16-viii о назначении квинта курульным эдилом

                VIII

  Сдвинув ближе отброшенные подушки, накрывшись одним одеялом, Фабии, отдыхая, лежат вместе. Сестра, наконец-то скинувшая, смеясь, туфельки – приобняв брата, прислонившись теперь к его левому боку. Тихо беседуют. Ещё раз нежно признаются друг другу, что подобная близость впервые и лучшая в жизни. Для неё вне всяких сомнений. Для него потому, что ни одна партнёрша не может столь искусно проделать «порочный круг», а главное, ни одна не заставляла Торквата почувствовать себя далеко не обычным смертным: он ощущал себя по меньшей мере героем, а, отбросив скромность – почти божеством. Он никогда и нигде не видел, чтобы женщину доводили до такого бурного наслаждения и потрясающего оргазма.

  – … Ни один смертный ни одной смертной, пожалуй, не смог бы подарить подобное удовольствие! Ты самая великолепная любовница, Муция!..

  – А ты для меня герой, любимый! Клянусь Купидоном!.. – она целует его сильное плечо. – Меня посетило чувство – по-настоящему, без словесных прикрас – небесного блаженства. Мелькнула мысль, не святотатствуем ли мы, невольно похищая у небожителей частичку доступного только им наслаждения…

  – А это лишний повод молчать о нашей связи, сестра. Хватает того, что люди не должны знать, к тому же нельзя разглагольствовать об этом, остерегаясь гнева Богов… Да, попозже в связи с этим ещё кое-что скажу. А пока не хочешь перекусить?

  – С удовольствием! Я принесу, родной, лежи, – уставшая, она всё же легко вскакивает, мигом оказывается у столика. – Вино, груши, мясо?

  – Неси…

  С аппетитом поев, любовники возвращаются к беседе.

  – Любимый, в «жребии» ты угадал? – он мотает головой, она улыбается. – Прости. Надо было мне постараться, а не разговоры разговаривать. – А какое желание?

  – Только тебе я могу сказать. Об этом не болтай никому. Разве что кроме благодетельницы, очаровательнейшей Секстии Веры.

  – Разумеется, Квинт. Всё ясно.

  – Я загадал: стать консулом сразу, как достигну положенного возраста… А ты ничего не пожелала? Ты же угадала – будто попкой почувствовала.

  Присцилла хихикает.

  – Я пожелала, чтобы ты всегда помнил эту ночь… А ты не расстраивайся, что не вышло. Необязательно же в свой год становиться консулом – вспомнить хотя бы дядю, Персия. В наш век ведь возрастной ценз соблюдается не столь жёстко. Может, раньше получится. Как эдилом или как теперь претором…

  – Сестрёнка, давай не будем теперь об этом. Хорошо?

  Это относится прежде всего к получению Торкватом должности курульного эдила. Ведь претура досталась – не считая возраста, естественно – Фабию Торквату вполне по праву, по заслугам: он служил в армии, сражался не на одной войне, прошёл квестуру и эдилат, образован, патриций знаменитейшего рода. Сестра не видела никаких помех к его назначению, кроме большой конкуренции. Которую счастливо помогла преодолеть Шрамик.

  А вот про эдилат, пожалуй, она действительно напрасно напомнила: желала утешить, естественно, и невольно затронула не самую приятную тему. Пусть и не очень к месту, однако стремление к объективности обязывает сочинительницу поведать эту историю, тем более, что об её плохом начале она уже упоминала в третьем свитке своих записей. Вкратце можно напомнить. Дюжина негодяев в масках в первую ночь Сатурналий напали на троицу загулявших, позабывших об осторожности аристократов. Отобрали всё ценное, издевались, порвали наряды. Двух сенаторов жестоко избили, у них же на глазах хотели изнасиловать их беременную спутницу. Но та «заартачилась», как выразился один из гнусных типов, её пнули в живот, и молодая фламина выкинула ребёнка. Нападавшие побрезговали и бросили раздетых жертв в прохладной ночи.

  На следующий день на первом заседании Курии Меднобородый был неожиданно любезен с Квинтом Торкватом. Во время прандиума у Тигеллина принцепс вызвал к себе одного сорокалетнего состоятельного сенатора, назначенного курульного эдила. Два Тита, Ватиний и Клодий, заявили, что он постоянно бросает на Цезаря полные ненависти взгляды, а Ватиний ещё добавил: «Этот назначенный магистрат зачем-то предлагал золото и интересовался у одного из слуг в Проходном Доме: когда Нерон остаётся один?» Прошедший войну сенатор побледнел и онемел, ужасаясь ожидающей его участи. Приближённые и сам император стали издеваться над взмолившимся к Всевышним и мысленно прощавшимся с родными ни в чём не повинным мужем. Шутки были на тему способа казни.

  – Пусть сам себя ослепит – чтобы ни на кого не смог смотреть ненавидящим взором!

  – Это как Эдип, что ли? Пусть тогда и отца убьёт, и с матерью… того!

  – Ага, а сыновья пусть между собой бьются на мечах…

  В общем, немало пришлось натерпеться почтенному сенатору. Первым «смягчился» Тит Клодий:

  – Подождите, подождите, светлейшие мужи. Цезарь, ты справедлив и милосерден. Возможно, этот симпатяга интересовался, когда ты бываешь один, с любовными намерениями, а взгляды были полны ревности?

  – Точно! Точно подмечено, – подхватывает Тит Арбитр. – А посему не послать ли нам его, к примеру, квестором к Гаю, большому любителю симпатичных мальчиков?

  – А возраст? Не староват?

  – Гай – нет, он на ночь трёх мальчиков, бывает, берёт.

  – Вообще-то, я имел в виду возраст обвиняемого.

  – Так что, – «не понимает» Поппея Сабина, – он хочет мужской любви?

  – Или мы ошибаемся? – грозно вопрошает префект претория. – И наше первое предположение о покушении верно?

  Вызванный сенатор готов был поклясться в любом половом влечении и извращении, увидев возможность избежать казни, и заверил, что готов ехать куда угодно. Его и отправили квестором в провинцию подальше, в Понт.

  А на втором заседании Сената принцепс заявил, что посланный-сосланный не оправдал доверия, и его совет – Совет Принцепса – и он сам, рекомендуют отцам-конскриптам на должность курульного эдила «достойного не по годам, но во всём остальном, патриция Квинта Фабия Торквата». У сенаторов, естественно, не нашлось возражений, и уже через пятнадцать дней брат Присциллы приступил к исполнению своих новых обязанностей.

  Он отправил письмо тому сенатору в Понт, затем пытался объяснить и при личной встрече, но попытки остались безуспешными – униженный квирит упорно считал, что Торкват сам сынтриговал. Года три он продолжал так думать, пока под большим секретом ему не поведал о том ночном насилии один из пострадавших сенаторов. А вскоре после гибели Нерона он окончательно убедился, расспросив – стараясь быть как можно деликатнее – на одном пиру ещё и несчастную молодую женщину, которая после того ужасного, трагического случая не может иметь детей. Убедился в том, что Фабий Торкват ни при чём в его деле, а дело в странной прихоти Меднобородого, проявившего что-то вроде жалости и желания хоть каким-то образом компенсировать ущерб.

  Таково продолжение той истории из третьего свитка. И Фабия тотчас пожалела о сказанном: «Сколько раз твержу себе: сначала подумай, потом говори!» – досадует она про себя. Движениями ладошки и словами старается загладить оплошность.


Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2012/03/06/323


-------------------------
  в свой год ; т.е. сразу по достижении возраста, предусмотренного цензом для магистратуры.
  Эдип – узнав, что случайно убитый им давно человек – его отец, и что он, Эдип, живёт в браке со своей матерью, сам ослепил себя. Ушёл в изгнание, а его сыновья начали между собой распрю за престол.