История жизни чёрного и красивого человека

КОНСТАНТИН МОГИЛЬНИК - http://proza.ru/avtor/klyuch - ТРЕТЬЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ОДИНОЧЕСТВО СРЕДИ НЕБОСКРЁБОВ» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ


© Dmitriy Karateev & Constantin Mohilnik (text)

Видавничий Гурт КЛЮЧ

Фрагмент романа ЛИРИЧЕСКИЕ ВЕЛИЧИНЫ или LIEBE DICH AUS...

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ЧЁРНОГО И КРАСИВОГО ЧЕЛОВЕКА

Сказка

…Вот родишься чёрным и красивым Мамаду, и вскормит тебя красивая чёрная мама Грейс, сидя на чёрном асфальте, чуть ли не чёрным от копоти и химии молоком. Будешь играть чёрными отбросами в чёрной дымящейся смоле, охотиться с рогаткой и камнем на чёрных и серых крыс, мстить им за то, что чуть не загрызли тебя малышом, пока мама Грейс добывала тебе и себе хлеб, вон за тем квадратным баком, кряхтя под дядей Саидом, который богатый и носит шикарные сандалии, вырезанные точно по ноге из автопокрышки Michelin. Дальше? Нет, в школу не пойдёшь. Будешь смотреть мультфильмы, но не в кино. У тебя будет свой телевизор, без экрана. Прямо в черепе. Или в носу. Вдохнул клей из полиэтиленового мешочка, выдохнул, снова вдохнул – и пошли мультики: жирафа увидишь – ведь ты ж их сроду не видал, хоть и живёшь в Африке, - как он бродит берегом огромного прозрачного озера, стройный, узорный, изысканный. А в озере крокодилы-бегемоты хвостами бьют, тебе улыбаются: давай играть, Мамаду. А у тебя другие игры: ты уже серьёзный пацан, в пробках у перекрёстков на Кениатта-авеню зашибаешь шиллинги – когда стекло ветровое, от копоти чёрное, протрёшь такою же тряпкой, когда краденый гонконгский роллекс разине-туристу всучишь, а когда чёрную руку жёлтой ладонью кверху повернёшь: “Mistа, mistа, I’m hungry, gimme a coin!” Серьёзный пацан, говорю: вместе с грозными братьями Кэдэбэ и Сэдэбэ поймал и поимел Чандару, 16-летнюю дочь индуса-бакалейщика Деш Дипака с Муинди-Мбингу-стрит, у которого в лавке живёт учёный, говорящий на всех языках попугай Тути, красивый, зелёный, оранжевый, синий, с хохолком… нет, хохолка уже не стало. Пришла однажды в умную голову Тути какая-то дурь, размахнулся он жёлтым крылом, упала с полки баночка – и вдребезги. А в баночке-то было целебное розовое масло из Пенджаба. Увидел Дипак-бакалейщик такое дело, затопал ногами, заругался на хинди, схватил Тути и вырвал хохолок. Потом отошёл, коричневыми руками всплеснул: «Ай, что ж я наделал, птицу мудрую, птицу прекрасную изувечил! Вайбэхалэман! » Но сделанного не поправишь. А Тути обиделся и замолчал. Не спрашивает больше покупателя о здоровье: «Кайфахальлукум ?» Не уговаривает бережливого: «Купи, друг, хакуна матата ». Не кричит вслед некупившему: «Женьпухао – плохой ты покупатель». Только однажды заговорил обиженный Тути, когда зашёл в лавку человек в коротких штанах, с прямою спиной, а на ней мешок на ремнях, глаза рыбьи, на выкате, нос прямой, треугольный, сам белый, зубы жёлтые, голова бритая. Посмотрел Тути на чужестранца внимательно, и так говорит: «Вот кто меня поймёт. Что друг любезный, тоже банку с маслом у хозяина разбил?» Так-то многие сходства на свете разными причинами бывают вызваны. Например – но это только например: у того покупателя голова была бритая, а у дяди Саида лысая. Пока рукой не проведёшь - не различишь. Есть тростник сахарный, а есть пустой. Пока не откусишь - не различишь. Есть антилопа с мускусной желёзкой, а есть просто так. Пока не понюхаешь – не различишь. Есть грозный Кэдэбэ – очень умный человек, а есть его грозный брат Сэдэбэ – очень глупый человек. А пока не поговоришь, не различишь – близнецы-братья. Ну вот, а есть, и это уже не только например, одна индийская девочка и другая индийская девочка. Обе в Найроби живут, обе сари носят, пухленькие обе, бледненькие обе. А пока не поимеешь, да не поймаешь – не различишь. Чего не поймаешь? Да так – вроде любовного насморка. Подхватишь ты вместе с грозными братьями Кэдэбэ и Сэдэбэ подарок от индуски и пойдёшь лечиться к шаману Майклу. Он чёрный, красивый, молодой, толстый, шестипалый, мудрый, не усмехнётся: «Знаю про твою беду, Мамаду, как рукой сведу». Втолкнёт он тебя, в лачужку фанерную с керосиновой мягкою копотью, с мёртвой курицей, подвешенной над входом за лапы, с корытом жестяным на земляном полу, с горшком чёрно-красным: «Присаживайся, Мамаду, разожмись, не держись». И быстро-быстро штаны с тебя сдёрнет, и быстро-быстро тонкой бритвой - не успеешь глазом моргнуть - во всю длину твоего хурунгу – надрезы-надрезы. Скинет крышку с горшка, пахнёт оттуда едко травой с кровью Крысиного Короля, обмакнёт шестой, волшебный, палец в смазь, и станет мазать твой хурунгу, покуда кровь не уймётся, и скажет Майкл шестипалый: «Здоров. Но восемь дней баб не имей». И вдруг усмехнётся, даже светлее станет в лачуге. А потом – а что потом? В Найроби – конец сказки в двух кварталах от зачина. Напорешься, может, Мамаду, на нож грозного брата Сэдэбэ – он очень глупый человек, зарежет, а за что не знает. Опрокинешься, может, под колёса весёлого автобуса-матату, где, словно гроздья бананов, свисают из дверей – с хохотом, с музыкой – найробийцы и найробийки, да все молодые такие, красивые. А то наколешься-переколешься самопальным героином – скорым счастьем. А то нарвёшься в лоне скорой любви на чёрную немочь AIDS, ослепнешь, ослабнешь, рукой не шевельнёшь, привалишься к баку родному, уснёшь, увидишь: Мамаду – масай. Огромный – гора горой. Сильный – словно слон. Голый – как в день рожденья. Весь блестишь от черноты, как река Цаво. И копьё наперевес. Стоишь – с пигмеями сражаешься. А они – маленькие, оскаленные, дикие, копья не знают, зубами дерутся. Навалились на Мамаду-масая, пищат, грызут. А это крысы из родного бака Мамаду догрызают. Так ли, нет ли, а умрёшь молодым, красивым, как все в Найроби.