Асы зеленого безмолвия

Движения его неторопливы, размеренны. Надев старинные, вроде велосипеда, очки, Иван Васильевич четко, как ротный писарь, отмечается в ведомости почтальонки: Пономарев. Потом, не считая, принимает у женщины упаковку сторублевых купюр и спрашивает у меня:
— А знаете, молодой человек, когда я в последний раз получил деньги пачками?.. Семьдесят лет назад, в американском городе Фербенксе.
* * *
Глядя на самолет У-2, никак нельзя было поверить, что он летает. Утлая воздушная ладья состояла из хилого полудеревянного скелета, обтянутого брезентовой кожей. Слабенький мотор и слега вместо заднего колеса - вот вам полный рисунок аэроплана, на котором в 1940 году летал выпускник Иркутского аэроклуба Иван Пономарев. Возил он почту и редких единичных пассажиров по сибирской глубинке. Киренск, Бодайбо, Мама, Ленек, Оклекминст и даже Вилюйск - вот маршруты его рискованных полетов на брезентовом воздушном челноке. Кружил молодой летчик над разливами тайги и на чем свет стоит костерил своего отца - кулака из Воронежской области Василия Парамоновича. Это с отцом, братьями и матерью после раскулачивания оказался будущий выпускник аэроклуба в Сибири. Лет через пять после переселения разрешили Пономаревым за прилежную работу на сплаве оставить спецпоселение, но выезжать из Сибири запретили. И во всех анкетах у Ивана Пономарева значилось: сын пораженного в правах крестьянина.
И если бы не эта запись, то поступил бы Иван Пономарев в военное училище, и стал бы красным сталинским соколом. Мечтал он об истребительной авиации: прямо-таки во сне видел себя за штурвалом тупоносного верткого самолета И-16...
И вот — тихоходный почтарь. На нем и развез Иван по многим городам и селам Сибири, оторванным от прочих мест из-за отсутствия дорог, весть о войне. Потом начал возить представителей военкоматов по дальним селам и стойбищам, где по мобилизации призывались в Красную Армию запасные бойцы.
Сам в первый же день войны направил в Управление гражданского флота рапорт с просьбой отчислить его на фронт, в авиацию. Согласен был хоть техником служить на аэродроме, хоть пока на том же У-2 при любом штабе служить. Ответа ждал долго. За это время ушли на фронт почти все его друзья по Иркутскому авиаотряду, на смену им пришли девчонки. Они летали слабо, часто терялись в тайге. Сам дважды отправлялся на поиски такой пропавшей. Одну по костру нашел у поселка Алмазный, другую... Другая, впрочем, видимо, погибла.
А он все писал рапорты. И вот в начале 1942 года ответ ему пришел из... штаба Главкома ВВС. Следовало из этого ответа, что Ивану Васильевичу Пономареву присваивается воинское звание младший лейтенант и он приписывается к Особому отряду ВВС, и надлежит ему незамедлительно прибыть к месту службы в город Киренск.
Ликовал Иван Пономарев, примеривая скрипящую ремнями форму, но что его смущало — так это новое место службы. Ведь Киренск — глубинный сибирский город, за тысячи верст от фронта. Но старый Василий Парамонович успокоил:
- Набудь, це запасный полк у Киренску. Не робь, сын, побуваешь и ты у молотилке.
(Это он так войну называл — молотилкой).
* * *
А в Киренскс формировали экипажи летчиков для сверхдальних перелетов. Сидел Иван Пономарев в учебном классе вместе с двумя сотнями таких же бывалых летунов и изучал новую трассу: Фербенкс—Зырянка—Киренск—Сыктывкар. Инструктор-майор размашисто водил указкой по огромной карте, а Иван Пономарев уже словно видел под крылом самолета бесконечный, до самого горизонта разлив тайги, рукава бесчисленных безымянных речек, громадные сибирские села и небольшие стойбища... И все это — без единой пригодной для посадки площадки. Тут если что случится с мотором — спасайся, как можешь. Впрочем, собранные в классе летчики знали, как посадить самолет на вершины деревьев или на воду. Потому их и собрали в этот отряд — таежников, привыкших к многочасовым перелетам.
И уже в июле отправились в Америку. Летели партией в чреве словно раздутого «Дугласа». Командовал русскими летчиками грузный, но голосистый капитан Варламов. Он-то и принял в Фербенксе первые двенадцать пятнистых «аэрокобр». На вид громоздкие, с непривычными для глава внешними контурами, машины эти при пробных полетах оказались легкими в управлении и устойчивыми в воздухе. Всего неделю позанимались наши летчики на аляскинском аэродроме, и вот он — первый транспорт «аэрокобр» к фронту.
Летели так. Впереди оборудованный радиопередатчиком самолет капитана Варламова. Дальше — тройками — «аэрокобры» Ленд-Лиза. Завершал «стаю» еще один самолет с радио. Все остальные самолеты были без связи, и команды воспринимали визуально, по условным сигналам в поведении ведущего.
Иван Васильевич шел в первой тройке. Кабина и подсобные помещения самолета были загружены запасными частями к самолету. «Аэрокобра» летела тяжело еще и потому, что под крыльями у нее плескались дополнительные баки с горючим. Еще перед вылетом американский полковник на аэродроме говорил:
— На маршруте самолетов противника нет, поэтому обойдетесь без боезапаса. А вот без бензина никак: поэтому заполняйте горючим все емкости, вплоть до личных фляжек.
Ну, насчет личных фляжек полковник, конечно, загнул. Как раз во фляжке у каждого был коньяк, все имели надувные шлюпки и парашюты, пистолеты с боеприпасом. А еще там же, в Фербенксе, русский майор-начфин вручил каждому по несколько пачек советских денег :
— Не ровен час - сорветесь с небес, так хоть за деньги питаться будете по стойбищам, да транспорт наймете до ближайшего города.
«Ближайший город» по собирским меркам — это нередко за тысячи километров. Отсюда и денег столько.
...Летели. Незаметно миновали линию границы в океане, качнули крыльями над Анадырем, и к концу дня, изнуренные, с подпрыгом опустили машины на временный аэродром под Зырянкой.
— А потом такие полеты пошли в привычку. Иван Васильевич показывает мне портрет группы военных летчиков.
— Это мы снялись в сорок третьем, в Киренске. Вот он, майор Варламов. Бывало, — вспоминает он дальше, — уже когда все самолеты стали оборудовать радиосвязью, он по-своему подбадривал нас в воздухе. Представьте ссбе многочасовое болтание над зеленым безмолвием тайги. Или, того хуже, над зимней Сибирью. Однообразие земли и неба, назойливое потрескивание наушников, в которых надлежало держать полное радиомолчание. И вдруг:

— Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы к своей подлетаем земле.
Вся команда цела, и машина пришла
На честном слове, и на одном крыле!

Варламову нарушение радиомолчания прощалось. Да он и не злоупотреблял этим. А вот после его «концертов» настроение поднималось, до аэродромов дотягивали.
— Все ли дотягивали, — спрашиваю.
Иван Васильевич на минуту умолкает. Потом говорит.
— Я ведь грезил в свое время истребителями. Так вот однажды смотрю — тот он, родимый И -16, за окном самолета маячит! И как он попал сюда, в Колымскую тундру? Заметил истребителя не я один. Тем более, что появилось их аж шесть штук. Они шли на сближение и неожиданно открыли огонь. Две «аэрокобры» тут же вспыхнули, подстреленные в бензобаки. По к тому времени мы уже летали с боеприпасом и отогнали истребителей. А спустя время узнали: сумев за лето пройти Северным морским путем под советским флагом, немцы сделали на пустынном берегу Колымы аэродром подскока с тем, что¬бы не допустить полета караванов «аэрокобр». Уже после войны я нашел документы, из которых узнал, что самолеты наши «И-16» были захвачены генералом Франко в Испании у республиканцев н переданы немцам (Кстати, по просьбе немцев пытались «достать» нас и японцы, хотя их аианосцы не смогли полниться и северные широты).
Аэродром немцем разгромили части НКВД.
Теряли товарищей и от неисправности самолетов. И еще потому, что на трассе почти не было метеообслуживания, и экипажи иногда пропадали и тумане
А дослуживал уже на аэродроме. Выпала и на его долю посадки на брюхо, на вершины сосен. Самолет спас, да вот ногу одну покалечил навсегда.
— И всегда с особым не терпением дожидался я возвращения ребят из Америки. Наши связисты вывесили на столбе репродуктор, и переговоры с воздушным караваном за многие сотни верст слышать не возбранялось. И лишь тогда отлегало от сердца, когда в динамике раздавался знакомое пение майора Варламова.А ведь подчас именно так и было, как в песне:

Вся команда цела, и машина пришла
На честном слове и на одном крыле.