Брат мой

Рассказ

        Давно хотелось мне рассказать о старшем брате своем Геннадии. У меня ещё есть две сестры младше меня, но Гена для всех нас всегда был и остаётся большим авторитетом.
На три с половиной года старше, везде он впереди меня шел. Музыкальную школу по классу баяна первым закончил он, потом я;  в шахматы научил меня играть, на гитаре, в настольный теннис; любовь к книге привил. Помню, читал мне, мальцу, вслух прозу Тургенева, стихи Есенина. А уж выпивать, курить, уличный кулачный бой постигали мы по раздельности.
        Вообще-то, мы очень разные, и внешне у нас мало сходства. Он всегда был спортивным и подвижным, я не очень — ровно столько, сколько считал для себя необременительным. Он тяготел к точным наукам, мне же русский язык и литература больше нравились. Я всегда был опрятен в одежде, он небрежен. Гена умел быстро мобилизоваться и сосредоточиться на главном, я был мечтателем, мог зацикливаться на мелочах. Он закончил дневное отделение института и сделал себе карьеру от мастера до коммерческого директора предприятия. Я же —  заочный техникум и никогда никем не хотел руководить и, будучи одно время начальником транспортного цеха, старался от всех спрятаться.
        Теперь, когда читатель имеет некоторое представление о брате моем, расскажу я несколько историй с ним связанных. Выглядят они, как несерьёзные шалости, потому как затрагивают период нашего небогатого, проведённого вместе детства и юности….

        С братом  мы, будучи детьми, спали на одной кровати. Мама нас укладывала, выключала свет и шла к себе. Первые минуты мы вели себя спокойно и тихо, опасаясь маминого гнева. Но лежать было скучно, и Генка начинал шалить: то двинет меня подушкой, то ущипнет, то нос или ухо мои выкручивать начнёт. В общем, прилагает все усилия, чтобы я заверещал.
        — Валерка! Ты угомонишься там?" — Грозный окрик-предупреждение следует из  маминой комнаты. Но шум и возня поднимается  все громче и громче. Мы переходим на бой подушками и в комнате, как в курятнике при бое петухов, пух и перья кружат хороводом.
        Генка каким-то чутьём угадывает, когда должна зайти мама с ремнем и принимает позу послушного, засыпающего мальчика. Так нас мама обычно и заставала — Один ребенок засыпает, а второй "на голове" ходит. Я каждый раз находился  в неожиданной позе, подушка моя в руке, на взлохмаченных  волосенках перья. «Гадкому утенку» доставалось ремня. Заботливые мамины руки поправляли одеяло на прилежном и послушном старшем брате. На мои всхлипывания и попытки оправдаться, был ответ:
        — Замолчи, неслух! — И мама удалялась. Генка потом хихикал и злорадствовал надо мной еще некоторое время. Я же, размазывая по щекам слезы, сетовал на несправедливость этого мира, вспоминал бабушку, живущую отдельно, и мечтал, что как только вырасту, первым делом убью своего брата.
        Это потом выяснилось, что брат и пригодиться в жизни может. Кто бы мне решал задачки по математике и физике? И не только домашние задания. А всякие контрольные: за четверть, годовые, из ГОРОНО. И чего мы только не придумывали? Я заходил в класс, записывал задание, а Генка "пасся" где-то невдалеке — под лестницей чёрного хода, или в школьном туалете. Мне срочно делалось плохо с животом, или, царапнув в носу, я вызывал кровотечение. Учительница не могла меня не выпустить в туалет, где я приводил себя в порядок, а брат, быстренько, на коленке решал мои задачки.
        Чтобы методы не казались подозрительно однообразными, брат иногда стучал в классную дверь и, поздоровавшись шёпотом с учителем, умолял её, отпустить меня на секунду. Он, якобы, захлопнул дома дверь с включенной электроплитой, а запасной ключ, мол, находится, у меня в курточке в гардеробе. Остальное было делом техники.
        В заочный ВУЗ, который я так и не закончил, сдавали вступительные экзамены другим способом. Месяц стоял жаркий, и дверь в аудиторию была немножко приоткрыта. Здесь необходима была точность. Сделав из записки с заданием шарик, нужно было точно попасть им между дверью и косяком. И через несколько минут, шарик, как верный щенок, подкатывался к ногам своего хозяина, имея содержимым ответы на вопрос билета.
        Какая разница между ВУЗом и техникумом я выяснил быстро. Когда меня завалили заданиями по "Высшей математике" и "Начертательной геометрии", а на носу была зимняя сессия, я почувствовал что это не моё. Узнав, что этих предметов не будет в техникуме, я забрал документы и, полный радужных надежд, решил в следующем году поступать туда….
        Вступительный экзамен по математике в железнодорожный техникум, готовимся заходить в аудиторию. Говорят, сдавать будем всем скопом, как на школьных экзаменах. Появляется Гена. Берет у меня экзаменационный листок, на котором фотография три на четыре и заявляет:
        — Поскольку мы похожи, — С чего он это взял? Не пойму — Сдавать экзамен пойду я!". И ведь сдал. Ну, как не любить такого брата!?

        Сколько помню, семейство наше, чтобы как-то выживать, вечно где-то подрабатывало: сторожили, подметали, мыли полы и какие-то баночки в бак-лаборатории, стирали и гладили белые халаты и т.д. А ведь утром надо было идти в школу, и вечером в «музыкалку». Домашнее задание выполнить, которое задавали и там и там. В общем, детство школьной поры, вспоминается мне с содроганием до сих пор. Так вот, однажды мы с Геной сторожили в столярной мастерской. А в таких мастерских, как водится, иногда делали гробы. Мама нас с братом оставила, а сама ушла по каким-то своим делам.
        Сидели мы, сидели и, от скуки, пошли осматривать хозяйственный двор, где под навесами хранился пиломатериал. На куче досок стоял красивый и уже готовый к использованию гроб. И Гена, решил примерить, подойдет ли под его рост этот скорбно-ритуальный ящик и насколько красиво, трагично и правдоподобно он будет в нем смотреться. Не долго думая, он нырнул в этот гроб, повозился в нем, поудобнее устраиваясь, уложил руки на грудь, сцепил пальцы. Голову пристроил на белоснежную подушечку, набитую древесной стружкой и по канту обшитую волнообразно атласной ленточкой, ну ни дать ни взять — покойник! Тень от навеса и полумрак от него дополняли картину сию трагической правдой. В своем изощренном коварстве брат решил пойти дальше и предложил мне вот так, не меняя мизансцены, дождаться мамы, которую он, в отличии от меня, никогда не боялся.А мне велел, как стукнет калитка, спрятаться где-нибудь и не показываться ни при каких обстоятельствах.
        Сказано — сделано. Через некоторое время пришла мама. Никого не найдя в помещении, вышла искать во двор, а там гроб, а в нем, смежив веки, и, сложив руки, лежит с земляным  от тени навеса лицом, её сын...
        Я с содроганием ждал развязки, спрятавшись за какую-то бочку в глубине двора. Сначала мама замерла, словно в ступоре, а потом взяла кусок толстого бруска и с ним наперевес, с каким-то злобным полусумасшедшим шёпотом, направилась в сторону гроба. Видимо решила проверить, а вдруг Генка живой? Думается, если  был бы покойник, то хоть как бей, не почувствует, а тут как-то быстро соскочил и бежать!
        Думаю, пока мама гонялась за ним по двору, немного ему и досталось, больше мимо. Но тут обнаружился я, а я, к сожалению, не был таким вертким. И зажав меня в углу хозяйственного двора, мама выместила на мне и страх свой, и боль душевную, и стресс от этой зловещей шутки. «Вот так всегда» — подумал я, размазывая по щекам слезы. А Генка в это время был далеко от «столярки»….

        Году в шестьдесят девятом — семидесятом настропалили наших доблестных милиционеров  вечерами подростков по домам разгонять. И пошли они по городским дворам парами, кто в форме, кто без, кто трезвый, а кто подшофе. Нет тебе шестнадцати  лет, а на улице уже двадцать часов, должен быть дома! Как всегда у нас на Руси «заставь дурака Богу молиться»... И наручники, и кулаки, и пинки в ход шли. По-моему, тогда дубинок у них ещё не было, слава Богу!
        У нас аккурат в 20-00 мусорная машина приезжала и стояла минут пятнадцать. Жители с вёдрами, мешками, коробками выносили мусор и расходились по домам. Мы с братом вынесли ведро и коробку и остались пообщаться, кто-то ещё из молодых  к нашей компании прибился. Стоим, беседуем. Подходят к нам двое в «цивильном» и корочки под нос тычут. Ну и давай командовать:
        — А ну, вперед, давай бегом, салажня паршивая! — Они разделились, один погнал ребят к седьмому подъезду, а мы жили в третьем, вот второй "мент" давай в тычки толкать нас в сторону третьего. Гена-то был уже взрослый, лет 18 ему, а вот мне-то лет 15 было всего. Пытался  мне руку завернуть, я вырвался, отступаем потихоньку к подъезду-то.
        Ругается «мент», матом нас кроет, а от него «разит», хоть закусывай!  На улице грязно после дождя было, и следы от его пинков на одежде моей отпечатывались. Специально унизить и на нервах поиграть решил, пользуясь собственной безнаказанностью. У меня внутри закипала и к горлу подкатывала ненависть к этому гаду. Взглянул на брата, тот аж позеленел от злости. Вход в подъезд, над дверью лампочка светит, прилепил мне мужик всей подошвой отпечаток на рубашке. Гена резким «хуком» в челюсть опрокидывает «мента» на спину прямо в лужу, я с разбегу ботинком мощный пинок в голову и бежать!
        Надо сказать, что в те годы ударить милиционера считалось пределом наглости. В милиции таких  калечили и потом садили на долгие годы. Пока «наш» очнулся и визг поднял, мы с братом уже далеко были. Переночевали у друга, но домой идти опасались. Дошли слухи, что нас ищут.
        Учился мой брат в то время в институте. Подключил Гена студенческий совет, пошёл в деканат и все честно рассказал, прося защиты. В то время еще можно было правду найти, не теперь. Милиция находилась на первом этаже студенческого общежития. Вся процессия во главе с преподавателем направились туда. За столом сидел наш «крестник» — капитан с огромным синяком на лице. Оказался он зам. начальника уголовного розыска. Все дружно объявили свою позицию, что своего студента в обиду не дадут, что милиционеры были пьяны и занимались рукоприкладством. Если не прекратится преследование пойдут с жалобой в райком партии. Капитан как-то сник, кивнул головой в знак того, что вопрос исчерпан. А в сторону брата бросил:
        — Молитесь, что вас вчера не нашли! — И злобно сверкнул глазами.

        В подростковом возрасте, когда мускулы наливаются силой, а мозг еще в своем развитии не торопится, стал я хулиганить понемногу. Два-три дружка у меня появились подходящих для этой роли. То испугаем кого, то из рук чего вырвем, а кто огрызнется, и «по морде». Один раз старший брат увидел мои проделки, подошел и говорит:
        — А ты знаешь, вообще, как это бывает больно? Например, если кто сильнее тебя окажется? — Покривлялся я перед ним в ответ, а он мне как врежет! Видимо хотел в челюсть, а попал по носу. Искры из глаз, кровь ручьем из носа! Тогда брат в первый и в последний раз в жизни меня ударил. Обида и боль, смятение и удивление — целый клубок чувств пережил я в тот и, последующие за ним, несколько дней. Обдумал всё и сделал выводы правильные. Куражиться перед прохожими я больше не стал, и со шпаной уличной больше никто меня не видел.
        Гена ввел меня в круг своих институтских друзей — студентов. Хорошие и интересные это были ребята. Ни с теми, с кем я до этого общался, ни с простыми рабочими парнями их нельзя было сравнить. И эрудиция, и уровень культуры в этой среде был на порядок выше. Вечно они были полуголодные, но неизменно весёлые и оптимистично настроенные. Эту среду я впитывал в себя как «губка».
        Однажды мы с братом засиделись в «общаге» и домой вернулись поздно. Мама  должна была быть дома, ключей у нас не было. Стоим перед дверью, звоним, но нам никто не открывает. Что делать? Не на улице же спать. Стояла теплая, по- летнему, погода. Окно нашей комнаты на втором этаже было открыто настежь. Походили по дворам в поисках деревянной лестницы, а нашли широкую длинную доску. Верхний край доски подставили под нижний срез окна, нижний уперли в землю и я, как более легкий, полез...
        Стоял я в проеме окна нашей неосвещённой спальни и увидел, как с дивана поднималась тень. Сначала медленно, потом, резко подбросив тело, с дивана, стоящего в сумрачной глубине комнаты, подскочила мама и закричала:
        — Воры, воры, помогите кто-нибудь! К нам лезут воры! — Я быстро спрыгнул с подоконника, включил в комнате свет и, как мог, стал успокаивать мать. Побежал, открыл задвижку на входной двери, запустил Гену. У мамы был шок. Она нас узнавала, называла по именам, но все время говорила про воров, которые лезут в наш дом. Стояла мама середь комнаты в  расстегнутом  халатике, с взлохмаченными, поседевшими уже волосами, с белым, как полотно, лицом и трясущимися руками. Только к утру, она едва успокоилась….

        Как-то Гена, будучи в стройотряде, на строительстве свинарника, заявился  домой среди ночи. Дома я был один и запустил его после долгих продолжительных звонков в дверь. Он был похож на бродягу. Одет в грязную рабочую спецовку и немытые резиновые сапоги. Щеки и подбородок его были в черной щетине, на плече мешок. Я тогда едва его узнал, отчего и не открывал долго. Ввалившись в квартиру, Гена тут же направился в ванную комнату и принялся с тупым грохотом вываливать что-то из мешка в ванну.
        — Ты кого-нибудь убил, брат? — шутливым тоном вопрошал я.
        — Да, убил! Ставь кастрюлю, варить будем! — был ответ.
        Оказалось, приволок он в мешке поросенка с пробитым черепом. «Отпахали» студенты больше месяца, а с зарплатой «загвоздка». И решили они — три друга, хоть мяса домой привезти. План созревал трудно. Самый «больной» вопрос «Кто возьмёт на себя убой?». Гена и Серега, как люди городские, отказались сразу и указали перстами на деревенского Пашку Хмелёва. Но чем? Ни ружья, ни ножа, а стояла в углу кувалда….
        Не буду пугать читателя кровавыми этими подробностями. Брат мой совсем не участвовал в этом кровавом деле. Хочу лишь сообщить, что у Хмелёва порося в рюкзаке начал шевелиться аккурат при милиционерах, дежуривших на автовокзале. Страху Пашка тогда натерпелся! Но животина поелозила по спине хозяина и угомонилась. Видно судорога была у поросёнка, и помер он на вокзале только.
        Брат предлагал мне «шматок» откушать, когда сварилось мясо, но я отказался наотрез. Мне кусок не полез бы, я себя знаю. Так с этого порося ни кусочка и не съел. А, вообще-то, хотел Гена нас с сёстрами мясом накормить, оттого и старался….
        Брат мой, он жив-здоров слава Богу, был для меня и двух сестёр наших и за отца, и за наставника, и нянькой и заступником. Выпадала ему, как старшему, самая трудная непроторенная целина, в которой Гена делал для нас, идущих следом, узенькую тропку, она вилась в непростом буреломе жизни и указывала нам путь. Но ему открывать, постигать этот мир приходилось первому. А быть первым всегда труднее. У нас был наставником он, а у него никого. Дедушку своего мы не знали — лагерная пыль уж много лет кружит над его косточками, да и отцов своих не видели никогда….

Валерий Зиновьев.