Правда и честь мундира

Время проходит - мы остаёмся. Остаёмся такими, какими нас сделало время.
Сегодня увидел груду уже сухих кусков хлеба у обочины. Большие, во всю буханку. Много. Лежат на траве. Видно, нарезаны были впрок: на какой-нибудь праздник-застолье, которыми так богата жизнь в России. Не пригодились...
И вспомнилась давнишняя сцена, что видел, студентом ещё, в Питере. В буфете на вокзале мужчина вернул кусок чёрного хлеба немолодой буфетчице с "химией". Хлеб немного подгорел, самую малость. Я думал, что её хватит удар. Она закричала, не стесняясь, на весь январский Питер, что-то сумбурное про блокаду и про "зажравшихся" и "обнаглевших"... Бешеная кровь ударила ей в лицо. Губы тряслись. Опешивший клиент начал оправдываться, в поисках сочувствия оглядываясь на довольно большую очередь. Люди молчали. Был конец семидесятых. В городе-герое Ленинграде, где в блокаду были съедены все кошки и голуби, и где люди ели себе подобных, шутить с хлебом... Он не нашёл сочувствия. Но и она не получила поддержки.
Мы действительно были "вскормлены пеплом великих побед", как много позже подметил Кинчев. Пепел настоящий. А вот победы...
Как ни странно, патриотов тогда было больше. Отчасти потому, что природная человеческая слабость и наклонность к компромиссам надёжно подпирались железной дланью "пролетарского" государства. И направлялись, вполне по-отечески: туда, во-он... там подвиг! Шагом марш... Но было и много искреннего, от сердца. Так нас воспитывали. В русле патриотизма, с эпитетом "советский"... Многие готовились совершить подвиг. Многие и совершили.
Большую, если не главную, роль в нашем воспитании сыграло уникальное советское искусство. Кстати, жаль, что мы практически его потеряли. Редкие стилизации, попытки "сделать под...", потуги "изобразить" выглядят жалко и не красят ни Паву, ни его сытых зрителей. Особенно хорошо дилетантизм творцов заметен на примере советского кинематографа.
Оговорюсь: советское искусство я понимаю как массовое, и другого понимания его я не мыслю. Были Тарковский и Сокуров, но эти режиссёры не воспринимались как "советские", да они таковыми и не являлись. Шедевры в музыке (прежде всего, классической) или в балете, Бродский в поэзии, например, или "Одинокий голос человека" уже упомянутого Александра Сокурова, эти одинокие "ж" в огромной куче "г" (по выражению героя книги Вадима Шефнера "Сестра печали") общую картину не меняли и не могли изменить, а лишь подчёркивали, так сказать, преобладающий во всех жанрах средний уровень.
Нынче уже полусредний, и то - в лучшем случае, но мы день нынешний оставим ждать хлеба завтрашнего. А сами вернёмся в семидесятые. Итак...
"Вечер бродит по лесным дорожкам. Ты ведь тоже любишь вечера...". Или: "Я - Муромец Илья, недавно из пелёнок...". "Милая моя, солнышко лесное! Где, в каких краях встретимся с тобою?"... Звенят гитарные струны в маленькой комнате. На кроватях сидят люди, мальчики и девочки. И баритоном напевает всем знакомые слова душа нашей тогдашней компании, инязовский "Дин Рид". Разумеется, вот это - тоже: "Мы это дело сразу увидали, Как роты две поднялись из земли; И рукава по локоть закатали; И к нам с Виталий Палычем пошли...". Юрий Визбор. "Рассказ ветерана". Когда, много позже, я услышал оригинальное исполнение автора, был разочарован: у нас звучало получше...
Песня о войне, о подвиге не казалось чуждой в компании парней и девушек, собравшихся выпить и, так сказать, расслабиться. Конец семидесятых. Нам по двадцать лет. В молодости всегда есть место подвигу. А в советское время подвиг иначе и не мыслился, как в русле "советского" патриотизма. Всё было естественно и понятно. Всё как-то уживалось: The Beatles, Визбор, "Сталкер" и "Сева-Сева Новгородцев, город Лондон, Би-и-Бе-Си-и-и...".
Это уже потом, относительно недавно, я снова послушал песню про Виталий Палыча и поразился... Кстати, у нас она так и называлась: "Виталий Палыч". А не официозный "Рассказ ветерана". Так вот, поразился я тому, что песня-то визборовская - чистой воды литература...
Вот, например. "Ветеран" описывает атаку немцев на окопчик, где залегли они с Виталий Палычем: "А чёрные проклятые мундиры Подходят, как в замедленном кино...". Это первое, что меня зацепило: почему мундиры чёрные? Мундиры были серо-зелёные... Э-э, скажет тут кто-нибудь, слабовато знаем военную историю, товарищ! Чёрные мундиры носили эсэсовцы! Отборные эсэсовские части ("роты две") наступают на красноармейцев. Что делает подвиг наших ещё более героическим. Так? Так, да не совсем. СС были двух видов: "Ваффен СС" (они воевали на фронте) и "Альгемайне СС" (по сути, полиция и охранники лагерей). Столь полюбившийся чёрный цвет эсэсовских мундиров (как ни кино "про войну" - так обязательно в чёрном!) имеет отношение именно ко вторым, которые действовали в тылу. А сражавшиеся на фронте "Ваффен-СС" носили чёрные мундиры только до 1938 года. А потом надели обычные, армейские, серо-зелёные. В 1942 году их опять переодели, на этот раз в пятнистый камуфляж. Не могли "чёрные мундиры" идти к нашим героям, никак не могли...
Это не единственная несуразица в песне Юрия Визбора. Но не хочу потакать старческому скептицизму. Познания умножают скорбь, да так, что скорбь растёт экспоненциально. А зачем мне столько? Своё получил, чужого не надо...
Блажен, кто видит этот мир лишь отражением, ярким бликом на зеркальной поверхности детской игрушки - блестящего ёлочного шара. А внутри всё кружится, играет, звенит... Там светло и уютно, там ёлка у окна дышит в темноте, вся одета в стеклянное кружево бала. И молодые отец и мама, и молодой Брежнев в телевизоре. И хрустящее чудо новогодних подарков "от профсоюза". И девочка с зелёными глазами в огромном зеркальном зале Русского театра, улыбается, что-то говорит кому-то другому. Качнёшь этот шар, и мягкий снег повалит откуда-то сверху, и нет ничего...
Этот бесконечный, добрый, светлый снег ушедшего века.