Однажды, на шестой день творения

               
                …что есть красота
     И почему ее обожествляют люди?
     Сосуд она, в котором пустота,
     Или огонь, мерцающий в сосуде?
    
     1955



   Однажды давным-давно, приблизительно на шестой день творения, из праха земного были созданы мужчины. И показалось многим, что это хорошо.
   Ну, в общем, так оно и было. Все было для них, хоть завались. Земля, небо, воды, еда – всё изобильно и лениво. Мужчины, конечно, тут же придумали себе пиво, изобрели футбол, 23-е февраля, смастерили телевизор, напечатали себе газеты и стали неторопливо жить-поживать в кущах райских. Ну, иногда еще в покер скрытничали, думая, что каждый хитрее других. За хитрованство это, кстати, многим попало от Него самого, но они не расстроились как-то, не заметно было этого. Еще, конечно, автомобили им очень нравились. Они даже хотели просить Его, чтобы каждому их по два можно было бы иметь, но тот посчитал это роскошью излишней и отверг их.
   Но при всем при этом, вот скучали они как-то, задумывались, бывало, ни с того ни с сего, и отвечали иногда невпопад. И были еще у них разные физиологические вопросы к Нему – к тому, кто все это затеял.
   Ну, спрашивается, почему так щемит в груди иногда, особенно, когда закатное солнце вдруг ломается среди сосен и пропадает где-то там, в глубинах тверди земной. Что за грусть смотреть в окно в унылости дождя или задуматься при теплом огне, когда в камине потрескивают дрова и кот зевает, сгрудившись на коленях. Что все время тянуло их вглядываться вдаль, и что они хотели там разглядеть-то?
   И что это за экзотическое сооружение находится в подбрюшье, которое ощутимо мешает при ходьбе и еще портит плохому танцору его и без того унылые ощущения. Неужели только затем, чтобы пописать точно под куст? Не очень логично, право слово. Не понимали они этого и страдали, но, вообще говоря, не сильно.
   И тогда тот, кто все это затеял, понял, что не все так хорошо, как казалось. И потихоньку, не говоря ничего мужчинам, отобрал у них по ребрышку и сотворил из них нечто эдакое, отчего сам пришел в восторг и до сих пор иногда мудро хмыкает и усмехается в бороду.
   Он сотворил женщин.
   Сначала мужчины просто открыли рот в изумлении.
   Но тут же все прояснилось и стало понятно, что же так томило сердце и заставляло останавливаться, глядя на оранжевую луну, измятую горячим маревом, и потом мучить холст кистью и красками, намурлыкивая что-нибудь из Моцарта. Что толкало их карабкаться на скалы, рвать пальцы и слепнуть от напряжения, задыхаясь и замерзая на неведомой высоте рядом со звездами. И какая сила заставляла не уступать в бою, а потом все же не убивать раненого и беспомощного врага.
   Заодно мужчинам прояснилось основное назначение того странного на вид устройства в подбрюшье, что мешает иногда при ходьбе, а кое-кому и в танце. Тут уже недовольных не обнаружилось.
   И в конце шестого дня творения стало ясно, что и мужчинам и женщинам, всем им предстоит теперь быть рядом, чтобы вместе радоваться всему и грустить тоже вместе.
   Видеть свет, наслаждаться великолепием прибоя и ветром, несущим морской аромат, и замереть иногда в утреннем тумане, увидев жемчуг росы на паутинке в лесу, а то вдруг и выдохнуть: «Красавец!» глядя среди ночи на величие Ориона.
   А тот, кто все это затеял, повелел им творить друг для друга счастье, отдавать свое дыхание друг другу в поцелуе, слышать горячий шепот, знать и пот и кровь, любить и ненавидеть, пусть даже и безнадежно. И вопросы возможные предупреждая, в проницательности своей безмерной, повелел он также плодиться и размножаться и этому не препятствовал.
   Так было, так и будет.
   И даже если где-то случается не так, то только потому, что тот, кто все это устроил, делает  назидание мужчинам и женщинам – тем, кто еще не обрел своего предназначения.
   Но за этим дело не станет.
   А тот, кто все это затеял, наверное, может уже сказать: «Я в восхищении!»