Искатели сокровищ. Полностью

 
 Вот  уже  несколько  дней  моросит  нудный  холодный  дождь  и  конца  ему  не  видно.  Дрова  сырые, горят  плохо.  В  короткие   промежутки  времени, когда  поднимается  ветер  и, как  будто  прекращается  дождь, двое  приятелей  идут  собирать  клюкву.  С  прекращением  ветра  снова  начинается   дождь,  и  они  бегом  возвращаются  на  стоянку.  По  тому, как  они  обращаются  друг  к  другу, можно  заключить, что  одного  зовут  Александр  Михайлович, а  второго  кличут  по  фамилии, - Ирецкий.  Обоим  лет  по  пятьдесят.
 -Ладно, на  болота  сегодня  больше  не  пойдём, давай  готовить  ужин. – Говорит  приятель  Ирецкого, вдохновитель  и  руководитель  поездки.
                … Когда  замерзают  дороги
                И  ветер  шатает  кресты,
                Безумными  пальцами  Гоголь
                Выводит  горбатые  сны …
 Ни  с  того, ни  с  сего, принимается  декламировать  чьи-то  стихи  Ирецкий.  Он  любит  и  хорошо  читает  стихи  старинных  авторов, а современных  особо  не  жалует.  Слушать  его  интересно.  Конечно, бывает  и  приврёт, однако  врёт  он  тоже  интересно.
 - Может, плюнуть  на  всё  это?  Мы  могли  бы  успеть  ещё  на  последний  подкидыш. – Говорит  Ирецкий.
 -Нет, это  наша  последняя  поездка  за  клюквой  в  этом  году.  Поедем  завтра.  Может, с  утра  удастся  пособирать  ещё.  Начинай  чистить  картошку, а  я  наготовлю  дров  на  ночь.
 Смолистый  болотный  сухостой, наконец-то,  вспыхивает  ярко  и  весело.  Приготовили  котёл  варева, однако  Ирецкий  клюнув  в  миску  щепкой, пожевал  лавровый  лист  с  отсутствующим  взглядом  и  выплюнул.  Тут  же  выудил  из  внутреннего  кармана  пол-литровую  плоскую  флягу  с  палёным  спиртом, отвернулся, налил  в  крышку  и  выпил.  Задумался, будто  прислушиваясь  к  чему-то, и  только  потом  повернулся  к  костру.
 - Вообще-то  мне  это  клюква  вот  где. – Тычет  он  концом  ладони  в  свой  кадык. – Я  приехал  с  тобой  ради  того  только, чтобы  посидеть  у  костра  и  выспаться  под  открытым  небом.  Это то, от  чего  я  балдею.  Остальное  меня  не  интересует.  Веришь  ли, мне  абсолютно   наплевать, есть  ли  у  меня  клюква, что  будет  со  мной, со  страной  и  планетой!  Как  и  то, что  обо  мне  думают  люди.  Раньше  я  хоть  собирал  всякую  ягоду, ловил  рыбу  и  горбатился  на  грибах, чтобы  продать  добычу, а  затем  купить  шнапсу.  В  последнее  время  я  не  вижу  смысла  в  этом.  Собираешь-собираешь  её, проклятую, все  болота  пропашешь  на   карачках, потом  продашь  и  пропьёшь.  И всё!  Тю-тю  всей  твоей  работе, поездкам  твоим  и  бесконечному  бродяжничеству  под  дождём  и  ветром.
  Детство  и  отрочество, время  учёбы  и  формирования  сознания, я  провалял  дурака.  В  более  зрелые  годы, когда  я  мог  бы   провести  с  пользой  для  своего  будущего  и  на  радость  матери, сознательно  глушил  в  себе  шнапсом  способность  думать.  Так  я  распорядился  своей  жизнью, единственным  и  исключительным  даром  природы, моих  родителей  и, вместо  того, чтобы  обрести  себе  какое-нибудь  ремесло, впал  в  пьяную  нирвану.  Неужто  я  родился  для  этого?  Я,  кажется,  говорил  тебе, что  в  последние  полтора-два года  я  ничего  не  ем.  Уже  забыл, когда  в  последний  раз  я  ел  что-нибудь  с  аппетитом.  Понимаешь, не  хочется, и  всё!  Не  чувствую  голода, хотя  понимаю, что  это  ненормально.
 Ты  как-то  рассказывал  об  алкаше  Женьке, водителе  дрезины  из  Клённы.  О  том, что  пил  только  сивуху, а  от  еды  вообще  отказывался, оправдывая  это  тем, что  в  сивухе  намного  больше  калорий, нежели  в  любом  другом  продукте, даже  в  масле  и  хлебе, а  потому, дескать, можно  и  не  есть.  Особенно  меня  впечатлило  то место  в  твоём  рассказе, когда  он  неделю  лежал  на  диване, отвернувшись  к  стене, а  когда  жена  брата  приносила  ему  обед  или  ужин, отказывался.  А  в  конце  второй  недели  откинул  сандалии.  Я  знаю, что  то  же  самое  будет  и  со  мной, а  может  и  не  будет.  Как-то  внезапно, без  всяких  переходов, я  потерял  интерес  ко  всему.  Мать  жалко.  Один  сын  у  бедняжки, и  такое  говно!
 Когда  был  жив  отец, я  старательно  учился, ходил  в  различные  кружки  во  Дворец  Пионеров, потом  в  музыкальную  школу.  Потихоньку  начал  понимать  красоту  хорошей  музыки, красоту  звучания  скрипки  и  что-то  начал  пиликать  на  ней.  Но  всё  это  было  от  страха  перед  отцовским  гневом.  Оплеухи  моего  родителя  были  жёсткими  и  увесистыми.
 Придёт, бывало, с  работы, залудит  бутылку  шнапса  и  спрашивает  у  матери, что  нового.  Отцовское  «что  нового», следовало  понимать  так: «что  ещё  выкинул  этот  сукин  сын»?  Бил  он  меня  нещадно, бил  в  кость, в  морду, не  стесняясь, что  я  был  ещё  маленький.  Мать  пыталась  защитить  меня, тогда  доставалось  и  ей.  Однажды  моя  отважная  родительница  врезала  ему  чугунным  утюгом  и  его  увезли  на  скорой.  После  этого  отец  присмирел  и  зауважал  мать.  Однако  вопросы  свои  продолжал  задавать  матери, хоть  и  без  рукоприкладства.
 Мы, с  моими  друзьями, любили  играть  на  помойке.  Нам  было  примерно  по  шесть  лет, а  одному – семь, и  он  учился  уже  в  первом  классе.  Мы  смотрели  на  него  с  завистью, так  как  он  умел  считать  до  ста  и  даже  писать  своё  имя  и  фамилию.  Правда, я  слышал, как  женщины  на  кухне  с  хохотом  рассказывали  друг  дружке, что  он  даже  собственное  имя  пишет  с  двумя  ошибками.  Это  стало  любимым  анекдотом  нашей  коммунальной  кухни, даже  традиционные  ссоры  прекращались.  Звали  парня  Миша  Сысоев, а  в  дневнике  он  написал: «Ученик  1-го  класса  Сысоев  Мехуил».
Мехуил  казался  нам   недосягаемым.  Скорее  всего, по  этой  причине, мы  отторгали  его  из  нашей   компании, но  он  однажды  каждому  из  нас  принёс  по  вкусному  пирожку  и  мы  разрешили  ему  играть  с  нами  на  помойке.  Там  было  столько  сокровищ, и  всё  это  принадлежало  нам!
 Только  что  закончилась  война.  Отец  работал  на «Красном  Выборжце», а мать  учительствовала.  Жили  мы  тогда  в  огромной  коммунальной  квартире  на  Кондратьевском  проспекте, недалеко  от  кинотеатра  «Гигант».  В  соседней  квартире  умерла  бабушка-нищенка,  и  её  барахло  выкинули  на  нашу  помойку.  Утром, как  только  родители  ушли  на  работу, я  отправился  на  своё  любимое  место.  Чуть  позже  подтянулись  и  мои  друзья-кладоискатели.  Так  начинался  наш  обычный  «трудовой  день».
 Стал  я  копать  и  под  рваными  тряпками, осколками  битой  посуды  и грязным  вонючим  матрасом  увидел   край   толстой, очень  тяжёлой  доски, выкрашенной  красивой  золотисто-коричневой  краской, местами  облупившейся.  Я  остервенело   заработал  руками,  ногами  и  головой, чтобы  высвободить  и  вытащить  мою  находку.  Что-то  ещё  понравилось  мне  в  этой  доске, кроме  цвета, однако  объяснить  толком, что  именно, я  не  мог, меня  никто  не  спрашивал.  И  решил  я  взять  доску  домой. «Когда  ко  мне  будут  приходить  друзья, мы  все  будем  сидеть  на  ней». – Размышлял  я.
 Друзья  мои  тоже увлечённо  работали  и  им  было  не  до  меня. Сказав им, что  скоро  вернусь, я  поволок   мою  добычу.  Ключа  от  входной  двери  у меня  не  было  и  я  позвонил.  Открыла  старуха-ведьма, наша  соседка  и  не  впускает  меня  домой.  Потом  прокаркала, чтобы  я  отнёс  и  выбросил  эту  грязную  сгнившую  деревяшку  на  помойку, и  захлопнула  дверь.  Я  вернулся  к  ребятам.  Они  продолжали  свой  героический  труд  и, будто  шахтёры, вгрызались  вглубь.  Кто-то  из  них  торчал  по  пояс, а  у  кого-то  была  видна  лишь  голова.  Они, кажется, и  не  заметили  моего  возвращения.  Но  я  не  обижался.
 Когда  соседка-ведьма  не  пустила  меня  домой  и  я  спускался  по  лестнице, от  ударов  доски  о  ступеньки  мне  послышались  еле  уловимые  позвякивания  внутри  неё, однако  я  не  придал  этому  значения.  Я  считал, что  такие  мелодичные  звуки  доска  моя  издаёт  в  силу  своей исключительности, как  самая   лучшая  и  красивая.  Разве  это  не  естественно?  Тут  же, на  помойке, я  нашёл  сломанную  клюку.  В  те  времена  дома  отапливались  дровами.  Я  вооружился  клюкой  и  принялся  ковырять  подгнивший  угол  моей  доски.  Отверстие  расширялось  и  увеличивалось.  Я  поднял   доску  и  перевернул.  Из  отверстия  выкатились  три  большие  монеты.  Одна  белая  и  две  жёлтые.  О-о!  Проснувшаяся  во  мне  страсть  золотоискателя   подбросила  меня  и  выпрямила.  Я  мгновенно  определил: «Эти  золотые, а  та  серебряная».
 -Ур-р-ра-а!!! – Заорал  я. – Смотрите, сколько  золотых  монет  я  нашёл!  Смотрите!
 Подбежали  ребята, подошёл  первоклассник, у  него  закончились  уроки.  Торопясь, подходили  к  помойке  взрослые  люди  с  вёдрами, вытряхивали  мусор  и  уходили.  Они  привыкли  ежедневно  видеть  нас  здесь  и  не  обращали  на  наш  титанический  труд  никакого  внимания.  Однако   в  глазах  моих  друзей  я  вырос  со  своей  доской  выше  облаков  и  они  с  восхищением  переводили  взгляд  с  моей  доски  на  меня  и  снова  на  доску.  Я  стал  теперь  для  них  кем-то   вроде  мудрого  вождя.  С  важным  видом  я  приподнимал  доску  и  слегка  стучал  торцом  и  оттуда  выкатывались  одна  или  две, а  чаще  несколько   монет.  В  основном, это  были  жёлтые  монеты, хотя  и  белые  тоже  выскакивали.  Каждый  раз, когда  я  встряхивал  доску  и  внутри  раздавалось   позвякивание, мы  все  разом   наклонялись  к  отверстию  в  доске, чтобы  заглянуть  во внутрь, есть  ли  там  ещё  что-нибудь.  Двое  из  моих   друзей  распластались  на  асфальте, так  им  было  видно  лучше.

Первые  три  монеты, как  и  последующие, я  положил  в  карман, а  товарищи  мои  раз-за-разом  просили, чтобы  я  показал  их  ещё  раз.  После  этого  они   просили  потрясти  доску  посильнее.  Всем  нам  было  интересно, сколько  их  там  ещё.  Но я  торопился, я  чувствовал  себя  центром  внимания  и  упивался   тем, что  все  меня  упрашивали   и  смотрели  мне  в  глаза.  Но  вот  я  снова, в  который  раз, поставил  мою  доску  вертикально, отверстием  вниз, отчего  ребята  мигом  окружили  меня.  Я  легонько  стукнул  доской об  асфальт  и  из  отверстия  выкатилось  несколько  монет  и  клочок  пожелтевшей  ваты, грязноватой  и  немножко  липкой.  Я собрал  их  не  спеша  и  положил  в  карман.  Каждый  раз, когда  я  стучал  доской  или  встряхивал  ею, из дупла  снова  и  снова  выкатывалось  несколько  монет.  Белых  монет  было  намного  меньше, чем  жёлтых  и  они  приобрели  у  нас  большую  ценность, чем  жёлтые.
 Самый  грамотный  человек  среди  нас, первоклассник, насчитал  семьдесят  две  монеты. Сорок  девять  золотых  и  двадцать  три  серебряных.  Каждому  из  друзей  я  дал  по  две  желтых  и  одной  белой  монете.  Потом, подумав, добавил  ещё  две  жёлтых  монеты  первокласснику  за  то, что  он  сосчитал  мои  сокровища. Скоро  должна  была   вернуться  из  школы  мать  и  я, взяв  в  охапку  мою полегчавшую  доску, отправился  домой  в  сопровождении  друзей.  Карман  с  монетами  оттягивал  штаны  вниз, стучал  по  ногам  и  идти   было  очень   неудобно.  Мать  тоже  не  пустила  домой  из-за   доски  и  потребовала, чтобы  я  отнёс  её  на  помойку.
 -Мама, но  это  же  сокровище! – Заорал  я  и  стукнул  ею  об  пол.  Из  отверстия  выкатились  две  монеты.  Мама  оказалась  проворной, подняла  монеты  и  долго  рассматривала их.  Потом  схватила  меня  за  плечо  и  вместе  с  доской  швырнула  в  комнату.
 - Откуда  ты  взял  доску?
 - На  помойке.
 - А  это… А  эти… Монеты… Там  ещё  были?
  Да.  Они  у  меня  в  кармане.
 Мать  подвела  меня  к  табуретке  и  вывернула  на  неё  мой  карман.  На  табуретке   не  хватило  места, монеты  подскакивали, скользили  и  падали   на  пол, раскатываясь  в  разные  стороны.  Мать  бегала, собирала  их  и  складывала  на  табуретке  в  кучку.  Я  увидел  в  глазах  матери  выражение  испуга  и  ещё  нечто, чего  раньше  не  было  в  них.  Уже  в  зрелом  возрасте  я  понял  смысл  того  самого   «нечто», появлявшегося  в  глазах  почти  у  всех  людей  в  нашем  материальном  мире, при  виде  золота  или  драгоценностей.  А  тогда  я  не  мог  понять, что  же  тут  плохого  или  страшного, если  я  нашёл  сокровище?  Мать  насчитала  39  золотых  и  18  серебряных  монет  с  теми  двумя, которые  выкатились  из  доски  здесь, дома.
 -Кто-нибудь  видел  это?
 -Что?
 -Ну, доску  эту  твою, монеты?
 -Да, ребята, мои, с  которыми  мы  искали  сокровища.  Я  же  позвал  их, когда  нашёл  доску, чтобы  показать  им.
 -Кто  ещё  видел?
 -Больше  никто.  Взрослые  люди  с  вёдрами  высыпали  мусор  и  сразу  уходили  и  не  обращали  на  нас  внимания.  А  ребятам  я  дал  по  две  золотых  и  одной  серебряной  монете.
 -Сколько  твоих  друзей  там  было?
 - Четыре  и  один  первоклассник.
 - И  каждому  из  них  ты  дал  ещё  две  золотые  и  одной  серебряной  монете?
 - Да, только  первокласснику  я  дал  ещё  две  золотых  монеты, потому  что  он  умеет  считать  до  ста  и  сказал  мне, сколько  всего  монет  было  в  доске.
Вечером  пришёл  с  работы   отец.  Сначала  мать  хотела  спрятать от  него  находку, но  потом  раздумала  и  решила  рассказать  ему  обо  всём.  Она  рассудила, что  слишком  много  людей  знает  о  находке, что рано  или  поздно, всё  это  дойдёт  до  властей  и  за  ними  придут, а, значит, посадят  нашедших  и  всех  причастных.  К  тому  же, одна  только  мысль, что  будут  устраивать  допросы, обыски  и  пытки, о  которых  всем  известно, вызывали  в  моей  маме  страх  и  содрогание.
 Увидев  на  табуретке  горку  золотых  и  серебряных  монет, отец  потерял  дар  речи.  Потом  подошёл, взял  одну  золотую  и   серебряную  монеты, долго  рассматривал  их, то  подходя  к  окну, то  включая  свет, и  сказал: « Молодец, засранец, но  плохо, что  слишком  много  пораздавал  друзьям.  Это  значит, что  очень  скоро  станет  известно  от  Бреста  до  Владивостока  и  за  ними  обязательно  придут.  Так  что  приготовьтесь  к  продолжению  приключений  с  сокровищами, пиастрами  и  дублонами.
 И  в  самом  деле, на другой  день  пришли  милиционеры  в  широчайших  галифе, фуражках  и  с  ними  другие, без  галифе, однако  вид  у  них  был  не  менее  мрачный  и  злобный.  Они  тут  же  конфисковали  мою  доску, как  вещественное  доказательство  похищения  государственного  ценного  металла.  В  дальнейшем  эта  формулировка  присутствовала  на  всех  допросах  и  во  всех  заведённых  делах.  Доска  моя  оказалась  самым  обычным  подоконником.  После  этого  они бесцеремонно  конфисковали  все  мои  золотые  и  серебряные  монеты.  Они  устроили  обыск  в  нашей  комнате  и  перерыли  всё, что  можно  было  перерыть, даже  листали  мамины  книги  и  ученические  тетради.
 В  первый  день  нашего  допроса  люди  в  широких  галифе  вели  себя  вроде  вежливо, но  эта  была  вежливость, в  которой  угадывались  скорее  зловещие  тона  и  скрытая  угроза, нежели  хотя  бы  беспристрастие.  Этот  допрос  НКВД  запомнился  мне  на  всю  жизнь,  и  я  скажу  тебе  вот  что: «Коммунисты  вообще  ко  всем  относятся  враждебно  и  со  злобой, о которой  я  говорил  тебе  перед  этим.  Неважно  кто  был  перед  ними  праведник  или  негодяй.  Так  они  выслуживались  перед  своими  партийными  бонзами".
 И  в  нашем  случае  они  корчили  из  себя  героев  перед  детьми  и  женщинами, орали  на  них  с  искажёнными  от  бешенства  лицами, размахивали  пистолетами  и  требовали  ответа, куда  мы  спрятали  недостающие  до  ста  монеты.
 Так  ты  говоришь, что  монет  было  72?  А  твой  товарищ  почему-то говорит, что  монет  было  больше  ста!  Выходит, ты врёшь? А?  Отвечай, когда  тебя  спрашивают!  -  Он  стукнул  кулаком  по  столу, сделал  страшные  глаза, лицо  побагровело, а  на шее  вздулись  вены, толщиной  с  палец.
 На  этом  месте  нашей  « беседы »  милиционер, который  сидел  за  столом  и  писал, тоже  начал  кричать  на  меня  во  весь  голос.  От  страха  я  заплакал.  Я  закрыл   глаза  ладонями, чтобы  не видеть  этих  страшных  людей, однако  второй  милиционер  рывком  оторвал  мои  ладони  от  лица, продолжая  орать.  Мать  ко  мне  не  пускали, она  была  за  дверью.  Но  я  слышал, как  она  плакала, кричала  и  как  тяжёлые  двери  содрогались  от  её  ударов.  Потом  мне рассказали  ребята, что  её  едва-едва  удерживали  два  милиционера.  Через  неделю  мою  маму  уволили  из  школы  за  нанесение  побоев  работникам  милиции.  Такие  же  допросы  устроили  всем  моим  друзья  и  первокласснику, нашим  родителям  и  тем, кто  выносил  мусор  и  мог  видеть, сколько  государственного  золота  мы  могли  похитить.
 Прошло  какое-то  время.  Кошмарные  встречи  с  бравыми   представителями  власти  закончились  и, слава  Богу, никого  из  нас  не  посадили.  Однажды, когда  отец  был  на  работе, мать  затеяла  большую  уборку  и  попросила  меня  помочь  ей.  Мы  отодвинули  диван, кровати, столы  и  стулья  от  стен.  У  самой  стены, под  плинтусом, я  нашёл  три  золотых  и  одну  серебряную  монеты.  Они, очевидно, закатились  туда, когда  мать  выворачивала  мои  карманы  над  табуреткой.  Я  тихо  и  осторожно  выколупал  их  оттуда, незаметно, чтобы  не  увидела  мать, отнёс  их  в  уборную  и  выбросил  в  унитаз.  Потом  дважды  спустил  воду.