Хранители. Глава XIV

6 апреля 1944 года
Государство Ватикан

Его высокопреосвященство кардинал Умберто Эудженио Джироламо Амато пребывал в чрезвычайно дурном настроении. В ранге заместителя государственного секретаря Ватикана (что соответствовало мирской должности заместителя министра иностранных дел), он курировал взаимоотношения Ватикана со «странами Оси» - Третьим Рейхом и его союзниками. За исключением Италии, отношения с которой (точнее, с немецкими оккупационными властями, которым и принадлежала реальная власть в Риме) были прерогативой лично Его святейшества Пия XII.

Отношение кардинала к нацистскому режиму и лично к Адольфу Гитлеру было, мягко говоря, неоднозначным. Будучи прекрасно образованным богословом, он прекрасно понимал, что нацизм был не просто глубоко враждебен христианству (какие бы реверансы в сторону Церкви фюрер ни делал в своей Mein Kampf), а, по сути, неоязыческой религией. Да что там – попросту неоязыческой (и даже вполне себе демонической) тоталитарной сектой. Теперь уже вполне себе европейского масштаба.

Предыдущим местом работы (точнее, службы Господу и Его Святой Римско-католической Церкви) кардинала была Конгрегация по вопросам вероучения – наследница Святой инквизиции. Поэтому его высокопреосвященство до сих пор чувствовал себя немного Великим инквизитором и не раз и не два и даже не десять очень сожалел, что время инквизиционных трибуналов, индекса запрещённых книг и публичных аутодафе безвозвратно кануло в лету.

Будь у него такая же власть, как в своё время у Томаса Торквемады (или, хотя бы, у Бернардо Гуи), вся верхушка нацистского режима… да и не только верхушка уже давно горела бы на кострах. Как катары в гигантском огне у стен Монсегюра ровно семьсот лет назад – в 1244-м. Как злостные еретики, язычники и вообще злейшие враги христианской веры.

К сожалению, в ХХ веке у католической Церкви был враг пострашнее. Большевизм и его то ли марионеточные, то ли попросту вдохновлённые им режимы. В Испании, Мексике…

Одной из его обязанностей в качестве заместителя префекта Конгрегации по вопросам вероучения был сбор, систематизация и анализ информации о гонениях на Церковь. Как антихристианской государственной пропаганде, так и физических гонениях – закрытии и разрушении храмов, арестах и ссылках священников, уничтожении церковной утвари, библиотек, преследовании мирян…

Поэтому он был очень хорошо осведомлён о том, что происходило и в СССР, где католическая Церковь была уничтожена полностью. Храмы закрыты или разрушены; священники арестованы, отправлены в тюрьмы или гигантские концлагеря ГУЛАга, а то и вовсе расстреляны. Ровно та же судьба ожидала и мирян – даже просто за хранение самой что ни на есть невинной с точки зрения государства католической литературы.

В Испании и Мексике осатаневшая толпа, певшая панегирики большевизму и его фюреру Иосифу Сталину – громила и оскверняла храмы, самыми зверскими способами убивала священников чуть ли не поголовно; безжалостно расстреливала мирян просто за посещение Святой Мессы.

Причём это были не эксцессы революционного хаоса, а тщательно продуманная и систематическая политика по полному уничтожению и Церкви, и христианства в целом. Если нацисты допускали относительно мирное сосуществование и даже сотрудничество с Церковью (хотя больше на словах, чем на деле), то большевики не скрывали своей принципиальной и непоколебимой враждебности христианству и своего стремления построить полностью безбожное – да что там, откровенно богоборческое общество. Автоматически обрекая всех его граждан на отчуждение от Бога. Что, в свою очередь, столь же автоматически обрекало их на вечные мучения в геенне огненной.

«Враг моего врага – мой друг». Как и практически все разумные политики в Ватикане, кардинал амато прекрасно понимал, что только вермахт в состоянии остановить большевистские орды, не скрывавшие своего стремления установить своё безбожное коммунистическое царство – Земшарию – не только по всей Европе, но и по всему миру.

Поэтому и неуклонно выступал за максимально близкое и тесное сотрудничество Святого престола с нацистской Германией, и с её союзниками в крестовом походе против большевизма (кардинал воспринимал войну на Восточном фронте только так и никак иначе). И с её союзниками – Финляндией, Румынией, Словакией, Хорватией, Болгарией, Венгрией… даже с откровенно марионеточным режимом Муссолини в Италии.

Что, надо отметить, далеко не всегда находило поддержку Его Святейшества, который придерживался более осторожного и нейтрального подхода к отношениям с нацистами. Ибо вполне резонно указывал слишком энергичному, по его мнению, кардиналу и на жестокие гонения на Церковь в оккупированной нацистами в Польше (имевшими, впрочем, характер скорее национальный, чем религиозный), и на сотни католических священников, признанных нацистами «социально опасными элементами» и отправленных в предварительное заключение в Дахау или в Бухенвальд; и на закрытие католических школ; и на дргуие грубейшие нанушения конкордата 1933 года между Святым Престолом и нацистским режимом. 

Да и какого другого отношения к нацистам можно было ожидасть от фактического автора энциклики 1937 года Mit Brennender Sorge («С глубокой тревогой»), настолько резко критиковавшей нацизм (в том числе, и за откровенно неоязыческие расовые теории), что фюрер чуть в бешенстве не разорвал конкордат.

В общем, в своей политике кардиналу приходилось очень осторожно ходить по очень узкой тропе и по очень тонкому льду. А тут ещё это… Только этого ему не хватало… Как будто мало у него было тревог, беспокойств и головных болей…

Как и едва ли не подавляющее большинство «князей Церкви», кардинал амато был, по сути дела, крупным государственным чиновником. Скорее, даже корпоративным, ибо Святая римско-католическая Церковь, по сути, уже как минимум полтора тысячелетия предсатвляла собой крупнейшую в мире и в истории человечества транснациональную (по сути, даже всемирную) корпорацию.

Что глубоко беспокоило кардинала, ибо он прекрасно понимал, что всё больше и больше отдаляется от цели, которую он выбрал с самого раннего детства в калабрийской деревне – спасать человеческие души. И которой присягнул при рукоположении в теперь уже бесконечно далёком 1910 году.

Поэтому он совершенно добровольно каждую неделю (чаще у него, к сожалению, не получалось) служил Святую Мессу в маленькой и совсем небогатой церкви святого Антония в трёх кварталах от Ватикана. Служил не в алой сутане кардинала (цвет символизировал готовность в любой момент пролить свою кровь и отдать свою жизнь за Иисуса Христа и Святую Церковь), а в скромном облачении монаха-францисканца, которым будущий кардинал стал почти сразу же после окончания средней школы. И о чём ни разу в своей жизни не пожалел.

Но несмотря на это самоумаление и на выбор будней, а не воскресной Святой Мессы (рабочая неделя кардинала почти всю жизнь была семидневной и совершенно ненормированной, поэтому он не мог гарантировать, что будет служить Святую Мессу каждое воскресенье), прихожане каким-то непостижимым образом (или у настоятеля храма отца Пьетро были свои люди в Ватикане?) узнавали, когда кардинал в очередной раз будет предстоятелем на Святой Мессе.

В результате, несмотря на будний день, храм был под завязку заполнен прихожанами. Которые ещё долго после окончания мессы не отпускали кардинала. Кто благодарил его за очередную блистательную проповедь (в искусстве гомилетики ему действительно было мало равных), кто обращался с какой-то просьбой (зная, что кардинал почти всегда – за редчайшими исключениями – эту просьбу удовлетворит). Кто просто поцеловать перстень Князя Церкви…

Но этот посетитель пришёл совсем с другим. Кардинал Амато хорошо его знал, ибо встречался с ним не только на Святой Мессе, которую тот не пропустил ни разу с того времени, как появился в Риме ещё четыре года назад.

Но и «по службе». Манфред Хайнце был не только ревностным католиком, но ещё и помощником советника по партии в посольстве Германской империи в Риме. Каким образом в его прихожанине сочеталось весьма ревностное – даже по итальянским меркам – католичество и не только членство в нацистской партии, но и работа на самого отчаянного богоборца Мартина Бормана, кардинал решительно не понимал.   

«Мне нужно с вами поговорить» - шепнул Хайнце кардиналу. Очень тихо, чтобы не услышали  остальные – те, кто толпился вокруг кардинала, ожидая возможности поведать Князю Церкви о своих проблемах.

«Идите в ризницу и ждите меня там» - столь же тихо приказал ему Его Высокопреосвященство. Втайне надеясь, что речь пойдёт о личной просьбе герра Хайнце. А не о политике. Ибо политики ему и так хватало. Более, чем.

Через четверть часа, внимательно выслушав просьбы всех без исключения прихожан, обратившихся к нему за помощью (фиксировать их на бумагле не было необходимости, ибо кардинал облада феноменальной слуховой памятью, доведённой до совершенства ещё во время учёбы в семинарии) и пообещав принять меры (обещание, которое он практически всегда неукоснительно выполнял), кардинал Амато направился в ризницу. Которая была одним из самых безопасных мест для общения во всём Риме (а то и во всей Италии), ибо любая попытка поставить прослушку в католический храм вызвала бы такой скандал, по сравнению с которым гневные филиппики кардинала фон Халена в адрес программы эвтаназии показались бы мелкими неприятностями.

Хайнце уже ждал его. С очень коротким и совершенно неожиданным сообщением.

«Завтра Вы вылетаете в Берлин на встречу с фон Риббентропом…»

Кардинал насторожился. Завтрашнее мероприятие было чисто формальным и протокольным. Никаких серьёзных переговоров не предполагалось. И уж точно таких, которые бы требовали по сути тайной встречи между кардиналом и помощником советника германского посольства по партии. 

Ох как не нравились кардиналу эти шпионские игры… Особенно в оккупированном нацистами Риме. Особенно на пятый год войны. По сути, безнадёжно проигранной Германией войны.   

«С вами хочет поговорить один из высокопоставленных чиновников Германской империи» - бесстрастно продолжал дипломат. «Но тайно».

«Точно шпионские игры» - грустно подумал кардинал. «Только этого мне не хватало…»

«Поэтому» - всё столь же ровным и спокойным тоном продолжал Хайнце, «он просит Вас быть завтра в 19:30 по берлинскому времени в исповедальне церкви святого Варфоломея в Берлине. Это…»

«Я знаю, где это» - оборвал его кардинал. В бытность помощником папского нунция в Берлине он познакомился, наверное, с каждым католическим храмом в столице рейха. Тогда, впрочем, ещё Веймарской республики.

 «Очень хорошо» - дипломат аж просиял. «Ваш собеседник уже будет там находиться к этому времени».

Ровно в 7:30 следующего дня кардинал, в скромном облачении рядового священника – францисканца вошёл в исповедальню храма святого Варфоломея в Берлине – маленькую кабинку, разделённую на две части. Одна из которых была предназначена для священника, другая же – для исповедующегося и кающегося грешника. Который мог стоять на коленях, а мог и сидеть (если стоять на коленях ему или ей не позволяли проблемы со здоровьем).
 
«Здравствуйте, святой отец» - раздался с другой стороны деревянной сетчатой перегородки глухой грубоватый голос. «Извините за эту конспирацию, но мне действительно нужно с Вами поговорить. Причём так, чтобы об этом не знал никто, кроме нас двоих. Почему, вы очень скоро поймёте»

Сделав паузу, голос добавил:

«У меня есть к Вам очень серьёзное и очень конкретное предложение. Которое, уверен, будет Вам в высшей степени интересно».

Человек поднял перегородку, чтобы кардинал мог увидеть его лицо. Впрочем, в этом не было необходимости. Ибо Его высокопреосвященство прекрасно знал этот голос. Как и человека, которому этот голос принадлежал.

Перед кардиналом Умберто Амато на месте кающегося грешника сидел самый могущественный человек Третьего рейха после Адольфа Гитлера, глава Партийной канцелярии НСДАП, министр правительства Германии без портфеля, рейхсляйтер Мартин Борман.