Жажда чистого листа

Не знаю, у кого как, а у меня есть одна удивительная привычка, которая порой ужасно раздражает: “жажда чистого листа”. Даже в детстве, когда я только начинала вышкрябывать ручкой свои первые рассказы (до сих пор не могу простить себе потерю той тетради, хотя что-то мне подсказывает, что она не терялась, просто спряталась до нужной контрольной), мне мешали перечёркивания и написанное поверху – и я безжалостно вырывала листы, нещадно переписывая подчистую… Ноутбук стал спасением (а стерильная пустота – толчком к первому сохранённому рассказу): в нём чистота перечёркивания получила задний ход и появилось время для поиска верного слова, которое не  нужно переписывать и вписывать в грязные чертышки {Почему-то это слово у меня ассоциируется с тем самым рогатым и с хвостиком, что прячется в деталях}. С другой стороны, чистописание, проникнувшее в другие сферы – блокноты, тетради и файлы на уже новом нотике, приобрело замашки вируса и стало пожирать лишние комменты и дневниковые записи в сети. И если удалению первых я уже нашла тысяча и одно оправдание, которое легко опровергается словами друга, поставившего диагноз «шлифовальщицы действительности», то оборванные листочки дневников иногда усложняют поиски той или иной нужной информации. Во имя сохранения деревьев, нервных и блокнотных клеток, в этом обзоре я сохраню те статьи о литературе, поэзии и прочие кляксы мысли, которые в своё время показались мне невыводимыми. За красные поля. Да и вдруг пригодится кому моя мини-чернильница. А пока точите перья, господа! Дамам.


В статье «Какого цвета слово стих», Елены Зайцевой {http://www.topos.ru/article/6933} – я открыла для себя чудный алфавит звуков (цветной!), а «Сияние» стало для меня подарком с близким мне пониманием искусства:

«Искусство конкретно, оно тяжело своей конкретностью, – поэтому его и не любят. Любят эти «по мотивам», где становится всё можно. « – Да я, в конце концов, так понимаю! Да ведь и автор как-то по-своему понимал!». Автор, конечно, по-своему понимал, – и по рощам бродил, и всё на себя перекраивал, – в общем, жил. Но всё его письмо – разворот этого узенького «по-своему» на что-то большее (об этом и «произведение лучше автора», об этом и «вдохновение»)…»

и взаимоотношений Автора и Читателя:

«А что такое этот «тандем» автор-читатель? Они ведь не друг на друга настраиваются, а на что-то третье, на вовне, или скорее на над, – это «третье» больше, выше обоих, и тому и другому дотягиваться надо. Зато такая «вертикальная связь» не требует совпадений «по горизонтали», межличностных каких-то соответствий» (http://www.topos.ru/article/7448).

Вообще, у Зайцевой очень любопытные статьи, и это то измерение новой литературной критики – на порожке нескольких распахнутых дверей – в которое стоит зайти.


Обязательно прихватив с собой «Этюд в инфинитивных тонах» Жолковского.

О Жолковском я узнала совершенно случайно: во время одной из достаточно нудных конференций, из ряда тех, что пробуждают естественные чувства – желание есть и спать, я буквально подпрыгнула, услышав от одного из докладчиков, явно выбивающегося из сонно-голодной массы, о инфинитивном письме Бродского, разобранном до основания Жолковским. Нужно признать, что в этом был личный интерес: истерзанная своими инфинитивами в стихах, я была не то что рада услышать, что кто-то ещё так писал, это было бы очень мягкое "не то что"; новость, что есть такая штука и что она существовала до меня и мыслила, и была осмысленной – стала для меня сродни бутылки, прибившейся к необитаемому острову. А в статье Жолковского я нашла очень точную отметку «иного мира»:

«Инфинитивное письмо отлично от другого минималистского стиля (…) Классические Шепот, робкое дыханье... и Ночь. Улица. Фонарь. Аптека… представляют описываемое как имеющее место здесь и сейчас. Инфинитивы, напротив, трактуют о неком “там” - виртуальной реальности, которую поэт держит перед мысленным взором в порядке “медитации об ино-бытии” (медитации, насущность которой усиливается благодаря наличию у русского инфинитива также значения повелительности; соображение Т. Д. Корельской)»
(http://www-bcf.usc.edu/~alik/rus/ess/etk.htm).

Такой маячок – определения «там» – действительно помог мне не разувериться в своём «инфинитивном финте» (моём любимом определении, подаренном Серёжкой Юревичем) и отпугнувшем добрую половину моих читателей.

{Для злой, что осталась, могу сказать только, что мне так уютно «не-быть» в инфинитивах, потому что они дают возможность быть в тех состояниях и ипостасях, которые невозможно измерить даже категориями «я»/«ты», не то что особами. Кроме того, инфинитивы позволяют посмотреть на себя глазами тени, крепко пришитой – с изнанки или лицевой. И передать «тебя», не оставляя ненужных следов (даже без аллюзий на мою любимую повесть А.Ра). Или же передать Бога, что в тебе (во мне и в каждом), но намного больше всех нас. Впрочем, пока мне сложно сформулировать своё отношение к своей же инфинитивной поэзии столь точно, сколь удалось написать о ней Жолковскому}.


Зато легко и приятно согласиться с L в определении отношений Поэта с чистым листом:

«И ещё, и ещё раз: факты своей биографии используются только с целью выйти на уникальность.  И искренность, честность поэта перед собой, перед чистым листом – это тоже,  то же самое  средство выйти на уникальность. Потому что бессознательная ложь, бессознательное приукрашивание  –  это инстинктивное стремление соответствовать общепризнанному, общепринятому –   приятному обществу! –  то есть является штампом» (http://www.proza.ru/2011/04/10/647).


Возвращаясь (и снова, и снова!) к Бродскому, нельзя  не отметить «Монотонию речи» Беглова (http://www.rvb.ru/philologica/03/03beglov.htm). Специфическая статья, более закрытая, тем не менее, выигрывает за счёт показательности – графиков – и может быть интересна каждому.


А вот «Утопия литературы» Женетта затянет Вас в свои коридоры надолго, в ней приятно бродить как в старинной библиотеке и понимать, что

«Смысл книг находится впереди, а не позади них, он в нас самих; книга — это не готовый смысл, не откровение, которое нам предстоит пережить, это запас форм, ожидающих себе смысла…», а «все авторы — это единственный автор, потому что все книги — это единственная книга, из чего следует также, что одна книга представляет собой все книги, “и я знаю такие, что подобно музыке являются всем для всех людей”»


А если надоест держаться за руку, можно перейти к ролям Палача и Жертвы у Гумберта (даже без Гумберта о Кухулине стоит почитать каждому!)


Дальше – больше: перепрыгивая из дискурса в дискурс, здорово провалиться в «психизм» Тютчева и потеряться в нём, заблудившись в снах под звуки арфы: «Звуки волшебной арфы, символизирующей связь и страдательное напряжение между землей и небом (символ "арфы" выстраивается вдоль той же символической линии, что и "лебедь", лейтмотивный для Тютчева образ-символ медиума-гермафродита), знаменуют приближающееся присутствие Бытия, представленное в стихотворении в образе "божественного огня", пылающего эфира, т. е. обнаженной первосущести мира; "дышать" им для смертного нельзя долго (Бытие ничтожит)» (http://abursh.sytes.net/korona/statii_s/tytchev8.htm).

{Невольно вспоминаю свои первые звучания арфы. Что символизировала она для меня, кроме той всепоглощающей – “больше чем любви”, которая живёт в тебе всегда и только однажды проливается – осознанием её. Неповторимая музыка изгнания из неосознанного рая}.


Уставшим от звуков и прочего высоко-растущего и несъедобного можно предложить канапе, в которых все основные фигуры и тропы подаются под вкусным и лёгким соусом мнемолимериков (http://centrolit.kulichki.com/centrolit/mnemolim.html).


А для заядлых – ох, нет! не курильщиков, а нудильщиков, для которых чю = -ся (стройно!) атавизму – предложить познакомиться со статьёй о стёбе (http://ec-dejavu.ru/s-2/Steb.html), подарив её Стёпе Разиню, «застенчивому новобранцу массовых коммуникаций» (оттуда же), безвозмездно и пур тужур.


После такого подкрепления можно покопаться в «зауми» (http://www.topos.ru/article/1277), изучить «Новые карты Аида» (http://www.netslova.ru/slepuhin/hades_new_maps.html) или отогнать надоевшую муху (http://newlit.ru/~bondarenko_oleg/3344.html), которая, на самом-то деле, не видит большого различия между Вами и столом, нарушая все человеческие представления о референтности слов. Невольно начинаешь задумываться: не имеющий языка, чтобы их описать, – более слеп или, всё же, глазаст?


И забыть обо всём, читая Jean-Marie Barnaud. Для тех, кто знает французский – это истинное наслаждение, а для Ра – домашнее задание на лето. Он, и правда, того стоит. И Ра, и Барно. И  п у т ь «Le rеel est un chemin» (с потерянным аксантом, который не пропускает редактор), но тот, что стоит пройти (http://remue.net/spip.php?article99).


А потом заглянуть к Транстрёмеру, идущему под руку с Ильёй Кутиком, если не ради метафоры:

«Метафора вас приглашает видеть и развёртывать веер различных (собственных) визий между “далековатыми идеями”, тогда как символ претендует на зашифрованное всезнайство»,

то ради одного этого утверждения:

«никакой свободный (даже!) стих свободным НЕ бывает.

Ибо: от чего свободным? От поэзии?..
От преодоления тех бесконечных препятствий, которые ставит перед собой поэт –– сам–с–собой воитель?..
И что есть творчество, как ни преодоление этих препятствий: собственных, а?»


И уйти слушать ответ на этот и все непоставленные вопросы вместе с Мариной Цветаевой:

«Верно услышать – вот моя забота. У меня нет другой»
(http://gondola.zamok.net/093/093tsvetaeva.html).




И услышать. Ту же арфу. Сегодня, завтра и всегда.