировании. Я вижу, что оно сразу «легло» на бывших солдат, а вот на мне гимнастёрка – словно юбка, галифе большое и как-то мято. Сапоги тяжелы и длинны. Однако поворачиваю взгляд направо, на своё плечо, вижу голубой с желтой окантовкой погон, и сразу становится легко и приподнято-радостно… Радость и удовлетворение перекрывает команда старшины:
       — Кур-р-рс р-р-разойдись! По отделениям, по ранжиру, становись!
       Тут я понимаю, что моё место, как и в своё время в школе, в первом классе, с самого края. Нет, вон есть ещё один из солдат, правее меня… Радость была недолгой, солдата Шурика Пигалицына, поставили во главе отделения, и он ушёл со «шкентеля» под звук своих сапог…
       Старшина обходит строй, даёт замечания, с улыбкой трогая усы, оставляет незабвенные определения и рекомендации, которые мы, все курсанты, что прошли с ним год учёбы, помнили и помним до сих пор.
       — Это что за курсант, который ещё не курсант, а сапоги уже загнул как гармонь в деревне?
       — А кто это опаздывает в строй, когда дана команда «Становись»?
       — Товарищи курсанты! Чтобы вы успевали, я буду вас гонять! Вы будете у меня бегать! Вас будут списывать! Ну, кому нужны такие курсанты?
       Прекрасная осень на Украине. Началась наша учёба. Утром подъём, которого ждёшь с содроганием. Вот пошёл по казарме дежурный по курсу будить командиров отделений. Вот в коридоре заиграла радиоточка – «Ревэ и стогнэ Днипр широкый…», значит, сейчас будет шесть часов и…
       — Кур-р-рс, подъём!!! — звучит команда Муллера.
       Старшина идёт по отделениям, делает замечания, вперемежку со строгими командами и окриками:
       — Курсант Печёнкин! Сначала заматываются портянки, а потом надеваются сапоги, а не наоборот!
       — Не путать гимнастёрки с брюками, а то так и на зарядку выведу!
       — Командиры отделений! Почему не руководим подъёмом?
       Мы, с остервенением наматываем проклятые портянки, хватаем чужие сапоги (кто-то пробежал в коридор и всё завалил, перепутал), на бегу застёгиваем брюки и уже ржа над очередной прибауткой старшины, становимся в строй. В лучшем случае даётся команда «налево» и мы вылетаем на улицу. На зарядку бежим с голым торсом, сверкаем одинаковыми лысинами и мечтаем о скором завтраке… Однако впереди ещё занятия на спортивных снарядах, общая гимнастика и снова бег. Ещё вечером командиры отделений назначили уборщиков помещений и если ты попал в их список, то с отчаянием и быстротой приступаешь к работе, пока все убежали на свежий осенний воздух. В расположении отделения нужно подмести пол, вытереть пыль с подоконников, табуреток, проверить, нет ли где паутин и, наконец, пройтись влажной тряпкой по полу, после чего выровнять койки, табуретки и быть готовым к утреннему осмотру.
       После уборки Муллер проходил по рядам, принимал доклады и проводил пальцем по перекладине одной из табуреток, по той единственной, с которой пыль оказалась случайно не стёрта. Этого было достаточно, чтобы сказать, что мы не убирали вообще и что нас ждёт «хорошая тренировка» в личное время.
       Несмотря на сложность выполнения обязанностей уборщика, были такие, кто сам просился на эту работу. Почему и кто? Да просто «сачки» которым было легче полусонным покрутиться в тёплой казарме, чем бежать с голым торсом навстречу медленно начинающемуся дню, а старшина, может, и не заметит халтуры.
       На завтрак, как и на занятия, уходили с желанием! Старшина проходит по рядам в столовой.
       — Ты у меня покрутисся! Ты у меня покрутисся! После вечерней проверки, вместе с нерадивыми уборщиками из тридцатого отделения, к мЕне!
       О, это был особый визит после проверки. Обязательно напишу, но чуть ниже.
       После завтрака снова в казарму – забрать тетрадки и учебники и выходить строиться на плац, для развода на занятия. Теперь уже начинаешь вспоминать, что сегодня практические занятия по физике, высшей математике, где могут и обязательно спросят, как ты усвоил «броуновское движение» и какую-нибудь производную, потому что и то, и другое якобы будут неразрывно преследовать нас всю лётную жизнь…
            Занятия проходят в Учебно-лётном отделе (УЛО). Звучит очень впечатляюще, тем более что нам до лётного дела ещё… как на кривой собаке! Не все дойдут до заветного класса с кабиной самолёта. Впереди ещё очень много дней и ночей с изучением марксизма-ленинизма, термодинамики, физики, математики, сопромата, дежурств и караулов, самоволок и, конечно, мечтаний о небе…
       На первом курсе основной упор в учёбе был сделан на точные науки и теоретические дисциплины. Это, прежде всего, физика, высшая математика, аэродинамика, термодинамика, основы Марксистско-Ленинского учения, иностранные языки. Физику вёл доцент, преподаватель Прошин, математику – кандидат математических наук Улановский М.А., человек с великолепной эрудицией и феноменальной памятью. Он начинал всякое следующее занятие со слов, сказанных им на предыдущем, хотя то могло быть и на прошлой неделе. Аэродинамику вёл подполковник Цейтлин Г.М., по учебнику которого учились многие поколения курсантов не только нашего, но и других лётных училищ. Его занятия проходили с таким интересом, что я вёл их конспект в идеальном состоянии, просто хотелось не упустить ни одной детали лекции. Историю КПСС читал подполковник Самутин Иван Фёдорович, увлечённый своим предметом и умевший показать нам использование законов общественных наук в нашей будущей лётной работе. Были преподаватели английского и немецкого языков, которые мы изучали вплоть до окончания третьего курса.
       Занятия проходили до обеда, иногда были пары занятий и после. Далее самоподготовка. Помню, как на занятиях приходилось бороться со сном. Нужно было быть начеку. Особенно на самоподготовках. По классам с проверкой ходил начальник УЛО или его заместитель. Панически боялись подполковника И.И. Пустовойтова. Этот блондинистый, круглолицый офицер в очках всегда появлялся так неожиданно, что очень многие попадались ему, либо не принимающие тренировочную «морзянку», транслируемую в классы перед самоподготовкой и началом занятий, либо мило посапывающие на курсантской пилотке, пуская пузыри счастливого детства… И горе тому, кто попал к нему на карандаш! Таким грозили разборки на самом высоком уровне! Начальник курса – для курсанта, куда уж выше? Кстати, наиболее ушлые ребята, кто просто физически не мог заниматься после обеда, (с наряда, чистки картофеля или самоволки) просто располагались под последнем столом, расстелив газетку. Так, по крайней мере, не сразу заметят, а сосед может дать знать сапогом под бок в случае тревоги.
       После самоподготовки – ужин, а далее личное время. Можно было пойти в Ленинскую комнату, написать письмо, почитать, посмотреть телевизор. Но почему-то всегда хотелось спать. Я брал книгу, повеселее, чтобы сразу не заснуть, читал, цитировал. В ходу были «Похождения бравого солдата Швейка», произведения Ильфа и Петрова, А.И. Куприн с его «Поединком», «Кадетами», «Юнкерами», и снова юмор… Швейк и Остап Бендер были у меня настольными книгами. Они и сейчас на домашней полке, ждут моего «засыпания»…
       Курсантский день заканчивался вечерней прогулкой. Строем шли от казармы по косой дорожке, затем вправо на улицу Тархова до Тридцать Восьмой параллели и обратно. Взвод за взводом, с отданием чести строевым шагом командиру взвода или начальнику курса. При подходе к Тридцать Восьмой наблюдалось дефиле местных девушек, мы ещё старательнее чеканили свой шаг или горланили строевые песни.
       Тридцать Восьмая – это крайняя аллея, ведущая на училищный аэродром, и перпендикулярная улице Тархова, за которой начинался жилой городок, куда нашему брату-курсанту без увольнительной заходить запрещалось! Это была граница, как между Северной Кореей и Южной. У них там, в Корее, граница тоже проходит по тридцать восьмой параллели. Именно в начале 1950х годов каким-то острословом было дано это название нашей аллее. С тех пор традиции живут...
       На вечерней проверке присутствовали командиры взводов, начальник курса и, конечно, старшина Муллер, который мастерски докладывал начальнику о построении, а затем о результатах проверки. После проверки до отбоя оставалось минут десять, старшина со своими помощниками-каптёрщиками удалялся к себе. А помощниками были Петя Шелыганов и Коля Смирнов. Они, по-видимому, получали указания и инструкции, что и где получить из ротного хозяйства, как расходовать и т.п. В это время на ковёр к старшине являлись нарушители, коих в течение дня он определил. Я сам бывал там частенько: мой хулиганский характер, со школьно-ПТУшных времён, давал о себе знать.
       К вечеру старшина был тоже уставшим нашим воспитанием, а потому, иногда на доклад: «Товарищ старшина! Курсант Кузьмин по вашему приказанию, прибыл!», можно было услышать:
       — Прибыл? Ну и дурак! А чтобы неповадно было крутиться, забирай этих подметальщиков, и пойдём на объект!
       Старшина вёл нас в умывальник и туалет. Мы уже знали, что нас ждёт, оставалось только получить свой объект.
       — Кузьмин, этот ряд краников и мойки твои! Чтобы блестели, как у кота…!
       — Клубничкин! Ты сегодня старший по гальюну! Кирпичик на улице, как натирать, я тебя учил в прошлый раз! Думаю, что у тебя сегодня получится лучше!
       И в заключении нравоучительно, с прицелом в будущее:
       — Что я вам скажу, милые мои! Из вас многие станут полковниками, возможно, генералами, может, в космос кто полетит! Но я скажу людям правду! «Он у меня с гальюна не вылезал!!!»
       Мы ни живы, ни мертвы! И просто валимся от внутреннего хохота, но нисколько не обижаемся на нашего старшину. Наступило такое время, когда мы стали понимать, что наш Муллер – совсем не зверь или узурпатор. Он видел больше, чем мы и своими действиями учил нас уму-разуму.
      ...Вспоминаю, как уже летом, к концу первого курса, мы начали делать набеги на местные колхозные сады. Поспела черешня. Рано утром, ещё по темноте, одевшись в спортивную форму, перемахнув через забор, бежим по железной дороге в сторону Рогани. Сад явно охраняется, а потому ведём себя с полной осторожностью. Быстро набиваем сумки и рубахи поспевшей сладкой черешней. Вдруг Лёва Карасёв замечает бегущего с собакой охранника сада. Мгновенно срываемся, летим без разбора. Впереди – посадка акации. Мне не повезло, поймал длиннющую занозу в коленку, но скорости не сбавляю, остальные тоже изрядно поцарапались. Видимо, акация и спасла нас. Сторож не пожелал, как мы, пробиваться через неё. Отбежав на приличное расстояние, вдруг обнаруживаем, что все смеёмся. Это продолжается долго. Смеёмся до икоты, пока кто-то не замечает, что пора в казарму, скоро подъём. На завтрак, в курсантской столовой, на каждом столе в тарелках лежит черешня. Её успели помыть и расставить по столам. Старшина проходит по залу.
       — Дорофеев! А откуда черешня? Её нет в меню на завтрак!
       — Товарищ старшина, это к курсанту Дубинину приехала мама и привезла ягод. Вот всем и хватило!
       — Ой, добалуетесь у меня! Ой, добалуетесь! Что это мама у Дубинина ягоды с листьями привезла? Ой, добалуетесь! — говорит старшина, проходя по столовой, скрипя своими идеально начищенными хромовыми сапогами, улыбаясь в ладонь и приглаживая усы.
       Муллер обладал невероятным нюхом на спиртное. Он и сам говорил перед строем, что это у него профессиональное.
       — Каждая бутылка, спрятанная в казарме и её окрестностях, будет незамедлительно мной обнаружена!
       Помню, как накануне праздников он всегда брал с собой в понятые своих каптёрщиков Петю и Колю, и с чувством ответственности шёл на поиски заготовленного спиртного. Первым делом он осматривал свою каптёрку, потом отправлялся в туалеты, заглядывал во все сливные бачки, пожарные гидранты, запасные выходы, а затем, выйдя на улицу, обследовал ближние кустарниковые заросли...
       И всегда было что-то найдено!
      Став курсантами лётного училища, мы потихоньку впитывали и традиции, свойственные ВВС. Конечно, отмечали военные праздники. Кстати, уже через полгода обучения наш курс, как и все военнослужащие, получил первую юбилейную медаль – 50 лет Вооруженным Силам СССР! Не помню, чтобы обмывали, но кителя распечатали…
       В увольнение ходили по субботам после обеда и по воскресеньям на весь день. Шастали от посёлка Восточный до улицы Сумской в центре Харькова. Иногда на большие праздники нас привлекали в оцепление в городе.
       Старшина придирчиво осматривал убывающих в увольнение. Проверял воротнички на кителях, документы, подстрижку, затяжку ремней, чистку сапог, отсутствие вставок в погонах и правильность расположения значков. Только после его орлиного взгляда можно было отправляться в город.
       Помню, как он напутствовал нас перед выходом:
       — Отдельные курсанты, выйдя за ворота родного училища, тут же нацепляют на фуражки по два «краба», чтобы было видно, что лётчик идёт! Добалуетесь у меня!
       Если увольнений не было, то выходные проводили в городке, мучаясь от безделья. В хорошую погоду выползали на стадион, через солдатскую лавку, в которой работала добрая «душа», продавщица тётя Таня. У неё мы покупали бутылку «ситра» и по полкило халвы с булочкой. Это был «джентльменский набор». С таким доппайком можно было дождаться обеда, посидев на скамеечке у стадиона, жмурясь от тёплого солнышка. Тётя Таня понимала нас и в трудную минуту, когда кончались деньги, выдавала «набор» под крестик в тетрадке.
       (В день посещения нашего училища в этом году, я с товарищами еле нашёл то наше пристанище в далёкие курсантские годы.)
       Помню, как в выходные дни, вместо прогулок и увольнений часть ребят заваливалась просто поспать в казарме. Для этого, чтобы не разбирать постель, мы укрывались шинелькой, отстегнув хлястик, для увеличения полезной площади, и скинув надоевшие сапоги. Смешным было то, что «коротыши», типа меня, тащили с вешалки шинели длинных товарищей, а те потом, в недоумении, не могли понять, почему их ноги не помещаются под той, что они забрали с вешалки.
       Помню, как Володя Скорятин, самый высокий на курсе, кричал на всю казарму:
       — Эй! Кто спёр мою шинель? Я сейчас быстро найду!
       Володька был старшим сержантом, и его шинель с широкими лычками на погонах была видна издалека.
      Кстати, о шинелях. Невозможно забыть, как однажды наш товарищ Вадик Сучков, по словам начальника курса, «надругался» над своей шинелью. Что начальник курса! Страшнее было после этого увидеть реакцию старшины Муллера!
       А дело было так... В один из расчудесных осенних вечерков Вадик, как и все уважающие себя курсанты, решил хорошо подготовиться к зимнему периоду службы, привести в порядок свою шинельку, которая была ему до пят и напоминала ту, что носил небезызвестный Феликс Эдмундович Дзержинский. Взяв острые ножницы, подошёл к зеркалу, на глаз определил желаемую длину, и… резанул по жёсткому сукну. А так как для отметки длины подреза шинели Вадику пришлось наклоняться, то величина желаемого отреза стала ещё большей. Увы, это он понял после того, как уже всё аккуратно отрезал и надел её на себя! И когда он вышел из бытовой комнаты, мы увидели на нём шинель, напоминающую костюм маленького лебедя из балета П.И. Чайковского «Лебединое озеро».
       Все понимали, что Вадима ждёт неминуемый эшафот и грозное аутодафе, осталось только дождаться первого же построения и проверки формы одежды в шинелях. Что не заставило себя долго ждать. Узрев «обновку», Муллер охнул и устроил «храброму портняжке» показательную порку! Веско и доходчиво объяснил всем нам, а заодно и Сучкову, что в данной шинели он так и проходит все зимы до получения лейтенантской, если, конечно, его не спишут от непосильной работы в нарядах вне очереди, которые он, Сучков, теперь себе заработал на всю оставшуюся курсантскую жизнь!
       Тут же старшина приказал каптёрщику Пете Шелыганову выдать сему нерадивому курсанту самую большую швейную иглу и самые толстые чёрные нитки для подшивки лихо отрезанного куска шинели. Перед вечерней прогулкой мы уже всем курсом смеялись над результатом. Вадик, как было приказано, пришил отрезанный кусок, и шинель теперь оказалась словно женская юбка с оборочками… Под дружный хохот он вышел в ней на построение. Но этого показалось Муллеру мало! Старшина продолжил воспитание:
       — Курс! Р-р-равняйсь! Смирно! Курсант Сучков, выйти из строя! Товарищи курсанты! Прошу обратить внимание на внешний вид данного военнослужащего, ещё далеко не лётчика! Сейчас его форменное обмундирование приведено в соответствие с уставом! Хочу предупредить остальных закройщиков и портных, что у мЕне в каптёрке остались только белые нитки! При попытке повторения «самореза» шинели кем-нибудь ещё я велю выдать их, и будете ходить и позорить авиацию до самого выпуска, если вас не спишут раньше!
       Старшина с металлом в голосе пообещал, что именно в такой шинели Сучков поедет в зимний отпуск домой, чтобы повеселить своих родителей, и что он, Муллер, лично проконтролирует, чтобы так оно и случилось!
       Вадик ещё долго ходил в шинели «с оборочками», вызывая наши улыбки и подначки. В увольнение его тоже не пускали, дабы «не позорить авиацию» и не смешить комендатуру города Харькова. Позже Сучков (кажется, не без помощи Муллера) нашёл какую-то подмену и стал носить её.
       ...С первого курса нас готовили к несению караула, и мы стали активными служаками на этом поприще. Особенно трудным был караул у Знамени училища. Я попал в приказ о допуске, и стал частым часовым на священном посту. Самое тяжелое время было с четырёх до шести утра! Однажды из моих рук упал карабин. Прибежал дежурный по училищу, он находился этажом ниже. Спрашивает, в чем дело, я моргаю глазами и говорю, что ноги затекли, когда менял нагрузку, карабин случайно упал...
       Приходилось ходить и на другие посты. Зимой надевали тулупы, валенки и, почти как Шурик из «Операции “Ы”» топтались возле складов, прислушиваясь к скрипу болтающегося на столбе фонаря, да закрываясь воротником от ветра и летящего снега…
       Трудными были ночные работы. Это когда подразделение было назначено, как дежурное и вдруг приходил какой-нибудь ночной состав с грузом. Можно было всю ночь отпахать по разгрузке угля, каких-то ящиков с оружием или тушенкой. А утром, как ни в чём, ни бывало, двинуть на лекции по марксизму. Значительно чаще были наряды отделений на чистку картофеля. Это как наказание! Деться некуда, а потому, обреченно чистим картофель и жуём морковку… Спасала гитара!
       Вообще, гитара на курсе была инструментом вне конкурса. За ней шёл только купленный на общие деньги магнитофон, который без конца надрывал свою душу в казарме песнями Владимира Семёновича Высоцкого. Гитарист имел право не чистить картошку вместе с отделением, в его обязанности в это время входило музыкальное сопровождение всего процесса. Хорошо помню, как это выполнял Володя Балашкин из Подмосковья. Любимой Вовкиной, да и не только его, была песня «Ты у меня одна».
       Мы пыхтели до полуночи, а иногда и более над картошкой, а Володя облегчал наши усилия ненавязчивыми мотивами курсантского жанра, типа:
      
      А вы куда ребята, вы куда?
       А хоть куда, а хоть в десант,
       Такое звание-курсант!
      
       Позже, уже на втором курсе, появилась наша лётная:
      
      На старте задымили «вылетные»,
       Всё стихло в ожидании команд,
       Ещё одну затяжку и на вылет!
       Так дай же накуриться, лейтенант!
      
       Ты дай нам наглядеться в бездну неба,
       На шапки одиноких облаков,
       Почувствовать, как пахнет жарким летом,
       Распахнутая радуга цветов!
      
       («Вылетные» – это пачка сигарет, оставленная на старте лётчиком, впервые вылетающем самостоятельно на самолёте, для тех, кто будет переживать за его полёт.)
       Кроме караула, конечно, было много других нарядов на службу и работу. Дежурными по курсу, ходили командиры отделений, дневальными – остальная братия. Патруль, сторожевой пост в УЛО и другие.
       Помню, как ходила байка на первом курсе о нашем старшине.
       Идёт инструктаж внутреннего наряда курса. Замкомвзвода, бывший солдат, хорошо знающий устав, инструктирует дневальных, впервые заступающих на дежурство:
       — Если в подразделение прибывает прямой начальник, вы должны знать его в лицо! Помните, что самый строгий, это старшина Муллер! Не пропустите и своевременно подайте команду: «Курс смирно! Дежурный на выход!»
       Тут во время дежурства на курс прибывает сам начальник училища. Лицо генерала доброе, он видит перед собой вчерашнего мальчишку, вспоминает свои молодые годы.
       — Ну что, сынок? Будем докладывать или какие команды подадим? — спрашивает генерал.
       Курсант замешкался, впервые видит непонятные погоны и спрашивает генерала:
       — А вы кто будете?
       — Я – самый старший в училище!
       — Неужели старшина Муллер?!! Курс смирно! Дежурный на выход!
       Как и говорил, учёба наша началась вместе со службой. Наряды на работу, на дежурство, караулы… Всё это сразу навалилось на нас, а полёты были где-то очень далеко и за горизонтом нашего училищного аэродрома, куда, правда, мы протаривали дорожки хотя бы для того, чтобы сфотографироваться на фоне, стоящих на стоянке, самолётов.
       Не забуду первый «технический» урок, который я получил, прибыв впервые на ту стоянку. Самолёты Л-29, Миг-17, Миг-21 стояли, ожидая своих учеников для проведения занятий и тренажей, но лично нам это светило ещё не скоро. Мы уже были первокурсниками и, пользуясь наличием погон будущих военлётов, втирались в доверие суровых технарей, ковырявшихся в этих самолётах. Я, набравшись смелости, задал вопрос седому капитану:
       — Скажите, пожалуйста, а эти самолёты заводят на стоянке или здесь этого делать нельзя? Ведь рядом жилой городок?
       — Молодой человек! Я вижу, что вы готовитесь стать защитником неба, позвольте предупредить вас на будущее и подсказать, что «заводят» только девочек в кусты, а двигатели самолётов запускают!
       С того момента эти различия я запомнил на всю жизнь!
       Нелишним будет сказать ещё раз: первый курс был, конечно, тяжёлым. Только теория: высшая математика, физика, термодинамика, аэродинамика, общественные науки. И наряды, наряды, наряды. К концу года мы кое-чему научились. Знали окрестности училища с прилегающими садами, знали в какое время, на курс прибывает старшина, какой наряд и время дежурства лучше, а также разбирались в аэродинамических коэффициентах Су и Сх! Летом выполнили по парашютному прыжку и… надев значки парашютистов, почти почувствовали себя летунами.
       Второй курс сразу начали с изучения реактивного самолёта Л-29. В нашей казарме, на втором этаже была вывешена большая картина приборной доски самолёта и мы с любопытством, а потом и с настойчивостью изучали её содержание. Было интересно всё! Помню, как на самоподготовках мы, как тараканы, лазали по учебному самолёту, толкались у двигателя, пытаясь досконально изучить все буртики и винтики. Наши преподаватели так гоняли нас по самолёту, что мне кажется, знали мы его лучше любого технаря.
       Какими были интересными предметы по изучению самолёта! Аэродинамика, самолёт, двигатель, авиационное и радиоэлектронное оборудование, вооружение. Прекрасные преподаватели – Цейтлин Г.М, Воронцов К.А., Уфимцев М.Г., Козлов Н.В. и другие – имеющие уже большой опыт обучения курсантов, помогали нам разобраться и понять все тонкости конструкции и эксплуатации самолёта и оборудования.
       ...Случаи с нарушением воинской дисциплины, связанные с употреблением спиртного были. Это можно объяснить и тем, что все мы только начинали взрослую жизнь, а часть её уже была под запретом. Понятное дело – запретный плод сладок! Кажется, на 7 ноября мы организовались компанией, и для смелости, чтобы не робеть на танцах в доме офицеров, приняли по чарке. Силы не рассчитали. В результате – поведение показалось неадекватным и… меня «ловил» наряд патрулей, в состав которого входили мои однокашники. Догнав меня, Сашка Письяуков сказал, что капитан всё равно опознает. Я спросил его, а не означает ли это, что я должен быстрее бежать? Капитан-начальник патруля всё же пришёл на поверку и без труда вычислил меня. Для меня еле нашли место в «общей камере», как вдруг в Ленинскую комнату, где происходил «разбор полётов» ворвался мой соучастник Володька Басаев. Володя с порога заявил, что он «Отличник Боевой и Политической подготовки» и ему не понятно, почему задержали его отстающего по математике товарища! Начальник курса чуть не лишился дара речи и тут же приказал занять единственное вакантное место в общей камере гауптвахты Вовкой Басаевым. Моя участь была решена в пользу пяти нарядов вне очереди.
       Сдав весеннюю сессию и отгуляв две недели отпуска, стали готовиться к отъезду на полёты. Прощались и с нашим старшиной курса старшиной сверхсрочной службы Владимиром Арсентиевичем Муллером. В полку, куда мы уезжали, нас ждал другой старшина, и, надо сказать, особа своеобразная. До Муллера – положительно-строгого, справедливо-требовательного, но по-отечески заботившегося о нас, начинающих службу питомцах, – ему было очень далеко!..
       Прошло много лет, как мы расстались с Муллером В.А., но уверяю, никто из нас не затаил на него обиды. Наоборот, все его нравоучения и воспитательные методы помогли нам узнать и прочувствовать и дисциплину, и уставной порядок, и ответственность за выполняемое дело. Недаром каждый, буквально каждый выпуск ХВВАУЛа, отмечая свой очередной юбилей, всегда приглашает нашего незабываемого старшину, которому поручается построить курс, принять доклады от бывших командиров отделений и доложить старшему начальнику о готовности к празднованию.
       В апреле 1969 года прибыли в Ахтырский учебный полк. Представили командованию, зачитали приказ о распределении по эскадрильям, звеньям и экипажам. Я попал во вторую эскадрилью в звено майора Числова и экипаж лейтенанта А. Пегова. Наш экипаж состоял из четырёх человек и в него вошли Виктор Трубаров, Олег Стрелков, Миша Пеньков и я. К полётам приступили в том же месяце.
      Я впервые поднялся в небо 17 апреля 1969 г. Был тёплый весенний день. Первым лететь в экипаже был спланирован Виктор Трубаров, и мы все с замиранием в сердце, ждали его скорейшего возвращения, чтобы скорее услышать впечатления от полёта и, наконец, самим сесть в кабину. Я взлетал, кажется третьим. Помню, как необычно звучал гул работающего двигателя после закрытия фонаря. Кстати, за всю свою лётную жизнь, я всегда отмечал отличие этого гула при первом полёте на новом типе самолёта и всегда помнил то, своё состояние «летящей души» в своём первом!
       Взлёт показался скоротечным, действовал, как сотни раз тренировался на земле, вроде всё выполнил в кабине, но за фонарём меняется обстановка, бежит, уходя под нас, земля, что-то мелькает... Это уже лёгкие облака… Инструктор полностью отдаёт управление и для достоверности стучит обеими руками в кабинную перегородку. Полёт в зону. Внизу украинские поля, лесопосадки, балки, вверху редкие облака. Пытаюсь почувствовать, что самолёт, в котором я первый раз в воздухе, слушается меня… Инструктор подбадривает, показывает, как выполняется вираж, пикирование, горка. Пока непонятно, почему при выполнении различных маневров приходится, прикладывать различные усилия на ручке управления, хотя всё это так активно изучалось и муссировалось в классах. Потом, на земле, начинаешь вспоминать и понимаешь, что это естественно, и чем скорее это усвоишь, тем быстрее пойдёшь дальше. Надо было до автоматизма усвоить, какие и где прилагать усилия на ручке при уборке и выпуске шасси, закрылков (чтобы компенсировать «клевки» самолёта), при вводе в вираж, в пикирование, где и какие установить обороты двигателя, чтобы выдержать требуемую скорость. Кроме действий рулями, полагалось ещё научиться правильно и рационально распределять внимание по приборам и за воздушной обстановкой. А самое главное, нужно было скорее «увидеть» глиссаду снижения самолёта после четвёртого разворота до высоты выравнивания, суметь правильно определить эту высоту и научиться выравнивать самолёт над полосой, выйдя строго на один метр! Всему этому нам предстояло научиться и доказать своим инструкторам, что мы можем поднять в небо этот первый в нашей жизни самолёт и посадить его.
       Выполняя тот полёт с инструктором, мы не смогли выполнить посадку с первого захода. Инструктор допустил подход нашего самолёта к высоте выравнивания на большой скорости и принял решение об уходе на второй круг. Сане потом самому дали дополнительный контрольный полёт с инструкторского кресла. Отношения с командиром экипажа в экипаже были самые дружественные, и мне кажется, что для Пегова мы могли сделать всё что могли и что не могли.
       Запомнились ранние подъёмы, холод утреннего воздуха при езде на аэродром в открытой машине, зной летнего дня и постоянное наблюдение за облаками, способными сорвать наши полёты. Возвращаясь в гарнизон после лётной смены в грузовике, было трудно разобрать голоса друг друга, так как все с захлёбом делились впечатлениями о прошедших полётах. Мы ещё «летели», рассказывая друг другу о недавних ощущениях, действиях и успехах.
       На аэродроме, кроме как летать, доставалось побегать с заправочным шлангом, за завтраком инструктору прямо к самолёту (темп был таким, что пара бутеров и холодное яйцо были нормой для их режима питания). После полётов предварительная подготовка к полётам на завтра – и мы уже никакие! Постоянно хотелось спать. Кормили нас на убой, на многих были положены глаза официанток, это было видно без вооруженного взгляда. На столах появлялись дополнительные яства или предметы столового обихода.
       Увольнения в тихий, но исторический украинский городок Ахтырка были нечастыми, да и особенно смотреть там было нечего, однако был случай, когда вся наша эскадрилья курсантов ушла в «самоход» полным составом.
       Тут накануне выходных старшина эскадрильи Лавриков, урождённый с «девичьей» фамилией Могила, добился от комэски отмены всех наших увольнений. Оскорбленные этим запретом, мы стали думать, что делать? Кто-то предложил всё же выйти из городка, используя маленькую военную хитрость. Если увольнения запрещены, то это не означает, что запрещены культпоходы! Именно это и было решено провести. Все собрались в строй и под командой нашего смелого сержанта Юры Старожука, вышли из проходной и направились в чётком строю в город. По пути следования встретился замполит эскадрильи майор Лимаренко с кем-то из инструкторов, которым грамотно была отдана честь всем подразделением. Потом встретился и старшина Могила, которого также сбил с толку организованный строй курсантов. В городе все разбрелись, договорившись встретиться в одно время и вернуться в казарму строем.
       Замполит и старшина, прибыв в городок одновременно, поняли, что строй курсантов, лихо прошедший мимо них, ничто иное, как массовый «самоход». На наши поиски кинулись вызванные лётчики-инструкторы и командиры звеньев. Назревало ЧП. Могила один из первых наскочил на «нашего брата» и дал информацию, что нас всех ждут большие оргвыводы, если немедленно не вернёмся в казарму. Быстро оповещая друг друга о провале «культпохода», без строя, поодиночке и малыми группами, через дыры в заборах вернулись в городок, делая вид, что бездельничаем вот уже целый день и не где-нибудь, а именно в казарме!
       Конечно, было построение, выявление зачинщиков, старшего строя, целей и мотивов поступка. Для Юры Старожука руководство подразделением в культпоходе обернулось исключением из кандидатов в члены КПСС. Кстати, после этого, за ним прочно потянулся шлейф разгильдяя, что было, конечно, учтено при выпуске. Юрий попал служить в ТуркВО.
       Как я уже сказал, нашим старшиной в учебном полку в Ахтырке, был старшина Лавриков (бывший Могила), а потому в нашем обиходе, иначе как его первой фамилией мы его не звали. Это был маленький, щуплый человечек, с вечной суетой и энтузиазмом, что порядком доводило нас. Могила без конца бегал к руководству эскадрильи и закладывал курсантов за те или иные грехи. Он был чем-то похож на низкорослого наркома НКВД Ежова – такому только волю дай! Мы как могли, обходили его или обманывали, шутили или передразнивали.
       Помню, стоит дневальный на тумбочке Лёша Куренков, отсоединяет от американского полевого телефона трубку и несёт её в каптёрку старшине:
       — Товарищ старшина! Вас к телефону начальник штаба майор Каплун!
       Могила суетливо хватает трубку и начинает кричать:
       — Товарищ майор! Старшина Лавриков, по вашему приказанию слушает!
       Кричит Могила потому, что майор Каплун глуховат. Кричит второй и третий раз. Наконец, смотрит на трубку и видит, что из неё торчит провод.
       — Курсант Куренков! Что вы себе позволяете?! Почему не позвали к телефону, а принесли одну трубку?!
       — Товарищ старшина! Майор Каплун просил срочно вас позвать к телефону, ну я и хотел срочно передать трубку, чтобы вас не подвести!
       Смеялись от пуза все, кто видел и кто не видел, эту хохму! Да и сейчас это кажется забавным.
       Любил Могила подавать команду «Смирно!», при всех обстоятельствах, когда хотел, чтобы его слушали или вникали в его указания. Это было обыграно нами и при появлении старшины в казарме можно было слышать в разговорах курсантов друг с другом, отрывистые команды: «Смирно!». На вопросы старшины мы отвечали, что «отрабатываем командирские голоса, как вы, товарищ старшина».
       На «Элочке» я вылетел по кругу, выбрав вывозную программу без дополнительных полётов. Это было 17 июня 1969 года.
            Забавный случай произошёл с одним из наших товарищей при полёте в пилотажную зону. Парень усомнился в правильности работы радиокомпаса и начал терять представление о своём местоположении. Курсант доложил руководителю полётов, что у него отказал АРК (автоматический радиокомпас) и он просит указать курс для следования на аэродром. Руководитель дал команду на самостоятельный выход к аэродрому, однако курсант уже точно не знал своего места и на запрос о находящихся под ним крупных населённых пунктах ответил, что наблюдает деревню Чупьеваху. Все кто это слышал, сразу поняли, что это словосочетание произошло от названий деревень Чупаховка и Купьеваха, находящихся в этой зоне. К потерявшему ориентировку, был подведён экипаж находящегося в воздухе заместителя командира аэ, который вывел курсанта на аэродром.
       После этого случая с нас «содрали» по несколько экземпляров нарисованных районов полётов, вычерченных на память, а деревня Чупьеваха стала именем нарицательным.
       ...Выполнив полёты в зону на простой пилотаж, начали летать по маршрутам и на групповую слётанность. Мне очень нравилось выдерживать место в строю, при выполнении различных фигур. Как оказалось, полёты в составе пар и звеньев – это один из основных видов полетов во фронтовой авиации. Сколько потом пришлось летать и ведущим, и ведомым, да в каких сложных условиях! Пробивать облачность в плотном боевом порядке, атаковать воздушные цели парой и наносить бомбо-штурмовые удары с углами пикирования более 45 градусов, выдерживая плотный строй и на истребителях и на бомбардировщиках. Но азы закладывались там, в учебном полку, в Ахтырке…
       Полёты на сложный пилотаж с выполнением штопора, атаки воздушных целей, полёты по приборам, всё это мы успели отработать и освоить на своём первом самолёте Л-29.
       Окончание лётной практики было тихо отмечено в семье нашего инструктора. Саша Пегов поздравил нас с первоначальным освоением самолёта и пожелал успехов в дальнейшей лётной службе. Мы, каждый, выразили свою благодарность своему первому инструктору и по-братски простились.
       На следующее утро автобусы уносили нас в Харьков, а оттуда по домам, в отпуск. Меня, Витьку Евстигнеева и Виталика Маруна занесло в Харьковское Военное Авиационное Училище связи. Ребята-связисты, не могут понять, в какой отпуск мы едем в октябре месяце, ведь учебный год только начался. Мы долго рассказываем о своих полётах и подвигах, но пора на вокзал… Дома ждали родители, невесты, подруги, и мы уже могли сказать о себе, как о человеке летающем.
       ...Третий курс начали уже в другом городе. Это был Чугуев. Опять вторая эскадрилья. Определены командиры и инструктор старший лейтенант В. Якимов, но полёты были не скоро. Предстояло за зиму изучить новый, уже боевой самолёт МиГ-17. Сдать зачёты и экзамены по общим дисциплинам курса. Наши авиационные командиры, практически не общаясь с нами, стали получать от нас неприятности. Помню, например, «отпраздновали» мы какой-то праздник, разодрались с Вовкой Команенковым (не могли утром вспомнить почему), а наши командир звена и лётчик-инструктор были вызваны в казарму для наведения порядка с подчинёнными. Так, не доходя ещё до полётов, за полгода, наши командиры экипажей уже занимались воспитанием своих будущих курсантов.
       Чугуев расположен в 42 км от Харькова, поэтому в увольнение ходили только в городок. Лично я не помню ни одного выхода туда, хотя Чугуев интересен и в историческом плане. Там родился известный российский художник Илья Ефимович Репин, который конец своей жизни провёл недалеко от моего города, в финской деревне Териоки, ставшего после Финской войны российским и получивший название Репино. Там он и похоронен. Памятник художнику на его родине, я увидел только спустя 40 лет после выпуска, когда приезжал в Чугуев на Юбилей.
      Теоретическое изучение самолёта МиГ-17 также проводили опытнейшие и дотошные преподаватели УЛО. Это двигателисты подполковник Губенко Б.Н. и подполковник Воронцов К.А., аэродинамик подполковник Цейтлин Г.М., авиационное оборудование подполковник Козлов Н.В., конструкцию самолёта преподавал подполковник, Панкратов В.М. и другие.
       Зима была суровая и снежная, медленно шло время. Наконец, сдана сессия, и мы уехали в двухнедельный отпуск перед полётами. После отпуска сдали зачёты и убыли на полевой аэродром в Левковку, что под городом Изюмом.
       Левковка – маленькое село на берегу реки Ворскла, но до аэродрома далековато. Наш лагерь был расположен в сосновом лесу. Жили в летних щитовых казармах. Условия были идеальными для жилья, отдыха и полётов. Всё было рядом. Грунтовые полосы хорошо держали самолёты. Летать начали в апреле, и срывов полётов по не подготовке полосы было немного!
       Наш инструктор Валентин Якимов был очень аккуратным и воспитанным офицером. До сих пор смотрю свою лётную книжку и вижу его записи каллиграфическим почерком. Он и нас приучал вести документацию самым тщательным образом. Я не слышал от него ни одного бранного слова, хотя и иногда этого заслуживал. Вывозную программу я полностью выполнял с ним и был выпущен самостоятельно в один из июньских дней.
       В первом полёте пришлось уйти на второй круг с высоты выравнивания, так как посчитал, что взлетающий передо мной самолёт не успеет освободить полосу. За неправильную оценку обстановки получил дополнительный контрольный полёт.
       На самолётах МиГ-17 успели освоить и групповую слётанность и сложный пилотаж и приступили к полётам на огневой полигон.
       Запомнилось интересное приключение нескольких наших курсантов, любителей фауны и флоры. Они отправились на обследование лесного массива и… дали блуда!
       С собой у них был только транзисторный приёмник. Вот им-то знатоки радиотехники, изучившие устройство автоматического радиокомпаса, и решили воспользоваться для восстановления ориентировки. Выполнив настройку на радиостанцию Харькова и поворачивая приёмник в различные стороны, определили максимум принимаемого сигнала, и двигались с заданным азимутом, учитывая направление на передающую радиостанцию. Однако не было учтено, что антенна приёмника принимает сигналы «восьмёркой» (правильное направление – плюс-минус 1800) и получилось, что это самое направление было выбрано с точностью до наоборот.
       В результате, наши путешественники стали двигаться в противоположную сторону. К вечерней проверке их уже панически искали. Выезжали машины, подавали сигналы. Заблудившиеся появились к полуночи…
      В Левковке произошло первое в нашей жизни лётное происшествие. Остановился двигатель на самолёте, пилотируемым курсантом Владимиром Ульяновым. Володька катапультировался и приземлился без проблем, а спустя некоторое время на аэродром, на грузовике, привезли остатки самолёта. Помню загнутые под 90 градусов пушки и развороченный двигатель. Очень быстро разобрались с отказом двигателя и продолжили полёты. А Ульянов продолжил лётное обучение.
       Надо сказать, что «мигари» всё же подловили Вовку. Спустя годы, летая в строевом полку, он перегонял учебно-тренировочный истребитель УТИ МиГ-15. На взлёте произошёл отказ управления, самолёт стал переворачиваться, оба лётчика погибли…
       Быстро подошла осень. Мы только приступили к полётам на атаки наземных целей, как дожди стали «выселять» нас с полевого аэродрома. Было принято решение на перевод нас на аэродром Чугуев, где лишь успели сдать зачётные полеты за третий курс. Потом была радостная пора сборов в отпуск, и, наконец, я снова в родном Ленинграде.
       Четвёртый, завершающий курс, начинался в Харькове. Жили в переполненной казарме, в два яруса. Кормили нас уже по лётной норме, и жизнь в Харькове казалась совсем не в тягость.
       Приступили к изучению нового боевого сверхзвукового самолёта МиГ-21пф. Также копались в конструктивных особенностях, изучали его аэродинамику. На четвёртом курсе приступили к активному изучению нового предмета – Тактики ВВС. Наше училище готовило офицеров, авиационных командиров, и знание основ тактики, военного искусства, службы штабов были основными составляющими нашей командирской подготовки.
       Серьёзным оказался и предмет Боевое применение средств поражения самолёта МиГ-21. Теория и практика этого предмета были весьма сложны. Ещё более сложным оказалось изучение радиоэлектронного и прицельно-навигационного оборудования самолёта. Помню, как «потели» на зачетах и экзаменах по этим предметам, многие мои товарищи, до этого учившиеся вполне успешно.
       После сдачи всех положенных дисциплин весной 1971 года, переместились в Купянск. Зачёты, тренажи, тренировки, и вот мы уже видим свои фамилии в плановых таблицах.
      Самолёт поражал своей скороподъёмностью, стремительностью и красотой! Мы получили защитные шлемы – ЗШ, и на фоне этих красавцев, стали похожи на настоящих лётчиков. Моим инструктором был старший лейтенант В. Лахтионов, а позже, лейтенант Н. Танкушин. Командир звена был капитан В. Дидевич, заместитель командира аэ майор А. Журавлёв, а командиром эскадрильи был майор Зайцев Н.К.
       Дополнительных полётов мне не потребовалось, и я вылетел на этом самолёте непоследним. Те же программы и задачи Курса учебно-лётной подготовки: полёты по кругу, на простой и сложный пилотаж, групповая слётанность, маршруты, полёты по приборам, атаки воздушных целей, перехваты с помощью радиолокационного прицела, сверхзвук и стратосфера… Каждая закрашенная клеточка нашего плана-графика полётов, приближала нас к выпуску!
       Потом самолёт МиГ-21 я осваивал ещё восемь лет, стал Военным лётчиком 1го класса, и уже казалось, что умею всё, когда переучился на МиГ-23, однако судьбе было угодно ещё целый год, (1987-1988), полетать на них в строевой части, вспомнить эту прекрасную машину и даже получить дополнительные допуски к полётам в истребительно-бомбардировочной авиации.
       Городок Купянск я уже помню с трудом. В выходные дни было куда интересней смотать в спортивной форме на местные луга, организованно отметить чей-нибудь день рождения или просто полежать на солнышке перед душем. Запомнились только поездки в баню, которая была где-то в районе вокзала. Еженедельно нас собирали на это мероприятие. Кто-то разнюхал по соседству с баней магазин, торгующий пивом и наша помывка стала заканчиваться дегустацией «Жигулёвского» за 37 копеек. И нам хорошо, и магазину план!
      В лётной столовой тоже была выявлена «точка», где можно было позволить себе принять стаканчик винца. Буфет располагался на первом этаже столовой, наш зал, на втором. Во время обеда мы спускались вниз, якобы за яблочным или сливовым соком. Буфетчица, кажется, её звали также, как нашу «кормилицу» в Рогани, тётя Таня, отпускала портвейн с устной установкой – это сок! Наши командиры знали об этом, ситуацию контролировали, но не мешали. Они сами «прошли» через этот буфет на 2-3 года раньше нас.
       Впереди замаячил выпуск.
       — Хорошо быть старым курсантом! — говаривали нам наши инструкторы-лейтенанты.
      И мы ценили это время! Помню, как я отпраздновал свой день рождения, а попав на глаза патрулю, был препровождён к командиру эскадрильи на разбор. По горячим следам руководству удалось выбить из меня «показания» о том, по какому поводу состоялся акт возлияния.
       Всё было очень просто, товарищи офицеры: я выпил чуть-чуть, за здоровье моих дорогих – лётчика-инструктора, командира звена и командира эскадрильи! Замполит аэ, капитан И. Рыбалко, требовательный и не по годам серьёзный офицер, тут же выразил сомнение в необходимости наказания данного «заботливого» курсанта. Этот мой «выхлоп» обошёлся мне «пожеланием» моих командиров служить в местах «не столь отдалённых», и к тому же на инструкторских должностях.
       ...В свободное время продолжали обносить местные фруктовые сады, бегали на ставки купаться и загорать. Денег всегда не хватало. Однажды кто-то, листая газету Киевского военного округа «Ленинское Знамя», нашёл выход из трудного финансового положения.
       Нужно было всего лишь написать заметку о жизни курсантов лётного училища. Гонорар зависел от количества написанного. И вот уже полетели первые статьи в редакцию. Помню, как и я получил хороший «перевод» за статью о нашей учёбе. Всё «накрылось медным тазом» после одной из «сводок» из первой эскадрильи. В полк для проверки срочно прибыл кто-то из руководства училища, так как в окружной газете описывались героические действия одного из курсантов. Там восхвалялись его грамотные действия... при остановке двигателя в воздухе! Редакция газеты, не проверив факты, тиснула статью, а руководство ВВС округа подскочило от аварийной ситуации у курсанта в полёте и неучтённой предпосылки к лётному происшествию, о которой они случайно узнают из статьи в газете! Училищное начальство, получив взбучку «за сокрытие факта», быстро нашло «героев дня», разобралось с причинами возникновения и предупредило всех писак о том, что получение следующего гонорара из редакции будет с «занесением в личное дело» здесь, в училище!
       Кстати, об остановке двигателя в воздухе. Когда мы осваивали полёты в стратосферу на разгон до сверхзвуковой скорости и на потолок самолёта, было очень актуальным отрабатывать на тренажах действия лётчика при отказе двигателя с последующим его запуском.
       Я посчитал необходимым проверить всё это в воздухе, и в полёте при возвращении из в стратосферы принудительно выключил двигатель.
       Помню, вдруг наступившую тишину...
       Нужно было, не спеша, уменьшить скорость до заданной, дождаться высоты надёжного запуска и только потом сделать всё, чему тренировались.
       Так и произошло. Движок плавно вышел на обороты, все системы начали нормально работать. Данное безобразие можно было выполнить только на самолете Миг-21пф, на котором система объективного контроля представляла собой примитивный бароспидограф, фиксировавший только три параметра: высоту, скорость и минутные отметки времени. Поэтому о моём самовольстве никто не узнал и для меня всё сошло тип-топ!
            В октябре месяце заканчивалась наша лётная подготовка. Были выполнены контрольные полёты, ожидались Государственные экзамены.
       Прощание с полком... Лётчики-инструкторы поздравляют своих питомцев и дают напутствие на новую, самостоятельную жизнь!
       Нас перевозят в Харьков, где состоятся Государственные экзамены и выпуск из училища.
       Получаем полевую офицерскую форму. Это традиция Харьковского ВВАУЛ. Сдаём экзамены и ожидаем приказ Министра Обороны СССР о присвоении нам первого офицерского звания «лейтенант», расхаживая по городку и Харькову уже в офицерских хромовых сапогах и перетянутые портупеей.
       Свободный выход в город, отсутствие нарядов – словом, Золотые каникулы...
       5 ноября 1971 года приказ состоялся, и мы стали готовиться к выпуску. В ателье получили парадную форму, которую давно шили, на складах – остальное офицерское обмундирование. Погода нас не побаловала, зарядил обложной дождь, и наше торжественное построение было назначено в только что отремонтированном доме офицеров (правое крыло).
       Это здание ждало своего часа все годы после того, как было разрушено году в 1941м. Усилиями руководства училища и с помощью курсантов наших лет обучения, оно возрождалось. Большое, великолепное здание. Совсем недавно я увидел его, когда приезжал побродить по улочкам училища перед Юбилейной встречей выпуска 1971 г. Оно представляло такой жалкий вид в мирное время, что его профиль, увиденный мною в 1967 году, когда я впервые проходил мимо, был значительно благородней, даже после немецкой бомбёжки. То же самое можно сказать и обо всём, что называлось ХВВАУЛ на территории Рогани. Мрак и ужас! Такое, в наши счастливые дни обучения, не могло присниться и в самом страшном сне.
      ...Торжественное построение... Вручение дипломов... Прощание со Знаменем училища...
       Получены воинские предписания, и мы узнаём места своих назначений на службу.
       Добрые напутствия наших воспитателей... Нет старшины В. Муллера, он заменился в Группу войск и проходил службу там, а его бы хотелось поблагодарить не меньше остальных!
       Вечером банкет...
       Все желают друг другу отличной службы и конечно встреч.
       ...Проходят годы, мы стараемся встречаться, но не всегда и всем это удаётся. Не все дожили до этих дней, есть те, кто по болезни не может приехать на встречу.
       Развален Союз и нет нашего ХВВАУЛа, где можно было бы пройтись по нашим аллеям, плацу, заглянуть в УЛО, выйти на бывшее лётное поле.
       Но осталась наша крепкая, курсантская дружба, которая помогает нам чувствовать себя не потерянным и не забытым, нужными. Она сильна и крепка тем, что была искренней, мы в те годы все были в одинаковых условиях и не делились по признаку знакомств и родства.
       Нельзя было по блату научиться летать на самолёте, пройти медицинскую комиссию. Мы все были одинаковые, а потому и дружба наша была искренней.
       Сейчас, когда каждый прошёл свой путь, встречая хороших и плохих людей, не может представить, что тогда, в наши молодые годы, кто-то мог предать, оболгать, обмануть, а потому и так тянет нас друг к другу, зная, что там только свои!
       Там наше курсантское братство!