Масленица

Была еще такая история, как ходили гулять на Масленицу. Алёну взяла с собой ее подружка Галя, а саму Галю - ее мама и тётя. А Алёнина мама, отпуская дочку на гулянье, дала ей  целых три рубля на аттракционы и блины. Алёне было интересно, как это едят горячие блины прямо на улице, она такого еще не видела, и аттракционы ее тоже привлекали.

Гулянье было в Лужниках, в аллеях рядом с Большой спортивной ареной. Там ходили ряженые, и были горки, и перетягивание каната, и бег в мешках, а ещё на нескольких открытых эстрадах выступали разные певцы и танцоры. И, действительно, на покрытых белыми скатертями столах кипели огромные самовары, а буфетчицы доставали из кастрюль дымящиеся блины.

Алёна была страшно горда, что они будут есть блины на гулянье. Она считала, это точно, раз мама дала деньги. И что с горок покатаются, в этом она тоже почти не сомневалась. Но, к ее разочарованию, Галины мама с тётей просто прохаживались по аллеям, иногда останавливаясь послушать какую-нибудь песню, а они с Галей шли следом, болтали и перекидывались снежками.
 
Алёна все ждала, что вот-вот они остановятся у какого-нибудь стола и тоже накупят блинов, и станут их есть прямо руками на морозе. Но уже почти стемнело, и варежки стали мокрыми от снега, а взрослые так и не думали подходить ни к какому самовару. И на горку девочек тоже не пускали. То есть не то, чтобы не пускали, но чтобы им покататься, взрослым надо было остановиться и ждать, а они не останавливались.

Так и проходили все время – добрых два часа, и ясно стало, что вот сейчас уже будет пора идти домой. Тогда Алёна все-таки решилась: дождалась паузы в разговоре взрослых и тактично, как ей показалось, спросила, не хотят ли все, чтобы она купила им блинов - ей мама специально для этого денег дала. А Галина мама громко засмеялась и сказала, что блины тут – барахло, есть их не стоит, а если Алёна хочет – пусть приходит к ним домой, и она, Галина мама, напечет ей хоть кастрюлю настоящих блинов. И все пошли домой.

И Алёна снова, уже в который раз, поняла, что все, чем торгуют на праздниках – это плохое, что такое им не годится. А хорошее, какое годится, это домашние блины, какие напекут ее баба Нина и Галина мама. И флажки для праздника ей годятся только те, которые кто-то из взрослых заранее  купит в магазине, а не с рук на улице, и шарики тоже. И еще годится мороженое, положенное в блюдечко с чайной ложечкой, и бутерброды с сыром, завернутые в газету, примявшиеся в портфеле и ставшие какими-то плотно-одинаковыми: не разберешь, где сыр, а где хлеб с маслом. Все это хорошее, правильное, но какое-то скучноватое, совсем не то, что на улице, или, скажем, в школьном буфете.

А в буфете… Там, по пять копеек послереформенных денег, продавали жареные пончики с повидлом и с кислой капустой. Они так пахли! Их Алёне не давали никогда, они считались (и, наверное, были) очень вредными. Но какими же они были вкусными! Горячие, скользкие от масла, золотисто-коричневые! С такой прекрасной бугристо-пупырчатой поверхностью! Капуста в них была тоже коричневая, острая, а повидло могло и вытечь, если случайно надавить пальцем. Все это Алёна узнала, только когда их попробовала.

А до того, как Алёна решилась их попробовать, купив у метро, и стала регулярно тайком ими лакомиться, она много лет их хотела и смиренно понимала, что ей не полагается. Но другие-то ребята уже в первом классе то и дело прибегали с пончиком из буфета! Они жевали свой пончик между прочим, как простой хлеб, и даже выбрасывали недоеденный хвостик в мусорную корзинку. Алёна не завидовала – понимала, что ей не положено. Ей надо было есть бутерброд с сыром и заедать яблоком, а эта еда, полежав завернутой в газету в портфеле пару уроков, становилась какой-то одинаковой, ни жесткой ни мягкой, ни сладкой ни солёной.
 
Зато это было то хорошее, что положено Алёне.