С ветром в волосах

Я лишь на секунду прижался к ней. Вдохнул запах её волос, провел по ним кончиками пальцев. Она и не почувствовала. Толпа, хлынувшая из кинотеатра одновременно с показом титров, несла нас к выходу, она была рядом, но меня для неё не было.
Хотел пойти за ней, но так и не понял: зачем? Не только потому, что с ней был какой-то тип…  Она на меня даже не взглянула, не почувствовала моего присутствия. Короче, мы с ней были на разных волнах, о чем уж тут говорить?
Вышел на улицу под ледяной февральский ветер. Мне нужно было погасить жар на распаленных губах. Унять дрожь в руках. Сигарета гасла, я прикуривал вновь, искры фейерверком разносились в сторону. Я затянулся. Выпустил дым. Снова затяжка. Что-то есть в процессе курения, что заставляет нас собраться, сконцентрироваться, и это удивительно контрастирует с заявлениями ученых о повышении уровня сердечного ритма во время этого пагубного занятия. Докурив, я почти упокоился. Почти, потому как в целом я обрел нормальный вид, но огонь мимолетного прикосновения все тлел во мне. Как торф в тайге. Незаметно, но грозя катастрофическими последствиями.
Надо зайти внутрь, найти Лешку. Но не успел я подойти к дверям, как из них показалась светлая голова моего лучшего друга.
-Пойдем, Кость.
-Пойдем.
По ночам мы с Лехой работали охранниками в ночном клубе, и нам уже надо было торопиться, чтобы вовремя успеть на свою драгоценную работу. Этот незапланированный поход в кино здорово нас задержал, оставалось только надеяться, что дороги будут более-менее свободны.
-Ну?
-Ну…
Лешка сел за руль, я рядом. Опять закурил.
-Может, не поедем?
Эх, Леха, мой лучший друг Леха… Ты спрашиваешь меня. Ты думаешь, что сейчас я способен дать ответ хоть на один вопрос?
-Поехали. А то Леночка перенервничает, а ты же знаешь, как ей это не идет.
Леха ухмыльнулся, посмотрел на меня, и, убедившись, что все в порядке, завел машину.



***



Работать охранником в ночном клубе – занятие очень интересное. Не то, что отдыхать в нем. Во-первых, ты трезв. Ты в толпе, но одновременно ты и над ней. Ты видишь все. Но ты незаметен для всех. Шапка-невидимка из абсолютной вменяемости во время тотального торжества безумия. Я люблю эту работу.

По пути домой машину вел я. Смена была тяжелой, и Лешка, завалившись на заднее сидение, уснул, как только завелся мотор. Я тоже устал, но усталость не давила на меня. Не закрывала глаза, не клонила ко сну. Всю ночь я ждал, что она придет. Как тогда, во время первой встречи.

В тот раз она с подружками отмечала свой день рождения. Весь вечер к ней лип какой-то тип (так само-собой вышло, что всех мужиков из её окружения я стал переводить в категорию типов), а когда они вышли покурить, он буквально зажал её в угол. Обычно мы не торопимся вмешиваться, но в этот раз я бросился оттаскивать его, но помощь моя девушке не понадобилась. Она так врезала ему коленкой по яйцам, что он взвыл. А она ему еще и кулаком по морде добавила, что, честно говоря, было уже излишним, так как парень тот (как только он выбыл из её ближайшего окружения, он выбыл и из категории типов) уже от первого удара потерял способность к  нападению, а после контрольного, так и вовсе – вертикальное положение. Девушка улыбнулась улюлюкавшей толпе, слегка поклонилась, как актриса после удачно сыгранного эпизода и как-то неопределенно посмотрела на меня. То ли презрительно, то ли как-то грустно. И ушла.
Ночь продолжалась. Я постоянно держал её в поле зрения, но она уже никуда не выходила. Забирая куртку из гардероба, она еле заметно оглянулась по сторонам, и, встретившись с моим взглядом, улыбнулась. Не торжественно, как до того, а милой, усталой улыбкой. И, как позже констатировал мое состояние Леха, я пропал.
С тех пор прошел месяц. Один раз я увидел её в нашем обычном супермаркете. С ней был пятилетний мальчик (насколько я могу судить о детском возрасте). Она катала большую тележку, он – маленькую. Они гоняли их наперегонки, сталкивались, покупали всякую бесхозную белиберду, из чего я сделал вывод, что она ему все-таки не мама. Тем более, она называла мальчишку Бонд, а он её – Кися. Не могу сказать, что её возможное материнство как-то меня обеспокоило, наоборот, так бы она стала понятнее, проще.
Я старался не попасть ей на глаза и в то же время не потерять её из вида. К  ней не подошел. На что Леха, великий мастер слова, не преминул заметить: «Дурак». Но я и без него это понял.
А вчера, обедая в кафе, я увидел в другом конце зала её. То, что с ней был какой-то  тип, меня не остановило. Они пошли в кино, мы с Лешкой тоже. Не внушал мне тот тип доверия. То, как он держал её за руку, проводил рукой пониже спины, её взгляды на него, даже их поцелуй в темноте кинозала… Но я  опять ушел. Не из-за ревности, а из-за её близости… непереносимой близости.




***




Я давно понял, что век счастливой любви – месяцы, а основа её – разлука. Жить вместе, спать, есть, растить детей – название этому не любовь, а  бытовая совместимость. У меня выходило именно так. Вернее, как только начинался быт, у нас больше ничего не выходило. Да и в кругу своих друзей и знакомых я не находил пар, выстоявших на борту любовной лодки, когда та скреблась дном и бортами о быт. Любовь уходила, оставляя тоску, томление и шлейф дивных воспоминаний с легкими нотами ожидания. Любовь уходила, а быт оставался.
- И поэтому ты не будешь её искать?
- Не знаю, Лех, ничего не знаю.
Я свыкся уже с чувством ожидания, я находил в нем своеобразное, извращенное на взгляд некоторых  удовольствие. Трудно объяснить. Я хотел к ней, ждал её. Да, ждал. Всматривался в лица, прислушивался к голосам, но не хотел, чтобы она появилась. Как предвкушение, предчувствие, прелюдия, - а приди она – и это уже начало конца.
Ночью в клубе. Днем – на улицах с фотоаппаратом наперевес. Сидеть за компьютером и заниматься оформлением сайтов стало невыносимо. Я и раньше относился к этой нашей деятельности исключительно как к способу заработать. Не то, чтобы работу в ночном клубе я любил больше, но там хоть какая-то жизнь, а мертвый компьютер с некоторых пор (известно с каких – замечает Леха) вызывал у меня уныние. 
Я приносил домой фотографии, и мы с Лехой обрабатывали их в разных редакторах, выбирали лучшие. Обсуждали будущие фотосъемки, придумывали, куда бы мне отправится еще.
С одной стороны положение мое было не из самых приятных:  безответная, безобъектная любовь мало кого делает счастливым, но жизнь моя изменилась. Она стала интереснее, а сам я – при всей тоске и ожидании – более живым, более «человеком».




***




Однажды я встретил её.
Я знал, что обязательно наступит момент, когда она окажется в объективе моего «Никона», и в итоге так и случилось. К тому времени я уже работал для нескольких интернет-изданий, снабжая их фотографиями нашего города, и даже неплохо на этом зарабатывал, а одна моя фотография стала основой для административного баннера. Фонтан. Девушка с длинными волосами кормит голубей. Снято так, что видны пушинки одуванчиков, разлетевшиеся в воздухе. «Это наш город!» - подписан баннер, и видеть его, всякий раз проезжая через центр, мне чертовски приятно.
В тот раз я искал собак. Готовил выставку под рабочим названием «Городские псы» и запечатлеть собирался собак самых разных пород и социальных статусов их владельцев. Я бродил по набережной, где обычно выгуливают своих питомцем жители прилегающих улиц, и ждал интересных объектов, а увидел девушку, которую поначалу даже и не узнал. Уже началась осень, заметно похолодало, и на ней был теплый спортивный костюм, да и волосы: почти год назад, когда я впервые увидел её, у неё были длинные волосы без всяких признаков прически, а теперь – короткая стрижка почти «под мальчика». Я её не узнал, а скорее почувствовал. И на этот раз почувствовала и она меня.



***



Анютины глазки восхищают меня своей жизнестойкостью: они цветут с ранней весны и до поздней осени. Сейчас, в первые теплые апрельские дни, они выглядели маленькими замухрышками: нелепые крупные цветки на тоненьких и коротких ножках, по парочке миниатюрных листочков, но, если не присматриваться к отдельно взятому цветку, а рассматривать их в целом, то выглядят они здорово.
Весны в этом году не предвиделось. Были отдельные теплые дни, и улицы  сразу заполонялись продавцами цветов, певцами, музыкантами, роллерами, скейтбордерами, девушками в мини-юбках и юношами в расстегнутых куртках, мамами с колясками и прочей публикой, пожелавшей погреться на солнышке, но затем снова холодало, налетал северный ветер, приносил вслед за собой дожди и серость.
Я мечтал о теплых странах, о вечном лете, о свежем морском воздухе. Вот уже две недели я не выходил на улицу, проводя время в бесполезной борьбе с двухсторонним воспалением легких. Неделю пролежал в стационаре, теперь долечивался, домучивался дома.
Мне было плохо. Так плохо, как никогда еще не было. С той встречи на набережной что-то во мне надломилось, улетучилось. Душа?
Меня неодолимо тянуло к ней. Чистая, без косметики кожа, еле заметные веснушки на носу, эта её короткая, нелепая стрижка, спортивный костюм на худощавой фигуре, кроссовки. Мне так хотелось коснуться её, даже не поцеловать, а просто провести рукой по её щеке, убрать волосы за ухо, почувствовать её запах, взять за руку. Она, Маша, поначалу была задумчива и растеряна, но вскоре заулыбалась, мы разговорились. У неё есть муж (тот тип в кинотеатре) и сын Саша. Мы так легко говорили о них, что желание мое быть ближе к ней не проходило, как тогда, в кино. Было в Маше что-то такое, что заставляло усомниться в её амплуа счастливой матери и жены. Задумчивость? Прямота? Не знаю. Её глаза были открыты всему, она внимала весь мир. Маша – художница, а среди художниц нет обычных счастливых жен и матерей. Они видят глубже, дальше и нужно им намного больше. Так мне показалось. Но сама Маша ничего такого не сказала. Она смотрела на меня своими ясными голубыми глазами, и мне хотелось в них утонуть. В эту ночь я собирался пофотографировать в клубе, и Маша согласилась прийти. Я боялся так прямо взять и пригласить её, само собой получилось, что мы решили увидеться вечером.
Она пришла одна и мы все время были вместе. За ярким макияжем мне виделись те же ясные глаза, что и во время прогулки по набережной,  но теперь мне уже хотелось откровенно поцеловать её. Меня томило и сковывало мое желание, я не мог даже смотреть на неё. Мы почти не пили, но постоянно курили. Музыка оглушала, не поговоришь, но в то же время она отделяла нас от других посетителей. Маша, склонившись ко мне, чтобы я её услышал, спросила, почему я  не ухожу с этой работы, а я не нашелся, что ей ответить, никогда об этом не задумывался. И тут она взяла меня за руку. Провела своими пальцами по руке, плечу. Обратной стороной ладони погладила мою щеку с уже проступившей щетиной. Взъерошила волосы. Все это время Маша смотрела прямо мне в глаза, а в свободной руке держала сигарету. Затянулась, выпустила в сторону дым. Своей рукой я накрыл её ладонь,  она прижалась ко мне. Я уже не понимал, что вокруг сотни людей, я не видел никого, кроме Маши. Она нежно коснулась моей щеки своей щекой, продолжала гладить мои волосы. Я обнял её. Сначала за плечи, а потом – вроде как поддерживая её голову. В свободных руках мы продолжали держать сигареты.
Я обнимал  её, смотрел на её лицо, такое близкое. Мы не поцеловались, но то, что между нами было – это больше, чем поцелуи. Я чувствовал все её тело, все её порывы. Абсолютное единение безо всякого внедрения. Это уже потом, дома, мне пришел в голову этот термин. Ведь мы тогда не воспользовались ни единой возможностью, дарованной человеческому телу для единения с другим телом. Но большего единения я и представить не могу.
Я полностью растворился в её объятьях, я забыл обо всем, а Маша как-то резко отстранилась от меня и ушла. Я не сразу понял, что ушла она насовсем, что её больше нет в зале. Поначалу мне показалось, что она просто решила подышать свежим воздухом, сделать передышку, и лишь спустя пару минут, когда расслабленность полностью меня покинула и появилась тревога, я понял, что больше Машу не увижу. 




***



Как прошли эти полгода?
Работал я на автомате. Спал, ел, пил просто потому, что надо спать, есть и пить. Спасительные мысли о том, что ожидание любви важнее самой любви больше на меня не действовали. Я любил её и хотел, чтобы она была рядом. Хотел смотреть в её удивительные глаза и ничего в них не понимать, хотел, чтобы она вновь прижалась ко мне и я снова, как и в те мгновения, чувствовал её всю в своих руках.
Ложась спать, я каждый раз не мог удобно устроиться на своем стареньком диване: мне не хватало её. Как любимой подушки и старой футболки для сна, без которых так трудно уснуть в гостях. Я оказался в гостях у самого себя, и мне так хотелось домой.




***




В конце года Леха улетел на учебу в штаты. А я ушел из клуба. Все то, что вдохновляло меня в нем раньше, стало меня раздражать. Музыка, сигаретный дым, одинаково тупые лица.
Я хотел забыть Машу, вновь вернуться в то состояние, когда я с таким удовольствием работал и жил. Ей все-таки удалось испортить мою жизнь, хотя и совсем не так, как я думал. Даже без быта, даже не дойдя до стадии пресыщенности друг другом.
К черту её, такую любовь.




***



Новый год я встречал один. Приглашали, но я отказался. Смотрел фильмы, пил виски, уснул, а на утро понял, что они все меня предали: и Леха, и Маша. Да, виноват я сам, я позволил им это сделать, но предали–то они.
Мир потерял привычные очертания, стал другим. Я как будто бы оказался в родном городе спустя лет пятьдесят разлуки: все вроде бы то же, но уже какое-то другое. И я другой. Розовые очки моей глупой влюбленности (Глупой! Влюбленности!), устаканившееся существование по графику работа – дом – отдых, отсутствие во мне силы воли, да много чего еще я нарыл в своей душе, разбирая её содержимое по полочкам. Я никак не мог понять, что же мне делать дальше? Отправится паломником по святым буддийским местам? Пойти работать волонтером в собачий питомник? Завещать свое тело науке? Взять на воспитание сироту?
Сирота…
Нет, это слишком, хотя…
Заведу-ка я собаку.




***




Январь пролетел, за ним февраль. Я думал. Обо всем.  Тосковал по несбыточному, как же я тосковал… Леха, мой друг Леха всерьез надумал остаться в штатах, родители откопали там каких-то родственников, готовых помочь с документами. И любовь у него там, и образ жизни, к которому он сразу проникся, и учеба… Расцвел парень наш за пределами Родины, да так быстро, словно в России он и не жил, а ждал. И я не смог его простить за это.



***



Болезни – это сигнал организма, что пора отдохнуть, поспать, начать наконец заботиться о своем здоровье. Мое воспаление легких – как точка в затянувшемся нудном рассказе, как ливень над изможденной засухой Австралией - сигнал о том, что той жизни, которую я жил, пора было положить конец.

Я понимал все, но не знал, с чего нужно начать, в какую сторону двигаться. Мне было так плохо. Я совсем ослаб, а все эти медицинские процедуры… вспоминать не хочу.




***




Как-то утром мне стало легче. Я проснулся и понял, что превратился в подобие бомжа: небритый, ногти не подстрижены, на голове сами собой образовались дрэды. Ну, не дрэды, конечно, но что-то, близкое к этому определению. Я даже улыбнулся, пока придумывал себе название: ЧМО – чудик, медиками обработанный, или БОМЖ – бойцовский орангутанг мужеского… что-то не вяжется. Ладно, настроение появилось, а вслед за ним – острое, неодолимое влечение к горячей воде…

Пока по моей голове водили машинкой для стрижки, я уже знал, что сделаю, когда выйду из парикмахерской.
Купил газету с объявлениями, с третьего звонка нашел то, что хотел, завел мотор и поехал забирать Грома.
Ехать пришлось почти час. За это время, глядя на проносившееся мимо дома, линии электропередач, уже готовые выпустить листья деревья, я понял, что имя своему псу я поменяю. Гром – для немецкой овчарки лучше, наверное, и не придумаешь, но я решил, что назову его Джеком. Это имя простое, домашнее, без обязательств соответствовать высокопородным стандартам, без необходимости ежедневных тренировок. То, что мне нужно.
 Бывший хозяин моего Джека – вполне энергичный дружелюбный старичок сильно захворал. Жил да жил себе, и вдруг – микроинфаркт. Через полтора месяца – снова сердечный приступ. Дети забеспокоились: у деда оказался целый букет заболеваний, купили ему путевку в санаторий.  Как будет дальше – неизвестно, но с собакой деду пришлось расставаться. Как они смотрели друг на друга… Обреченный взгляд еще вчера молодого и здорового, который сегодня не может себе позволить не только свой привычный образ жизни, но и друга, с которым ходил на рыбалку, для которого варил кашу и ездил в город за костями. А пес, тот так покорно смотрел на деда, всем своим видом показывая, что просто выполняет его приказ.
В машине я объяснил Джеку, что он теперь Джек, что я  его хозяин. Джеку  недавно исполнилось три года, он был крупным, воспитанным, флегматичным псом. Он не скулил, боль от расставания с прежним хозяином он выражал уж очень по-человечески, даже скорее по-мужски. Так 18-летние отправляются в армию: и не хочется, и надо, и по-другому нельзя, тут тебе  вся смесь мужского характера налицо.






***





За окном проносились города, поля, леса, заправки, придорожные забегаловки. Я останавливал машину и фотографировал, все, что хотел. Никуда не спешил, ни за чем не гнался. В мой объектив попадал и Джек, с интересом наблюдавший за мной. Мне кажется, что он что-то во мне разглядел такое, отчего проникся уважением и уже на вторую неделю пути мы с ним были словно старые друзья: слушали музыку, делили на двоих завтраки-обеды-ужины, я рассказывал ему о себе. Все, что помню, с самого детства. Говорил и понимал, узнавал себя. Такого откровения я бы никогда себе не позволил, но обстановка, как говорится, располагала.
По вечерам мы с Джеком полюбили сидеть рядом и вглядываться в огни проносящихся автомобилей, в загадочное сияние звезд. Поставим машину в стороне от дороги, откроем двери и молча думаем о своем. Джек устраивался на пассажирском кресле, голову клал мне на колени, и я машинально начинал почесывать его за ушами.

Я понимал, что больше не вернусь в ту квартиру, где мы жили с Лехой, что никогда не увижу Машу. Сердце мое еще реагировало на воспоминания о ней, но уже без тоски и отчаяния. Я перевернул страницу своей жизни, я так отчетливо это осознавал. Что будет дальше? Возможно, я решу остановится в каком-нибудь городке, а может, мы с Джеком еще долго будем продолжать наш путь?
Вопросы и ответы… Словно звук приглушили: они были, но я их плохо слышал и, честно говоря, не прислушивался. Я открывал для себя мир, бескрайний простор которого раньше олицетворял для меня бетонный город, но бескрайний простор – это… это… Я не находил слов, я не выражал в них мысли, я был частью мира, я ВИДЕЛ  и  СЛЫШАЛ, я был свободен абсолютно.
Кто его знает, возможно, счастье – это и есть то неповторимое ощущение свободы, когда перед тобой весь мир, а тебе никуда не надо спешить? Когда одежда твоя пропахла потом, ветер обдувает тело? Когда не существует завтра и давно забыто вчера?



3 января – 3 марта 2012 года.