Размышления о ревностной службе

                А ну загадку разгадай,
                Коль думать ты охотник.
                Кто больше трудится – лентяй,
                Иль ревностный работник?
                Но прежде, чем ты дашь ответ,
                Послушай сказку древних лет…
                С. Маршак.

Когда я стал лейтенантом, альтернативы служить или валять дурака у меня не возникало – на флот я пошёл сознательно и с желанием принести пользу Отечеству. Это сейчас многие орут о том, что были против коммунистического режима, я же в то время искренне верил, что мы живём в самой лучшей в мире стране. Поэтому служил, как говорится, не за страх, а за совесть. Однако суровая окружающая действительность иногда заставляла задумываться о правильности избранного  курса, и жизнь часто заставляла пересматривать свои взгляды.

Я пришёл молодым лейтенантом на ракетный крейсер, которому тогда было двенадцать лет, причём это был настоящий морской трудяга, практически каждый год корабль выходил на боевую службу на шесть-восемь месяцев, его чуть-чуть латали, и опять Мировой океан встречал своего старого знакомого. В то время, когда строили корабль, конструкторы мало думали об удобствах экипажа, поэтому подавляющее большинство офицеров жили в каютах на четырёх человек, тесных и без умывальников. Экипаж состоял из старых морских волков, прошедших не одну боевую службу, но меня, молодого неопытного лейтенанта, встретили радушно и даже налили спиртяшки, именуемого на флоте «шилом». Кроме меня, на корабле был ещё один лейтенант, но он был политработником, секретарём комсомольской организации корабля, т.е. мы находились, мягко говоря, в разных весовых категориях. Я был рабочей лошадью, на которую навалили всё, что можно – назначили  нештатным дознавателем, нештатным начальником отдела кадров, кроме того, я всегда был старшим на всех хозяйственных работах, а он с экипажем разучивал комсомольские песни. Отношения у нас сложились ровные, но не дружеские.
 
Моя должность была очень хлопотной, и спать мне удавалось не более четырёх-пяти часов в сутки, и всё равно многое я не успевал сделать. Начальство, видя мою безотказность,  грузило меня ещё больше, ибо пословица «Везут на том, кто везёт» на флоте была весьма актуальной. Старшие товарищи, видя, как я тяну неподъёмный воз,  советовали мне не напрягаться, или изображать бурную деятельность, бегая на месте. «Положи себе в нагрудный клапан кителя отвёртку и почаще попадайся на глаза начальству – прослывёшь технарём, который всегда в делах», – советовал мне мой сосед по каюте, старый капитан-лейтенант, который давно уже перехаживал срок присвоения очередного воинского звания, его я уважительно называл по отчеству – Иваныч. «Мудрость приходит с годами – нельзя объять необъятное» – учил меня другой такой же монстр, его я звал Семёнычем. Прислушиваясь к их мудрым советам, я, тем не менее, продолжал выполнять все возложенные на меня задачи, не ослабляя требовательности к себе. Но всего лишь два случая, произошедших один за другим, слегка изменили моё мировоззрение.

Как-то раз мы вынуждены были нести дежурство «колесом», т.е. заступали на четыре часа, менялись, а затем были свободны восемь или двенадцать часов, в зависимости от количества человек, привлечённых к дежурству. И вот на первом же дежурстве я, отстояв положенный четыре часа на юте корабля в лютый мороз и ветер, простоял ещё лишний час, потому что меня никто не менял. Выяснилось, что комсомолец, который должен был меня сменить, освобождён от дежурства Большим Замом для написания отчёта по комсомольской работе. Дежурство я бросил, едва не набил физиономию комсомольцу, надерзил Большому Заму и был наказан строгим выговором старшим помощником командира корабля за недостатки, допущенные  при несении дежурства. К тому времени я оброс взысканиями, потому что при взваленном на меня возе  дополнительных обязанностей взысканий избежать было невозможно, но к ним я относился философски, а здесь незаслуженная обида  терзала сердце, но через некоторое время я успокоился. Мои старшие товарищи  резюмировали: «Краснофлотец! Не щёлкай едалом и не рви на службе ж…» – и почему-то именно эти слова запали мне в душу. Короче, перестал я «гореть»  на службе, исполнял обязанности уже без фанатизма, и, как ни странно, меня стали меньше драть.

Шло время, я накапливал опыт службы, со временем служить стало легче. Иваныч с Семёнычем перешли жить в другое помещение, которое находилось рядом с постом вахтенного офицера на юте, и я часто, будучи дежуря там, забегал к ним на пять-десять минут  почерпнуть флотской мудрости. Перешли они из нашей четырёхместной каюты, переоборудовав это помещение, бывшую кладовую радиобуёв, под каюту на двоих. В этом помещении не было иллюминаторов, и поэтому при выключенном свете наступала абсолютная темнота. На корабле вахтенным офицером на юте стояли молодые офицеры и мичманы, в помощь им придавались матросы. Обязанности были несложные,  как у дежурного по контрольно-пропускному пункту в армии – не пускать посторонних и докладывать дежурному по кораблю о прибытии начальников. Вахта длилась четыре часа, муторная это была служба, в основном проходила она в разговорах с матросом-помощником.

 Как-то майским субботним вечером загулял я у друга на дне рождения, ночевать почему-то не остался и около  трех часов ночи добрался до корабля, говорил и соображал с трудом. Дежурный по кораблю мне обрадовался: «Выручай.  Надо заступить на ют, у того, кто должен был заступать, что-то там случилось, его отправили домой, надо до семи часов достоять». «Вася, – сказал я, –  я даже фамилию свою не помню, о чём ты говоришь?» «Ну нет больше никого» – взмолился дежурный. И я, собрав волю в кулак, пошел переодеваться. Придя на ют, я отправил помощника за стулом, ибо стоять мне было неимоверно тяжело, сел на стул и погрузился в транс.

Очнулся в абсолютной темноте, вскочил, ударился головой о переборку, сразу же пронзила шальная мысль: «Замуровали, демоны!» Дикий, животный ужас объял меня, от страха я заревел из всех сил, а голос у меня не слабый, почти как у волжского грузчика. «Чего орёшь?» – раздался голос Семёныча, вернувший меня к жизни.

– Семёныч, где я ? – от страха я осип. Разговаривали мы в абсолютной темноте.

– Ну, ты даёшь.  В пол четвёртого ночи заходишь сюда, не говоря ни слова, залазишь на меня. Я говорю: «Ты что, охерел?» Ты в ответ: «Семёныч, ты откуда здесь? Обрубаюсь». Ну, я тебя послал на верхнюю койку, ты, как ни странно, сам залез.  А тут вдруг заорал. Ох, и здоров же ты орать! Неужели ничего не помнишь?

– Да помню, что Васька попросил постоять на юте. Ёлки-палки, чего я здесь делаю, сколько времени?

– Пол восьмого – промолвил Семёныч, включив свет.

Я метнулся на ют, там сиротливо стоял мой помощник.

– А вас менять некому, товарищ лейтенант, дежурный усиленно ищет замену, а меня товарищ попросил постоять за него часок.

– Из начальства был кто-нибудь?

- Да нет. Дежурный спрашивал, где вы, я сказал, что вы только что отошли в гальюн.
– Умница. – похвалил я его, хотя дежурный по кораблю был своим человеком.
 
– Да вы в полчетвертого сказали, что пойдете в кладовую радиобуёв, если что, просили предупредить, а никого  и не было.

 Моё самоуважение неимоверно возросло. Я понял, что суровая школа корабельной морской жизни  сделала меня   настоящим советским офицером: ничего не помню – ни диалога с помощником, ни ночных приключений в кладовой радиобуёв, а на «автопилоте» полностью обезопасил себя. Уверен, что если бы кто-нибудь из начальства пришёл ночью проверять меня, я бы среагировал даже на стук помощника в дверь.

Вскоре пришёл мой сменщик, выхваченный из толпы мичманов, который вынужден был заступить взамен внезапно заболевшего своего командира и поэтому злой, как собака. Дежурный по кораблю доложил старпому, что я заступил по его просьбе и отстоял лишний час, ни на минуту не отлучаясь с поста. В памяти старпома ещё сохранилось воспоминание о скандале, который я учинил зимой, когда меня подло не сменил «комсомолец». Старпом был растроган. После   подъёма флага старпом оставил офицеров, вывел меня из строя и снял ранее наложенное взыскание, сказав: «Берите пример с этого офицера – заступил не в свою смену, отстоял пять часов, ни на минуту не отлучаясь с дежурства, дождался смены». В строю беззвучно хохотал Семёныч, ну, а после построения и все офицеры, которым я в красках рассказал о моём «идеальном» дежурстве.

С тех пор я, оставаясь, как мне кажется, неплохим офицером, понял непреложную истину, что служба только тогда будет идти нормально, когда к ней относишься без фанатизма, но, конечно, с почтением и пиететом