Самиздат Петьки-Охломона

(выборочная глава)


Размножение.


- Душенька! Огурчика соленого дай, а то тянет чего-то, - обратился  Петька к беременной чадом жене, наклоняясь к утробе. – Спит малая? Притихла чой-то?
- Тебя испугалась, - хихикнула жёна в ответ на внимание мужа. – Грит, ктой-то страшный такой большой оглоушится тута-а-а-а-а?
- Эй! Анфиса! Ау! Где ты? – вопрошал Петя, улыбкой тая.
- А и нетути меня! Спряталась, - отвечала мелкая в утробе.
- Ну-ну… Ку-ку тогда, доча! – отошел утробный отец от дитяти. – Малань! Давай обсудим! Вопрос у меня тут созрел. Без тебя – никак.
- Давай, Петь. Обсудим. Тока со стола смахну, - поддержала отзывчивость жёна, готовя платформу.

Расположившись по углам дубового центра, супруги воззрились на дружку. Помолчали в глаза. Улыбнулись бровями.

- Ну вот, - начал Петя. – Пока сыны на второй сон пошли, а мы тишину имеем, хочу привлечь тебя в один проект. Значимый, как всё, за что берусь.
- Ага. – кивнула Маланья, смотря в рот.
- Завтра мой исторический день. Тридцать четыре. За спиной тридцать три. Ощущаю рюкзак за плечами. Надоть черту подводить бы, а дел невпроворот ишо, так и знай! И прям мучит меня, Маланья, самиздатом заняться. Раритет мудрописный пора в люди выгнать. Что думаешь?
- Ох, - вздохнула Маланья. – Где ж таки деньги взять, чтоб выгнать-то? Это ж типографиёв корми! Сам-печатников корми! Верстальный люд корми! Дизайный люд корми! Редахтуру-коррехтуру корми! Не напасёсся! Запасов таких нетути! Никакого материнского капитала не хватит! Да и не дадут на энто!
- Не горюнь, - успокоил муж бремя, - выход есть. Помощь нужна тока. Твоя волевая.
- И… - устремила Маланья на мужа.
- Принтер у хозяев помнишь? Что на шкапе за интерьером?
- Ну…
- Он же в силе! Как новый! Степанида одобрит! И нотбук в прихожей пылью покрылся. Шерхан настоял.
- А сможешь наладить цифровое-то,  - забеспокоилась Маланья, понимая, что за словами мужа стоит что-то великое и вечное.
- А то! Не Физалис безрукий! Наладим как-нибудь. Семечкина кликнем, в конце концов, когда в завязке… - взбодрил Петька-Охломон, укрепляясь во мнении.
- А я-то чем помогну? Как местом? – уточнила лепту Маланья.
- Встанешь на скобе, - указал лидер-Охломон, ударяя на последнем слоге.
- Ой! – вздрогнула мать и жена. – Анфиске не во вред ли?
- Не. В пользу. Двигаться будете. Я – на печать жму клавишей, а ты с принтера ловишь. Скобой дырявишь. Отложила. Ловишь, дырявишь, отложила. Ловишь. Дырявишь. Отложила. А я жму и жму. Жму и жму.
- Ага-а-а-а-а, - вникала Маланья в мозг нано-мужа.
- В обчим, я тута прикинул, нормо-выход в сутки – где-то пять-шесть десятин самиздата. Если по-стахановски – в дюжину пятилеток размножимся. Полтора мильона сделаем. А чего не дотянем свыше, будут ксерить сознательные читатели. И раздавать. Чтоб даром. В этом – сок.

По мере осознания круглосуточного подвига выражение Маланьи становилось все более печальным. К моменту итога Петиной мысли, кончик ее носа сморщился и тихо шмыгнул.

- Петь, а в Храм когда? Без воскресенья, что ль? А спать? А пироги? А к маме в гости? А Даньке-Кольке языки-уроки? Школа-то не за горами! Через пятилетку! А к спорту за руку кто сынов приучит? Пример подаст? Сиротами оставить хочешь? На Фёклу в Европу скинуть? Пожалей сестру! Тока на ноги встала! Статуетку взяла! Имя сделала! Львицей стала! Канны ж! Не Жмеринка! «Лева-Берет» за спиной! – в гневе Маланья распушилась, раскраснелась, румяном по шее пошла.
- Ты меня тирадой не стращай, супруга. Не дурнее некоторых. Или ты с нами, или… думай чой еще! –  отрубил жену Петька.
- Этой чой-то думай? Чой-то думай? – повысила хозяйка. – И думать-то нечего! Дед Физалис, Семечкин, нотбук, ты и принтер – все в чулан на издатовский подвиг! В три мужицких  смены чтоб! И в пятилетку –  три года!  Кажному свое место! Бабам – в горнице, мужикам – в чулане! Оборудуете там, подметёте, склад какой-никакой выделишь. Вывеску чтоб! «Не шуметь!»

По мере повышения Маланьина тонуса, Петька попятил цыпочки с сеням. Наружу хотелось вусмерть. До ветру. До свежего воздуху. Постоять, осмыслить. «Ить, Маланья дело говорит! Ясно же! Дело! А и больно уж громко вибрирует!» - лихорадочно стучало в висках, натянув телогрейку. Валенки с правой на левую быстро и испарился.

После  шумной горницы, Петька-Охломон аж пот утер по мышкой. Перепутал со лбом. Потом поменял местами валенки, собираясь с мыслью.  «Бабья харизма, конечно, для мужицких нервов не тянет. Не переспоришь. А и то… Надо ль? Она ж дело советует. Логикой мужской тут не возьмешь. По всему, на троих надо. На мужиков. На Физалиса, Семечкина и… я.» - ёжился Петька, бегом направляясь к чулану.

Чулан встретил хозяина скрипом немазаных петель. Покрасневший от стыда укора, мысленно ругая сам себя за срам, ответчик выудил масленку из кармана телогрейки и бережно помазал старые раны дверей. Чулан благодарно вздохнул. Сразу стало пахнуть соломой, немножко навозом и чем-то еще. Бидоны, столпившиеся в углу, зазвучали камертоном вьюги,  грабли-вилы, накренившись сквозняком, задумчиво прислушмвались к звукам деревенской эры, висящий сноп душистой полыни, покачивался в ритм грядущих перемен. Глубинка ждала. Ждала и терпела. Томилась, можно сказать, пока нано-хозяин изобретение сделает. И вот этот миг наступил. Значимость минуты осознали даже мыши. Их писк и шурша затаились в пыли. Большая уборка ожидала сигнала.

«Надо б копирайт получить, - озирался уборщик в мыслях, - Самиздатовский. Чтоб не посягнули в искушении. И на «Мудропись», и на «Шедевры», и на сам «Самиздат», - Эх, жаль родители не видют. С неба ж не всё разглядишь. Но рады, наверно, улыбаются там в обнимку, что не позорю… Маланью позвать что ль прибрать? Или самому? Самиздат же… А жёне рожать еще надоть… »

Петя трудолюбиво засучил рукава, подоткнул штанину поглубже в валенок и радостно, залихватски схватился в борьбе с чистотой. День пролетел в трудах незаметно. На итоге суток на Петьку-Охломона прямо в глаза взирал порядок вещей самиздата. БэУшный верстак сиял ржавым металлом, ожидая нотбук. Чугунная выварка кверху-тармашки скучала по принтеру, удлинитель змеился кровеносным сосудом, маня изоляцией в розетку. Деревянные ящики «на выброс» замечательно смотрелись для хранилищ (надожеть куда самиздаты ложити), одинокая лампочка без абажура даже наводила уют. Сплошной хенд-мейд и респект! Печатай и печатай! «Холодновато, конечно, но уж простите, зима! Россия! Медведи!» - дыхнул паром будущий диссидент «Самиздата» и попрыгал валенками по полу.

Дело оставалось за малым. Достичь разговоров с дедами. За Физалиса Петька не беспокоился почти что. Дед был позитивный, отзывчивый. От безделья уж не чаял чем помочь. А вот с Семечкиным посложнее будет. Во-первых, курит. Так и до пожара недалеко. Бумаги ж много!  Во-вторых, бранится некстати, чего никак в печатном деле. Культурно ж надо!  В третьих, иногда развязывает. И тогда берегись! Все разнесет, хоть и ростом не вышел. И перегаром очень тягостно пахнет и далеко. Дышать тяжело некоторым.

Консенсус с соседями Петька-Охломон решил отложить на завтра. На с самого утра. На сегодня планировал жену, перемирье вечером.