Писатель с Московского вокзала Петербурга

Писатель с Московского вокзала Петербурга

Форма литературного произведения.  Пьеса. Драматическое произведение, обычно классического стиля, созданное для постановки какого-либо действия в театре. Написание пьесы для сцены очень важно и трудно одновременно, просто пьес значительно меньше, чем просто драматических произведений. Пьесу не получается читать одному, для полного восприятия требуются артисты, исполнители, которых увидишь не только ты, но и другие зрители.  У пьесы четкая структура, здесь и текст действующих лиц, и авторские объяснения действия или поступков героев. Обычно, пьеса предваряется списком действующих лиц, при этом может быть указаны как возраст героев, профессия, титулы, родственных связей и еще многое другое.


     Отдельные части пьесы называются актом или действием, которое может включать в себя более мелкие составляющие — явления, эпизоды, картины.

     В центре основного зала ожидания вокзала металлические ряды стульев. Перед глазами выход на перрон и кусочек темного перрона. Сиденья холодные. На табло видно, что зелененькие лампочки выписывают цифру 5. Это значит, что в зале пять градусов тепла. Мне холодно. Приятный голос из невидимого репродуктора приглашает в другой теплый зал на втором этаже. Там можно приятно отдохнуть и посмотреть телевизор. Вход в этот теплый зал с пятого перрона.

     Выйдя на улицу, не сразу нашла вход на второй этаж. Но вот в арке дверь. Лестница  с устойчивым запахом импровизированного туалета. На втором этаже в зал можно войти только, если предъявишь билет на ближайший поезд, если такового нет, то нужно оплатить вход. Пока я искала свой билет мимо меня прошли еще два человека спокойно, не глядя на дежурную. Они шли к себе домой, а я шла к ним в гости.

     Зал невероятной высоты, действительно теплый, и это его первое преимущество. Свободных мест много. Ряды сидений заняты спящими пассажирами. Спящие растянулись  по всей длине лавочки. Выбрать свободное место надо еще постараться. Но второе преимущество этого зала отдыха очевидно, сиденья не железные, не в мелкие дырочки для подвода еще большего холода, как в центральном зале, а сплошные пластиковые.

     В зале она появилась позже меня. Сразу почему-то я решила назвать ее «конкуренткой». Внимательно осмотрела зал, выбрала место, где недалеко сидела женщина. Ряды стульев стоят так, что люди сидят друг к другу лицом как в электричке.

     В красном полиэтиленовом плаще от дождя. На голове под красным капюшоном панама бежевого цвета. Я то-то сама не по погоде оделась, замерзла совсем. А тут уж явно не по погоде и плащик и панамка.

     Из-под плаща, как потом поняла,  выглядывал фартук с карманом. Карман был сплетен из желтых тряпочек, корзиночкой. На кармане молния. Сам фартук был обшит желтой бахромой, которую женщина старательно расправляла на черных брюках. Фартук, действительно, смотрелся как экзотический кусочек лета. Попугайная окраска. Вспышка зелёного, желтого, красного в этом спящем вечернем зале вокзала.

     Женщина несколько раз доставала листочки из дорожной сумки красного пластика. Листочки бумаги перевязаны кусочком полиэтилена от пакета, вместо верёвочки или резинки.

     Развязывала их. Потом опять закручивала в тугую трубочку. Связывала тем же кусочком полиэтилена.

     Можно сказать, что все в одежде крошечного создания было выдержано все в одном стиле у этой маленькой старой женщины. Если бы все подходило ко времени года осень-зима.

     Расстегнув карман на фартуке, достала шариковую ручку. Чуть приподняла капюшон красного плаща и устремила свой взгляд в какую-то неведомую даль.
 
     Конкурентка, подумалось мне. Потом из сумки достала пустой полиэтиленовый пакет из-под сока, который был вложен в прозрачный полиэтиленовый пакетик.

     Неужели столик? – подумалось мне. Села так, чтобы увидеть, что будет писать эта писательница вокзального зала отдыха. Нас разделяет только один ряд кресел. Я внимательно смотрю за всеми действиями попутчицы вокзальной. Но стараюсь делать вид, что просто смотрю вдаль. На телевизор, который подвешен под потолок, и не обращен ко мне экраном.

     Но ручка не хотела писать. Несколько раз женщина проверяла ручку проводя линии по листу бумаги, но ничего не получалось, тогда она стала искать на чем бы ее расписать. Мысленно я посыла ей  сигнал: открути крышечку на конце ручки, пусти воздух в трубочку, и еще раз попробуй писать. После безуспешных попыток реанимировать ручку, женщина убрала ее в карман фартука. К моему сожалению, творческий процесс закончился, но по всей видимостью, желание писать было сильнее. И вновь, пестрый карман был расстегнут ровно на ту длину, которая позволила извлечь из него ручку. Значит, карман содержал и еще что-то нужное в этой жизни маленькой женщины. Конечно, это была старушка, но из-за своей миниатюрности можно было воспринимать ее только женщиной не молодой, но сохранившей такие важные черты принадлежности к определенному полу, что ничем скрыть нельзя. Все, как она раскладывала свои  листочки, говорило об аккуратности. Кроме листочков, красной квадратной сумки и полиэтиленового пакета, на свет не появилось никакого имущества. Она была не суетлива. Сама я за вечер уже несколько раз перебирала свою сумку, то разыскивая билет на поезд, то газету, то шарф, и всегда приходилось почти все доставать, чтобы найти нужное. А у нее не так, все, по всей видимости, имело свое место и предназначение. Извлеченная ручка то сжималась в руках, то укладывалась на стул, и после каждой такой процедуры, начинались безуспешные попытки что-то написать.
 
     Посмотрев еще несколько раз по сторонам, женщина сняла пылинку с шерстяного берета, лежащего на одной из ее двух полиэтиленовых сумок. Закончив это единственное дело не связанное с процессом попыток написать хоть что-либо, она опять устремила свой взгляд в неведомую мне даль.

     Боясь спугнуть это создание и не нарушить ее творческого процесса, тихонько переместилась к ней ближе, перешла со своего ряда и села почти напротив ее. На меня она не обратила никакого внимания, как и до этого ни на кого не смотрела. Достав из своей сумки ручку, я протянула ее этой маленькой женщине.

- Вот возьмите, а то, ваша ручка  не пишет.
- Спасибо.

     Она взяла ручку. Опять обернула пакет из-под сока листом бумаги, сделав такое крепенькое приспособление для написания чего-то мне неведомого, и приступила к своему творчеству, к которому, наверное, более получаса стремилась.

     На белом листе появились ровненько написанные буковки. Почерк был красивый, каждое слово ложилось под одинаковым наклоном на лист бумаги. Наверное, ей показалось, что ручку ей дали на время, и, не откладывая на потом, она стала быстро, без остановок писать свое послание. Обращалась она к консулу Украины. Сообщив, что ее зовут Важенина, Надежда Георгиевна, она сообщала, что несколько недель назад выехала в Петербург к родственникам, но встретиться с ними не смогла, и теперь ей нужно выехать в Крым, где она и проживает. Просила также соотнестись с неким фондом в Крыму, который и должен подтвердить ее благонадежность. Поставила свою подпись и число. 19.10.2011 года.

- Как красиво вы пишите. Вы не учитель?
- Обыкновенно пишу. Нет не учитель.
- А почему из Петербурга вы пишите консулу о Крыме. Как связан Крым с Петербургом?
- Родом я из Петербурга.
- А с какого вы года?
- С 1931 года.

     Глядя на это такое правильное создание нельзя было сказать, что ей больше восьмидесяти лет. На десять лет моложе она уж точно выглядела.

- Во время войны нас эвакуировали из Ленинграда в Калининскую область.
- А что она не была занята немцами?
- Была, но не вся. После войны дома не было, и мы уехали в Крым.
- Моя мама тоже из Ленинграда. И тоже после войны не вернулась в Ленинград, квартиру заняли, пока она воевала.
- С десяти лет работала в колхозе, заработала участника войны.
- А сейчас зачем приехали опять в Ленинград?
- К родственникам. Они меня на порог не пустили.
- Есть кто в Крыму?
 - Дочь. Уже пенсионерка. Телефонный  номер забыла. Очень длинный у нее номер.
- А где вы учились?
- В технологическом институте. Но хотела поступать на механико-математический, но не решилась.
- Вот какие чудеса, у нас бы получилось совпадение профессий.

     Мне стало смешно. Случайный человек не произнесет так осмыслено эти сочетания: технология, математика, механика. Что-то в этом было. Не хватало еще того, чтобы мы окончили один институт.
 
     Надежда Георгиевна взяла еще один лист бумаги из своей трубочки писчей бумаги.
- Подождете, а то переписать надо.
- Не беспокойтесь, берите ручку, у меня еще есть. Пишите.

     На новом беленьком листике вновь было повторено обращение к консулу Украины. Так же старательно записано каждое слово. Строчки шли ровно, не было видно никаких явных ошибок, хотя я сама особой грамотностью не отличаюсь, да и почерк мой был несравним с той красотой, которая выводилась старческой худенькой рукой.

- Я ведь из дворян, - говорит Надежда Георгиевна.
- Как ещё и из дворян? Это уж слишком, - замечаю я.

     Она достает из сумки еще одну трубочку бумаг и протягивает мне. Это пять страниц текста, написанных той же рукой. Ровно и правильно. Текст, плавный, ничто ни за что не цепляется. Писатель, повторяю я про себя. Я внимательно читаю то, что написано. Возникает желание попросить это произведение для себя.
 
- А можно это взять для себя. Вы ведь можете все повторить ещё раз. Все написать.
- Возьмите. Может, и напечатаете где.

     Мне, конечно, хочется взять эти листочки с биографией моей вокзальной попутчицы. Но и что-то меня останавливает. Кажется, что это чужое может прилипнуть ко мне. И эта встреча не случайна. Решаю отказаться от желания взять текст послания с собой в свою жизнь.
- Пусть лучше это остается у вас.

     На том, и порешили. Но текст послания сидит в моей голове. Повторив о годе своего рождения в начале своего послания, Надежда Георгиевна пишет о том, что в действительности ее отчество Михайловна, да и фамилия у нее другая – Шувалова. В 1931 году от безумной любви Оболенской и Шувалова родилась девочка в 31 родильном доме Ленинграда. В это же время другая гражданка родила девочку, и акушерка подменила детей не по небрежности, а со злым умыслом. Родители вынуждены были скрываться. Отец погиб в лагерях, а мать сумела выехать во Францию. Там во Франции Оболенская не нашла родинки на теле девочки, которая была на теле ее дочери. Долгие годы она страдала и искала свою настоящую дочь. И перед смертью перевела для нее большие деньги в Россию. Кроме денег на Лиговском проспекте стоит дом, который принадлежал Шувалову, и теперь должен принадлежать ей, истинной наследнице. Авторы слезливых романов в индийском стиле отдыхают, здесь все приметы нашей жизни. И особняки, и коварные акушерки, и счета и Париж, и князья и несчастное военное детство. И родинка дань все же индийскому кино. Номер ячейки, где лежат деньги, которые ей не отдают. И коварство дальних, но существующих родственников, которые хотят сдать ее в психиатрическую больницу. Местом своего последнего пребывания в послании Надежды Георгиевны назван зал ожидания номер 3 на Московском вокзале, где она голодала две недели. Даже чтение этого письма не лишило в моих глазах очарования эту женщину. Тихое спокойное, худенькое, беспомощное создание на первый взгляд имело бурную жизнь или бурную фантазию.

- Могу я вам оставить то, что купила в дорогу.
- Нет, не беспокойтесь, я сегодня уже поела.
- Это все свежее, только приобретённое здесь в хорошем магазине Великолукские колбасы.
- Не беспокойтесь.
- Ну, тогда разрешите вот вам денежка, и я положила на лавочке перед ней сто рублей, которые так и остались лежать. Потом я достала кефир и булочки и положила на ее лавочку.
- Спасибо. А как вы поедете?
- Зайду еще куплю.

     По аккуратному чистому виду нельзя было сказать, что она живет где-то вне дома. Может, приходит сюда и в этой толпе меняющейся ежеминутно пишет свои фантастические послания, переплетённые с реальностью, консулам Украины.

- Завтра у меня все будет, - говорит Надежда Георгиевна или Надежда Михайловна.
- Почему завтра?
- Консул завтра будет, передам ему заявление, без него не могут решить мой вопрос.

     Наверное, никакой вопрос не могут решить. И мой тоже никто не решит. Только сама, но это такое призрачное представление о том, что на твою жизнь ничего не влияет. Кто-то все же влияет и ведет тебя, ведет любого, сталкивая, казалось, со случайным событием. Ехала вспомнить последнего директора Императорского Александровского Царскосельского лицея Владимира Александровича Шильдера в день 200-летенго юбилея Царскосельского лицея. И побывала в Царском Селе и вспоминала. И чем же мои действия менее фантастические, чем то, что делает эта старушка. Она села передо мной и оказалась моим зеркалом. Фантастические идеи о музее в имении в Невеле. Разговоры о директорах Пажеских корпусов, над которыми даже вахтеры смеются. И что самое главное книги, которые вошли в меня. Теперь я раздаю эти книги разным людям, как то послание старушка консулу скрученное свитком. Этот год действительно для меня стал сложным, силы покинули меня, не видя выхода из того, что намечала. Понимая тщетность всего, что делала, решила все бросить. И поездки в Невель, на родину Шильдеров, и в Великие Луки в архив, и в Псков с просьбами о музее у администрации. И эта старушка своим видом говорила мне вот то, что тебя ждет. Письма консулу, а у меня президенту Медведеву, и книги о роде Шильдеров. Дом на Лиговской, в Петербурге, а у меня дом в Невеле, в имении Симоново. И квартиры и на Фурштатской, и на Малой Дворянской, а теперь улице Мичурина. А это разве не безумие улица Мичурина вместо улицы Дворянской? В центре Петербурга. Это не Марс, где мечтали вырастить сады. Она сидела напротив меня, писательница зала отдыха номер три Московского вокзала в Петербурге и обдумывала свое очередное послание, мысли ее были далеко.

- Уберите денежку в карман.
- Она машинально расстегнула молнию на кармашке и положила туда сто рублей.
- Здесь все мои документы. Она похлопала по карману.

     До отхода поезда оставался час. Настало время расстаться с конкуренткой по творчеству. Это как певец, не имеющий голоса, поет на сцене, а имеющий голос, поет для себя. Она писала для себя, наверное, и для консула, если не шутила, и для меня, пока ее единственного читателя.

- Желаю вам благополучного возвращения в Крым.
- Вам счастливого пути.
Мы расстаемся навсегда. Что это было?



Читатель из вагона поезда Петербург-Москва


Форма литературного произведения.  Эпопея.  Это по своему замыслу обширное повествование, которое может быть и прозаическим и стихотворным. И повествовать должно о больших знаменательных событиях, выдающихся событиях исторического масштаба. И такую эпопею все мы знаем, это роман Л.Н. Толстого «Война и мир».
 
      Вагон поезда в Москву новый. Окна не деревянные, через них не дует. Едет врач, детский врач из Старого Оскола, которая учится на курсах для педиатров в Петербурге. Водитель грузовика.  Он рассказывает о хозяине, который не платит зарплат и меняет водителей. А вот он работает уже два года с этим хозяином на одном месте, научился справляться с хозяином и получать от него свое заработанное. Начал он свой отдых в вагоне с пива, потом перешёл к водочке. Он вспомнил о сыне первокласснике. Водитель грузовика  из Золотухина, Курской области.

- Утром разойдемся кто куда. И все.
И он прав. Доктор тоже рассказываете о своей семье сыне и дочери. Об учебе, которая нужна ей, и от которой зависит ее зарплата. И вспоминает учебу в Курске в Медицинском институте.

- На площади Перекальского?
- И вы из Курска?
- Все трое из Курска.

     Улица Челюскинцев, театр на улице Ленина, филармония и все приметы города замелькали в разговоре. Каждый рассказал, зачем он ездил в Петербург.  И я включаюсь в разговор, показываю книгу, которую написала. Доктор просит ее себе.
 
- На обложке фотографии, которые я сделала на Соловках. Это вид с моря на острова. А это на самом Соловецком острове.
- Кто обложку придумал?
- Сама придумала. Сама и все писала. Журналист пишет, а мы этим живем. Этим мы и отличаемся.

      Я отдаю последнюю оставшуюся у меня книгу. Доктор Елена  ложится на верхнюю полку, и сразу начинает читать мою книжку, так же внимательно, как я читала произведения, адресованные к консулу Украины. Все засыпают, кроме водителя грузовика, который только начал прикладываться к водочке. Заканчивается 19 октября 2011 года. Юбилейный день. День 200-летия Императорского Александровского Царскосельского лицея.

     А день был долгий, как будто два века промелькнули в один миг, перед случайным зрителем.

Доморощенный поэт. Доморощенный писатель


Форма литературного произведения была раньше более жесткой, чем сейчас. Но и теперь можно по некоторым признакам отнести то или другое произведение к определённой форме, а бывает, что форма только и остается в произведении, а само оно, прикрытое этой формой, и ничего собой  не представляет. Самое простое произведение, где даже и готовиться к его созданию и не требуется, это сновидение. И сюжет там бывает. Это некое видение. Вот видение, и есть литературное произведение.  И это видение можно описать и поставить цель через это вот такое описание коснуться и действительности.
 
При этом выбор такого направления при описании понравившейся темы подтверждается постоянным стремлением поэтов и писателей ко всему фантастическому, сверхъестественному и загадочному. При этом учитывается не только содержательная сторона снов, но и публицистическая, идейная направленность.

Самое известное использование снов дано в произведении Н.Г. Чернышевского. На Чернышевского оказала  влияние революция 1848 года во Франции, это и привело к знакомству с произведениями социалистов-утопистов. А потом была связь с эмигрантами, с А.И. Герценом, и последовавший арест. Заключение в одиночной камере Петропавловской крепости на целых два года привело к длительным размышлениям и к созданию романа «Что делать?» о социалистическом переустройстве жизни.

У Чернышевского мечта о будущем обществе передается через  четыре сна Веры Павловны. И все же эти видения смогли разрушить реальный незыблемый строй. Значит и это направление литературы так же значительно, как и остальные. Так и хочется сказать «мы рождены, чтоб «сновидения» сделать былью».
 
     Доморощенный. Славненькое такое слово. Семейное и надежное. Доморощенный. Не учили его, поэта,  складывать слова в нити, сплетаемые в такой узел, что вырви одну хотя бы, все разрушится. Такое вот оно стихосложение не особенно точное, но незыблемое, сильнее более простой свободной речи. И хотя написать без рифмы кажется проще, но многие начинают именно со стихов. Лаконичные строчки могут иногда, а то и чаще передать все более эмоциональные состояния, оттого и становится все индивидуальным, и не трудно отличить одного поэта от другого, как не просты и не профессиональны его стихи.

     Писатель не всегда состояние души, и совсем не отражение того, что часто нужно обществу, по большей части это индивидуальный взгляд, который может совпадать с общим взглядом некоторой группы людей, а может и не совпадать ни с чьим взглядом.

     Цель определяется не сразу. Как можно определить цель, если еще ничего не написано. От себя ли, от факта можно начинать писать. От себя это или о себе и своем опыте жизни, а от факта, это от знания этой самой жизни. А можно и на основе тех знаний, которые накоплены другими, и тогда уж нужно выбрать жанр. И что это за слово жанр?

     На великое счастье в настоящее время объединение групп литературных произведений не такое жесткое, как было на протяжении длительного времени. И молодому автору нет такой необходимости уж очень сильно, по крайней мере, в первое время опираться на какую-то группу признаков произведения, чтобы соотнести его с другими, похожими на его первое творение. Да и содержание отдельного произведения из-за некоторой разобщенности групп людей может оказаться очень даже нужным одним, а для других даже не иметь никаких признаков требуемого им содержания.
 
     Кажется, что лучше всего начинать писать, когда опыта жизни особенно и нет, есть только впечатление и ожидание того, что придет. Писателя можно встретить того, кто знает, что он писатель, и того, кто об этом своем свойстве и не догадывается.

     Нет ведь гарантии, что лучшие голоса слышишь в опере, самые лучшие и знать не знают, что они лучшие и ходят на работу, где станок выдавливает таблетки, или начальник просит напечатать бумагу об уменьшении выбросов заводом вредных газов в атмосферу.

     Можно пробовать себя в статьях и ждать конференций, где их можно зачитать, и ждать сборника, в котором эту статью напечатают. Но здесь общество тех, кто сам погружен в твою тематику и можешь ты остаться незамеченным, хотя ждешь именно признания другими твоего творчества. Здесь все конкретно. И во времени все так растянуто.

     Еще есть газеты, в которых можно публиковаться, и здесь уже полноценная статья, но с более художественным оформлением, совсем не соратники по исследованиям окажутся ее читателями. Статья напечатана, и держа старую газету, а она устаревает уже на второй день, показываешь ее знакомым. Но отторжение газет возникло из-за того, что и раздают их на каждом шагу, например, в Москве. Реклама двигатель печати преследует всякого, кто протягивает руку за бесплатной печатной продукцией, и получает ее, пока это все ему не надоест. Тогда уж шарахаешься от любого издания.



Массовая литература и правильная литература

 Еще одна форма литературного произведения. Новелла.  Это проза, но краткая, а оттого требующая острого сюжета, хорошо бы при этом автором было выполнено некое условие отстраненности от происходящего. Можно сказать, что новелла это такой вид рассказа.
 
 Для начинающего писателя может служить возможностью запечатлеть юношеские воспоминания, бескомпромиссность действий, максимализм и разрушение всех детских представлений о жизни. Учиться писать кратко, просто, обычно это то, что дает новелла. Никто не гнушался такого литературного произведения. Вот и А.С. Пушкин, написав новеллы, объединил их под названием «Повести Белкина». А Гоголь? Это и «Нос» и «Шинель».
 
     Послушав однажды спор между теми, кто признавал дилетантов в литературе, и теми, кто их отвергал, для себя поняла несколько важных моментов. Такого презрения профессионалов к дилетантам я не видела и не представляла, что оно существует в таких формах. И то высокомерие для меня послужило тем сигналом, который мог для меня означать только одно, профессионал думает только о себе, и я, как читатель, ему и неинтересен. Более всего доставалось в этой дискуссии восторгу дилетанта перед своим творчеством. Правда, читать профессионала разрешалось, но самому писать было совсем и не обязательно. Потребитель не обязан сам стремиться к творчеству, но по каким-то признакам отличать это чужое профессиональное творчество, а может быть и не различать, а просто верить на слово. И все.

     И тогда, как бывало часто в этой жизни, провозгласила для себя следующий лозунг, твоя литература в тебе и в каждом. Твой театр в тебе и в каждом. И удовольствие от творчества у тебя никто не отнимет, а особенно тот, кому ты по его подходу к великому творчеству и не нужен.

     И вот придя к решению писать некое произведение  можно переходить к выбору жанра письма или его отсутствию.

     Если сразу начать произносить слово «роман», то смело можно предполагать этим словом все и закончится. Но и такого слова пугаться нечего, ведь роман часто можно отнести к тому направлению, которое получило несколько презрительное название, как «массовая культура». И существует предположение и заключение о том, что поиск новых форм и художественный поиск присущ только другой настоящей литературе. Но массовая литература, не задаваясь, приспособила изменённый «роман» к своим целям и выплеснула на прилавки желтые обложки «женского» романа, черные и серые серии «детективного» романа. А уж без «научно-фантастического романа» вообще невозможно обойтись, и чем дальше идет прогресс науки, и чем дальше читатель от понимания происходящего, тем больше тех,  кто переводит язык науки на обычный и пытается в таких формах прийти к человеку далекому от этого. Со временем еще страшнее становится от загадок и тайн бытия, и всего будущего развития, как самой техники, так и человека в паутине этого прогресса.

     И появляется крамольная мысль, что та правильная литература, дистанцировавшись от массовой литературы, бросила тебя на произвол твоей собственной судьбы, читатель, и остается только опираться на свой жизненный опыт и искать небольшую группу единомышленников, которые, как и ты, относится также к себе, жизни, и другому подобному себе.

     И возможно, время вершин всех литературных жанров осталось далеко, и наступило время тех, кто владеет информацией, отличной от того, что знают другие. И передача этой информации становится единственным жанром в той литературе, что и не массовая и той, что массовая. И вот перед нами новая литература,  информационная.  Но это не краткий перечень событий, как журналистские репортажи, и не научные статьи в их очень ограниченном направлении, ограниченном узко научной терминологией, а вроде и массовая, и как бы вроде не просто от впечатления изложение, но в нём есть все, и, самое главное, личное творчество. Как и раньше говорили, что достижением прогресса человека является его личное время. Но этого пока не получается иметь это личное время в требуемом количестве, но зато получается самому все обдумывать и для себя создавать новое свое направление литературы.

     И так попробовали, сначала просто выступление, потом статью, по статье выступления, потом статью в газете. А можно и в любом порядке из этого набора.

     Можно найти и электронные средства информации и на  их страницах разместить в интернете то, что хочется. И обрадовавшись, начать и дальше посылать свои следующие опусы, но нет, там они сами определяют, нужно им твое доморощенное творчество или нет.

     Все о чем говорю, относится к тому писателю и поэту, кто занимается этим не на своем рабочем месте и не получает за это ничего. Именно – ничего. Он доморощенный писатель, и тогда можно сказать, что он пишет по велению своего я.

     Нет те, кто получает за это деньги, и те, кто на рабочем месте творят, пишут значительно лучше, но это их творчество находится в рамках большого производства или одного человека, как повезло.

     И наступает следующий этап, все, что записано в разных мелких статейках или записках, требует объединения.
 
     Тут уж встает задача, как это объединение найти. Если я искала материалы только об истории своей семьи, то можно выбрать и здесь два пути. Первый это все написать, так как это бывает в биографиях, сначала родился Петя, за ним Федор, потом Авдотья, и жили они долго и счастливо. И тогда, подсчитав своих родственников можно смело подарить каждому такую книгу, и она станет, наверное, самой главной в семье каждого, и на полочке займет место среди классики, рядом с Гоголем и Чеховым.

     Но может оказаться, что этот Петя изобрел велосипед и тогда круг читателей может расшириться, все кто понимает все в велосипедах и те, кто хочет знать истории его создания, вольются в ряды потенциальных читателей, но опять же не все, а только те, кто о вашей книге узнает.

     И в этом случае изложение в виде биографии будет непригодно, теперь и свои знания нужно расширить, и устройство велосипеда, и страны, где он появился, нужно изучить, а хорошо бы и что-то свое новое добавить, и тогда нужно и в архив пойти и в другой город съездить, и таких  как ты, знатоков по велосипедам нужно найти.

     И как же тогда строить свой рассказ? Нужно найти такую особую фишку, такой маленький стерженек, который может все объединить. Велосипеды в разных странах мира, соревнования велосипедистов, создатели велосипедов, и тут в маленькой части, и твой родственник нашёл свое место. Вот так составлен приблизительно план, можно и начинать писать задуманное.

- Без любовной линии ничего не получается, - говорит автор не одной исторической книги.
- Пробовала просто без сюжета, книга есть, а читателя нет.

     И это говорит не начинающий писатель. Об этом говорит крупный историк, автор десятка книг по истории, которому пришлось все же изменить так изложение исторических событий, которые и так интересны бы были читателю, а это события войны с Наполеоном. И историк, и писатель добавляет в историческое повествование лирическое начало, проходящее нитью в целом уже полном и самодостаточном произведении. Отказа от жанра не происходит явно, но добавки, конечно, не только позволяют увеличить количество читателей, но позволяют и читателю получить новые исторические сведения.
 
     До такого автора нам еще далеко, пока нет и просто некого сюжета для связи велосипеда с другими велосипедами. И читая книгу, начинаешь присматриваться, как автор начинает свой рассказ. Ну, ничего вроде особенного в этом и нет. А если сейчас посмотреть книги, то понимаешь, что кто что хочет, тот то и пишет. Но не все так просто. Может и сам писать, а могут ему и помогать, оттого все вроде и правильно, но и в первой и вот второй, вроде и стиль похож, не выделишь автора, и спутаешь с другим автором.

     И появляется первое разумное решение собрать то, что было написано отдельно, про колесо, про руль велосипеда, про свои первые впечатления от катания, и то, что о родственнике, изобретателе нового вида цепи в велосипеде, и то, что в виде статьи оказалось в газете.

     Можно увидеть, что получилось страниц 40, это уже некоторая величина больше, чем статья, но пока меньше, чем книга. Напрягаешься еще и вот долгожданные 100 страниц готовы.

     Встает вопрос об издании. И здесь уже деньги выходят на первый план. Напечатать свою первую книгу за чужие деньги маловероятно, очень маловероятно, ничтожно вероятно. И так придется печатать самому, это решение неотвратимо.
- Известность придет после того, как напечатается книг десять под твоим именем, - это нужно говорить себе всегда.

     Очень хороший и успокаивающий тезис. В нем все, что требуется молодому или не очень молодому, но начинающему автору. Главное в этом лозунге то, что питать надежды на сказочное разрешение твоей проблемы нельзя. Только ты сам себя и напечатаешь, хотелось сказать спасешь, нет, только напечатаешь. Все представлено через некоторое количество книг, есть мечты о будущем, говорить лучше 10 книг, а не пять книг, будущее должно быть большим, огромным, но чуть-чуть реальным.

     Значит, за твоей первой книгой должны пойти другие. Имя родственника будешь вставлять в каждую. Но ведь можно написать о появлении велосипеда в Африке, а там и до создания первого колеса можно скатиться.

- О, боже, сколько же денег нужно, чтобы напечатать 10 книг, - говорят тебе.
     И это первая похвала, которую ты, наконец, дождался, они не сомневаются, что книги будут написаны, и ты заодно с ними начинаешь верить в себя, и что хоть одну книгу одолеешь и сможешь написать.

     Не теряй времени, собирай деньги на свою первую книгу. Собрано, оторвано от семьи или от себя и своих интересов, от новенького пальто или искусственной шубки, от поездки, где солнышко зимой и тепло зимой.

- Вот знаю одно место в Новгороде, там можно недорого напечатать, так тысяч за триста, - говорит тебе мало знакомый, но сердобольный уже состоявшийся писатель.

     Не слушай советов, таких советов. Только изучение всего рынка поможет тебе. Всего рынка таких услуг, и желательно поближе к твоему дому, а не к родине советчика. Потом будут нужны поездки по разным случаям, и они могут так удорожить печать книги, что ничему не будешь рад. Лучше найти типографию в соседнем подъезде, но это вряд ли получится.

- Начнем с интернета, - это первое, что можно сказать себе.

     И при этом определить, что твое первое издание это не десятое юбилейное издание, которое само собой выходит, а первое твое. Значит, оно должно быть самым дешевым и самым быстрым. И только глядя на готовую книгу, можно будет понять, «чего же в этом супе не хватало».

     Но пишешь книги ты не один, и конкуренты могут появиться в самом неожиданном для тебя месте.


Без автора

Форма литературного произведения.  Очерк. Такая маленькая форма рассказа еще проще, чем новелла. Из описательного здесь так много, что можно и тренировать свое видение природы или людей. И не только для описания использовать два предложения. «Высокий брюнет». «Не высокий блондин».  «Молодая женщина». «Немощная старушка». Нет, для очерка это маловато. Очерк и на статью похож, и на рассказ. Публицистика, вот что  для него самое важное. Оторвался от листа бумаги или от экрана компьютера, и вперёд, в жизнь, смотри, наблюдай. И свое мнение обо всем как-то выясняй, а может и мнение других, твоему мнению  противоположное. Опираемся только на реальное, пусть это будет отдельный факт или явление.

Как и у художника, основным при написании очерка у писателя является писание с натуры. К вымыслу можно будет обратиться тогда, когда первые мазки на пустом холсте приобретут, еще может не очень ясный, но вполне достоверный вид. Да и сюжет здесь не так важен, он, правда, может появиться потом, как обобщение всего того, что проанализировано автором. И здесь удобно в очерке и себя показать, можно от первого лица обращаться к читателю, при этом можно, как сопоставлять похожие события, так и давать их совершенно отдельно, как часть натуры, как часть действительности.
А уж порассуждать обо всем, о чем есть хоть какие-то знания, самое лучший способ для автора именно в очерке. И язык используемый может включать в себя и термины, и научные и специальные, и объяснения к ним утрачивают такой сухой обязательный характер трактовки.
Значит, очерк можно определить как «писание реального, для реальных людей».
 
     Раз в год, в Историческом музее проходят Савеловские  чтения.
 
     Тема чтений была сложная, касалась генеалогических и исторических исследований и генетических, после первых слов докладчика можно было надолго задуматься, и даже потерять нить доклада. Но, когда, один за другим  появились и следующие докладчики, то постепенно стала проясняться тема, и даже не специалисты, а любители почувствовали себя некоторыми небольшими знатоками в этом новом современном вопросе.

     Конференция проходила в течение двух дней, в пятницу слушали доклады целый день, а в субботу во второй половине дня не было докладов. И после окончания всех чтений некоторые слушатели еще задерживались и продолжали разговоры.

     Мы, вчетвером, внимательные слушатели и начинающие писатели, тоже вышли и решали для себя вопрос с самостоятельным изданием первых своих книг. Мы были историки исследователи, любители.
 
- Записывайте мой телефон, помогу. Машинку для обрезки книг купила.
- А это дорого?
- Не особенно, вот ваши книги обрежу и немного ее окуплю.
- А как же обложки?
- Переплет делаю в мастерской, там лучше. На каждую всего-то нужно по тридцать рублей.
- А где ее найти эту мастерскую?
- На Новослободской. Звоните, дам адрес.
 
     Разговор этот мог идти бесконечно. Здесь и программы для печатания, и обложка, и цветной принтер, и обрезка, а самое главное содержание книги. Но я торопилась уйти, около трех часов засобиралась на встречу в районе метро Менделеевская.

     Спустилась в раздевалку, в которой необычно было безлюдно. Но отметив это, особенно и не подумала, почему это так.

     Поднявшись по лестнице, направилась к выходу, но дверь была там закрыта, мне спокойно предложили пройти в другую сторону. Спустившись по боковой лестнице вниз, оказалась в зале, в котором стояли каменные бабы с древних курганов. Через полумрак зала прошла еще к одной лестнице, узкой из нескольких ступенек.

     За ними виднелась маленькая дверь, в которую я и вышла. Стояла я на Манежной площади, за спиной закрылась маленькая дверь. Перед глазами была пустая площадь, слева черной паутиной возвышались черные ворота, перекрывающие  вход на Красную площадь. Не было артиста в образе Ленина, не было желающих бросить монеты на круге начала Москвы и страны. Не было и старушек, которые, наперегонки, собирают брошенные монеты. Пропали и столики с сувенирами, и зазывающие  на экскурсии исчезли в неизвестном направлении.

     Было тихо. Совсем тихо. Вдали на крыше торгового комплекса, на большой бывшей площади темным сомкнутым пятном виднелись люди. Ни шаров, ни ярких нарядов не было видно. Мысли поплыли к заботам о молодежи, о том, как им трудно найти место, где можно собраться. Кафе дорого. Музей тихо и строго. И опять же деньги нужны. В театр, опять Чехов, опять Островский. Или опять сказка.
 
     Передо мной несколько ступенек, ведущих в метро Охотный ряд, рядом со мной нет никого. Вхожу одна. Длинный пустой тоннель в ту сторону, в которую иду я. Навстречу идут молодые ребята, одеты аккуратно, с ними несколько девушек. Тоннель совсем бесхозный, мне кажется, что если бы мне сказали, как украсить его, то я сделала бы его продолжением Музея исторического, к которому эта пустая кишка и выходит. И хотя мне сказали, что если в своем музее у меня будут только копии документов, то это ерунда. Да, для исследователя это может и ерунда, а что книги не копии наших знаний, но мы же их читаем. Никакой ерунды не будет, все будет понятно тем, кто суда придет.     В метро  на платформе мало едущих и стоящих. Так в облаке ерундовых мыслей поехала к Менделеевской.

     Где послушала беседу о русском языке, точнее о речи вообще, русской, немецкой, французской. Слушала я вполуха, день прошел в слушании лекций о ДНК, о происхождении человека, об однофамильцах и родственниках.

     Только вечером узнала, что покинула площадь за несколько минут до схватки ОМОНа с теми, кто был там, на Манежной площади. Но когда я была там, то была там только тишина, ОМОНа нигде не было. Пьяного я в переходе не встретила ни одного человека. Только тишина, закрытая площадь. И мне подумалось, что те, кто меня вывел тихонечко из музея, уже знали, что что-то произойдет, все перекрыли, вход в музей и саму площадь. А меня поставили, лицом к тому, за что именно я должна была ответить. Не спеша пройдем к дверке, не спеша из дверки на площадь, где все готово к битве. Только одна армия спрятана, а другие не ведали, что их уже ждут. Окружение. Побоище.
 
     Мог кто-то мне сказать, что нужно идти тихонечко к Площади революции, а там бегом, куда можешь.  А можно и через площадь, как-то вывести тех глупых, кто бродил на территории здания по адресу Красная площадь, дом 1.

     Это такой очерк с натуры, но не простой, и в ней ты не наблюдатель, а действующее лицо. Такой очерк и опасен, может быть.
    
Не дрожи

Какое счастье уметь писать стихи. Хорей. Самый, самый первый, самый простой двусложный размер. Здесь нужно помнить, что ударения в нём приходятся на нечётные слоги. Вот Иван Бунин прозаик, но именно он мог писать классическим хореем.   
                Листья падают в саду.
                В этот старый сад, бывало,
                Ранним утром я уйду.   
                И блуждаю, где попало. (И. Бунин)

     Если читать такие стихи, то, кажется, и сам можешь так написать, но простота это самое сложное для поэта. Использовать можно четырёхстопный или пятистопный хорей.
 
     Не дрожи над своими первыми жалкими строчками, если  кто-то взял, то значит, их кто-то прочитал.

     Но с очерка нужно и можно начинать. Вот если любишь театр, то можно пойти на спектакль и написать очерк о творчестве автора пьесы или творчестве любого артиста. А лучше о том, что пошла ты в театр специально для поиска сюжета, а нашла хорошее настроение, если спектакль понравился, или просто встретила какого-то из знакомых и забыла о своей задаче. Правда, в театре маловероятно встретить знакомого, учитывая, что Москва огромный город. Но часто бывает так, что в театры и ходит один и тот же состав, почти как у артистов и первый состав, и второй состав. И можно встретить знакомого и обсудить спектакль, и вот такое обсуждение и представить как взгляд то ли разных поколений, то ли единомышленников.
 
     Посмотрим на Чехова. А может, посмотрим Чехова. То ли  это самодеятельность, когда привлекают всех, кого можно, давая возможность каждому проявить себя.

     Легкое зрелище это точно, но для меня Чехов не такой, по-моему, это самый мрачный писатель из возможных  писателей у нас. Достоевский рядом с ним, почти оптимист.

- Да, нет, Чехов веселый. Ты давно его не читала.
- Да после Чехова о любви и говорить смешно. Семья пародия на близость людей. Тоска. Одни беспомощные создания. Даже жалеть их нельзя.
- А помнишь две страницы про колесо. Мы так смеялись.
- Не хочу спорить. Для меня Чехов, как и Гоголь, писатели обреченности всего, к чему они прикасаются.

     Спектакль развивался по своим законам. Рассказы Чехова сплели косой, то одна прядь оказывалась наверху, то другая, и длинная пышная коса металась от одного рассказа к другому. Свадебная тема шла пестрым фоном, поражая обилием персонажей, яркостью нарядов каждого, еще глубже был спрятан оркестр из пяти музыкантов. Звук живой, и мелодии на слуху знакомые чем-то. Артисты были заражены Чеховым, и потому теряли меру и реальность происходящего. Как потом увиделось в программке, режиссеру хотелось, чтобы сидящие поняли, что они такие же, как персонажи рассказов Чехова. И зрители это хорошо поняли, а вместе со зрителями и артисты.
 
     Но режиссер то знал, что он-то совсем не такой, как эти чеховские недомерки, недоумки и недотепы. Он выше всего этого, только своей фантазией он двинул эти неугомонные полчища артистов, на эти бесконечные поля чеховских персонажей. И завязался бой, по энергии и реальности артистов, суливший им победу, а по прилизанности и хитросплетениям действий и судеб персонажей рассказов, суливший и им некоторые надежды на свое победное шествие.

     Но артисты были сейчас и в этот момент, и могли расправиться с каждым, «медведь» он, или служащий банка.

     Три внимательных зрителя сидели в середине девятого ряда, и сжимая в руках программки, не спускали глаз с открытого места схватки артиста с пьесой. Они были судьями в этом суматошном бою, но судьи были слабенькие так себе, но все же с некоторой долей приближения их к этому сословию можно было отнести. Вид двоих из этих судей был какой-то тусклый. Мужчина был не брит, в серой кофте под горло, в теплых ботинках по сезону, но не по театру. Перед спектаклем в буфет не успел он зайти, а потому и действие для него было слишком обнажено и не спрятано в туман, в пелену, несколько отстраняющую от реальности. Он до того как сесть в театральное кресло, к  слову сказать неудобное, зеленого плюша, просидел за рулем машины почти три с лишним часа. Хотелось ему есть, и пить, и лучше чего-нибудь горячительного. Он всячески отбивался от этого спектакля, но под давлением своей спутницы, именно спутницы жизни, согласился.

     И действие началось. И порадовало его, он узнавал целые фразы, а иногда и целые диалоги из фильма, который он много раз видел, и это радовало его и делало таким добрым судьей всего происходящего здесь. Как хорошо все и знакомо на этом таком милом свете и в темноте теплого зала театра.
 
- А нужна ли семья? – думалось его соседке, - к чему эти мучительные несовпадения и бесконечный труд. Только ль  продолжение рода толкает людей  друг к  другу так близко?

Писатели в московском метро

Сказка - фольклорная — эпический жанр письменного и устного народного творчества: прозаический устный рассказ о вымышленных событиях в фольклоре разных народов. Вид повествовательного, в основном прозаического фольклора (сказочная проза), который включает в себя разные жанры. И тексты здесь опираются на вымысел.
 
     Вспоминаю, как наблюдала за писательницей из метро. Растолкав всех, очень миленькое создание, тоненькая, с тоненькими чертами лица девушка, по всей видимости, не старше 18 лет, прорвалась на свободное место, оттолкнув уже садящуюся женщину. Девушка достала стопку белых листов большого формата, и начала быстро писать простым серым карандашом, приподнимая верхнюю часть листа. Она так старалась, не обращая внимания ни на кого, чувствовалось, что ее послание было очень важным, через две остановки, по всей видимости, текст был уже почти написан, и девушка, откинув свои длинные каштановые волосы, устремила свой взгляд вдаль. Что это за даль, куда все смотрят? Лист распрямился, и издали можно было легко читать текст, который был написан. Это было обращение к юноше, который с ней обошелся жестоко, и тут же говорилось, что и она с ним обошлась тоже несправедливо и грубо. Дальше из текста было ясно, что они поступили друг с другом так несправедливо не сговариваясь, а не в ответ на страдания, причинённые друг другу. Так сложилось, что каждый из них хотел сделать другому больно.

     Трагедия была написана в метро простым карандашом на белом лист бумаги формата А-4.
     Третьим писателем был мальчик, и тоже из метро. По виду ему было четыре года, или чуть больше, но не пять уж точно. Вошел в вагон он вместе с отцом, и через остановку, когда освободилось место, занял его.
- Пап, дай мне книгу.

     И отец, не спеша достал из сумки блокнот небольшого формата в виде маленькой книжечки с яркой, красно-синей, полосатой обложкой. И мальчик перевернул несколько страниц и на этих страницах разного цвета чернилами были нарисованы волнистые линии, желтые, зеленые, синие, красные. И все. Только волнистые линии, ими заполнены все страницы, ни точек, ни квадратиков, только непрерывные волны.

- Пап, дай мне ручки.

     Отец, из той же сумки без всяких возражений достал две ручки красного и зеленого цветов. И мальчик, пролистав несколько страничек в блокноте, нашел совершенно чистый и задумался. Вот именно задумался. Потом на чистом листике нарисовал несколько волнистых полосок и вновь задумался.

     Мама моя родная, вот это все стадии творчества, которые можно было наблюдать, следя за юным созданием.
 
     Отец терпеливо и спокойно смотрел на свое создание, и наблюдал за тем, как это создание рисует и рисует волнистые линии, выражая в них все, о чем он думал, может быть, вчера, может и сегодня, или четыре года назад. Потом отец взял у сына блокнот и цветные ручки, аккуратно сложил в сумку, услышав, что подъезжает поезд к станции метро Цветной бульвар, взял малыша за руку и вышел со своим юным писателем. С ними и ушла повесть детства.

Настоящий историк

Сказка литературная. У такой сказки, в отличие от народной, уже существует свой автор. Жанр литературной сказки является эпическим. Но самое главное  состоит в том, что вымысел тесно переплетается, а может и опирается или использует народную сказку, а возможно, только подражает ей. Но в устной форме литературная сказка не существует и вариантов  не имеет.

     Это была встреча, на которую я стремилась, хотя в этот день в Москве ожидались стычки, которые как бы были продолжением событий на Манежной площади. Но теперь выступала противоположная сторона, приезжие, которые тоже хотели что-то защитить. Сначала решила ехать к месту встречи одна, потом думала, что хорошо бы поехать с кем-нибудь. Но все выбирая из того, что лучше ехать или нет, выбрала поездку и не пожалела об этом.
 
     У метро Петровско-Разумовская огромный рынок был закрыт. Перед входом стоял автобус, на котором было написано «милиция». Несколько милиционеров стояли у выхода из метро. Здесь же у входа была группа из десяти человек, которые стояли в ожидании каких-либо событий. Несколько в стороне, с другой стороны от милиции стояли тоже молодые люди, но внешности выходцев с Кавказа, тоже в некотором ожидании. Прохожих было не очень много, вечер был морозным. Но для того,  чтобы попасть к себе домой, нужно было пройти именно здесь. Пройти к  автобусам стоящим в три ряда перед метро на своем обычном месте и ожидающих пассажиров в сторону районов вдоль Дмитровского шоссе
.
     В метро в вагонах тоже были пассажиры, много молодежи, которые ехали в центр Москвы. И я поехала в центр, а лучше было бы на некоторое время не болтаться в толпе, если Москва замерла в ожидании событий, начало которым было положено не только 11 декабря, а несколько раньше.

     Но я попала, куда стремилась и слушала историка, автора такого количества книг, которое не могло и присниться поздно начинающему новичку.

     Встреча была долгой, разговор шел спокойно, не спеша. Скорее рассматривался не вопрос исхода белой армии из Крыма, а вернее из России, а просто судьба всей русской армии после революции.

     Конечно, слушать аса в этом вопросе простому слушателю необычайного сложно, но до этой встречи успела прочесть и некоторые книги, которые заполнили совершенно пустое поле в знаниях о первой мировой войне. Здесь, просто были катастрофические пропуски. Потом о подготовке к февральской революции. Отречении царя. Вот об этом Волков ничего не сказал. А ведь участие армии, высшего офицерства, великого князя Николая Николаевича, основное. Не было произнесено и имя Алексеева, который и находился в ставке во время отречения царя.

     Этапы уменьшения бывших царских офицеров на протяжении нескольких послереволюционных лет подтверждались цифрами, которые приводил историк Сергей Владимирович Волков. И они были ужасны.
 
     Интересным оказался и вопрос, который отражал взаимоотношения повстанческих армий и союзников по Великой войне в вопросе о разделе или сохранении России. Отказ высшего белого офицерства от раздела единого государства, по словам Волкова, было причиной и отказа союзников в помощи повстанческим армиям.

     Вопросов и ответов было так много, что даже отказалась от того, что можно было записать, объяснения событий были до очевидности ясны и прозрачны, что их естественность не могла вызывать никаких сомнений и других, не отвечающих им возражений.

     Куда исчезало офицерство после уже не только прошедшей революции, но и прошедшей гражданской войны, был еще один вопрос, которому посвятил Волков свои рассуждения. А на каком материале это базировалось, можно понять было по тому, как между историком и ведущим  в разговоре возникла тема собранных каталогов офицерского состава, всего, в белой армии, в красной армии, и унесенного годами репрессий.

     Для меня же именно участие высшего офицерства в падении царского режима, царской власти было важно и интересно.

     И был еще один путь для офицеров после первой мировой войны, тех, кто еще до октября попали в военные заведения, и и и тут их всеми способами удаляли, отслеживали  и в дальнейшем их судьбу, где бы они не были.

     На даче иногда с приятелем разговариваем о разных исторических событиях, сбиваясь, в конце концов на современность.

- Ну, молодец, хоть как-то стала знать историю, - говорит он мне снисходительно.
- Почему как-то. Только в той части, что меня интересует.
- А знаешь ли ты, - следует долгая пауза, во время которой для меня придумывается такое событие в истории, которое я не могу знать в связи с отсутствием системы в своем историческом познании.
- Сразу говорю, что  я не знаю, - опасаясь потока информации, которую не смогу усвоить в простом разговоре.
- О роли Джунковского в революции ты знаешь?
- Нет, не знаю.
- А работы историка Волкова ты знаешь?
- Я его самого знаю, - сказала я гордо, хотя знакомством это было назвать трудно. Сама подошла к нему на конференции, и немного рассказала, чем занимаюсь.
- Напишите мне на сайт, - ответил мне знаменитый историк.

     Мой посрамленный собеседник оставил историческую тему и плавно перешел на тему заготовки дров в зимний период, где оценил закупку напиленных бревен в сравнении с покупкой наколотых дров. Так имя историка Волкова неожиданно помогло мне, не позволив сдать поле боя, которое по всему должна была покинуть с позором, и с подтверждением того, что мои знания слабы и ничтожны.


Редактор

Форма литературного произведения.  Эссе. Это произведение небольшое, и так же свободно по составлению композиции. Здесь очень просто можно выразить свое индивидуальное отношение, впечатление, и свои собственные мысли по тому или иному событию. Эссе можно рассматривать и как статью, и как очерк и как крошечный трактат. Для русской литературы это не характерный вид литературного произведения. Можно к таким отнести «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева.

     Появляется книга, а с ней и ошибки, которые все сразу видят, и их так много. У тебя не было редактора, ведь он стоит почти столько, сколько стоит издание самой книги. И ты сам, или кто-то из своих знакомых читает твой текст.

- Почему ты не сказала, что тебе нужно помочь, - говорят мне.
- И что прочитаете и исправите? - с недоверием спрашиваю я.

     С надеждой хоть на какой-то исход посылаю свои тексты, но не все сразу, а кусочками. Волнуюсь, как там проверка. Но волнуюсь напрасно, проверки нет. Сказать о помощи легко, а вот выполнить свое благое намерение, ой, как трудно. Через несколько дней появляются результаты этой помощи, первые пять страниц и все.
 
     Все ясно, теперь ты редактор, а если так, то после выхода книги с тобой не говорят о ее содержании, и готовься выслушать замечания.

- Ошибок много.
- Нужен редактор.
- Некоторое читать можно, а потом непонятное.
- Не знал, что сведения об участии в первой мировой вписывались в графу бандитизм и участие в бандформированиях и белом движении.
- Еще не читала.
- Что за фотографии. Плохо. Примите, как критику. Нужно было к нашим обратиться, помогли бы представить в нужном контрасте, цвет бы поменяли.
- А почему буквы, то мелкие, то крупные, - сразу сунув палец на 150 страницу, делает мне замечание очередной читатель.
 
    И отзывов значительно меньше, чем книг, которые раздала. Но даже и эти замечания говорят о том, что то, что ты писала, читали. И это самое важное. Все высказанные замечания воспринимаю без всякого огорчения, и это удивительно для того, кто критикует. Ведь никто не обязан тебя читать, только добровольное это решение. По сему, твоя реакция должна быть на все предложения или нейтральной или положительной. Только такой. Никаких обид ни на кого, только на себя. Вперёд.



Первый поэтический вечер

Содержание литературного произведения. Комедия. В таком произведении без юмора и сатиры не обойтись. А как красиво звучат все эти жанры комедии: фарс, водевиль, интермедия, скетч, оперетта, пародия. Легко воспринимается комедия положений, когда можно посмеяться над событиями и обстоятельствами. А комедия характеров вскрывает такие черты характера героя, которые гипертрофированы, и хорошо, что не твои, а другого человека неизвестного тебе, и к тебе правильному не имеющее никакого отношения.
 
     С городом Невелем у меня теперь будет многое связано, даже поэтические вечера. С Невеля началась и писательская лихорадка, но первоначально это были только стихотворные попытки. Потом были и другие поэтические вечера, но первый явился очень важным  толчком к доморощенному творчеству.

     Был еще второй поэтический вечер, на котором я присутствовала, но это было в Москве.

     В Невеле.  Встречу, поэтическую встречу, вела молодая женщина, профессиональная поэтесса. Если к слову поэт можно применить такое жесткое слово – профессионал.  Наверное, можно. Перед выступлением немного рассказала о себе, о своей работе в журнале, о работе с письмами читателей. Журнал носил такое знакомое с времен поголовного чтения название «Юность». Была она, наша ведущая вечера, с пышными волосами, чуть полноватая, очень естественная женщина. Совершенно домашнего вида в одежде и в поведении, так и виделась груда детей, которая висит на ее пышной юбке тусклого неопределенного цвета. У поэтессы был здоровый цвет лица, да и вообще она была нормальная, здоровая женщина, думалось, что и разум ее так же здоров, как и все в ней.

Оказалось только, что она не замужем, что было, конечно, большой потерей для нее, уж точно.

     Условились, что каждый выступающий будет читать только по три стихотворения. Это условие было удивительным, так как предположить, что в аудитории, состоящей из тридцати, сорока человек найдется столько поэтов, мог только опытный изощренный опыт самого поэта.

     Поэтесса прочитала, действительно, три стихотворения. После этого чтения сама я оказалась в таком состоянии нереальности, в которое попасть с такой скоростью в другом месте было бы невозможно.

     Но стихи прочитаны, и создалась пауза, в которой размышление смешалось с недоумением.

     Поэтические образы в стихах, наверное, относились к тому времени, когда дорожки в лесу были без осколков от битых бутылок, а трава в полях была мягка, как шелк. Почти в каждом стихотворении описание природы связано или с бегом босыми ногами по тропинке, или катанием в бескрайних полях на пуховых травах. Поэтесса была москвичка, да и чувствовался рафинированный московский житель, далекий от проблем заготовки дров и картошки. Но стихи были посвящены деревне. Тоска интеллигенции по тому, что далеко и незнакомо, была приметой русской жизни всегда.
 
     Предложение прочитать свои стихи желающими на некоторое время не получило отзыва в аудитории. Но решив, что будет неудобно, что ни одного способного сложить хоть четыре строки в некое подобие стиха здесь нет. Решив, что тем самым я как-то исправлю ситуацию с отсутствием молодых дарований, предложила себя, как начинающего поэта.

     Но была сразу предупреждена, что только три стихотворения.

     И я их прочитала. Только три, хотя было желание познакомить со своим творчеством всех поближе. Стихи несколько не соответствовали настроению,  которое создалось к этому моменту.

Они назывались: Соловки, Сандормох, Фурштатская.
                Соловки.
Из воды и серой глади.
Без горизонта, без света и тьмы.
Вставали щетиной прозрачной
Купола и холмы.

          Второе стихотворение было стихотворение об улице в Петербурге, о которой, почти, как и о многом другом, я узнала из протоколов допросов. Раньше эта улица называлась Павла Лаврова, и уже в протоколах упоминались два этих названия. Так мне стало понятно, откуда были арестованы, и никогда уже сюда не вернулись члены семьи Владимира Александровича Шильдера. Не вернулись на Фурштатскую ни он сам, Шильдер Владимир Александрович, ни его жена Шильдер Анна Михайловна, ни их сын Михаил Владимирович Шильдер, ни племянница Анны Михайловны Елизавета Николаевна Клингенберг. Фамилия Клингенберг, с фамилией Шильдер была связана тем, что Анна Михайловна была из рода Клингенбергов.

     А этот род Клингенбергов дал России несколько губернаторов и во многих губерниях, даже можно сказать, что и в нескольких поколениях.

                Фурштатская
Фурштатская, странное слово,
Шла,  как будто закрыв глаза,
 Вот из этой подворотни,
Вся семья на смерть пошла.
И ушла совсем уж близко,
За какой-то парой улиц,
Ожидали их убийцы,
Застрелив всех, не зажмурясь.
Нет, смешны мои тревоги,
На пороге той судьбы,
Нет, смешны мои тревоги,
Им готовили гробы.
Не гробы, нет, нет, а просто,
Ров, да, ров, комок земли,
Что рвалось в душе несчастной,
Не узнать из этой тьмы.

     Меня несколько раз перебили, когда я неправильно называла  улицу Фурштатская, улицей «Фуршатской», но это было связано только с моим волнением, конечно название этой улицы я хорошо знала. Когда была в Петербурге,  то подходила к этому дому и фотографировала его со всех сторон, это не далеко от метро Чернышевская или Достоевская, названий станций в Петербурге по сравнению с Москвой немного, но они не очень привычные, приходится пользоваться схемой, но бывает, что и не можешь с пересадками разобраться.

     Поездка на Соловки была с заездом в Медвежьегорск, приехали поздно вечером, разместились в гостинице, а утром на автобусе поехали в это место Сандормох. Слово мох в этом названии точно говорит о том месте,  весь лес заполнен серебристым ковром мха. На солнце это серебристое сияние, будто снег на зелени, под ярким солнцем. Погода была самая хорошая, какую только и можно было представить, место необычайно красивое. Чистый сосновый бор, высокие холмы, проросшие так же соснами. Но деревья очень странные, на каждом, на большинстве деревьев фотографии, и вблизи и в глубине. А между соснами осевшая земля.

                Сандормох
В небе сосны,
Склон крутой,
Мох на солнце золотой.
Со стволов глядят глаза,
С фотографии слеза
Уползает за цветок.
В Сандормохе под сосной,
Ты лежишь, не зная даже,
Что сосной придавлен крепко,
Над портретом только ветка.
Под деревьями провалы,
Там лежат плечом к плечу,
Все, кто раньше говорил,
Петь хочу, и жить хочу.
Кто там брат,
 А кто случайно,
Опустился в этот ад.
Со стволов глаза глядят,
Нам прощенья не сулят.
Но склонившись на распутье,
Люди, молча, все стоят,
И за солнечным полетом не следят.

     Мои стихи, как и произведения  профессиональной поэтессы, повисли в тишине. Но ведущая поэтического вечера, после того, как я попыталась изложить события, с которыми связаны были эти стихи, не особенно обратила на этот момент внимания, но отметила некоторую шероховатость стиля, и не всегда четкое следование рифме.

     Казалось, что стихотворный вечер иссяк, но не тут-то было. Спустя только несколько минут, уже от желающих выступать не было отбоя. Оказалось, что все сидящие в этом деревянном, или кирпичном низком домике сплошь поэты, ну может и не все. Но выступило человек пятнадцать, и ограничение, читать по три стихотворения оказалось очень актуальным и своевременным.

     Были среди выступающих и те, кто действительно был большой удачей не только для этого вечера, но и для любого зала слушателей. Молодой юноша прочитал стихи о Невеле, но с таким вплетением в стихотворное полотно образов мифологии, и современных образов, что уж ему можно было присвоить звание поэта. Выступила и работник музея, где мы и размещались, Наташа. И вдруг среди того же набора образов о природе, погоде и, естественно, любви, возникло то, самое живое, стоящее рядом, настоящее. Очень удивилась, что эта рыжеволосая женщина так проста и так поэтична. Казалось, что стихи возникли только сейчас, случайно, по настроению, Как они были опрятны и ясны, можно было сказать, что чисты. Но некоторые строки были  включены в стихи с таким юмором, что стало ясно, что это опытный, эмоциональный, и знающий человек.

В пыльном Пскове,
В людном Пскове,
Как чудесное извне –
Лапки вербные пушистые,
Перед теткой на столе!
Ах, весна, да ты ли, юная,
Показала носик свой?
И как будто площадь людная
Вдруг становится весной!
Словно чище стало небо,
Синь ударила в глаза.
Это быль иль это небыль?
Или впрямь пришла весна?!

     Оказалось, что Наташа Волкова действительно поэт, и у нее есть сборники стихов, там много всего, а особенно любви.

     Первые поэты на моем пути женщины. А велики поэты мужчины.

     И у меня возникло желание для нее написать несколько строчек, что и получилось. И написала я их для Наташи.

Как хочется бабьего лета,
Не дождя и снега,
А добра и света.
Пусть двадцать,
Пусть тридцать,
 Да и сорок даже,
 Где заботы -  счастье,
 Где за все награда.
Поцелуй доверчивый,
 Впереди нет горя,
Бесконечно лето,
Бабское такое.

Моя первая книга

Амфибрахий. Это сложный размер стихов — трёхсложный. И ударения здесь падают через определенный интервал. Здесь  ударения падают преимущественно на 2, 5, 8, 11 слоги. Наиболее распространён четырёхстопный амфибрахий:

Я более слушать безумца не мог,
Я поднял сверкающий меч,   
Певцу подарил я кровавый цветок
 В награду за дерзкую речь. (Н. Гумилёв).

     Последние ошибки, найденные компьютером, исправлены в тексте моей маленькой книги. Она еще набором букв лежит в электрических или магнитных сигналах. И только отражением букв напоминает о себе на синем экране монитора. Читаю свою же книгу, как и все книги, которые помню, быстро по диагонали. Ошибок не вижу. Ищу не один день, где же можно напечатать это творение. Разговор с типографиями, наверное, такими же маленькими, как и моя книга, самый простой и всегда отстраненный. Я специально не посылаю заявку по электронной почте, а звоню по указанному телефону. Появились и новые слова, о которых и не слышала никогда. Вес бумаги для печати. Или формат.

-Знаете, я вам уже звонила раза два. Даже фамилию записала, с кем говорила. Воронов у вас есть?
- Не знаю. А что вы хотите?
-Да книжку вот написала, хочу напечатать. Да ладно с этим Вороновым. Как вас зовут?
- Инга.
 Самое обычное современное имя.
- Хотела бы приехать сегодня.
- Вам нужно иметь с собой тексты. Паспорт.
- А деньги? Это уж, наверное, самое главное, - вставила я.
- Это точно.
- Приеду сегодня во второй половине дня. Мне уже много лет. Все забываю, но вас постараюсь найти.
- До встречи. А о чем ваша книга?
- Моя книга о поиске счастья пенсионерами.

     А ведь, наверное, не плохая будет тема в действительности, будет рассказ о пенсионерах. О том, как они всё-таки умудряются что-то чувствовать в новых возрастных условиях. Да и сама уже такая. И все мои новые знакомые за двадцать лет перешли в это состояние.

- Подъезжайте.

     Обычные остатки от производственных зданий. Со старой заводской проходной и промышленным двором, в котором внутренние здания и окна и стены того, что обычно с улицы не видно. Встреча на проходной началась с крика вахтерши, которая предположила, что я глухая, заодно и тупая. Мы бодро поорали друг на друга, и с предъявлением водительского удостоверения я направилась искать типографию.
- Поднимайтесь на третий этаж. Там разные страшные зубы, но вы не пугайтесь. Пройдете через зубные комнаты и увидите свою типографию.
 
     Действительно заброшенная стертая бетонная лестница. Третий этаж, новая железная дверь, через коридор одной фирмы к двери другой фирмы.

     Большая комната, бывшая часть цеха или прорабская комната. На большом пространстве несколько стоящих в произвольном порядке столов. Шкаф с папками. За столом у окна очень миловидная чёрненькая девушка, оказалась здесь главной.

- Что вы принесли?
- Вот на флэшке текст моей книги. Здесь обложка книги. И вот еще фотографии.
- Издательский пакет делать?
- Нет, я сама хочу получить в книжной палате номер.
- Но мы сделаем быстрее.
- Ну, хорошо. Делайте.

     Получив все, что хотела, радостная и довольная я прошла через бывший заводской двор. Вышла на перекопанную улицу, и свернула к метро. Вот получается моя первая книга. Никто и не знает, а у меня крошечные буковки семечками подсолнуха, или шелухой от семечек упали на странички. Как получилось, потом увижу. И все на Проспекте Мира казалось таким знакомым и добрым, ну как на празднике.

     Теперь платить по счету. Для оплаты случайно выбрала кассу у метро Фрунзенская, подальше от станции. Комнатка оказалась крошечная, выяснилось, что сегодня пенсионный день. И все жители соответствующего возраста в одно время со мной вошли в эту комнатушку, в которой и мест для посадки было всего-то три. Через 15 минут стало ясно, что работа в окнах операторов идет по какому-то своему графику, и за 15 минут никто не отошел от окон операторов.
 
     В одном окне две девушки в беленьких кофточках учились заполнять документы, два следующих окна были пусты. Еще в одном можно было увидеть молодого человека, к которому тоже попал посетитель не с получением пенсии, а с чем-то другим, что требовало от внимательного юноши постоянно отлучаться. Некоторые посетители стали жалобно звать заведующую, и она появилась, снисходительно оглядев престарелых просителей, ушла, но в одном из окошек появился еще один человек и дело пошло быстрее.

     Дошла очередь и до меня. Я выложила свои кровные деньги, оплатив свой же труд. Стало ясно, что писательским трудом, как и другим у меня заработать не получится. Помечтать, конечно, можно, но и только. Когда выбирала название для своего опуса, то показалось, что подойдет «Все равно тебя убьют». Почти детектив. А до этого было «Шильдеры в репрессиях». Здесь что-то о репрессиях, но, наверное, мало кто и знает это слово. Тоже не очень ясно. Остановилась на еще одном названии.  «Жертвы репрессий Шильдеры».

     Наступил момент, когда нужно предъявить оплаченный чек в типографии и маленькое колесико должно закрутиться и листочки соберутся в пачечку, будут промазаны клеем, сверху ляжет обложка и можно будет перевернуть листочки. И забытые люди на некоторое время пройдут по тропкам строк, проявится их отражение на  фотографиях, и даже заговорят, но уже голосом читателя.

     Под моросящим дождем иду к заводской проходной, опять та же лестница и дверь, но сейчас она закрыта, нахожу кнопку звонка. Трогаю ручку и  дверь плавно открывается. Комнаты с зубами уже пустые, за столом приемщицы заказов сидит охранник с газетой. На приветствие не отвечает, и я прохожу в редакцию. Там почти все на месте.

      За тем же столом, та же миловидная молодая девушка начальник. На спинке кресла пиджачок. Светло голубая, почти серовато-голубая блузка напоминает мужскую рубашку, но изумительно красиво отстрочена. На руке несколько браслетов, серебро с золотом. Крупные часы с необычным циферблатом, на котором поблескивают камешки.
 
- Вот мой платеж. Сделайте копию.
- Вам отправила по электронной почте окончательный вариант вашей книги.
- Я еще не видела. Сегодня посмотрю.
- Ответьте, что вас устраивает, а что нет.
- Еще хотела спросить, а где номер книги, который в книжной палате получили.
- Сейчас дадим. Сделаем вам копию.
- А штрих код есть?
- И штрих код есть.
- Спасибо вам.

     Беседа закончена. Хорошее настроение не позволяет так просто уйти, не сказав еще чего-нибудь. И как всякая женщина начинаю рассказывать о своих планах на будущее время.
- В конце месяца еще приду печатать новую книгу. Мне у вас понравилось, приду к вам еще.
- Хорошо.
- А если сделать другой тираж, то это сколько будет стоить?
- Сейчас посчитаем.
- Буду знать и другие условия. Еще раз спасибо.

     И опять дорога к метро. Дождь сплошной пеленой. Ноги промокли. Зонт не спасает. Но настроение какое. Такое событие номерок на книжечку, а как приятно об этом думать.

     Дома достаю бумажку и хочу показать, но вдруг обнаруживаю, что на ней нет нигде моего имени. Только название. Только автор. И название типографии, и адрес типографии. Вот и сюрприз. На кого же регистрация номерочка? Настроение так же быстро хорошее закончилось, на смену пришло отвратительное и мерзкое ощущение. Я оплатила регистрацию типографии на номер, который ей и выдали. Начинаю искать телефон милой стройной, чёрненькой начальницы типографии. Мобильный не отвечает. Я нервничаю. Нет, стрессоустойчивость у меня, слабая. Почти нет никакой. А ведь была, да еще какая, теперь и не вспомнить, когда была, в далекие времена трудной жизни, а теперь и легче стало, но противодействуешь неприятностям  как вяло.

     Уже девять часов вечера, набираю телефон типографии, отвечает моя собеседника, с которой я сегодня встречались.

- Это Инга?
- А это ваша заказчица.
- Что у вас?
- Вот я сейчас прочитала регистрацию книги, номер этот от книжной палаты.
- И что?
- Себя здесь не вижу? Почему здесь ваша типография? Я что оплачивала регистрацию для вашей типографии?
- Так положено. Мы регистрировали, и на нас и оформили.
- Но ведь вы мне не сказали, что будете на себя регистрировать. Я и сама хотела это сделать и без вашей помощи, но вы сказали, что это будет быстрее. И я заплатила за вашу услугу.
- Да.
- Я платила, но платила за себя, а не за вашу типографию.
- Эти номера регистрируют только организации.
- Да я входила на сайт книжной палаты, там можно регистрировать не только организации. Вот и хочу вам сказать, что я расстроена. До свидания.

     Разговор  закончен, но ощущение повторяющегося из раза в раз мерзкого состояния осталось. Ничего не объяснили, о том, что так хотели оформить речи не шло. О том, что плачу за совсем другое оформление и не знала. Но почему? Вспомнилось, как в автобусе уронила сто рублей, упали из руки, стоящий за мной мужчина наступил на эту бумажку, и не сдвинулся, пока я не плюнула и не отошла от него. На купюре не стояло моего имени, значит, это принадлежит всем.

     Мое состояние счастья от первой моей слабой книжечки улетучилось, и я вернулась в действительность.
 
     А что я хотела, пишу про репрессии, про смерть, про расстрелы, про исчезновение людей из этого мира по пустяшным причинам, если смотреть с этого времени на то. Хочу сказки на костях ушедших, ну, дура, ну наивная. Потом приходит понимание того, что во всем есть главное, а есть второстепенное. Произошло главное, книга в печати, а какие там циферки это варочное. Вернуться к исходному, и получить некоторый опыт уже и в самостоятельной регистрации книг в книжной палате. Новое знание очень упрощает в дальнейшем подготовку к печати следующей книги, о которой начал думать, не закончив еще и первой. В самом авторе начинает закладываться план пока только названий его будущих книг. А это означает только то, что есть цель, к которой пусть и не идти придется бодрым шагом, передвигаться медленно с редкими перебежками, но в одном направлении, уже выбранном заранее.


 Второй поэтический вечер.

Содержание литературного произведения. Трагедия. Такое  художественное произведение, в основу которого положены такие события, которые являются неизбежными и приводят только трагическому для героев исходу.
Трагедия звучит серьезно, действительность тоже воспринимается очень ярко, со своей противоречивой сутью. Все отношения героев  изображаются через напряжение и конфликты.
 
     Второй поэтический вечер был уже в Москве, к нему я тоже решила подготовиться, взяла с собой несколько стихотворений,  напечатанных, на синей бумаге  красными буквами. Что читалось с трудом из-за редкого сочетания цветом, но другого не было, картридж, в принтере, закончился, пришлось остановиться на старых запасах напечатанных стихов.

     Первый раз видела успешного поэта. Весь вид его говорил, что все у него отлично, нет, не просто хорошо, а отлично. Выглядел он чудесно, в прекрасно сидящем костюме, с очень хорошей стрижкой. Весь аккуратный, так и хотелось представить его в военной форме, которая так и просилась на стройную фигуру. Выглядел он на возраст ближе к сорока, но это было таким неопределенным, что можно было дать и лет тридцать пять. О нем сказали, что он автор многих сборников, и у него вышло то ли восемь, то ли девять томов сочинений.

     Ну, точно, он, наверное, военный, если так много написал, то коэффициент его полезного действия наверное очень высокий. Все продолжала думать о поэте, не особенно вслушиваясь в слова. Да, внешний вид, элегантность и мужская красота забивали стихи. Но вот, наконец, услышала, то что привлекло внимание: «бабочки влетают в окно, как хорошо». Вольное толкование того о чем прозвучало в стихах. Вот, все думала военный, военный, а он лирик, настоящий. В этом году, этим горячим летом, бабочек не удалось увидеть, жара и у них что-то нарушила.

     Прекрасно сидит костюм, как влитой, так уже мало кто носит, черная рубашка.
 
     После третьего, или четвертого стихотворения, где уже было про кровавые слезы поэта, захотелось услышать про сломанные ноги, про гнилую картошку.

     Вспомнилось. Что как-то съела мед. Свежий из сот, и от избытка энергии не знала, куда себя деть. Спасли соленые огурцы, только съев их, смогла почувствовать, что огурцы съели энергию меда. Тема меда актуальна этой осенью, с нее начались большие перемены в городе Москве. Мед свалил мера нашего города. Свалили не небоскребы, и здания банков, ни мосты и эстакады, а продукт полчищ, трудолюбивых пчел. Но стихи были еще до того, как медовая тема появилась всюду, и о ней тоже говорили только мужчины. Вот так, где сладкое там и они эти бойцы, эти поэты и политики, и все вместе. Стихи и успех в бизнесе. Вот модное понятие бизнес, и даже здесь, где стихи.

     Появилась и тема смерти, очень резко контрастирующая с автором стихотворения, трудно было поверить, что такие мысли посещают такого человека, стало немного неудобно. Наверное, это сказка, а человек, который ее рассказывает, волшебник.

     В руках у соседа, заметила сборник стихов, у него их оказалось несколько, и он один преподнес мне, потом уходя, я взяла еще один, который лежал среди других в стопке на столике.

     Зал, в котором сидели, был небольшой на сто мест, был он в здании, которое спряталось в одном из дворов на Большой Ордынке. Здесь прошло много лет моей работы, но так устроен этот район, что загадочные уголки повсюду. Много раз можешь проходить мимо и не узнаешь, что здесь очаг культуры с многолетними традициями.

     Вот прозвучало стихотворение о пистолете, приставленном к виску. Нет, наверное, он военный, точно военный. Откуда у простого человека оружие, да еще как неосторожно он с ним обращается. Нет, тема оружия опасная. Нельзя смотреть на автора так снисходительно, а то вспоминается, как на меня смотрели в далеком Невеле, с жалостью, снисходительно, на наивного далекого от реальной жизни человечка, нет, как на смешную такую женщину.

     А зал уютный, стулья в семь рядов, проход между двумя группами рядов.

     Старый паркет, но с рисунком, паркет коричневый, а рисунок в виде восьмиконечных звезд. Справа тумбочка, на котором подсвечник на пять свечей.

     Слева белый рояль, сцены нет, все близко, по-домашнему. Слева же на постаменте бюст императора Николая второго. Хотелось думать, что здесь был Николай второй, а может быть и был, кто знает.

     Во всех трех стенах окна, в два ряда, одни над другими, окна в темных коричневых шторах. Получается, что зал выступает из здания, словно корабль отплывает. Куда плывем? В музыку и поэзию?

     Когда входила в зал, то в зале было только два человека, включая музыканта, который разыгрывался, он был такой молодой, такой искренний. Я посчитала, что я старше его в три раза, наверное. Трудно даже было представить, что такое возможно. Теперь зал заполнен, есть и те, кто стоит. Молодежи много, таких как я и старше, на удивление, совсем не много. У некоторых  в руках букеты.

     Музыка чередовалась со стихами. Был и Рахманинов, мне помнилось, что в нашем роду Шильдеров было родство и Рахманиновым, но я ошибалась, родство было, но с Рубинштейном, даже немного знала об этом.

     И я узнала, что в Петергофе жена Рубинштейна строила дачу или дом, на который и уходили деньги без устали работающего музыканта. Потом дача-дом сгорела.

     И наконец, прозвучали слова крайнего лиризма об огне любви и о шалаше в лесу, который надо построить.

     Шалаш уже давно закрепился в сознании с товарищем Лениным. Этот поэтический символ ничего не давал, а скорее разрушал. И прозвучали еще символические понятия – огонь любви. Без этого огня представить любовь невозможно, требуется поддерживать, да и зажечь такой огонь немалое искусство.

     У меня тоже на листочках в папке свои стихи, я принесла их, зная, что вечер будет музыкально-поэтический, даже думала, что прочитаю что-нибудь. Выбрала стихи, так  более-менее, похожие на лирические стихи.

Снег
Дверь закрыта навсегда,
Где-то капает вода,
Лифт шуршит в своей норе,
Где-то елка в мишуре.
Город в снежную лавину
Весь попал как в паутину,
Словно сказочной страной
Окружен он белизной.

     Перебирала листочки, но поэтический вечер не дал возможности поучаствовать в этом действии посторонним.


Вагон

Из окна вагона даль,
Вместо песни грусть, печаль,
 Спит младенец крепким сном,
Серпик желтый за окном.
Звенит ложечка в стакане.
Плед,  измятый на диване,
Кто-то ждет тебя в пути.
И тебе к нему идти.

     Острое ушко, как лепесток было между мной и белым роялем, и которое чутко все воспринимало. Раздались аплодисменты, цветы в руках выступающих, концерт закончен. Держа в руках сборник стихов успешного поэта, хотела к нему приблизиться, взять автограф, но он был уже в кругу таких красивых и сильных людей. Положив сборник стихов в сумку, взглянула на очаг культуры и вышла на шумную и тесную Ордынку. Шла к метро. Сама с собой, без знакомых, без контакта с кем либо. Только свое. Стояло в памяти имя ведущей – Нонна. Прекрасно.

    Пока шла, думала о том, что следующая встреча  для меня будет очень интересна, посвящена она будет поэзии Александра Блока.

     Для меня это имя интересно, но этот интерес не связан с поэзией Александра Блока. Это совсем другое. Я даже купила книгу Блока и название у нее очень необычное для поэта. Книга называется «Последние дни императорской власти». Вот какая лирика бывает. На столе лежит еще одна книга, и она тоже и его и о нем, о поэте Блоке.


Соавторы
 
Золотое правило поэзии: рифма либо должна быть везде, либо её не должно быть нигде. Если она есть кусками, то создаётся впечатление, что поэт — просто неумеха. Не знал, как зарифмовать, ну и оставил на произвол. Кроме того, когда вы читаете стихи перед серьёзными господами из жюри любого поэтического или музыкального фестиваля, при плохо поставленной рифме происходит примерно следующее. Члены жюри слушают и вдруг натыкаются на место, где рифма пропущена, или она плохая. Следующие два-три куплета, пока вы читаете или поёте, они уже не слушают вас, а радостно обсуждают вашу ошибку, окончательно теряя смысл повествования. Этого, естественно, нужно избегать.

     Не бояться соавторов. Точнее, многих авторов, с которыми можно объединиться и написать одну книгу с несколькими авторами.

     Такие книги можно и предлагать  каким-либо издательствам. И тогда усилия распределяются, можно ездить не всем в разные места, а в некоторой очерёдности. Но и в этом случае найти того, кто вложит в твое творение деньги, не так и просто.
 
     Правда, так получается, что только одному достается этот труд с рассказом о книге. И когда вопрос касается денег, то беседа сжимается, тухнет, и как-то само собой все превращается в такие вежливые улыбки.

     По нашему представлению самому автору после выхода достанется все прибыль, а если авторов будет несколько, то с ними надо делиться. Не волнуйтесь, прибыли не будет, так, что желание остаться одним автором, можно и менять на союз с соавторов.

     Прибыль, забудем это слово на некоторое время, а возможно навсегда. Прибыль не для автора, который начинает писать не совсем в раннем возрасте это неосуществимая мечта.
 
- А давай вместе писать книгу, - предлагаю я своему приятелю, - сделаем коммерческий проект.
- К этому надо подготовиться, - отвечает Анатолий мне, - свыкнуться с мыслью.
- В процессе подготовишься.
- Нет, я так не умею. Надо разработать тему, выбрать ее. Вот можно о создании нашей космической техники написать.
- Ты хочешь, чтобы потом за нами бегали и искали, что мы не так написали?
- Надо писать о том, что знаешь хорошо.
- Я предлагаю писать детективы. Назовем серию «Тихий дачный рай».
- И как будем называть части этой серии?
- Это будет серия таких домашних, не раскрываемых преступлений, с любовной темой, но со страстями как настоящими. Открывать эти маленькие преступления мы будем сами, главные действующие лица, только два человека. Это и планирования поиска преступника, и сам его поиск. И первое произведение назовем «Пожары».
- Надо обдумать, но лучше о космическом самолете. Вот тут я разойдусь, тогда всем достанется. Этим бездельникам, тунеядцам, которые других вели на подвиги.
- Нет лучше детектив.
- Нет, космос.

     Союза соавторов не состоялось, но эта мысль осталась. И стала я думать над другими темами, которые  могут привлечь возможного моего соавтора. Поиск соавтора можно продолжать.


Новогодняя конфетка

 Драма. Этот род литературы отличается от других родов литературы способом передачи сюжета. Сюжет передаётся не через повествование и монологи, а через диалоги действующих лиц.
 
     На край стола положили конфетку, шоколадную, но совсем дешевую, например «Ласточку» или «Буревестник». Эти конфетки добавляли в новогодние подарки, которые раньше собирали на работе для детей сотрудников. От обилия таких конфет подарки становились объёмными, словно в них было столько сладкого, что казалось, что его хватит не только на новогодние праздники, но и на все детские дни, когда и подарки исчезнут и елка сбросит  свои желтые иголки.

     А бывало, что и на елку вешали конфеты в бумажках, и на них смотрели несколько дней, пока не наступал Новый год, и эти игрушечные конфеты можно было есть. Но кто-то из детей не выдерживал и начинал пробовать сладости заранее, и пустые бумажки складывал так, что не сразу можно было увидеть, что в обертках больше ничего нет, но пустые обертки продолжали манить, а когда их касались, то ждало разочарование и печаль, маленькая детская печаль.

     И хотя конфетки в действительности на столе не было, и не зима была на дворе, а только ранняя солнечная и мягкая осень, и не тот был возраст, чтобы ждать подарков, но это ощущение новогодней конфетки преследовало меня во все время разговора, обычного разговора об издании небольшого сборника, который долго готовился, и наконец,  состоялся.

     За столом сидел мужчина средних лет в хорошо сидящем костюме, в голубой рубашке с галстуком в тот же голубой цвет.

     Но сначала, пока мы его ждали, а он был занят с множеством людей, которые к нему все обращались и обращались. Мы, это трое заинтересованных в издании сборника, не очень терпеливо, но ждали, когда закончатся просьбы об уроках немецкого языка и обсуждение поиска в архивах документов.
 
- Нет, для нас лучше Наталья Петровна.
- Но она по здоровью не может.
- Но работа лучшее средство для сохранения здоровья.
- Не в ее возрасте.
- Но подумайте над этим вопросом.
- Я уже сказал свое мнение. Пойдите к другому преподавателю.
- Другие это не то. Вот Наталья Петровна это то.
     Никто не сдвинулся с места. Но перед Павлом Михайловичем уже другая женщина.
- Я знаю только то, что предки были аптекарями.
- Вам нужно запросить архивы местные.
- Точно место не знаю. Как писать?
- Напишите только то, что помните.
- А где взять адреса архивов?
- Попробую вам подсказать. Но пока соберите то, что можете и приходите, может быть получится неплохое сообщение.

     Мы продолжаем не очень-то и терпеливо ждать. И, наконец, настала наша очередь. Все постепенно разошлись. Из комнаты, где мы сидели до этого, возвращаются вазочки с печеньем, сахар, чайники и ножи, ложек у нас не было. Все ставится в этой небольшой комнате на свободный стол. Остатки же небольшого чаепития сброшены в два пакета и уже отправились на свалку. Встреча и чаепитие закончено, но не все еще разошлись. Остались те, у кого самые неотложные и срочные вопросы и дела.

     Наш сборник «Немецкие роды в России» занял особое место на столе пред Сергеем Михайловичем.

- Ну, посмотрите, что сделали. Какая обложка.
- Мягковата. Для такого сборника, объемного. Ну как его брать в руки, склейка может и разорваться. Нет, это вы не очень продумали.
- А какие карты, вот Германия, вот и Россия. Вот и карта, из этих мест вышли предки авторов.
- Можете не начинать так издалека. И так ясно, что вы хотите, но ведь другие вам ничего не дадут, а здесь, с нами вы неправильно действуете.

     Моя конфетка все еще лежит перед моими глазами, невидимая, но осязаемая «Ласточка», но как-то отодвигает ее невидимая рука все дальше и дальше. Надо подумать над своим поведением. Да и с оценками не очень сейчас, наверное, и поругают, но хорошо, если только поругают, но могут и наказать. И этот момент наступил.

- И как вам помогло ваше дворянство. Вот вы все делаете, но не с нами. А надо чаще здесь бывать и советоваться.
- А о дворянстве и речи то не было. Никто и не говорил о дворянстве.

     А ведь сказала случайно, но так просто привела текст из протокола допроса Анны Михайловны в 1925 году. В протоколе допроса  было записано «дворянка из Ленинграда».  Нелепость этой фразы и заставила ее привести, чтобы показать нелепость всего, что происходило в то время. И все. Фраза могла рассматриваться только вот так, в своей полноте, а не в виде  отдельных слов.

- Ну, а купечество. Идите к ним и просите деньги.
- Но ведь эта книга о немецких родах в России.
- Тогда почему вы с нами не советуетесь, а ходите своими путями. Что, не можете найти деньги? А ведь решений много.
- Да пробовали ведь.  И на конкурсы подавали.
- Значит, не так подавали, и не туда.

     Да, становится все хуже, и уже не только конфетку, а и обертку не получится получить. Становится все сложнее надеяться на сладкое лакомство. Наверное, скоро и самому не захочется получать шоколадную конфетку в обертке. Шоколадную ли? На некоторых вафельных тортиках пишут, что это  шоколадный тортик. И много лет назад мама мне сказала, что с таким тортиком рядом шоколад и не лежал. А в то голодное время, наверное, вкуснее такого тортика и ничего не было.

- Есть самый простой вариант собрать деньги на ваш сборник. Сколько у вас авторов?
- Семь.
- Вот и хорошо, что семь. Пусть эти семеро и разделят, сколько там, ну триста пятьдесят тысяч между собой, и получится всего ничего, всего по пятьдесят тысяч. Я бы сам сдал, вот если бы было написано, что я тоже автор. Авторы должны и оплатить издание книги.

     Перед приятным и почти веселым мужчиной средних лет сидели три пенсионерки, может быть еще достаточно активные, но плохо финансируемые своей любимой страной. Но упрёк был справедлив, если денег нет, то зачем здесь сидите, листаете странички своего сборника, а ведь на обложке одни гербы, да уж точно дворянских родов. Нищие потомки нищих дворянских родов тянут свои старческие ручки к невидимой шоколадной конфетке. Но справедливая учеба об умении пользоваться новым капиталистическим строем продолжилась.

- Вот это вам первый совет.
- Поняли, в этом что-то есть, но денег нет.
- А еще вы должны просчитать коммерческую возможность хотя бы окупить издание. Кто его будет покупать, да еще в такой обложке. Только как подарочное издание может пройти. Но и здесь нужно заинтересовать кого-нибудь. Кто вам написал рецензию? Это ваш родственник?
- Нет не мой родственник.
- И не мой.
 - Да и не родственник он вовсе нам.
- А тогда зачем он здесь? Почему он, а не кто-то из наших историков?

     И мне подумалось, что я тоже не хочу, чтобы неизвестный человек, которому все не очень-то интересно, был со своим именем в этой книге. Да, те, кто писал про свои семьи, которые растворились  в прошлом, только еще этой памятью родных и появляются перед нами. И от памяти не уйти, никогда и никуда. Она есть эта память, как страшная наука генетика стучит и стучит. Что заставляет помнить без просьбы о памяти, кто заставляет собирать отрывочные сведения и складывать в некоторые стопочки листочков, которые в некоторый момент могут приобрести некие  очертания осмысленного рассказа.

- А вот еще одно предложение, найдите же все-таки спонсоров.
- Но это целая наука как их искать. Вот мне рассказали, что одной писательнице молодая девочка предложила свои услуги, объяснив, что ее учат как это делать. И спустя какое-то время нашла спонсоров, и обеспечила ее деньгами не на одно издание. А писала та писательница о балерине только одной, и только об одном театре, где эта балерина танцевала. А мы пишем о многих немецких родах и ничего найти не можем.

     Сергей Михайлович так снисходительно учил нас жизни, что казалось, что это доставляет ему некоторое, правда очень маленькое  удовольствие. Это как учить работать того, кто и так свое отработал, но надо и еще попробовать. Просить умеет каждый, а работать не у всех получается. Хотя только что перед этим разговором с Сергей Михайловичем говорили и о работе.

- Я родилась уже в ссылке. Продуктов не было. Давали от овса шелуху. Мама варила кисель. К нам приехала бабушка, и никак не могла понять какие у нее хорошие внуки. Только поедят, сразу бегут с соседнюю комнату и моют чашки. А мы перед ней стеснялись вылизывать чашки, где еще на стеночках оставался кисель. В другой комнате и вылизывали, а потом и мыли.
- А я в то время в 1942 году делал из банок из-под американской тушенки горелки. На дне керосин и в крышке несколько дырок и фитилей, чтобы ярче было. Даже зарабатывал.
- А сколько же тебе лет было?
- Да, я с 36 года, уже семь было. Во Владивостоке были.
- А я с 38 года, еще совсем маленькая была.
- А у меня мама всю блокаду до последнего дня была в Ленинграде. В ночь снятия блокады выехали с госпиталем по Ладоге для приёма раненых, которые начали поступать после боев за освобождение города. У нее была медаль «За освобождение Ленинграда». Она говорила, что это так же как медали партизан, самые важные были. Ехали в полуторках сверху. Некоторые машины провалились и  из-подо льда еще светили огни непогасших фар. Так говорила.

     Но все же разговор об издании сборника продолжился. И отвлек от других мыслей. Вернул к реальности, в которой и конфетка забылась, но подразнить этой сладостью хотелось. Подразнить и не дать. А ведь можно было подразнить и дать.

- А вот и еще предложение. Вы записывайте, а то забудете.
- Да, у нас еще память есть. Попробуем запомнить.

     Всегда, когда со мной так говорят, я вспоминаю своего любимого писателя, хотя и не перечитываю его, но хорошо помню. Вообще, любимых писателей у меня очень и немного. Бунин. Еще Скотт Фицджеральд. Еще Тютчев. И Сухово-Кобылин. Вот у этого Сухово-Кобылина во «Взятке» хорошо и показано, как стоит бедная девушка перед сильным и уверенным. Ни взятки, ни денег. Эта оторопь и все. Самое лучшее в эту ситуацию не попадать, но все же для меня теперь это так отстранено, что слушая, что мне говорят, а не делают, уже и не так реагирую и впечатляюсь.

- Вот сколько идей появилось. Пришли, посоветовались и сразу появились новые возможности для вас для издания вашего сборника.

     Но обучение еще не закончено. Все варианты вроде бы рассмотрели, но, похоже, не все. Есть еще что-то в запасе для этих настырных пенсионерок, правда, это не деньги. Раньше так  и говорили. В какой стране мы живем, в стране советов, а не денег.

- А кому ваша книга нужна? На сувениры разве? Но и это тоже нужно еще продумать.

     Это важное замечание. Нужно, действительно, понимать к кому мы обращаемся, кто нас будет читать, кому это интересно. Писать без адресата это какая-то ошибка. Мы сами почитаем. Вот я уже нашла связь между Шильдерами и Ольденбургами, общая охота на зубра, общие товарищи по охоте. И с Энгельгардом тоже есть связь через Императорский Александровский Царскосельский лицей, там и Шильдер и Энгельгард были директорами. А что будут читать другие? Как для них писать и для себя тоже?

     В конце концов, обучение великовозрастных писателей закончено, можно и расслабиться и поговорить так просто, о разном.
- А я вот издаю книгу за свой счет, - вставила я и свое слово.
- Ну вот, уже и есть некоторые здравые решения.
     На улице тихий вечер, темнеет. Улица пуста, высокое здание архива стеной, почти без окон, закрывает половину улицы. В скверике между домами много молодёжи.
- А что здесь?
- Здесь педагогический институт, наверное, после занятий отдыхают.
-Ну, как вам разговор?
- Да он просто над нами насмехался.
- Чему нас можно научить в этой жизни, если у нас уже такой возраст, что более, чем мы, эту жизнь и никто не знает.
- Он просто деловой человек. Нужен интерес. Нужно получить рецензию от тех, кого он называет. Это первое.
- А как делать подписные листы?
- Не знаю.
-Не видела.
- Может, в интернете посмотрим. Но в интернете не разрешена коммерция. Такие объявления, как мне помнится, не принимаются и не размещаются.

     Так не спеша мы продвигались к метро. Конфетку уже давно я забыла. Будто и не было этого видения, не было новогодней радости, не было праздника, только заботы. И думы о том, что где-то лежат деньги, нужные нам на издание сборника, только тропинка к этим залежам капитала забылась или и не была нам известна. Для кого-то забылась, а кому-то и не была известна. Каждый понимал, что эта профессиональная лекция нам ничего не дала, нас не организовала для нового труда. А этот был для нас уже подарком, нашей новогодней конфеткой.


Написала две книги

Род литературного произведения. Эпос.  Предполагается изложение событий, которые происходили в прошлом.  Пространство, время и сюжет выступают здесь как единое целое. Объем такого произведения произвольный, и художественные средства могут быть любыми.
 
      Написала две книги. И пока раздаю их своим знакомым по разным обществам, начала с общества «Багратион», потом общество «Потомков участников войны 1812 года». Еще «Круглый стол дворянского собрания», и самим представителям дворянского собрания, не пропущена была и Немецкая диаспора в дворянском собрании, и Немецкая автономия. Кроме того, одним из самых для меня важных людей тоже были переданы книги, это кадетское братство, которые очень много теперь для меня значат. Передала и некоторым членам общественного совета по празднованию войны  1812 года.

     Пока нашла единственного благодарного читателя. Свою дочь, которая действительно все прочитала.

- Мне нравится. Начинаешь читать, следишь за смыслом и не замечаешь некоторые описки.
     Когда прочитала вторую книгу, тоже высказала, для меня неожиданное хорошее мнение.
- Причитала сразу на одном дыхании. Пишешь понятно. Выделяешь некоторые моменты. Отлично.

     Потом в поисках некоторых материалов для книги оказалась в интересном музее, в котором узнала столько об охоте, что никакие статьи из интернета и книги не смогли заменить зрительного восприятия от того, что связано с охотой.

     Здесь же в музее оставила и свою книгу о директоре Императорского Александровского Царскосельского лицея генерале Владимире Александровиче Шильдере.
Через неделю позвонила узнать о возможности все еще раз в музее сфотографировать, из-за того, что мои фотографии оказались тусклыми и нечеткими.

- Посмотрели мою книгу?
- Прочитала, - ответила мне Галина Николаевна.
- И как ваше впечатление?
- Книгу вашу было трудно читать.
- Почему?
- Как несправедлива была судьба к этим людям. А так понравилась, хорошо написали. Моя знакомая тоже посмотрела. Хорошо, что и современное присутствует, а не только те давние события.
- Но так было. У меня есть и другая книга, в ней только о репрессиях. Все процессы над Шильдерами с 1921 года.
- Нет, эту книгу мне не нужно.
- Но она все лучше разъяснит.
- Нет, не могу читать о таком. Тяжело. Не хочу.
- Хорошо.
- Да, ладно, приносите. Читать про репрессии не буду, но пусть полежит до случая.
Несколько раз показываю книгу и, по моему мнению, специалистам. И вот, наконец, вижу настоящих создателей того, что хочет автор. Вижу редакторов газет и журналов, владельцев типографий, которые и осуществляют мечту автора о произведении, в котором есть обложка, есть и текс.
- Алфавитный указатель имен есть?
- Нет.
- Об этом надо думать сразу.
- Подумаю.
- А географических наименований список есть?
- Нет.
- И об этом нужно думать, наряду со всем, что требуется.
- А почему фамилии то все прописными, то все строчными, а?
- Сама редактирова
ла.
     После всех этих грустных бесед вспомнила и о стихах. Собрала и стихи в два маленьких сборника, Придумала им названия, у первого «Тебе подруга… », у второго «Грусть».


Дождливый зимний день

Анапест. Это  трёхсложный поэтический размер, в котором ударения падают преимущественно на 3, 6, 9, 12 слоги.
Мой любимый, мой князь, мой жених,
Ты печален в цветистом лугу.
Повиликой средь нив золотых               
Завилась я на том берегу.
 (А. Блок)

     Утро темное, вставать трудно.  Семь часов  субботы. Сначала на замызганной маршрутке,  которая по улице Жигулевской подвезла к метро, потом и в метро. Войти в вагон метро удалось без пробок обычных в рабочие дни, но свободных мест не было и сейчас.

     На станции Кропоткинской уже знаю, что к храму Христа Спасителя нужно выходить из последнего вагона, а не из первого, как я обычно выхожу к троллейбусу 15 маршрута на Пречистенке.

     На платформе в метро ко мне, как одинокому пассажиру, подошла женщина.

- С какой стороны выйти к Пожарскому переулку?
- Куда я иду, переулков нет, там Храм, а вокруг нет ничего, значит, вам в противоположную сторону нужно идти.

     Короткий холодный переход, людей немного. Ближе к выходу с лестницы чувствуется, что ступеньки ледяные и очень скользкие. На площади перед храмом ставят елку, на большом каркасе, зеленые пластиковые ветки, на снегу по кругу валяются кусочки от того, что монтируют на этом уходящем ввысь железном каркасе. Хотела взять кусочек от веточки будущей елки, но не решилась.

     Вход в храм освещен, двери своим краем, почти уходящие в небо, открыты. Резкий ветер, мелкий дождь не позволяли  стоять на улице, и было бы печально остаться стоять одной в холоде и мокроте.

     Иду на службу, о которой только за день и узнала. Мне позвонила Инна Михайловна. Я старательно записала, что 25 декабря в 9 часов начнется служба, она будет посвящена воинам, особенно, тем, кто погиб в войну 1812 года.
 
- Знаю ваше имя только по списку. Вот звоню тем, кто на букву «а».
- Но вот я помню, как вы выглядите, и фотография с вами у меня тоже есть.
- Да со мной, сколько фотографируется людей, и не перечесть.
- Спасибо, что сказали, я обязательно пойду.
- Это моя обязанность в обществе, я ее выполняю.
- Да помню, как вы выступали, и на экскурсию в Манеж, несмотря на жару и дым, ходили.
- Да, меня приучил работать и терпеть. Мне 83 года.
- Не могу поверить, вы так выглядите, что о возрасте трудно и говорить.

     И Инна Михайловна немного вспомнила  из своего прошлого.  Сказать, что давнего невозможно, все рассказывалось так, будто пред глазами  человека шел фильм и она дублировала рассказ того ребенка, девушки, женщины современными словами.

     В партии я никогда не была, но поставила себе цель и окончила  институт международных отношений. В партии не могла быть, я была дочерью врага народа. Дочерью репрессированного. В детстве я была очень чувствительным, нервным ребенком, и когда отца забрали, то мне говорили, что он в командировке. Чтобы не расстраивать, берегли меня.

- А с какого вы года?
- С 27 года. В войну работала на лесоповале. Мне было тринадцать лет.
- Вы были в детском доме?
- Нет, была в интернате.

     Вывезли ее из Москвы обманом. Пришли из школы, спросили маму, та была на работе, попросили подписать бумагу и передать маме. Она и подписала. Вообще планировала, что будет в войну с мамой. Старшие сестры были одна на фронте, другая в госпитале, а они вместе с мамой и оставались. Но в этой записке было написано, что в течение 24 часов необходимо собраться и выехать из Москвы со школой. Так и выехала она из Москвы 14 октября, за два дня перед паникой в Москве. Довезли их до Рыбинска, там эшелон попал под бомбежку. От эшелона осталось два вагона, в одном из них была и Инна. Оставшиеся вагоны прикрепили к другому составу и вернули в Москву.

- И вы вернулись к маме?
- Нет, не вернулась, родителям никто не сказал, что дети тут рядом на вокзале.

     Эшелон через сутки вышел из Москвы и двинулся к Уралу. Жили в домах или бараках, но не в семьях. Днем работали, но только по погоде, если пурга и сильные морозы, то учились. А вообще учились вечером, как в вечерней школе. Все было по-настоящему, училась хорошо, только слабенькая была.
 
     В Москве жили на Петровке, в квартире была комната, там и Суслов жил. Был кем-то вроде завхоза, а потом пошел по партийной карьере. За границу начала ездить рано, еще в шестидесятые годы. Работала много. Ростом я небольшая. Вот на фотографиях, чтобы хорошо получиться, сижу в первом ряду. Мне однажды на работе женщина сказала, что выгляжу лучше, если сижу, роста маленького не видно. Маленькие такие хитрости остались с молодости.

- Что-то я разговорилась, сказала Инна Михайловна. До завтра, - и положила где-то там трубку, подумала я, нет, просто выключила кнопку, и  разговор закончился.

     Служба еще не началась, читались молитвы. Сейчас еще совсем сонная я с трудом вникала в слова, да и сливались они в такой длинный музыкальный ряд, будто и не голос это был, а такой музыкальный инструмент, который тихим своим далеким звуком наполнял помещение. Прошлый раз, когда здесь была, внутри храм показался гораздо меньше, чем его показывают во время служб по телевизору. Но сегодня это было нечто огромное. Отошла, села на одну из лавочек, ближе к выходу. Перед глазами шли бесконечные строчки хроники войны 1812 года. Подумалось, что хорошо бы увидеть все это записанным на листах бумаги, для того, чтобы прочитать, не спеша, но как войну читать не спеша.

     «Дела при Монморале и Шате-Тиоре  11 и 12, 30 и 31 февраля 1814 года. Командовавший войсками генерал от инфантерии барон Остен-Сакен. Отличились генерал-майор Луковкин, полковник Шварц, штабс-капитан Хрипачев».

     То, что русские войска вошли в Париж, это я знала, но то, что потери в 2500 человек, в 1800 человек были на французской земле, то для меня это было удивительным. Появлялись все новые и новые страницы скрытые, недоученные, недопонятые.
 
     Не возможность отвлечься, войти в какое-то отстраненное состояние от происходящего рядом не давала мне покоя. Рядом на лавочку присели мужчина и женщина с ребенком, он шалил, но как-то тихо и незаметно. Потом села молодая женщина, по виду брошенная и бездомная, одежда еще не очень мятая, но все же без должного ухода. Она сидела, наклонившись, трогая руками вязаный платок, который служил ей юбкой. Почти каждую минуту проходил в зеленых сарафанах служащие здесь женщины. Собирали обгоревшие свечи, сметали вост. Появился тоненький юноша, в белой рубашке, прошел уверенно, потом, позже видела его за столбиками, которые закрывали пространство в центре, и куда заходили те, кто причащался.
 
     Никого из тех, кого я знала, пока не было, да и если они и были, то я от начала создания их общества была отделена не одним годом. Встречалась я с ними только где-то чуть больше года. И сложная жизнь коллектива вставала предо мной некими  отдельными эпизодами.

     Вот, наконец, я увидела знакомое лицо, встала, подошла и тихонечко поздоровалась. Это был бессменный фотограф, имя которого запомнила, соединив имя и фамилию своих друзей, Сергей Дмитриевич.

- Я решил, что пришел не туда, куда говорили, даже в нижнюю церковь спустился.
 
     Теперь в этом храме мы были два человека, которые были знакомы друг с другом. Я же думала о том, что для меня было в этой службе. Теперь я стояла между другими, продолжала слушать то, что говорят, но, не понимая слова. Некоторые стояли на коленях. Мужчина, положив портфель, склонял голову, и касался этого портфеля, а то и пола. Мраморного, очень яркого сочетания цветов. И как-то незаметно и мне стала открываться цель моего прихода в этот храм и на эту службу. Почувствовала, что именно ко мне обращена эта музыка слов, и я оказалась с теми, кто был на коленях, и с теми, кто стоял, и с теми, кто крестился часто и с теми, кто крестился редко. Стало понятным, что обращение за помощью всех это непосильная, но по религии возможная ноша. Но свою часть этой ноши, все же нужно нести самому. Мне сказали, что если можешь, то иди, не ропщи. Правда, трудно не роптать, но, наверное, пробовать нужно, это делать.

     Передо мной встала семья. Полноватая молодая женщина, густые темные волосы собраны в высокий пучок, тканевая бежевая куртка с меховой опушкой, в руках сумка с детскими вещами, такая, которую прикрепляют к детским коляскам. На руках у мужчины маленький ребенок, но уже крепко держащий спину. Внимание ребенка было на маме, крошечная рука тянулась к меху на куртке, и все было таким важным для родителей, они со спокойным терпением следили за своей девочкой, ловя каждое ее движение, но делали это без суеты и позы. Мне подумалось, что я увидела, именно сегодня, 25 декабря, святое семейство из современной жизни. Эти родители были лет около тридцати, не юные. Достаток их был обычным по их виду, но ими было понято что-то важное направленное на себя и тех, кто совсем рядом с ними.

     Оглянувшись, не увидела рядом с собой Сергея Дмитриевича, потом через заграждение в другой части храма увидела и других, кого знала и видела раньше. Обойдя зал через боковые коридоры, присоединилась к остальным.

     Все сосредоточенно слушали службу, стояло несколько молодых людей в интересной одежде, которая представляла собой форму одинаковую и для юношей и для девушек. Молодые люди были не школьного, а скорее студенческого возраста. Это какое-то молодежное движение только по буквам «ц» и «о» можно было сказать, что они из центрального округа.

     После общей службы появился священник, который сначала немного рассказал об истории создания Храма Христа Спасителя. О том, как он был разрушен и какой дом советов собирались возвести на его месте. И вдруг я вспомнила, что сюда в 1968 году, я, студентка первого курса, из Долгопрудного приезжала на физкультуру, в бассейн. И было это зимой. Я видела только раздевалку, потом такие ниши в воде, под которые надо было подныривать, чтобы оказаться в открытом бассейне под сплошной шапкой пара над теплой водой. Иногда снежинки пробивались через этот густой пар и оказывались на плечах. Теперь, наверное, мало кто и помнит об этом, но это было.

     Потом священник поговорил о том, что требуется самому нести все возможное, что требуется по жизни. И даже не важно, было, как он говорил, но он говорил на понятном языке, для всех.  Многие после службы не разошлись, а остались стоять здесь и слушать о том житейском, которое каждого окружает, и попытаться найти ответ на то, как жить со всем этим и еще и справляться с проблемами и делами, и как находить опору даже среди тех, кого ты и не знаешь.

     Это был еще один знак, который мне подсказал, что именно для меня этот человек, этот священник и сказал свою проповедь. Мне стало понятно, что я пришла сюда для того, чтобы ему сказать о своем деле. Нет, не проблеме, а о маленьком деле. Я подошла к проповеднику, которого в первый раз и видела. Это был невысокого роста человек, в тонких квадратных очках, с аккуратной бородкой и усами. Очень напоминающий доктора начала века.

- Благословите меня на сохранение памяти о тех, кто пострадал в репрессиях. Кто был на Соловках, могилы которых неизвестно и где.
- Интересно, что вы говорите, - он перекрестил меня, и я отошла.
     Постепенно все стали расходиться, наша встреча общества была намечена на час дня, оставалось время, и я вышла на улицу, решив занять себя чем-либо.

     Мое любимое занятие покупать себе подарки, которые привязаны к событиям семьи, и это для меня важно. Вот и сегодня, по моему маленькому плану, у меня было время для поиска новогоднего подарка. Подарок был уже определен в фантазиях, да и видела я его уже раньше. Направление к месту, где намечалась встреча, совпадало и с магазином, где меня и ждал мой подарок себе.  У Бородинской панорамы, в ближнем здании к нему, купила кожаную сумку для ноутбука, который планировала носить с собой в архивы. Настроение было прекрасным, надеясь, что я приду в первых рядах и еще раз достану свой подарок и полюбуюсь им.

     Но по вещам на вешалке поняла, что я уже не только не первая, а последняя, кто приехал после службы на встречу.

     Найдя местечко и для своего пальто, с двумя сумками, в одной из которых лежало мое новогоднее приобретение, вошла в зал, от которого осталась к этому дню только треть, две трети были уже отделены офисными перегородками, и отмечены дверью офисного бежевого цвета.

     За большим овальным столом уже сидели и те, кто был на проповеди и сидел и тот, кто эту проповедь читал. Мне стало понятно, что все, что я почувствовала тогда, и то, что долго не понимала, стало еще яснее ясного, здесь был тот человек, с кем я и должна была познакомиться. Пока не было ни имени, ничего, что могло его как-то обозначать, но я сегодня целый день хожу именно с этой целью. Мы в один день, в двух разных местах встретились, нет, это не простое совпадение.
 
      Заседание последнее, предновогоднее,  началось с докладов,  и первым доклад читал батюшка. Прозвучало и его имя – Александр.

     Доклад батюшки Александра был о потерях французских войск в Бородинской битве, о соотношении количества потерь из  французских источников, и оценкой реальных потерь с учетом времени, интенсивности боя и количественного соотношения состава армий Наполеона и Кутузова.

     После доклада ведущий поблагодарил выступившего, поддержал его направление исследований, отметил, что в работе, оценивая количество табличного материала, можно видеть пытливый ум инженера. Для себя я отметила, что это очень интересно. Только недавно слушала священника, который окончил инженерно-физический институт. Вот еще один и инженер и священник.

     Потом было вручение членских свидетельств вновь вступившим, среди которых была и я, хотя здесь я уже не первый день. Решение для меня было сложным, но я его приняла.

     Последний доклад запомнился тем, что докладчик вспомнил о своем детстве, которое проходило в традициях прошлого, где было и изучение иностранных языков, и занятия под руководством бабушки и существование механического пианино, настоящего, играющего и производящего музыку.

     Потом перешли все к праздничной церемонии, стали накрывать стол. Резать, складывать на тарелки съестное, украшать, ставить стаканы, рюмочки, раскладывать салфетки. Воспользовавшись суетой,  я подсела к священнику Александру. Понимая, что он занят, старалась в нескольких фразах соединить этот день важной для меня встречей и надеждой на продолжение, которое если получится последует за этим.

- Вот видите, что вам сказала в храме, все повторилось и здесь. Генерал Карл Шильдер очень знаменательная фигура для того времени. Да и его потомки не оплошали. Его сын Николай Карлович, историк. Написал о царях, и о Павле и о Николае, и об Александре.
- А я только купил книгу Николая Шильдера о Павле. И, что Николай Шильдер действительно сын Карла?
- Да, так. А какое издание вы купили?
- Не знаю.
 - Бывают не очень полные издания, без приложений и иллюстраций. Хотите, я вам принесу разные издания.
- Визитки не взял, есть у вас, где записать электронный адрес.

     Я побежала за блокнотом, а когда через несколько секунд вернулась, то  место рядом с Александром оказалось уже занятым. На листочке написала свои телефоны и электронный адрес. Протянула, молча, Александру, блокнот, чтобы он написал, не прерывая своей беседы. И наткнулась на жесткий взгляд, который сулил мне наказание за то, что я посмела в общей суете и гвалте подойти со своим листочком.

- Отходила только за листочком бумаги, это продолжение ранее состоявшейся беседы, - сказала я быстро, чтобы не вступать ни в какое обсуждение моего поступка, и не глядя в глаза недовольной женщины.

     Довольная всем, что так неожиданно складывалось в этот день у меня, поискала глазами хоть кого-то, кому могла сказать о своем неожиданном знакомстве в этот день, но все были уже заняты своими делами и беседами, и я вернулась к делам, которые  у меня были. Подошла к Петру Сергеевичу узнать о своей статье, которую отправила ему давно. Самым трудным для меня оказались статьи именно о генерале Карле Шильдере. Стараясь все сжать и обо всем рассказать, не могла построить связного и точного рассказа, только отрывки и хронология событий, а из-за их большого количества невозможность сделать текст прозрачным и читаемым.

- Как моя статья? - спросила у Петра Сергеевича.

     По выражению лица, слабой  улыбке, стало понятно, что восторга нет. А мне казалось, что начало статьи было таким поэтическим, где вспоминалась поездка в Невель, город в Псковской области. Но мое хорошее настроение уже ничего не могло изменить, и критическое отношение было небольшим дополнением к мысли о том, что писать, надо все же учиться, и лучше и больше.

- Так себе. Много повторов. Я подправил.

     Ну, больше меня не позовут писать об имении Симоново, о снесенных домах, остатках фундаментов, о разрушенном пустом гнезде семьи. Да и пусть так и будет.

- Фотографий нет, чем оформлять  не знаю.
- А у меня фотографии есть. И современные фотографии есть. От поездки в имение остались. Могу отправить, - я схватилась за эту нить, чтобы уйти от выслушивания такого не очень лестного отзыва о моем маленьком труде.
- Присылайте.

     Эта проблема была решена, и можно было успокоиться и отвлечься.
     Не любя занятие различными хозяйственными трудами, обычно, где бываю, там получаю их в полной мере.

     Все сели за стол, оставались некоторые мелочи, которые требовали наличия человека, который мог и подать и убрать. И в сторонке на отдельном столе с молодой девушкой мы решили, что будем теми, кто будет следить за отдыхающими и столом. Уже провозгласили первые тосты, а мы продолжали нарезать бутерброды и раскладывать их на тарелки.

- Как вас зовут?
- Маша.
- А с кем вы пришли?
- С папой.
- А покажите, кто ваш папа.
- Да, вот же он, батюшка Александр.
- Невероятно, вот это да.
- Почему невероятно?
- Как-то странно сложился этот день.
- А давайте Маша, мы нальем себе сок и продолжим работу, запивая ее соком с бутербродами. Правда, их у нас уже и не осталось.
- Я возьму у папы.
     Мы сидели за отдельным столом, откликаясь на просьбы подать нож, салфетки, тарелки, фрукты, лимоны порезанные. Здесь нам было хорошо, это была наша маленькая забота о тех, кто продолжил уже не исторические беседы, а перешел к современным проблемам.
- Маша, а у тебя есть братья или сестры?
- Да. Я девятая из двенадцати детей.

     Из-за стола доносился разговор о том, что было на Манежной площади 11 декабря. Не только я оказалась в этот день там, но там было все тихо, на встречу шли подростки трезвые с девочками, ничего в руках не было.

     Рассказывала очевидица событий, у которой в этот день была назначена встреча в Александровском саду. Нужно было передать некоторые вещи приятельнице. Когда она вошла в Александровский сад, то тут же у вечного огня увидела стоящих со щитами спецназовцев. Хотя это было ни на что не похоже, но она продолжила свое движение вдоль стены Кремля. Спецназовцы стояли внизу, а подростки наверху, один из них спрыгнул вниз. Ему стали крутить руки, те, кто стоял вверху, стали просить его отпустить. Потом стали бросать тарелками и стаканами бумажными, которые взяли в Макдональдсе. Появились еще отряды со щитами, поняв, что продвижение невозможно дальше, бросилась назад к метро Охотный ряд. Она уходила тем же путем, что и я в тот день. Самое главное, что видела она детей, девочек в коротких курточках, она видела полоску их белых животов, беззащитность и беспомощность. Для себя я решила, слушая рассказ очевидца, что и сама я чувствовала, что это была грандиозная провокация. И пока еще никто не понимал, что за силы приводили к этому и что ждали от произошедшего.

- А сколько у вас мальчиков и девочек?
- Поровну. Младшей уже 17 лет. Все или учатся, или уже самостоятельные. Я в аспирантуре, в МГУ учусь, почвовед.
     Маша была худенькой, очень стройной девушкой с очень умным и добрым взглядом. Она была подвижна и грациозна. Умела вести разговор со спокойным вниманием к собеседнику.
Из-за стола стали слышны голоса.  Обсуждали итоги Бородинской битвы.
- Бородинская битва Кутузовым была поиграна.
- Потери армии Кутузова в последние часы боя говорят о том, что не было катастрофического состояния в войсках. Не было разгрома.
- Наполеон остановил бой. Не ввел свои резервы.
- Русские оставили свои позиции. Утром их уже не было на своих позициях. Сохранили армию.
- Но и французы отошли. Сохранили армию, не ввели в бой.
- Пришло шестьсот тысяч, ушло несколько десятков тысяч армии Наполеона. Итоги войны для Наполеона катастрофические.
- Не было победы.
- Была победа.

     Казалось странным, что даже в этом вопросе были разногласия, значит и в каждом они есть, и этот маленький спор и есть модель того большого спора, который бесконечно идет между противниками внутри всех. Интересно.

     За столом перешли от политики к теме истории и судьбы родов, которые много значили для страны в те давние годы, как Отечественной войны 1812 года, так и Великой войны 1914 года. Здесь у каждого был свой взгляд на то, каким должно быть отношение в настоящее время к своей истории, и к тем, кто ее помнит и сохраняет память о ней. Слышались и здравые голоса тех, кто не только писал об истории своего рода, но и прилагал какие-то усилия для сохранения памяти на своей исторической родине.
 
- На родине наших предков нас не ждут. Мы чужие и лишние там.
     Так оптимистично прозвучали итоговые слова. Третья тема, к которой перешли, оказалась самой безопасной для обсуждения, она была связана с тем, какие планы на следующий новый год будут стоять перед обществом единомышленников.
- Давай, Маша, приступать к чайной церемонии.
     Поступили первые просьбы подавать чай, и мы с Машей занялись этим важным делом. Горячая вода, пакетики чая, чашки с горячим чаем. Как ни старались мы, но я обожгла себе руку.
     На улице тротуары, дороги превратились в катки, а  машины спрятались в ледяных панцирях. Дождливый зимний день закончился. По дороге домой, в метро, держалась рукой за металлические поручни, а в маршрутке прислоняла руку к мокрому холодному окну, чтобы снять боль от ожога.


На конференции

Лирика. Этот род литературного произведения отражает личное чувство или настроение автора. Лиричным может быть и стихотворение, и романс. Начало лирики лежит в песне, в немногих словах непосредственно выражающей настроение певца. Русская и вообще славянская народная лирика сохранилась в песнях обрядовых и бытовых.
 
     На стеклянных стеллажах книги, рядом стоят их авторы. Книги небольшими тиражами, и авторы некоторые знакомы, а других помнишь по работе в архивам.
     Вижу и Андрея Александровича, который написал родословную рода Шильдер.
- Пойдёмте, покажу, что женщина от плиты написала.
- А кто эта женщина от плиты? – спрашивает сосед Александра Александровича.
- Да, это я и есть.
     Подходим к стеллажу.
- Сколько стоит?
     Это первый человек, который спросил про стоимость книги. Очень это радует, он сам как издатель понимает, что ничего не дается бесплатно. Только издание стоит денег, а до издания поездки, архивы, покупка книг для себя, да и мало ли чего.
- Вы для меня главный человек в этом вопросе. Ничего не стоит. Пусть только они немного полежат на витрине, может быть, кто-то заинтересуется, и я вам отдам.
- А если заберут?
- Это вряд ли.

      Книга немного полежала, и, собираясь уходить, взяла книгу со стеклянного прилавка и передала Андрею Шумкову.
     Пока шли выступления, я занимала самый дальний угол в зале, если сесть у двери, но вентилятор, установленный у выхода, продует не только мозги, но и тело. Болеть не хотелось, так и выбрала место у витрины, где лежали книги объединения «Возрождение родословных традиций». Книги и брошюры их расходились хорошо. Краем глаза наблюдала за теми, кто берет мою книгу. Вот сейчас она в руках у женщины, вокруг талии которой завязан пестрый русский платок. Она прочитала начало первой книги, потом начало второй. Но ко мне не обратилась, хотя поняла, что именно я автор этих книжек.

     Ну, жаль. Всего-то сто рублей. Дома бумажки по сто рублей я складываю отдельно в карман пиджака, они мой капитал, заработанный на издании.
- Истратила 25 тысяч, получила 300 рублей, - переживая, говорю я.
- Так это не коммерческий проект, - отвечают мне.
- Конечно, все так, но это показатель того, нужна ли эта книга кому-нибудь.





Самый короткий зимний день

Разговорный стиль. Разговорный стиль является устной форме существования языка. При этом нужно различать устную речь и разговорный стиль. Устная речь — явление более широкое, чем стиль. К замечательным чертам разговорного стиля относится непринужденность изложения, его конкретность, экспрессивность и  выражение субъективного отношения к излагаемому.
 
     День коротенький, только утро выйдет из серой пелены, к удивлению всех, и луч солнца появится на несколько минут. Зажжет этот слабенький лучик огоньки в бесконечной стене окон. На остановке две разбитые, рыжие маршрутки ожидают случайных пассажиров, чтобы провезти их метров 500 и замереть в пробке на Жигулевской улице. Вторая половина короткого дня.

     Встреча в архиве на Фрунзенском. Сначала захожу за счетом за заказанные карты. Дверь закрыта. Побродила по коридору, так ненавязчиво спрашивала, где найти владельца комнаты.
В раздевалке, что бывает, не так часто,  много пальто, значит, в зале есть посетители, читатели, исследователи, историки и любители истории. Присоединилась к ним,  опоздав лет на двадцать. Мне  много непонятно, много неизвестно, так самоучка.
Появился и тот, кого ждала.

- Пришла взять счет.
- Пока не готово.
     Мне помнится,  что говорили, что будет готово в начале декабря, а это еще с начала ноября назначали. Ну пусть подожду. Их начальник мне говорил, что если нужно, то ускорит этот процесс, но я отказалась, пусть меня помучают еще. Им что-то во мне не понравилось, так и хожу. Готово - не готово. Нормальные отношения.
- Значит в январе, после праздников.
- Да в январе, но в конце января, после праздников.
- У меня в феврале конференция.  Хотелось успеть к этому сроку, - печально затянула я свою печальную тоскливую жалобу.

     Он посмотрел без всякого интереса на мою искусственно печальную физиономию, повернулся, и его сгорбленная фигура в синем рабочем халате  скрылась за поворотом коридора. Деньги, которые планировала отдать за карты восемнадцатого века, остались в сумке неиспользованными для этих нужных целей. Перед новым годом это не так и плохо, столько еще расходов с подарками, беготни, пусть будет так, как получилось. Карты полежат во всей своей красоте в хранилище, и неисчезающими цветами сами со своими дачами. Деревнями, озерами и лесами встретят еще один год своего существования. Нетленные вечные карты вечной собственности на вечные земли.

     Пришлось вернуться в раздевалку, одеть свое веселенькое пальто розового цвета с красненьким воротником и манжетами. Стоило сегодня все же одеть черное, которое и так никогда не снимаю, а тут решила поменять цвет своей жизни. И хожу, будто в жаркий день на дешевом пляже в ситцевом веселеньком платьице. В сумке две больших записных книжки. В одной запись дел, чаще вообще не сделанных, а в другой записной телефоны всех, с кем встречаюсь по делам, которые помечены в первой записной книжке. Здесь же и пакет с лекарствами от гриппа, и от кашля, и для полоскания горла. Банка с медом лежит в отдельном пакете, целый килограмм. В сумку пластиковый пакет не вошел, ношу его в отдельной сумке, руки заняты, не очень удобно в метро, да и в маршрутку входить не очень удобно.

     Перехожу через дорожку и уже у другого здания, прохожу мимо двух подъездов, вот и тот, в который мне и нужно войти. Во дворе среди чистоты белого снега, украшены две елки гирляндами, сделанными из блестящего дождика. Елки настоящие. Еще совсем маленькие. Одна еще так себе может называться елкой. А вторая на длинной худой одной ноге с несколькими воланами зеленых иголок. Несчастная сама по себе, да тут еще и украшения. Так среди огромных деревьев ее и не заметишь, а в красной, зеленой и желтой мишуре бедное ощипанное создание голое на снегу видно издалека. Мороз небольшой, пока до десяти градусов. На дорожке засыпанная снегом милицейская машина, незаметная на изгибе дороги.
     Дверь в комнату открыта. Нужно войти уверенно, будто и ничего не произошло.
 Откладывать разговор на следующий год невозможно, все равно к нему придется возвращаться. Вперед, смелее. Тебя здесь не знали раньше, может и сейчас это знакомство и закончиться. Вперед. Скоро бой курантов, через несколько дней закончить,  как можешь, некоторые дела. Сейчас одно из них и должно как-то разрешиться. А хорошо было бы, чтобы он просто на эту тему не заговорил. Правда, я заранее позвонила, не хотелось при присутствующих получать отказ в аудиенции. Так, что шла, все же зная, что сразу меня никто не отправит
.
-  Снегурочку вызывали?  Здравствуйте все.
- Только с Дедом Морозом,-  ответил мне Олег Сергеевич.
     К нему я и шла. Пока все нормально, мы разговариваем. В комнате еще два человека. Худенькая женщина чуть за пятьдесят. И молодой мужчина, невысокого роста, внимательный к окружающим, но несколько напряжен. Он чуток на отклик, не хочет плохой реакции, а оттого и ждет ее.
- Так получилось, что вас пригласил, а у нас срочная работа, придется подождать.
- Нет проблем. Подожду.

     В комнате оказалось несколько свободных столов, обычно, и стула не найти. Вот уже который раз пытаюсь здесь просмотреть воспоминания Джунковского.  Сначала хотела купить эту книгу в интернет магазине, но  два тома стоили дорого, а я только сделала покупки, которые легли грузом на мои денежные возможности. Два тома в желтой обложке стояли на открытой полке, взяла первый и надеясь в водной статье найти ссылку, которую давно искала об участии Джунковского в создании одной из удачных операций ОГПУ в двадцатых годах, которая называлась операцией «Трест». Но прошлый раз, просматривая книгу, поняла, что воспоминания заканчиваются 1915 годом, а мне нужны были, именно, 1921-1927 годы. Если в тексте нет, уж в предисловии, наверное, об этом что-то есть, если ссылку на книгу воспоминаний дают. Пока в комнату входили и выходили сотрудники и посетители, я сидела за столом и спокойно читала книгу, потом увлеклась и кое-что даже записала. Оказалось, несколько эпизодов привлекли внимание.

- Где мои заказы?- мужчина серьезного возраста в кожаном пальто с тугим портфелем времен командировок моей молодости ходил по комнате из угла в угол.
- Пойдите в 16 комнату к Елене Петровне.
     На некоторое время мелькание тепло одетой фигуры в комнате, где и без него было тесно, исчезло.
- Один заказ нашел, в работе, но другого нет.
- Пойдите в 27 комнату к Ольге Николаевне.
     На пять минут тишина, и опять этот портфель проплывает  рядом с лицом. Стол, за которым я сижу, на границе двери, проходящие создают мощный воздушный поток. И уже эта человеческая фигура исчезает из комнаты, а вихрь продолжает свое кружение, пока не затормозится поднятым облаком пыли от старого паркета.
- У Ольги Николаевны ничего моего нет.
     Олег Сергеевич переводит взгляд на свою сотрудницу.
- А не поискать ли нам в компьютере кому же эти заказы расписали.
- Да я знаю, что их расписали Елене Петровне и Ольге Николаевне, - говорит с печалью в голосе командированный, как для себя его назвала его я.
     Оторвавшись от срочного задания, Наталья, сотрудница идет к другому компьютеру и начинает долго искать что-то в своих записях.
- Вы из какого города?
- Из Москвы.
- А у меня этого нет. И оба задания записаны с одной темой, но разными номерами. Она выписывает номера и передает это своему начальнику, а он передает этот листок командированному.
-- Пойдите в 16 комнату, к Елене Петровне.
- Да был я там, не один раз, у нее только одно мое задание.
- Вот видите, одно ведь нашли, найдем и другое. Возьмите все же листок с номером.
     Проходит несколько минут и вновь на пороге все тот же портфель, то же кожаное пальто, в руке кусочек белой бумаги с номером. Но лицо, какое счастливое лицо.
- У Елены Петровны и другой мой запрос, под номером, который вы мене дали.
-  Чудненько, как все быстро нашли. А вы не хотели номер брать. Все дело в правильном номере, - говорит бодро Олег Сергеевич.

     Прочитать про Джунковского никак не получается, но вот наступает тишина, все выполняют срочное задание, и, наконец, я могу хоть что-то понять про Джунковского.
     Владимир Федорович Джунковский родом из дворян Полтавской губернии, православный. Воспитанник Пажеского корпуса, военную службу начал в лейб-гвардии Преображенского полка.
     В 1891 году адъютант московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича.
     С 1905 года сначала  московский вице-губернатор, после убийства великого князя Сергея Александровича, а затем московский губернатор.

     С 1913 года Джунковский  назначен товарищем министра внутренних дел и командиром Отдельного корпуса жандармов. При нем произведено реформирование службу политического сыска. Произошли такие изменения, которые имели необратимые последствия для безопасности России. При Джунковском  были ликвидированы охранные отделения во всех городах Империи, кроме Москвы, Петербурга и Варшавы, кроме того был  запрещен институт секретных сотрудников в армии и на флоте, была ликвидирована агентура среди учащихся в учебных заведениях, все эти изменения сопровождались увольнением  большого количество жандармских офицеров
.
     С осени 1915 в действующей армии на командных должностях: командовал бригадой, позже командовал 15-й Сибирской стрелковой дивизией на Западном фронте и с 4 октября 1917 года вступил в командирование 3-го Сибирского армейского корпуса.
     После Октябрьской революции арестован не один раз, здесь был арест и за подавление революции в Москве и срок 5 лет, была и Таганская тюрьма. Последний арест произведен в конце 1937 года, 21 февраля 1938 года тройкой НКВД приговорён к смертной казни, расстрелян в тот же день на Бутовском полигоне.
     Срочное задание выполнено, уже за шесть часов, в огромном высоком окне темный вечер, темная ночь. Остаемся в комнате с Татьяной.
- Как ваша дочь?
- Работает.
- Уже не хочет заниматься немецким?
- Некогда.
- Кем работает?
- Психолог в детском саду. Не в простом саду. Дети больные. Сложная работа. Но нам хорошо, что она работает.
- Вот я сегодня думала о вашей зарплате. Сколько же вы получает?
     Смотрю на листочек. Там столько записей. Этот листочек с написанной зарплатой для меня стал таким маленьким флажком, сигналом тревоги, что когда где-то говорят о миллиардах, надо брать этот листок и читать его, перед тем как прощать безумные деньги, разворованные, растраченные.
     Еще темнее в стекле окна отражается ночь, вот уходит и Татьяна. Написав несколько строчек еще про Джунковского, я жду Олега Сергеевича. Через минуту в комнату входит Олег Сергеевич.
- Видите сколько работы, не устали ждать?- спрашивает он меня, внимательно, но как-то по-другому, чем обычно, смотрит в мои глаза.
Сейчас голос Олега Сергеевича строг, он немного пугает меня.
- Вас включили в Общественный совет. Вы что не знали?
- Да, я просто не поняла этого. Просто прочитала, что там рассматривали. А в Совете или нет, я не вникала.
- Нет, вы в совете.
     Он садится за свой стол, который в огромных кипах бумаг. Бумаг,  в которых он разбирается с такой легкостью, которая для меня немыслима.
- Перейдем к главному.
     Так и знала, что избежать обсуждения моего проступка не получится. Мы обсуждаем мое вступление в то общество, которое не нравиться Олегу Сергеевичу.
- Да я вошла в него, в это общество. Это было мое собственное решение. Меня трудно заставить делать то, что я не хочу сделать. Еще раз повторяю - это только мое решение. Мне оно непросто далось. Бываю у них, в их организации, они меня поддержали. Но не из-за этого я туда пошла. Этот музей я могу бросить, не заниматься им.
- Но вы понимаете, что мы с ними не будем никогда.
- Проблемы между вами возникли до меня. И их причина мне не ясна. Здесь я не очень долгое время, только год, один лишь год. А вы с ним уже, наверное, второй десяток лет как знакомы. Нет, я не оправдываюсь, а только об этом говорю то, что думаю.
     Мы вместе никогда не обсуждали никаких таких моральных нюансов, которые возникали. Ну, ходишь к одним, ну, к другим. Как создавались эти организации? Что они хотели в свое время? Это такие маленькие общественные ячейки, заменившие в недавнем прошлом таких гигантов, как комсомол, профсоюзы и партию. Общественные отношения нужны и они создаются сами по себе, на общих интересах, общем времени, и что удивительно, не особенно связаны с возрастом тех, кто в этих организациях состоит. Внутри ли ты или только изредка захаживаешь, всем не так и важно, тебе комфортно и все. И вот теперь этот комфорт исчезает, а под ним, так же как и во всем, что нас окружает свои проблемы и даже некоторое подобие борьбы и конкуренции.
- Вот смотрите, вот рельсы, вы идет по шпалам, за вами паровоз, вас подталкивают, и все вы не можете больше вырваться. Все, упала  на шпалы.
- Ну почему так мрачно и трагично. Не буду я под паровоз ложиться. Не хочу никаких таких проблем. Для меня этот музей только мое человеческое желание помнить о моих уничтоженных и растоптанных родственниках.
- Пусть этим займется какая-нибудь организация, а вы будете наполнять это информацией, ведь вы все равно этим занимаетесь.
- Нет, я не согласна передать что-либо другим. С какой стати? Это имение, в котором все мои предки жили не один век? Это дом моего деда? Я хочу все вернуть, и все, но вернуть не просто стены. А как-то найти возможность и помнить о тех, кто там жил, а не иначе. И это не шутейные образы, а самые настоящие, живые, где-то великие. Ничего не отдам, до тех пор, пока сама от этого не откажусь.
- Но теперь из-за вашего вступления в организацию у вас начинается сложный период. Вы между теми, кто не может объединиться.
- Ну, тогда, как и до этого, я пойду одна. Ведь этим я начала заниматься и до вас.
     Что могу я сказать себе, несколько лет назад, найдя те места, где жил мой дед, расстрелянный в 1937 году, я стала туда ездить, а потом придумала в этих местах музей создать. Да и там, на месте, у меня есть и сторонники и противники, но тех я могу понять, все, кто приезжает, вносят в их жизнь дискомфорт, вносят беспорядок. Но здесь, в Москве, все начинается, как там, в Невеле.
- Вот и с конференцией могут быть проблемы.
- А здесь, какие проблемы? Вы ведь и сами вместе бываете на конференциях, и не на одной.
- Так было.
- Значит, все же конференция не могла быть совместной, даже и в случае моего не вступления? Так?

     На этот мой вопрос ответа не было. Да поступила так, как считала нужным, и все. Вот я пришла к тому, с чего и начинала, мне идти только одной и только самой. Ничего не изменилось. Ни с каким музеем это не связано, это то, что является моей сутью. Одна на этой дороге, а при этом, какое постоянное стремление найти союзников надежных и верных, как будто этого только и ждут, чтобы примкнуть к невесть откуда появившимся увлечениям.
 
     Мы еще долго перепирались. Между делом решили и с конференцией, но отдельной для каждого из непримиримых противников. Решили и с программками, и с разными другими мелочами.

- А не начать ли вам сразу  делать музей, еще и до решения официального?
- Очень интересное предложение.
- Определите, сколько это стоит, оцените свои возможности.
- Да, я и так уже туда вбухала деньги. Это и покупка земли, и поездки, и книги, и опять нужно без документов.

     Вот здесь стало ясно, что фантазии завели нас за грань реального. Никогда никто не отнесет деньги на то, что, даже и является твоим, но пока находится в руках другого. Можно деньги в долг дать, но вернуть их можно только через суд, если не захотят тебе их вернуть Свое так же трудно получить, как и чужое отдать. Потом вспомнили про юбилей лицея, Императорского Царскосельского, и все стало, как обычно. Но все же прошло то чувство учителя к нерадивой ученице, а заменилось оно упрямством равного себе.
 
- Нужно узнать, когда был год поступления в лицей, а когда был год окончания лицея первого самого выпуска. Точно и быстрее. Вот это для вас задание.

     По распоряжению императора Александра I в 1810 году был основан Лицей. Он предназначался для обучения. Программа, по которой обучали дворянских детей,  была разработана М. М. Сперанским. Образование получали те, кто должен был стать государственными  чиновниками  высших рангов.

     Лицей был открыт 19 (31) октября 1811 года. Первоначально находился в ведении Министерства народного просвещения, в 1822 году переподчинен военному ведомству.
     Лицейское образование приравнивалось к университетскому,  выпускники получали гражданские чины 14-го — 9-го классов. Для желавших поступить на военную службу проводилось дополнительное военное обучение, в этом случае выпускники получали права окончивших Пажеский корпус.
     В лицее учеников не били, вот с каких времен тянется это правильное решение. И это было отличительной чертой Царскосельского лицея.  И даже в устав  был внесен запрет телесных наказаний воспитанников.
     Учебное заведение было размещено в здании дворцового флигеля Екатерининского дворца.

     19 октября 1836 проходило  участие в праздновании 25-летия лицея на квартире Яковлева на Екатерининском канале, в бывшем Библейском доме возле Михайловского Дворца.
     В последующие годы, в память о создателе лицея перед главным входом был установлен бронзовый бюст императора Александра I. работы П.П. Забелло. В саду был установлен памятник А.С. Пушкину, первоначально гипсовый, а затем бронзовый работы И.П. Шредера.
     После октября лицей стал не нужен, не нужны и лицеисты, и директор лицея Владимир Александрович Шильдер. 29 мая 1918 года  было принято постановление Совета Народных комиссаров, по которому Императорский Александровский Царскосельский Лицей был закрыт. 
     В 1925 году было сфабриковано дело «Контрреволюционной  монархической организации», в дальнейшем получившее название Дело лицеистов, по которому проходило много выпускников лицея вместе с последним директором лицея Владимиром Александровичем Шильдером. Приговоры от концентрационного лагеря на Соловецких островах до высшей меры наказания расстрела.

     Подходя к дому немного повспоминала о разговоре. Мысленно передвинули позицию на то место, с которого и начинали это маленькое наступление за сохранение памяти через написание книг.
- А цыгане там все еще живут? – спросил Олег Сергеевич.
- Да живут. Я с цыганкой фотографировалась. Вы видели?
- Видел, видел, - потом добавил, вспомнив разногласия в разных обществах.
- Наши вас не поддержат.
     Потом мне вручили список докладчиков и докладов. Подумалось, что придётся проводить две конференции. Вместе трудно, а отдельно забот больше.
Вспомнила, как больше года назад попала сюда.
 - Можешь ее оставить.  Это -  наш человек. Все будет в порядке, - так характеризовала меня моя крестная мама в этом коллективе.
      Лена была тем человеком, который за руку ввел меня в эту комнату и оставил в ней вот уже как на два года, правда в качестве посетителя, но очень даже своего.
     В лифте, в доме, на Васильцовском стане, поднимаясь на 11 этаж, держа в руках банку с медом услышала:
- Какая большая банка с медом, наверное, печь  « медовик»  будете?
- Нет, готовить не хочу.
- Значит, чай с медом пить.
- Это точно.


Первая продажа книги

Ямб. Не менее распространённый размер в русской поэзии, двусложный, ударения падают на чётные слоги. «Евгений Онегин» написан четырёхстопным ямбом.
                Так бей, не знай отдохновенья,
                Пусть жила жизни глубока:
                Алмаз горит издалека —
                Дроби, мой гневный ямб, каменья! (А. Блок)

     Перед Ленинской библиотекой на мраморном парапете лежат  книги, их приносят несколько продавцов, самодеятельных продавцов, но они здесь на месте, и несколько оживляют это довольно пустынное место для тех, кто проходит между метро Боровицкая и метро Библиотека Ленина. Бывают, что люди останавливаются, но я не замечала, чтобы эти книги покупали. Они приходят сюда день ото дня, может и для общения, а может и для какого-то занятия, а возможно и за небольшим, по всей видимости, мизерным заработком.
Одного из этих продавцов я знаю.
- Приветствую, барон Розен, - говорю я ему.
- Как там наши дела? – в ответ спрашивает он меня.
- Давно не собирались.
- Звоните, если будет встреча.
- Да не я там хозяйка. Как Ирина Сергеевна скажет, так и будет.
     Вместе с бароном Розеном мы являемся членами Круглого стола в дворянском собрании, это такое небольшое общество потомков некоторых российских дворянских родов. У них я человек недавний, и если их и знаю, но та жизнь этих людей, которая была до меня, их связывает, а я несколько инородное приобретение. Я не чувствую у них никакого отторжения, и потому, мне с ними достаточно просто, если не лезть уж совсем к ним близко. Ну, пришла, так пусть так и будет.
- А ведь я книжку написала.
- Я ее продавать не буду, - без запинки отвечает Розен.
- Почему? – удивлена я, - вон у вас какая ерунда лежит, а тут сам автор к вам пришел.
- Не буду и все.
     С того разговора прошло наверное месяца два, и опять выходя из библиотеки, вижу моего продавца книг на месте. Меняю свой путь, и опять подхожу к нему.
- Теперь встречаемся часто. Вот и опять встретились.
- Как дела? – милостиво спрашивает барон.
- Нормально, еще книгу издала.
     Мужчина, рассматривающий книга на мраморном парапете поворачивается и внимательно смотрит на меня.
- А о чем вы пишите?
- Да, кулинарные рецепты. Можете посмотреть. Книга со мной.
     Я достаю книгу и протягиваю потенциальному покупателю. Она называется «Директор пажей, кадетов, лицеистов».
- Это о директоре Царскосельского лицея Владимире Александровиче Шильдере, генерале, и много еще о чем.
- А где кулинария?
- Кулинарии нет, рецептов подходящих не знаю.
- А еще есть у вас книги?
- Есть. О репрессиях 1921 и 1925 годов.
- Мне интересно, хочу купить.
     Мы обмениваемся телефонами. С обожанием смотрю на своего покупателя, он первый и самый дорогой. Я верю, что его двести рублей за две мои книги станут первой ласточкой будущих продаж.


19 октября 2011 года

Тост. Вот и тост можно тоже отнести к литературному произведению.  Но только очень краткому произведению.  Сочинение и произношение тостов является традицией во многих культурах разных  странах. Конечно, мы знаем, что самые лучшие тосты связаны с грузинскими традициями. Но и русские не отстают в этом деле.
 
      Именно в этот день, 19 октября 2011 года везу свои книги о директоре Императорского Александровского Царскосельского лицея в город Пушкин, в Царское село, где и был открыт Царскосельский Лицей 200-и лет назад.
 
     Это мое личное решение приехать к памятнику и вспомнить о тех, кто учился в Императорском Александровском Царскосельском лицее и руководил лицеем.  Директором Императорского Александровского Царскосельского лицея  был Владимир Александрович Шильдер в период с 1908 года по 1917 год, который включал в себя благополучный период с 1908 года по 1914 год, и  период первой мировой войны до 1917 года, и  период двух революций, февраля и октября 1917 года. Ни одному из директоров лицея не пришлось быть в лицее в период перелома истории всей страны.
 
     В самой торжественной обстановке проводил Владимир Александрович Шильдер празднование столетнего юбилея  Императорского Александровского Царскосельского лицея в присутствии императора Николая II. Разыскивая в Москве музей о педагогах, нашла только один, посвящённый Макаренко. Ни до него, ни после него никакого другого не
было.
     Выйдя 19 октября 2011 года с поезда, сначала поехала к Наталье Константиновне Телетовой, которая первая написала о Деле лицеистов, а затем  в Царское Село.
     Торжества назначены на  12 часов у  памятника Пушкину. Из маршрутки, которая въехала в город, вышла странная компания, состоящая из трех человек. Вышли под темное, хмурое небо мужчина, женщина и девушка. Мужчина назвал себя выпускником Академии художеств, поклонником творчества поэта. И это точно, другой бы под таким снегом и дождём вряд ли поехал сюда.
 
     Мужчина стал на ходу рассказывать о том, что смог восстановить сожженную часть Евгения Онегина. Девушка увлекается не только поэзией Пушкина, но и поэзией его друзей лицеистов. Я же стала рассказывать о том, что пишу книги о Лицее после Лицея, о директоре Лицея. Только художник ехал из Петербурга, я из Москвы, а девушка из Минска.
     Я мечтаю передать свою книгу Директору музея Пушкина Некрасову.

     Вокруг памятника колышутся зонты, и только они не серые, а всех цветов радуги, но и они под усиливающимся снегом через несколько минут сливаются с серым небом и асфальтом.
     Пытаюсь разглядеть хоть что-то у самого памятника, но там всего несколько человек, и по их виду можно понять, что кого-то еще ждут.
-Кто из них директор музея Пушкина? – показываю на тех, кто стоит в центре.
- Его пока нет.
     Но я надеюсь, что смогу его увидеть. Пыталась и раньше договориться о поездке в музей А.С. Пушкина, но там всегда все заняты, и интереса ко мне особого не было. Но сейчас я смогу его увидеть, и тогда ему уже не избежать знакомства.

     Сумка с книгами оттягивает руку, достать книги нельзя, они сразу же промокнут. Конечно, я хотела привезти две книги, но вторую не успела еще получить из типографии. И у меня в сумке только несколько, но с одинаковым названием «Занесенные снегом. Жертвы репрессий Шильдеры».

     Стоя здесь, мысленно я говорю тем, кто ушел из этого мира давно и не по своей воле. Сын директора Лицея Михаил Владимирович Шильдер окончил лицей с Большой золотой медалью в 1914 году, точно к началу мировой войны, и его расстреляли. Мне думается, что я здесь единственный человек, который называет в своей памяти конкретных выпускников лицея, и помнит их имена. Не тех, кто был первым, а тех, кто был последними. И кто смутно чувствовал, что ждет их неизвестность, и тревожное время. Но оказалось, что даже в своей тревоге они не могли предчувствовать того, что произойдет в действительности, их ждали расстрелы.
 
- Так вам действительно нужно к Некрасову, директору Пушкинского музея.

     Дождь беспощадный, сплошным потоком дождя и снега накрыл тех, кто под зонтами, и тех, кто без зонтов. В основном, это были школьники. Все были занесены снегом. Всех, кого я хотела вспомнить сейчас, я вспомнила и возвращаюсь в Петербург.
   
      Вспомнила у памятника Пушкину директора Императорского Александровского Царскосельского лицея генерала Владимира Александровича Шильдера, его жену Анну Михайловну Шильдер и их сына Михаила Владимировича Шильдера. О директоре лицея я всегда повторяю слова, которые теперь вместо девиза для этой семьи Шильдеров. Ограблен, убит, забыт.

     Книга, предназначавшаяся директору музея Некрасову, так и осталась лежать в моей сумке, а ведь можно было отдать ее Галине Константиновне Минаевой, жительнице города Пушкина, которая и помогала мне искать Некрасова в толпе, но я ждала именно Некрасова, но не сложилось оставить книгу моей помощнице.
 
     Вторая попытка встретиться с Некрасовым была предпринята в декабре 2011 года. Погода была не лучше, чем в первый раз. В Петербурге фотографировала сначала дом, в котором жил перед арестом Владимир Александрович. Потом церковь, точнее место от церкви Саперного батальона, где теперь спортивный зал для двух школ. А ведь раньше здесь  в самой церкви Косьмы и Домиана был похоронен командир Лейб-гвардии Саперного батальона генерал-адъютант Карл Андреевич Шильдер.

Потом фотографировала Михайловский дворец, где начальником Инженерной академии, которая размещалась во дворце, был генерал-лейтенант Николай Карлович Шильдер.
 
     Ну, потом и Музей Пушкина. Очень приятная женщина вела экскурсию. Группа слушателей была небольшая,  к которой я и присоединилась.
     Но время шло быстро, а смотреть было еще много чего, и я решилась спросить у экскурсовода, к кому мне подойти со своей книгой.
- Вот посмотрите, у меня книга к юбилею Лицея. А ведь ваш музей из стен Лицея и вышел.
- Интересно, интересно. Может спуститься по лестнице на второй этаж, там наши научные сотрудники.

     Отправилась по указанному направлению и попала в комнаты, где велся ремонт. Опять вернулась в зал, решив, что лучше остановиться в той точке, с которой и начиналось посещение музея.

Здесь ко мне вышла девушка и пригласила войти в комнату.
- Вот две книги, которые я хотела передать в ваш музей. Не получилось отдать их 19 октября в Царском селе.
- Оставляйте.
- Вы посмотрите их, там и о том, как ваш музей начинался.
- Хорошо.
- Там есть много документов, которые никем не публиковались. Сама искала в архивах.
- Прочитаем.
- Можете просто передать. Вот мои телефоны, а на книге я просила редакцию напечатать мой электронный адрес, и они это сделали.

     Не уходя, я продолжала свой рассказ о том как все искала, как несколько раз им звонила, но не получается ни с кем конкретно договориться, чтобы меня выслушали.
- Буду ждать вашего звонка, пожалуйста, сообщите, интересно ли вам это.
     Вот уж надоедливый автор, липнет как муха, жужжит и норовит приземлиться в неположенное место. Мне казалось, что если я доехала из Москвы только для того, чтобы отдать крошечную книгу в мягком переплёте, то совершила что-то особенное.

     Конец января 2012 года, и я набираю номер телефона, который мне дали в прошлое посещение.
- Здравствуйте. Я оставляла в декабре для музея книги. О директоре лицея Владимире Александровиче Шильдере.
- Да, они здесь лежат.
- Может их кому-то дать посмотреть?
- Хорошо.
- Просто спасибо за то, что взяли книги. Только прошло уже полтора месяца, я еще с 19 октября хотела передать их вашему директору. Сама я книги Некрасова здесь в Москве купила.
-  А почему вы не приезжали на юбилей?
- Приезжала. Была в Царском Селе 19 октября у памятника Пушкину. И у вас в музее была.
- А почему не позвонили заранее?
- Звонила. И пожалуйста, если вам книги не нужны, то отдайте их.
- В библиотеку?
- Нет, тому, кому интересно.


Дохтуровские чтения

Белые стихи, это такие стихи в которых происходит сознательное отступление от сформировавшихся правил и стихотворных традиций, и рифма игнорируется в качестве своеобразного художественного приёма. Отметим, что в таком стихе размер также соблюдается.
 
    Апогеем поэзии без рифмы  являются верлибры.  Верлибр не имеет ни рифмы, ни слога. По сути, это проза, разделенная на строки. Верлибры появились много раньше других видов стихотворений и развивались параллельно с ними.

     В следующем году исполняется 200 лет победы в Отечественной войне 1812 года. Общество Багратион проводит чтения посвященные героям этой войны. Эти посвящены Дохтурову.
     На нескольких столах оформлена выставка, которая посвящена генералу Дохтурову. Пришло много людей. Это третьи чтения, до этого уже прошли чтения в городах Подмосковья.
     И принесла свои книги, хотела тоже положить на стол, но это была моя ошибка. Не моим книгам было это мероприятия посвящено. И по этому со своей книгой подошла к нескольким, тем, кого, хотя бы визуально, знала. Давала их смотреть, потом передавала следующему. Так передала в руки немолодого мужчины, рядом с ним сидела худенькая женщина, по всей видимости, они пришли вместе и занимали крайние места к выходу из зала в средних рядах. В их руках была книга о репрессиях. Когда они посмотрели книгу, то через  несколько минут я подошла к ним, и предложила передать ее следующему, желающему посмотреть.

- Нет, эту книгу мы уже взяли.
- Я потом вам ее передам.
- Напишу по книге статью, - сказала женщина, - я журналист.
- Это Соловецкие острова сняты с моря, - указал мужчина показывая на фотографию на обложке книги.
 - Это с берега, с левой стороны, от гостинцы, на Соловках.
- Да, это мои фотографии, ответила я.
- Мы были на Соловках, добавила женщина.

     Они понимали, о чем идет речь, и прошли тем же путем, что и я. Архивы, запросы, чтение протоколов, Соловки, и только память без могил тех, кто был расстрелян и пропал навсегда, умерев в лагерях.
     И я отошла, но во время докладов видела, что мужчина читает внимательно мою книгу, и это радовало меня. Не просто радовало, я любовалась этим моим читателем, за которым я наблюдала. Я его любила, и хотя он был в единственном экземпляре, но я не искала пока их много, пусть начало будет таким маленьким как ручеек. Но без читателей не обойтись, и путь к ним долог и тернист.


Книга Александра Блока без стихов

Басня -  стихотворное или прозаическое литературное произведение, нравоучительное и сатирическое.  В конце басни присутствует  краткое нравоучительное заключение — так называемая мораль. Действующими лицами обычно выступают животные, растения, вещи. В басне высмеиваются пороки людей. Басня очень древний литературный жанр. Басни И. А. Крылова с юмором и превосходным языком обозначили  расцвет этого жанра в России. В советское время приобрели популярность басни С. Михалкова.
 
     Занимаясь темой репрессий в первые годы после октябрьской революции и разыскивая хоть какие-либо сведения о семье последнего директора Императорского Александровского Царскосельского лицея, генерал-лейтенанта Владимира Александровича Шильдера,  встретилась не с стихотворным необычным творчеством поэта  Александра Блока.

     Сведения о семье директора лицея Владимире Шильдер можно было в основном почерпнуть из материалов следствии по «Делу лицеистов», по которому и проходил директор лицея вместе с семьей и своими учениками – лицеистами.

     Семья у Владимира Александровича была по меркам того времени крошечная. Он сам, жена Анна Михайловна Шильдер, урожденная Клингенберг и их единственный сын, Михаил Владимирович  Шильдер.

     Родился Владимир Александрович Шильдер в имении  Симоново  Невельского уезда, Витебской губернии. В военной службе с 16 лет. От прапорщика лейб-гвардии семеновского 1871 года полка до генерала от инфантерии 1917 года. Генерал Шильдер участник русско-турецкой войны 1877-1788 годов.

     Сам директор Императорского лицея окончил Пажеский корпус,  для своего времени он был одним из серьезных и опытных педагогов. Владимир Александрович Шильдер был директором Псковского кадетского корпуса, инспектором Императорского Александровского лицея, директором Пажеского корпуса и директором Императорского Александровского лицея.
     Михаил Шильдер окончил Императорский Александровский Царскосельский лицей, называемый в то время Императорским Александровским, и сделал блестящую карьеру. Он служил по военному ведомству и был секретарем нескольких военных министров, в том числе и секретарем последнего военного министра, М.А. Беляева.

     Сведений о Михаиле Шильдере тоже немного, вся семья была арестована в феврале 1925 года, все имущество исчезло, так что материалов о его жизни не осталось, только протоколы допросов, как и в случае его отца и матери.
     Но вот в книге Александра Блока «Последние дни императорской власти», которая была написана по материалам допросов арестованных, проводимых  Чрезвычайной следственной комиссией для расследования  противоправных по должности действий бывших министров и прочих должностных лиц, есть несколько строк, в которых встретила и фамилию Шильдер.  На обложке книги есть добавление к названию, где написано, что книгу составил по неизданным документам Александр Блок, но только не указано, что в этой комиссии и сам Александр Блок участвовал в качестве редактора показаний арестованных министров.
 
     И вот очередной вечер, посвящённый Блоку.
     Перед началом вечера о Блоке, небольшая выставка картин. Только черно-белые лилии привлекли внимание, да и картина с поэтическим названием «Одинокая ромашка». Вялые поникшие лепестки ромашки, уже и не цветок, а так, пучок серо-белых веревочек. И над этой ромашкой две яркие бабочки. Красота. Вялые лепестки и две яркие бабочки.  Такое название подошло бы больше этой картине. Одинокая ромашка, как одинокая гармонь.
     На этой выставке картин подошла к человеку,  которого знаю, но так издали, отстраненно. Поздоровалась. Высокий, лысоватый, приятный мужчина в строгом костюме.
- Я вас видела. Хочу сделать музей и конференцию. Поддержите, если можете?
 - Поддержим. Поддержим.
     Отошла, подумала, почему не сказала о портретах, которые нашла в Третьяковке. Было бы к месту, и здесь тоже картины, только современные и их немного.

     Предполагала, что будет кто-то, кто занимается творчеством поэта Блока, расскажет и о нем и о времени, которое поэта Блока и сломало. Но оказалось, что на этом вечере выступала актриса театра Вахтангова с рассказом о последних годах предреволюционного периода и о смерти поэта. Рассказ написал тоже актер того же театра Юрий Астафьев, который рано умер. И вот теперь этот рассказ читает актриса. Конечно, хотелось услышать вопросы слушателей и ответы специалиста по творчеству поэта, и поэтому такого настроя послушать этот рассказ особенно и не было. Зал медленно заполняется. Прошлый раз мест не хватало, но тогда был современный поэт.

     Небольшая пауза. Лёгкий шорох голосов. Только с люстры хрустальные капли опускаются к рядам.
     Нужно было взять фотоаппарат, каждый раз говорю себе об этом, но никак не получается. Все же я думала, что будет литературовед, просто чтение стихов мне ничего не скажет. И каждый раз передо мной стоит вопрос, чужая ли я здесь. И здесь, и еще где-то там. Вспоминается фильм Муратовой Киры, когда одна из ее подопечных говорит о том, что от одних она ушла, а к другим так и не дошла. Так и у меня получается, на полпути от чего только и к чему.
     Сначала с краткой презентацией книги и с предложением создания музея древнерусской культуры выступила уже немолодая женщина.
- Много исследований по дохристианской культуре, - сказал один из слушателей.
- Этот год юбилейный для Блока, - отметила Нонна, ведущая вечера. Этого не знала.
     Она же прочитала стихотворение -  «Девушка пела в церковном хоре».
 
     Появились и артисты. Рояль расчехлен. Рояль цвета слоновой кости. Над роялем икона. Стул перед роялем необычной формы, без обивки тканевой, простой деревянный стул, ручная работа. Прошлый раз было много молодёжи. Появились и знакомые, несколько человек поздоровались. Заговорили о встрече с батюшкой.
- Очень долгая была встреча. Вы не находите?
- Да, долгая.
- Это особый случай.
- Он по специальности физик, но окончил, по всей видимости, и академию в Загорске.

     Готовилась к вечеру о Блоке.  Взяла его книгу «Последние дни императорской власти» и статью, которую написала. Показала книгу собеседнице, этой книги она не видела.
- У меня Блока много. Но такой книги нет.
- Да, у меня это вторая книга, первая уже у кого-то осталась.

     Передала книгу ей в руки. Книга маленького формата, черно-белая обложка, поверженный символ царской власти. Разбитый орел, падающая корона. Портрет Блока на темном же фоне. Пока говорила о Блоке, мое место заняли, пересела на галерку, в последний ряд. Мое место здесь в последнем ряду. Как говорил человек, который мне однажды прочитал лекцию как надо себя вести, когда нападение ведут не специалисты в твоем вопросе, то нужно сразу определять, что их место номер шестнадцать. Теперь это мое место в тех вопросах, которые передо мной встали, мое место тоже номер шестнадцать.

     Студенты Московской консерватории исполнили несколько произведений для виолончели и фортепьяно. Звук низкий, глухой у виолончели. Единственно молодые в зале это исполнители. Мужчин в зале не много, но они здесь есть. Женщин значительно больше.

     Через зал идут колонны, четыре свободные, а две в стене, все колонны держат  балкон. Стулья в зале не прикреплены, здесь кроме концертов могут проходить и другие праздники, так оно и есть.
- Какая я старая, - сказала ведущая, глядя на себя в зеркало.
- А что у женщин есть старость? - замечаю я, проходя рядом.
     Про себя думаю, что женщины бывают умные и глупые, но только не старые. Умные - знают о старости, поэтому старости  для них  нет.  Глупые -  не знают о старости, и для них старости  тоже нет.
- Нонна Михайловна, я написала статью о Блоке. Но это связано с репрессиями.
- Хорошо. Хорошо.
Блоку
Кто манил тебя,
Кто строил мостик,
 Хрупкий мостик в пустоте.
Кто искать тебя
 Заставил,
Эту правду в темноте.
Кто испачкал руки кровью,
И коснулся твоих глаз,
Ты прощаешься с любовью
За всех нас.

   
Как все объединить?

Скороговорка — короткая, очень правильная фраза с искусственно усложнённой артикуляцией. Скороговорки содержат близкие по звучанию, но различные и сложные для произношения сочетания слов. Бывает, что в скороговорке присутствует и рифма. Скороговорки используются для тренировки дикции и произношения.

      Для первой книги выбрала объединение хронологическое, если репрессии, то по годам. Но требовалось дать в развитии и с некоторыми выводами. От такого подхода с выводами отказалась. Только свое впечатление.
     И только своя обложка. Выбрала фотографии, которые были сделаны, когда ездила на Соловки вместе с Петербургским обществом Мемориал. И, наверное, это была поездка с теми людьми, с которыми это было возможно побывать вместе именно в этом месте.
     Выбрала два вида Соловецкого монастыря, с моря и с берега, с его самой высокой точки.
     Если в первом случае, с моря, и море и остров, и монастырь и небо представляли нечто единое, иногда перетекающее как бы из одного своего состояния в другое. Из твердого в жидкое, а потом в газообразное. То с верхней точки, при огромности и незыблемости монастыря нашлась такая точка, когда он виден чуть ниже, чем стоит человек, что означает, что все же создателем этой громады был крошечный, слабый и иногда просто беспомощный человек.

     Название «Занесенные снегом», все же было вторичным, некоторый перепев с книгой «Унесенные ветром». Но хотелось показать, как огромна холодная и жестокая родина, где они, ушедшие, жили. И как безмолвны ее просторы, просто разобщены и безмолвны. И подзаголовок начинался со слов «жертвы репрессий». Первоначально было придумано другое название «Все равно тебя убьют», и оно так и осталось в моей памяти как основное. Правда, оно сильно детективное, но суть отражает, что моих героев преследовали из года в год и убили. Надо к нему вернуться при исправлении написанного с учетом опыта.
 
     Опыт. Слушала журналиста Быкова при разговоре с молодыми и перспективными, которых готовят стать сменой элиты, когда это потребуется. Растят их в запас. И им он сказал о том, что нужно не быть приспособленцами, а, пока это возможно стремиться к самостоятельности, и тогда может и появиться что-то особенное в творчестве и в жизни.  Повторять нельзя, а если и можно, то по-своему. На него это молодое поколение смотрело скептически, над их проектами корпели те, кто знал, что, и как, и кому можно показать, и чем удивить, но только чуть-чуть, в меру.

     Это естественно нужно для начинающего автора. Не жди, тебя не заметят. Не надейся, а то так в ожидании и простоишь. Твой состав сломан, разбит, но скрипит и едет. В топку больше забрасывай, не только деньги все решают, не только. Слово «только», не для того, кто начинает. И это девиз верен и для не очень молодого начинающего творческий путь.

     Начинаю думать, как книги продать. Получится ли? Но самое главное, что главное понимаю, что нужно делать все самой.

- Наверное, своим родным отдала книги?
- Не только.
     У меня не только о своей фамилии или роде, а о событиях, в которых эти люди были. А события не маленькие, и люди не маленькие.


Памятник царю на окраине Москвы

Форма литературного произведения.  Роман. Литературный жанр, как правило, прозаический, который предполагает развернутое повествование о жизни и развитии личности главного героя или героев в сложный, особенный период его жизни. Самым запоминающимся названием со словом роман была «Роман-газета». По бумаге «Роман-газета» может и похожа на газету, а по сути, никогда.
 
     Сначала нас было только трое.
     Преподаватель из института математики. Работник Газпрома и я пенсионерка. Мы встретились у школы, к которой ехали с разных концов Москвы. Школа окружена  высоким металлическим забором. Дождь почти из ясного неба, но сильный с совершенно вертикальными струями, последствия осаждения облаков ко дню города.
     Отправились искать какое-то место, где забор должен был прерваться и появиться хоть какой-то вход в школу. Дождем умытый двор предстал перед нами. Зелень сентября еще яркая, без желтых проплешин, на нескольких клумбах осенние цветы, совсем не мятые и не завядшие еще. На открытом пространстве стоял небольшой постамент, на нём бюст, царя Александра II.

     Лицо царя было совсем не таким, как я себе представляла, не помнилось даже, был ли его портрет в истории, какую изучала в школе? В моей памяти возникли портреты Александра I  и Александра II.  Только особняком помнилась внешность Николая I и Александра III. Александра III из-за его тучных размеров, а Николая I из-за его особого серьезного взгляда. А уж внешность Николая II была столь запоминающейся, что каждый человек легко выделит его из любого количества лиц, которые он может запомнить.

     Калитка была найдена, и мы смогли войти в предбанник школы, перед нами стоял охранник, и хотя калитку школы он открыл, но в саму школу мы пока войти не могли. Спустя некоторое время появилась женщина в коричневом льняном брючном костюме, достаточно молодая, на мой взгляд, и разрешила пройти в фойе школы.

- Смотрите, на экране монитора написано не подходить и не трогать, - сказал тот, кто старше.
- Он для других целей, не для школьников, наверное, через него идет информация для всех школьников.
     До назначенного времени оставалось еще минут двадцать, и не спеша завязалась беседа. Правда, мы друг с другом ранее не были знакомы, то обсудили сначала профессии друг друга.
- Если бы платили преподавателям хоть какие-то реальные деньги, то жить можно было бы как-то.
- А вот я в девяносто первом году в разгар революции училась в университете, там появились первые персональные компьютеры, но сами преподаватели и не понимали, что за ними будущее и на пустом экране компьютера мы писали команды вместо того, чтобы научиться пользоваться тем, что есть.
- А у меня базы данных.
- Это ведь и деньги. А у вас есть дети?
- Да, мальчик, три года.
- Это здорово. Наличие детей не связано с благосостоянием, а только с заботой. Главное, чтобы ребенок не остался один, главное, чтобы был рядом до полного взросления человек, преданный ребенку. И в любых условиях можно выжить.
-Что-то никого нет.
-Да ведь готовили выступление.
- А вы сможете выступить? – спросила я своих собеседников.
- Нет. Не люблю я этого дела.
А что же нам делать, если никто не приедет.
     Дождь на улице закончился, небо прояснилось, появились голубые прогалины в сером, но уже достаточно высоком небе. Солнца пока не было, но ветер не чувствовался вообще. Мы вышли во двор школы за тот же металлический забор, но уже с его другой стороны. К нашему счастью, у памятника уже было много людей, некоторых я уже не раз видела. Стало понятно, что прибыл и выступающий и не один. Даже лавочки немного подсохли. На одной из них сидел виденный уже несколько раз мужчина. Один раз видела его на презентации его книги на Старом Арбате. Книга была огромная, о пострадавших в репрессиях.
- Жутко ненавижу нашу школьную систему. Ничего из нее не вынес, сказал один из присутствующих.
- А я даже студентам за грамматические ошибки снижаю оценки в работах по математике, заметил второй.
- А что это их вина, что они так пишут? Так учат. Вот я может и много делаю ошибок, но  компьютер помогает найти их, и я пишу, - сказала я, вспомнив о своей написанной, но не изданной книге.
-А я все равно снижаю и буду снижать. Я гроза студентов и этим горжусь.
- Но вам ведь никто не снизит оценку, если вы забыли химию и математику, которую учили в школе. А ведь это одно и то же.
     Тема школьной грамотности иссякала. Осталось впечатление того, что личное отношение все еще продолжает диктовать методы общения с учениками и студентами. Кто как считает, тот так и делает. С какой стати гордиться тем, что ты грозен. Мне думается, что особенности преподавателя должны оставаться только с ним.
- Вы издали книгу?
- Да, в Рязани.
- Там дешевле?
- Конечно. Значительно. И художник работал и корректор. Да много чего сделали. Тысяч триста.
- Сколько?
     Эта цифра меня впечатлила, свою-то книгу я старалась издать сама и за весьма скромные деньги. И хотя я старательно записала адрес и телефон человека, с которым можно было связаться, но уже в памяти все благополучно стиралось, как не подходящий для меня вариант.
- А хоть сколько-то получили от продажи?
- С долгами расплатился. Осталось вернуть свое.
С фотографом мы встретились на остановке, ожидая автобус или маршрутку к метро Алтуфьево.
- Что же вы меня не сфотографировали?
- Да видите какие люди?
- Понимаю, простите, что просила.
- А вы почему не остались?
- Да я не знала. И никто и не приглашал.
- Да вы одна только женщина и были. Это помешает.
- Действительно помешает.
     На противоположной стороне улицы увидели еще двоих присутствующих на открытии памятника и через дорогу устремились к ним. На дороге стояли припаркованные жигули. Вид у жигулей был рабочий и, по всей видимости, часто используемый.
- Это машина у меня для других целей, еду на дачу.
- Меня тоже ждет машина, для этих же целей.  Но, только у метро Отрадного.

Клюква
Частушка -  короткая русская народная песня, состоящая из одного четверостишья, юмористического содержания, передаваемая обычно устно.
Текст частушки — обычно четверостишие, написанное хореем, в котором рифмуются 2-я и 4-я строки.  Частушки должна быть  выразительна  и использовать богатство языковых средств, часто выходящее за рамки литературного языка. Для частушки важен аккомпанемент, но сейчас редко встретишь гармонь или балалайку.
     Смотрю для отдыха только несколько совершенно женских передач.
     Приятельница посоветовала посмотреть фильм с прекрасным актерским составом по произведению Дуни Смирновой. Это полезно, уметь писать пьесу и сценарий к фильму это нечто совсем уж недоступное. Там где-то в далеком замке, в отдельной комнате под замком спрятано все это.
     Мы обсуждаем фильм, который я с трудом, но досмотрела..
- Это уж слишком клюква.
- Сериал и тот не так уж совсем оторван от жизни.
- И ружье, и принц, и конь.
- Господи, если так пишут те, кто всему всех поучает, то, как остальным быть?
- Просто это коммерческий продукт.
- Новогодняя сказка.
- Уж слишком сказка выглядит сказкой.
- И правда матка в лицо, и козлы, застрявшие в лестнице.
- И свалившийся сарай.
- И дворец в виде губернаторского дома. И принц великовозрастный, только став губернатором может и по себе невесту выбрать. И все женщины просто поселянки несчастные.
- Для нашего возраста роман.
- Умиляет.
     Достоинство у фильма конечно есть, это опыт создания романа для женской аудитории, с множеством героев, но только с одной главной сюжетной линией. И какие знакомые слова, смысл их и не ясен, но, как и в рекламе, чем больше иностранных слов, тем больше она, эта реклама, гипнотизирует. И здесь и банкротство, и министерство культуры, и связи наверху.
     Такой учебный фильм для начинающего писателя, сценариста очень хорошее подспорье, только посмотреть нужно несколько раз и воспроизвести что-то похожее, но с другими героями и в более простых интерьерах, на всех усадеб не хватит. Разбитых усадеб и брошенных хватит, но от твоего города они могут оказаться слишком далеко. Но частный домик и в Москве можно найти. Тогда и пространство у домика с сарайчиками можно задействовать. И соседей можно вплести в сюжет, а не то, что в многоквартирном доме соседей годами нельзя увидеть.
     В русско-немецком доме увидела настоящего режиссёра, который ставит спектакли.
- Вы знаете, мне не дает покоя один сюжет.
     Он внимательно посмотрел на мои руки, в которых не было никакой рукописи. Но он не уходит, и я могу изложить свои мысли, какие имею на данный момент.
- Ну?
- По книге, которую написала, представляю, можно сделать спектакль. Я вижу сцену. Она разделена на три, нет, четыре части. Это суд над Императорским Царскосельским лицеем. Точнее, не суд, а следствие. Суда тогда в 1925 году не было. И уголовного кодекса не было до 1922 года, судили просто так по наитию, как в Англии, но только быстрее и по подобию, которому было всего несколько лет.
- И что?
- Вот полсцены -  это празднование 100-летия Лицея, зал, где сидят руководители Лицея, и часть где сами лицеисты со своими какими-то подготовленными для праздника номерами или выступлениями. А другая часть сцены, разделённая тоже на две части, это и камера и кабинет следователя.
- Нормально.
- Я вижу, как они входят сначала в камеру, а потом проходят на свои места в Лицее. И между этими событиями нет никакой связи, они не чувствуют этой связи, они только действующие лица. И одежда другая с правой стороны сцены и с левой стороны сцены, которая их возвращает то в прошлое, то в будущее.
- Идея есть. Пишите диалоги. Старайтесь, посмотрим.
- Это идея. Написать не могу. А идея как?
- Идея как идея. Работать надо.
- И к вам можно обратиться?
- Диалоги, как я сказал, и юмор нужен. Зал ведь держать надо. Так несколько шуток. И диалоги. Напишете, приходите.
     «Только своими руками», не забывай главного девиза. И не меняй  своей идеи. Шутки все же не получатся здесь, но писать надо.


Салонная беседа

Эпиграмма. Вот уж, какое это удобное произведение. Очень краткое и емкое. Произведение это сатирическое, которое высмеивает как некого человека или некое общественное явление. От других форм поэзии эпиграммы отличаются тем, что они выражают субъективное отношение к событию, явлению, человеку.

     Присутствую при салонной беседе о Лермонтове. Идет рассказ о его происхождении. Шотландские корни. Кельты. Рассказ, в основном, идет о кельтах, только через час беседы было немного сказано о творчестве поэта. Очень познавательно все, о чем говорят. Все это знают и изучают, как в России, так и в Шотландии. Сразу возникает желание посмотреть, как же все северные страны примыкают друг к другу и почему они такие разные.
     И несколько таких меточек из его рассказа запомнились, как некий контраст  ко всей беседе.
     Якобы своей настоящей родиной считал Шотландию, тосковал о ней, и это нашло свое отражение в стихах.
     Стихи Лермонтова очень просты по своей сути, если их читать просто как бы поверх слов, только тот смысл, в них вкладывая, какой в них и есть в действительности.
     Поэт переживал от своей нереализованности, и можно предположить, что бы он мог сделать, если бы он прожил больше времени.
     Стихи Лермонтова помнили и читали в лагерях.
     Вот это последнее утверждение и было для меня таким резким заявлением. Вела беседу очень милая обаятельная женщина, не манерная, но очень рафинированная, что создавалось впечатление, что она далека от реальной жизни. Но судя по тому, что она бывала в очень разных местах, то это впечатление обманчиво. Она филолог. Специалист. И так легко прошло соединение кельтов и лагерей для заключенных. Читали там стихи, заключенные читали Лермонтова. Хотелось спросить, кто и когда это делал? Но сказано это было легко в общем тоне разговора. Поэтические вечера в лагерях или индивидуально? Что в этом правда? Такое утверждение можно строить и в отношении любого поэта, а особенно Пушкина.
     На этот вечер принесла три экземпляра книги о репрессиях, именно о репрессиях против  тех, кто прекрасно знал поэзию, и образование которых было построено на культе поэзии  главного великого поэта Пушкина. И только в самом лицее, где и учились лицеисты, они писали стихи, да еще писали стихи те, кто смог выехать за границу. А вот творчество в лагерях не так известно, только в некоторые промежутки между арестами, возможно, они и что-то сочиняли, те, кто прошел лагеря. Из лицеистов был известен только один Фроловский.
     Совместимы ли поэзия и нечеловеческие условия заключенных в лагерях? Сильно сомневаюсь. Избежав расстрела и попав в лагерь, думает заключенный только о том, чтобы выжить. При этом он должен выполнять работу по нормативам, введенным для заключенных. Беседа льется так воздушно  и свободно, только эти слова о стихах Лермонтова и лагере разрушили очарование всего такого милого и лёгкого, и, по большей части неведомого. И,  о неведомом, тоже говорится. О том, что где-то рядом присутствует  и  неожиданно дает талант одному, отбирая его у другого.
     На вечере несколько человек, которых я знаю, вот им я и принесла свою книгу. Знакомство с каждым из них тоже было окружено некой неожиданностью, а таинственность, в этом случае, я называю случайностью.
     Первое знакомство состоялось с Ириной Сергеевной на курсах немецкого языка. Вот ей я и принесла свою маленькую книжку.
     Вечер подошел к концу. Остались только несколько маленьких групп, которые решали свои текущие дела. Вот и подошла к Дмитрию и напомнила ему о том, что мы уже много раз обсуждали.
- Как там ваше творчество? Написали о Таганцеве?
- Нет еще.
- Может быть, встретимся  и об этом поговорим.
- Нет пока времени.  Я ведь в свое время встречался с сыном Таганцева.
-Невероятно.
- Он очень переживал, что об отце думают, что он привлёк людей к своим делам, а потом и назвал их всех на следствии.
- Да, не было никакого дела. Все придумано.
-Да, не было.
- Таганцева обманули, с ним подписали документ, что суровые меры не будут применены к обвиняемым по его делу.
- Это так, но сын переживал.
- Но это было. И что теперь об этом и говорить. Не мог Таганцев  знать 833 человека, всех кого привлекли по этому делу, а было, наверное, и больше. Рабочие, моряки, профессора, кого там только не было. Как помнить всех.
- А вы знаете, что когда пошла отдавать книгу в печать и спросила, как зовут издателя, то в ответ услышала фамилию, которая совпадает с одной из фамилий следователя в деле Таганцева. Следователь допрашивал Николая Гумилева. Это было так необычно. Решила, что так и нужно, что что-то заставило прийти именно сюда, а не в какое-то другое место.
- Интересно.
- Да, кстати, недавно слушала передачу о Гумилеве.
- И я тоже смотрел, но какое-то жалкое зрелище.
- А название книги, о которой говорили, говорит о   тайне смерти и жизни Гумилева.
- Да, проходил Гумилев по делу Таганцева.
- Я составила список тех неточностей, которые были  сказаны автором книги. Хотя до этого статьи этого автора, Ставицкого, встречала в интернете. Очень хороший язык, все так четко написано, а говорил он в передаче ужасно. Столько неточностей, а то и просто не знания.
- Согласен.
- Взяла и отправила этот список оговорок на передачу. Ответа нет.
     И, действительно, после передачи отправила письмо ведущему программы Дмитрию Губину. Написала, что мое послание относится к передаче с Василием Ставицким о Николае Гумилеве. И по пунктам все расписала.
1.Название книги Василия Ставицкого «Тайна жизни и смерти Николая Гумилева», это конечно, очень охватывающее название. 2.Кроме книги Василия Ставицкого по истории дела «Петроградской боевой организации» или «Дела Таганцева» существует еще книга Георгия Миронова «Заговор, которого не было…».
3.Ставицкий в беседе не назвал имени следователя, который вел допросы Гумилева. Этим следователем был Якобсон. Но тем не мнение Ставицкий утверждает, что именно этот следователь был и следователем  при царском режиме. А это утверждение спорное, так как никто не назвал даже имени этого следователя.
4.В книге Георгия Миронова приводятся материалы и других дел, по которым вел следствие все тот же Якобсон.
В хронике Миронова тоже есть следователь Якобсон. Вот и соединила фамилия следователя Якобсона поэта Николая Гумилева и безвестного санитара скорой помощи Б.Н. Никитина и его мать, М.Д. Никитину. И судьба подследственных Якобсона была одинаковой – расстрел.
5.Кроме того, нужно учитывать, что следователи ВЧК в то время имели особые функции, а именно не только следствия, но и решения по делам с применением мер наказания, вплоть до расстрела.
6. В 1921 году, когда было сфабриковано «Дело Таганцева», еще не было в Уголовного кодекса. Закон был принят только в 1922 году.
7. Ставицкий в передаче ссылается на принятие решений тройками, но представляется, что в случае Дела Таганцева решение принималось на уровне высших органов ВЧК.
8.Кроме того, хочется сказать, что с Николаем Гумилевым общались, а это указано в протоколах, члены комитета Петроградской боевой организации, Шведов и Герман. А в комитете состояло только три человека. В дополнение только к Шведову и Герману добавляется только сам Таганцев. Таганцев и дал показания на Гумилева. 
8.В Протоколах допросов Гумилева встречается еще одна фамилия – Вячеславский. Но эта фамилия относится к Шведову, он использовал для себя и эту вторую фамилию.    
9.Необходимо учитывать, что к этому моменту составлялись списки офицеров царской армии. В анкетах арестованных эти сведения об офицерах и об их участии в Первой мировой войне вписывали в графу  вместе со сведениями об участи в бандах и в белой армии.
10. Представление о Гумилеве, как о человеке, далеком от жизни, не совсем верное. Он не стремился поддержать власть и не стремился в политику, вообще, в отличие от Александра Блока, который был секретарем Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию противоправных действий высших чиной царского режима.
11. Николай Гумилев был Георгиевским кавалером, что подтверждало его непосредственное участие в боевых действиях.
12. Ставицкий не мог назвать места, где сидел арестованный Гумилёв. Вот документ, который указывает на точное место содержания одного из арестованных по делу Таганцева.
«16/1Х -21. Дорогой мой мальчик, сегодня полдня провела у тебя на Шпалерной. Выехала из дома в 9 часов, и была дома в 4 часа, все так не могла получить обратно передачу».
Эта маленькая запись говорит о том, где находились арестованные по делу Таганцева – «Петроградской боевой организации».
13. Из материалов дела, где заключённые ещё пытались писать письма в разные инстанции, можно найти и другие адреса органов судебной власти.
 «В судебно-следственный подотдел отдела Юстиции (просп. Володарского
44 комн. 26). Заявление. Заключенного ….. Д.П.З. 5 отделения 112 команда
Шпалерная 5».
14.Следователи в деле Таганцева это не только следователь Якобсон, но и Агранов, Мессинг, Карин, Кияковский, в дальнейшем высшие чины в ОГПУ.
15. О месте захоронения расстрелянных, по приговорам дела Таганцева, Ставицкий тоже ничего не сказал, хотя в самом названии звучат слова «тайна смерти». А в действительности, место расстрела и захоронений в Ковалевском лесу идентифицировано В.В. Иофе в 1997 году, обнаружено исковой группой центра "Мемориал" в 2001 году, памятный  знак установлен 25.8.2001.
     Так плавно перешёл разговор от кельтов, от предков Лермонтова, от стихов Лермонтова, которые читали в лагерях, к делу «Петроградской боевой организации», называемого делом Таганцева.

 
Поиск поиска

 Драма в России.  Как говорят, драма это не наше изобретение, пришла она к нам с Запада. Но если вдуматься, то драма изобретение по своей сути совершенно наше, и только у нас такие страсти и такие трагедии, каких никак не может знать житель западной Европы. Ведь у нас все на эмоциях, и плохое и хорошее. Но особенно плохое. Страдание стало чертой национальной, и эта болезнь ни с каким достатком не связана, а только с внутренним состоянием и с восприятием окружающего мира. Ну, пусть считают, что это западные веяния так нам расшатали нервы. Время прихода драмы в России относят к концу XVII века. Но своя на российской почве драма нашла понимание у читателя и стала потребностью самого писателя. Расцвет российской драматической литературы, в полную силу, проявился в произведениях, например, Гоголя. И тогда же появляется русская бытовая драма. И здесь самым главным мастером становится Островский.
 
     Если в самой Ленинской, а теперь Российской национальной библиотеке, идти в столовую или буфет, то нужно пройти за раздевалкой мимо окон, выходящих на Охотный ряд. В одном месте парапет расширяется перед библиотекой, и на этом возвышении за некоторым ограждением из того же мрамора выходят вентиляционные шахты, выбрасывающие теплый воздух, укрытые решётками.
 
     Там частенько греются бомжи. Постоянные бомжи околокремлевские. Там и свёрнутый матрас виден, и листы грязного картона лежат пачкой. Сегодня там лежит один, укрытый своими тряпками, и еще по случаю добытым где-то одеялом. Одеяло новенькое, с высоким ворсом, ярко зеленое с огромными экзотическими, судя по всему, китайскими цветами. Он лежит на боку, из-под одеяла виднеются куски картона, под головой какой-то высокий валик. И он, о чудо, читает книгу. Внимательно, отрешенно читает. Не какой-то листок газеты, а именно книгу, в твердом переплёте. А за стенами библиотеки этим же самым занимаются другие, сотни других, но в тепле, и с помощью многочисленных работников библиотеки.

     Перед самой библиотекой стоит памятник Достоевскому. Почему именно ему? Что удивительно, Достоевский родился действительно в Москве, но совсем в другом районе. Как здесь оказался этот памятник? Но с библиотекой его может объединять только единственное занятие, это многочасовое сидение его и посетителей библиотеки.

     Этот памятник выделяется своей несуразностью места и исполнения. Это такое место, у самого Кремля, что такой мрачный и тоскующий писатель, как Достоевский, очень уж вступает в противоречие со всем, что в этом месте находится.

      Писатель Достоевский, конечно, редкостно мрачный, но для меня и помрачнее есть писатель, это Чехов. Уж чего коснется, то все в прах и обращается. Семья не семья, а пародия и грех. Молодость не молодость, а смешные потуги. Мечты, не мечты, а так сплошная глупость, выхода у него нет, и ни ему, ни читателю.
 
     Но что о них беспокоиться, их тиражи от них никуда не ушли.
     Сразу вспоминается, что за книги предпочитает читатель, мой сосед, и тот, кто сегодня наступил мне на ногу в метро, а вчера все норовил проткнуть своим длинным, как копье, зонтом.

     А предпочитает читатель найти книги вот приблизительно такие, и к ним относится, без всякого сомнения, любовный роман, и конечно, классика, здесь опять они Достоевский с Чеховым. Нет, недаром, сидит Достоевский на фоне куполов Кремля, это такая пиар акция, как знак мерседеса, который все крутился в центре Москвы, да и свалился. И еще для женщин что-то должно быть, но пока неясно что. И для мужчин, без всякого сомнения, российские боевики, и детективы, и зарубежные и отечественные. По всей видимости, и историко-приключенческие книги найдут своего читателя, и книги о войне. Вот о милиции сериалов видимо невидимо по телевизору, а с книгами несколько не так, но пробьются, по всей видимости, с экрана на прилавок.

     Мои размышления, навеянные мечтами, о состоявшемся первом покупателе, унесли меня слишком далеко.
     Из библиотеки выхожу на улицу. На парапете, обрамляющем это огромное здание с медальонами, в которых великие писатели строго смотрят на постоянную суету внизу, опять лежат на картонных кусках от коробок книги. И все те же продавцы ждут зазевавшегося прохожего, и не бросаются к каждому, кто остановился у этого развала самой пестрой литературы, а внимательно наблюдает, давая возможность привыкнуть к книге и выбрать то, что нужно, выбрать не спеша и свободно. И я подхожу, опять к тому месту, где всегда и встречаю своего знакомого. И слышу для себя самое неожиданное, что и не мечтала даже и хоть когда-нибудь услышать.

- Я буду продавать твои книги.
- Не поняла. Что ты сказал?
- Ну, буду, буду  продавать твои книги.
- Ты же не хотел?
- Не хотел, а теперь захотел. Ясно?
- Ясно теперь. По рукам.
- Приноси.
- Будет сделано.

     Но это настроение нереальных мечтаний передалось и продавцу книг. А может этот декабрьский день был так хорош, без мороза, сухой и тихий, что действовал и на читателей и на писателей. Ветра не чувствовалось совсем. Темнело как-то не быстро, и покупатель, спешащий мимо, уже не смотрел на обложки разложенных книг. И разговор был, этих невесть как собравшихся вместе людей, такой беспредметно неспешный. Но роли в этом разговоре распределены были четко, и в каждом движении не упускались и конкретные вопросы, но все же дух предпринимательства витал, витал над нами, да и уплыл к другим более успешным, а то и с голоду можно подохнуть  с такими мастерами.
 
- А вот я тоже хочу книгу написать, - сказал барон Розен.
- А почему не пишешь?
-Вот, закончу эту работу, и буду писать.
- А можно и с работой.
-Нет, так не получится.
- А что писать собираетесь?
- Придумал такой жанр исторической беседы, о разных событиях.
- Наверное, сложно будет?
- Да я историк по образованию.
- Правда?
- Московский университет окончил.
- А почему молчал? Я вот инженер изображаю историка перед историком. Позор.
 - Ну, это длинное дело. Приходи, приноси свои книги, поговорим.





Содержание
 
Писатель с Московского вокзала Петербурга (Пьеса)
Читатель из вагона поезда Петербург-Москва (Эпопея)   
Доморощенный поэт. Доморощенный писатель (Видения)
Массовая литература и правильная литература (Новелла) 
Без автора (Очерк)
Не дрожи (Хорей)
Писатели в московском метро (Сказка фольклорная )
Настоящий историк (Сказка литературная)
Редактор (Эссе)
Первый поэтический вечер (Комедия)
Моя первая книга (Амфибрахий)
Второй поэтический вечер (Трагедия)
Соавторы (Золотое правило  поэзии)
Новогодняя конфетка (Драма)
Написала книгу (Эпос)
Дождливый зимний день (Анапест)
На конференции (Лирика)
Самый короткий зимний день (Разговорный стиль)
Первая продажа книги (Ямб)
19 октября 2011 года (Тост)
Дохтуровские чтения (Белые стихи)
Книга Александра Блока без стихов (Басня)
Как все объединить? (Скороговорка)
Памятник царю на окраине Москвы (Роман)
Клюква (Частушка)
Салонная беседа (Эпиграмма)
Поиск поиска  (Драма в России)

Фото автора