Овертон или мистер Одиночество Ал Серебрякову

  соавторство Алексею Валерьевичу Серебрякову

фентази

21.01.2006
Что такое Одиночество? Это способ постижения мира, это есть сам мир, внутренний, неясный туманный. Пугает ли Одиночество? Я никогда не думал, что да. Было время, когда я все сокровища мира был готов отдать за сладкий миг Одиночества. Я, наверное, был рождён меланхоликом, всегда ненавидел общество, развлечения. В театре просто сходил с ума. Общению с людьми я предпочитал книги. Они стали моими истинными друзьями. В них я черпал знания и жизнь, познавал историю, культуру, географию и теософию. Книги поглотили меня. Я совсем отдалился от людей. Отец, крупный бизнесмен, поняв, что из меня не выйдет ни военный, ни оперный певец (меня в детстве обучали музыке, и я подавал большие надежды), купил мне загородную виллу, которую иногда навещал, чтобы проверить мою запущенность. Все мои расходы он оплачивал сам. Я никогда не работал, всё более погружаясь в мир книг и Одиночества. Одиночество слилось со мной. Вилла находилась на берегу моря, и всё время перед моими глазами был великолепный пейзаж. Морем я мог любоваться часами. Набегающие и убывающие волны, чайки, кружащие над галькой, скалы… всё это просто завораживало. Я увлёкся живописью. Отец нанял мне учителя, и вскоре я смог рисовать более-менее сносные пейзажи, которые мой любезный родитель выставлял на выставках, хвалясь перед коллегами и соперниками, что это пейзажи его великого сына. Обслуживает меня старая экономка, которая представляет собой какое-то непонятное бесформенное и безликое существо, то ли мужчину, то ли женщину — кто её разберёт. Она не имела ни семьи, ни друзей, и ко всему была равнодушна. Однажды, когда мне исполнялось сорок лет, ко мне заявился отец. В ту пору ему было лет 60. Он был бодреньким, всегда весёлым джентльменом с тросточкой. В его глазах сияли угольки, а рядом с ним была какая-то молодая меланхоличного типа девица.
— Знакомьтесь, мистер Одиночество. — С порога выдохнул он. — Это мой подарок. Мисс Сэлли. Я насмотрелся на тебя достаточно. Ты видишь, что я не возражал против твоего образа жизни двадцать лет, но теперь, когда мне уже за шестьдесят, я пожил уже достаточно, и я хочу видеть внуков!
Девица покраснела. Я был шокирован.
— Короче, я вас покидаю. Мне ещё надо попасть на светский бал!
Отец отсалютовал, и скрылся за дверью. Мисс Сэлли осталась у нас с кучей чемоданов, которые тут же унесла наверх бесформенная экономка. Девица тут же заняла боевую позицию.
— я не собираюсь Вас развлекать, мистер Овертон. Это из-за мамы. Она сказала, что Ваш отец сделает меня актрисой, если я выйду за Вас замуж. А я не хочу этого.
— Чего? — Изумился я, ухмыльнувшись.
— И быть актрисой, и замуж за Вас. Мне нравится Одиночество.
Мне уже стало интересно.
— И что такое Одиночество?
— Способ постижения мира. — Ответила мисс Сэлли.
На этом мы расстались. Я пошёл в библиотеку, а она отправилась наверх, разбираться с вещами. Так мисс Сэлли стала жить у нас. Однажды, когда я показывал ей мою библиотеку, я спросил её:
— Сколько Вам лет?
— Семнадцать. Но замуж не собираюсь. — Поспешно прибавила девушка, зардевшись. – Я не хочу быть такой как мать: менять мужей, как перчатки, и быть несчастливой от этого. Общению с людьми я предпочитаю книги. А у Вас шикарная библиотека!
— Спасибо, — сказал я, — всматриваясь в то, как её пальчики жадно перелистывают страницы старинной книги. В этот момент она была очень хороша собой, и я невольно залюбовался её белоснежной кожей. Чутьё художника побудило меня нарисовать её портрет. Я встал, пошёл в мастерскую, принёс мольберт, кисти, краски, холст. Она слегка удивилась.
— Вы художник?
— Да, немного. Я хочу Вас нарисовать.
Она тут же зарделась, вскочила, и судорожно стала жать мне руку.
— Спасибо, мистер Овертон, но я не собираюсь пользоваться Вашими услугами. Мне известно об отношениях художников с их натурщицами. И я не хочу, чтобы меня рисовали обнажённой!
— Но я вовсе не собираюсь рисовать Вас обнажённой! — Объявил я. — Я нарисую Вас такой, как Вы есть, читающей книгу.
Время неумолимо побежало вперёд. Дни тянулись за днями. Она читала, я рисовал её портрет. И вот, я не заметил, как в один майский день, ко мне опять приехал отец. Он ожидал, по крайней мере того, что я буду держать мисс Сэлли в своих объятьях, но этого не увидел. Он увидел только законченный портрет девушки с грустными глазами, и распущенной косой, которая читала книгу. Отец расхохотался.
— Теперь понятно, чем вы занимались здесь! Барышня читала, а он рисовал. Скажи, а ты никогда не думал о женщинах?
Я покраснел. Сама тема этого разговора мне показалась противной. Она закрыла книгу, и ушла.
— Господин Овертон, — сказала мисс Сэлли, обратившись к отцу. – Я готова. Мы можем уезжать.
Отец вспылил, и, нецензурно выразился, как мне показалось, на всех языках мира.
— Я больше в этот дом не ходок! — Пригрозил он напоследок, хлопнув дверью. – Вы испортили мне жизнь, мистер Одиночество!
Я бережно взял застывший холст, отнёс его к себе в мастерскую, и сел в углу, любуясь портретом. Мисс Сэлли получилась удивительно красивой, правда немного грустной. Я вспомнил мелкую дрожь, которая пробежала по моему телу, когда я впервые залюбовался её чистейшей кожей. И я подумал: «а я мог бы и владеть ей, как герои моих любимых романов…». Но я отсёк эту мысль. Мог бы… ах, счастье! Неужели это то, что всю жизнь ищут люди, писатели, артисты, художники? Я посмотрел на морские пейзажи. Они все были прекрасными, но холодными. От них веяло одиночество. Я отвернулся от них, и поставил портрет Сэлли перед собой. Сколько жизни, сколько мучительной тоски и безудержной страсти было в нём! Мне захотелось крикнуть: «Сэлли, вернись, я…». Но было поздно. Впервые в жизни слёзы горечи потекли из моих глаз. И я постиг, что такое Одиночество. Одиночество давило на меня, мне захотелось кричать, звать на помощь… как я одинок, Господи, как я одинок! Ни семьи, ни друзей, ни даже отца! Нет, правду говорят: человек человеку волк. Мы все одиноки в этом мире, и никто нас не приласкает, и не согреет теплом любви. Кто мы? Откуда мы? Что ждёт меня впереди? Я выбежал на улицу. Знакомой дорогой я побежал к морю. Оно бурлило, надвигался шторм. Спускались тучи. Всё становилось тусклым, безжизненным. И я прокричал: «Чаша страданий! Я пью тебя до дна! И пью за тебя, Одиночество!».