Армянские друзья Михаила Булгакова

Михаил Афанасьевич Булгаков (1891-1940) был довольно тесно связан с армянами еще со времен гражданской войны, когда он оказывается на Северном Кавказе, а затем и в Закавказье. Молодой киевский врач, окончательно решивший стать писателем, побывал во Владикавказе, Грозном, Тифлисе, Батуми, куда забрасывала его бурная противоречивая действительность России конца десятых - начала двадцатых годов. Именно к этому периоду относятся и первые встречи и знакомства Булгакова с армянами.
Татьяна Кисельгоф, первая жена писателя, в своих воспоминаниях упоминает, как  “осенью 1919 г. пришла повестка от белых… дали френч, шинель и отправили во Владикавказ… Булгаков жил тогда в комнате у каких-то армян…”
Вне сомнения, даже это недолгое “житье-бытье” среди местных армян уже дало ему какие-то представления как о конкретных людях, так и в целом о нравах и обычаях армянского народа.
Среди первых тесных знакомств же следует выделить, в качестве конкретной и долговременной, настоящую дружбу – на  всю жизнь – между  русским писателем и тифлисской красавицей армянкой Марией (Марикой) Чмишкян. Уже обосновавшийся в Москве Булгаков в 1928 г. загорается желанием ехать на юг – сначала в Тифлис, затем в Батум. В воспоминаниях второй жены писателя, Любови Белозерской, уделено довольно много места этому знакомству, как она пишет, “с молодой и очень хорошенькой девушкой”, которая впоследствии много лет была связана с их семьей и которой “выпала печальная доля дежурить у постели умирающего писателя Булгакова в качестве сестры милосердия и друга”. Кстати, Марика, приехав в Москву в 1929 г., благодаря Булгакову выходит замуж за его приятеля Сергея Ермолинского. Супруги Ермолинские долгие годы составляли незыблемый круг тепло принимаемых в булгаковском доме армян.
В 1927 г. супруги Булгаковы знакомятся с семьей выдающегося армянского композитора Александра Спендиарова. Л.Белозерская писала, что центром внимания  была интересная “светло- и обильноволосая девушка армянского типа”, которая подружилась с ними и стала их преподавательницей английского языка. Дочь Спендиарова Марина обладала незаурядными творческими способностями: “она пела, рисовала, проявляла артистический дар, была и талантливым педагогом”. В свою очередь, Марина Спендиарова вспоминала об одной из их встреч: ” …мы с папой были у Булгаковых. Когда я пришла, Михаил Афанасьевич, Любовь Евгеньевна и папа сидели вокруг стола. Меня поразило то, что папа такой грустный, поникший…Чувствовалось, что в сутолочной Москве он соскучился по Армении…”  Летом 1930 г. Булгаков вместе с женой слушал оперу Спендиарова “Алмаст”. Л.Белозерская в своих воспоминаниях сообщала о том “неизгладимом впечатлении”, которое произвело на их семью “прекрасное произведение армянского композитора”.
В середине двадцатых годов МХАТ осуществляет постановку пьесы Булгакова “Дни Турбиных”, а Театр им. Вахтангова – “Зойкиной квартиры”. С 1930 г. писатель уже работает  в  МХАТ  в  качестве режиссера-ассистента. Именно в этот период он сближается с московскими армянами Георгием Якуловым и Рубеном Симоновым.
Якулов, живописец и театральный художник, живя в том же доме, что и Булгаков, был тесно связан с литературной и актерской средой. Любопытно, что именно в студии Якулова, где перебывала, наверное, вся  московская богема, произошла встреча “шумного” поэта Сергея Есенина с американской танцовщицей Айседорой Дункан, вылившаяся затем в известный “роман”… Московская знаменитость Булгаков также был в этом  кругу. Современники и друзья писателя считали, что пьеса “Зойкина квартира” навеяна “якуловскими реалиями”, находя, что прототип героини пьесы – жена Якулова экстравагантная еврейка Наталья Шиф, а после блестящего спектакля вахтанговцев, декорации которого были “откровенно списаны” с дома на Садовой, за студией Якулова прочно утвердилось прозвище зойкиной квартиры…
Блестящий исполнитель роли Аметистова  в “Зойкиной квартире” известный актер и режиссер Рубен Симонов неоднократно встречался с Михаилом Булгаковым – как по творческим делам, так и по не менее “творческим” армянским застольям. Работа над интереснейшей пьесой шла успешно, и Симонов как-то заметил: “Можно понять, как я был счастлив и как дорого для меня  было доверие Булгакова”. Сам актер всегда подчеркивал, что они, живя рядом, часто виделись, и их встречи доставляли обоим большую радость. Об этом свидетельствуют также дневниковые записи третьей жены Булгакова – Елены  Шиловской, которая отмечала, что дружба артиста с Булгаковым длилась до последних дней жизни писателя.
Естественно, у Михаила Булгакова было множество контактов и деловых отношений с руководством МХАТ, в частности с Рипсимэ Таманцевой – Рипси, секретарем дирекции театра и личным секретарем К.Станиславского, которая имела влияние на выдающегося режиссера. Эта умная и обаятельная армянка привлекла также симпатии четы Булгаковых, была посвящена даже в их семейные дела и жена писателя очень тепло отзывалась о Рипси в своих воспоминаниях. Так, она писала, что “Рипси одна из немногих, которая приветствовала наш брак”. Елена Булгакова замечала, что эта “весьма колоритная и влиятельная личность”  правит театром вместе с заместителем директора по финчасти Егоровым…
Другой влиятельный армянин в театре – директор  МХАТ в 1939 г. Григорий Калишьян оказался “на пути” Булгакова в связи с намечавшейся постановкой его новой пьесы о молодом Сталине – “Батум”, так и, впрочем, не состоявшейся, насколько известно, из-за нежелания самого “вождя народов”...
С середины тридцатых годов прослеживается связь М.Булгакова с выдающимся музыкантом и дирижером Большого театра Александром Мелик-Пашаевым. По воспоминаниям  жены писателя, “Мелик”, как его обычно звали в московском дружеском кругу, – не только душа всех приемов и вечеринок, но и деловой и серьезный участник читок и прослушиваний на квартире Булгакова. Реакция на его новые пьесы, вообще сочинения таких талантливых и умных  людей, как, например, Рубен Симонов и Мелик-Пашаев, была очень важна для легко ранимого и где-то даже мнительного Булгакова, а полные огня, жизни, бурного армянского темперамента и гостеприимства друзья  всегда “соответствовали” обстоятельствам, поднимали творческий и “боевой” дух писателя, окружали его искренней любовью и дружбой порою в самые сложные минуты.
В последние годы жизни М.Булгакова гостей в его доме поубавилось, - не потому, что его преследовали неудачи и от него “отстранились”, отошли, а лишь потому, что самому писателю уже нездоровилось не на шутку... Шумные застолья и встречи со множеством “действующих лиц” сменились у Булгакова со все нарастающей тягой к уединению, даже к какой-то отрешенности. Он предпочитал теперь, чтобы приходили только “свои”. Безусловно “своим” был и Мелик-Пашаев… “Мелик” вспоминает, как в минуты душевного подъема они веселились и даже озорничали, как дети, в доме писателя, изображая тех или иных деятелей МХАТ. Как отмечает  С.Ермолинский, муж Марики Чмишкян, “как мало людей бывало у Булгаковых и видело его в таком дружеском окружении, таким неподдельно веселым, естественным, позабывшим на миг будничные заботы, вечное ожидание неприятностей, вечной  чиновной власти над собой…”
Старые и верные армянские друзья не забывали гостеприимный дом и когда писателя не стало. Многим из них трудно было теперь переступать этот порог, где всегда царили  приподнятая артистическая атмосфера, шутки, смех, веселье, и теперь встречать сковывающую и непривычную тишину.
Весной 1940 года, спустя несколько недель после смерти писателя,  Мелик-Пашаев писал вдове Булгакова: “…Все, что привелось бы сказать, таким было бы неделикатным, было бы таким пустым и не соответствующим моему чувству к незабвенному Михаилу Афанасьевичу. Передо мной лежит открытка. С нее глядят на меня вдумчивые ласковые глаза. Большой умный лоб перерезан размашистым, крупным почерком. Все! Все во внешнем мире, что осталось мне от любимого друга, - да еще четырехручный “Щелкунчик”, подаренный им давным-давно, в первые дни счастливого знакомства. Как ужасно сознавать, что все это было!” Мелик-Пашаев сокрушался, что все, связанное с Булгаковым, осталось в прошлом и ничего уже не вернуть, не возродить...
Окидывая взглядом это противоречивое прошлое, отмеченное взлетами творческого духа, подлинными страстями и жизненными бурями, настоящим, пусть недолгим, человеческим счастьем, невольно наполняешься гордым сознанием того, что все это действительно было: в череде лет рядом с великим художником слова, и в радости и в печали, но особенно в самые тяжкие и горькие годы, были и благородные и преданные личности – наши  соотечественники армяне, и обогащение их было взаимным и  духовным.

*   *   *

* Фотоиллюстрация - Александр Мелик-Пашаев.