Осенью

     Дина Николаевна ехала в этот маленький городок за матерью.  Много лет подряд мать сама совершала «осенний  перелёт» в Ленинград, чтобы пожить зиму с дочкой, а по весне снова вернуться в родные места. В прошлом году старушка упала, повредила ногу, к тому же и возраст давал о себе знать: она плохо видела, плохо слышала и плохо ходила, - и этой осенью  согласилась, чтобы дочь приехала за ней.
     Дина Николаевна вышла из вагона и, как в холодную воду,  шагнула в прозрачное, стынущее в ожидании близкой зимы утро. Чувство неуверенности и незащищённости охватило её.  Впрочем, чувство это и не покидало её, оно жило в ней тлеющим огоньком, то разгораясь, то на время затухая. В повседневной жизни, особенно в светлые её промежутки, Дина Николаевна не слишком прислушивалась к этим ощущениям. Она давно была одна и научилась сама справляться со всем, что преподносила ей судьба, и даже иногда находила преимущества в своём положении, принимая одиночество за свободу. Но вот пришло время, когда он сама должна была стать опорой для своей постаревшей матери. Надо было окончательно перевозить мать в Ленинград и, значит, решать вопрос  с её остающейся квартирой. Лучшим выходом была бы продажа квартиры, но всё в ней протестовало против этого «лучшего» выхода. Невозможно было представить, что больше никогда не приедешь в родительский дом и, может быть,  никогда уже не пройдёшь по  этим старинным тихим улочкам , не прикоснёшься  к родным могилам.  При мысли о потере этой квартиры усиливалось всё то же чувство неуверенности и незащищённости, как будто терялся какой-то самый последний  запасной, а может быть, спасительный выход. Она не смогла бы с уверенностью сказать, считает ли себя ленинградкой, хотя прожила в этом городе всю свою сознательную жизнь. И, уж конечно, она не петербурженка, её смешило и коробило, когда она слышала: « мы, санкт-петербуржцы». «Мы не петербуржцы и  тем более, не святые» ,-  думала Дина Николаевна. Но и ленинградкой безоговорочно ощущала она себя только в молодости, а с годами ей стало казаться, что питают её два корня: один из этой древней земли и другой, пущенный в ленинградскую землю. Иногда это воспринималось как  сидение на двух стульях или, как говорила бабушка, «ни в тех, ни в сех». Вот и теперь, как воспринимать предстоящее, - как обретение определённости  или как обрыв одного из жизненных корешков? Ну, ладно, как говорила та же бабушка, на деле Бог разума прибавит. С этой мыслью и отправилась Дина Николаевна в дорогу. Перед отъездом ей неожиданно позвонил двоюродный брат. Он тоже надумал побывать в родном городе, отправится вслед за ней и поможет им с переездом.  Брат был полковником в отставке, несколько старше её годами, и мысль о его приезде была сейчас единственно ободряющей.
     Предстоящие две недели не обещали ничего, кроме усталости, нервотрёпки и трудных решений, хотя сразу по приезде она поняла, что самое трудное решение принимать пока не придётся, так как продать за две недели квартиру всё равно не удастся. Сразу стало легче на душе. Оставался переезд.  Целыми днями приходилось паковать   вещи и, что можно, отсылать. Всё складывалось не слишком удачно: в день предполагаемого отъезда все знакомые, способные нести вещи, оказались занятыми, - кто на работе, кто личными неотложными делами, - провожать их было некому. Оставалась последняя надежда – обещавший приехать двоюродный брат.
     Дина Николаевна перебирала вещи, откладывала, снова брала.  От чего-то надо было отказаться вообще, что-то оставить до следующего приезда. Слона брать надо было непременно.
Она давно воспринимала его как хранителя дома и потому в каждый приезд оставляла его в этой пустеющей квартире. Когда-то его, чёрного, блестящего, с белыми бивнями, привёз с Цейлона в подарок её тёте один из знакомых.  Дина тогда училась в десятом классе.
     - Знаешь, как определить, что слон, и правда, из чёрного дерева? Он должен утонуть, если его опустить в воду.
     - А давайте проверим!
Тётя как раз собиралась мыть пол.  Красавец – слон вмиг очутился на дне ведра. Он с честью доказал свою благородную сущность, хотя навсегда потускнел, искупавшись в тёплой воде. Тётя несколько лет назад умерла. Дине Николаевне давно хотелось увезти слона с собой, но как-то рука не поднималась, казалось, что дом сразу осиротеет. Кажется, время пришло.
    Наступил день приезда брата. Накануне они с матерью допоздна пекли пирожки с капустой. Когда-то часто пекли в семьях пирожки – для гостей, по праздникам, иногда просто  по выходным. Но бабушки уходили, мамы старились, а поколение Дины Николаевны уже довольствовалось покупными тортами и кексами. Брат должен был приехать утром. Ждали его весь день. Звонок в дверь прозвучал долгожданным сигналом освобождения от напряжённости – неминуемой спутницы каждого ожидания. Дина Николаевна с радостным возгласом: »Женя!» - вскочила с дивана и бросилась открывать дверь.  Перед распахнутой  дверью стоял незнакомый мужчина.
    - Женя, но не тот! – сказал он и улыбнулся. Что-то знакомое почудилось в этой улыбке, и, наконец, до неё дошло, что этот незнакомец – Женя Снегирёв, двоюродный брат её двоюродного брата. Они не виделись сто лет, ну, не сто, но очень много.  Давней весной, когда она с подружками готовилась к выпускным экзаменам на аттестат зрелости и чувствовала себя вполне взрослой девушкой, к ним в дом стал приходить такой юнец – девятиклассник Женя. Он появлялся почти каждый день в наглаженном сером костюме, в белой рубашке, говорил мало и отчаянно краснел. Зато она и две её подруги  развлекались от души, острили и насмешничали, доводили почти до слёз «глупого младенца». Он обижался, уходил, а назавтра появлялся вновь, всё такой же аккуратный и смущённый. Девчонки говорили Дине, что он в неё влюбился. Дина смеялась и не принимала это всерьёз. Она вообще не думала об этом. Главным для неё было получить медаль и поступить в столичный вуз.  Вот уж тогда непременно она встретит того самого необыкновенного, самого красивого, самого умного, о каком мечтала все свои девчоночьи годы, о каком сочиняла целые истории – сказки, бродя по лесным дорожкам летом или заснеженным бульварам зимой. И он, конечно, будет старше неё. О Жене Снегирёве она не думала даже в шутку.
     Дина уехала в Ленинград, и всё, что с ней было, случилось там.  На каникулы и в отпуск приезжала она в родной город, но больше никогда не встречала она двоюродного брата своих двоюродных братьев.   Он жил теперь в областном городе. Доходили до неё слухи, что он окончил энергетический институт, что женился, что работал в Алжире, что у него сын, потом узнала,  что жена у него умерла. В общих чертах она знала о его жизни, как, должно быть,  и он о её, - иначе и быть не могло, - всё-таки свойственник, так, кажется, назывался раньше этот вид семейных связей.  И вот перед ней стоит сухощавый мужчина с сединой в волосах, абсолютно незнакомый, и только улыбка его напомнила того давнего юного визитёра. От приглашения войти в дом он отказался.
    - Там в машине меня ждёт невестка с внуками. Привёз их на выходные навестить бабушку. Я пришёл только сказать, звонил Женя из Ленинграда, он заболел и не приедет.
    Так, последняя надежда на помощь рушилась. Она решила больше об этом пока не думать, что будет – то будет. До вечера Дина Николаевна занималась домашними делами, делала покупки и старалась не думать ни о предстоящем отъезде, ни о неожиданном появлении Снегирёва. Где-то подспудно жила уверенность,  что сегодня вечером он придёт.
     Был шестой час вечера, когда она решила пойти в Яковлевский. Старинный монастырь, недавно вновь принявший своих насельников, находился на самом берегу озера минутах в десяти ходьбы от  дома.  Это был любимый маршрут в её прогулках. Сразу от шумного перекрёстка по наклонной мостовой улица сбегала в прошлое, на ходу меняя типовые дома на старинные особнячки, каменные или деревянные, уходящие в землю или подновлённые, затенённые вековыми липами с корнями, взрывающими земляное покрытие тротуаров и через канавы подбирающимися к такому чуждому здесь асфальту. Улица становилась улочкой, вернее, разветвлялась на две улочки, и по любой из них – через огороды или мимо монастыря – Дина Николаевна выходила к озеру. Бродила под высокими монастырскими стенами, слушала тишину, шорох тростника и плеск воды о борта покачивающихся у берега лодок. Размеренные удары близкого колокола звали к вечерней службе. Дина Николаевна шла поздороваться с Ангелом.  Она здоровалась с ним по приезде и прощалась, покидая город. Четыре ангела украшали, а может быть, хранили Дмитриевскую церковь, но вот этот, стоящий в ближайшей ко входу нише северной стены, буквально завораживал Дину Николаевну.  Она подолгу смотрела в его загадочное лицо, или, скорее, лик – так, кажется, более пристало говорить об ангеле, - чем-то напоминавший лицо юной Анастасии Вертинской. Ей казалось, что, если существует Ангел – Хранитель, он должен быть похожим на этого рукотворного ангела. Вот и сегодня она долго стояла перед статуей в наступающих сумерках короткого осеннего дня. Темнело быстро. Пора возвращаться домой, только нужно ещё поставить свечку. Она пошла ко входу в церковь , осторожно ступая по перекинутым через прорытую траншею доскам. Сзади послышался мужской голос, слов она не разобрала. Голос послышался ближе, и, ещё не узнав его, она поняла, что обращаются к ней, и поняла, кто это. По монастырскому двору шёл Снегирёв. Она подумала, как хорошо, что в сумерках не видно её лица, чувство, охватившее её, было неясно ей самой. Полумрак, низкое осеннее небо, смутные очертания церквей, она посередине огромного пустынного двора и голос, позвавший её.
     - Я был у вас, твоя мама направила меня сюда.
Они вошли в церковный притвор и, открыв дверь, шагнули внутрь храма. Глазам открылась необычная картина, напоминающая то ли театральную постановку, то ли какую-то древнюю мистерию. Вся церковь была погружена в темноту, только кое-где впереди и по сторонам мерцали огоньки, почти не рассеивая,  а скорее, подчёркивая глубину мрака.  Негромкое чтение молитвы сменилось таким же негромким пением хора, и вдруг высокие голоса, поддержанные более глухими низкими, печально и торжественно взмыли куда-то вверх под церковные паруса. Приглядевшись, чуть впереди себя Дина Николаевна увидела неясные фигуры молящихся и чуть дальше едва просвечивающие лики святых на ближних иконах. Некоторое время она стояла у входа, не решаясь даже движением нарушить окружающую её атмосферу и с замиранием сердца мысленно присоединяясь к звучащей мольбе с неразличимыми словами – то ли о помощи, то ли о прощении. Потом разом зажглись все паникадила, и в освещённой церкви происходящее, утратив таинственность, вновь стало таинством.  Присутствие Снегирёва несколько сковывало Дину Николаевну, мешало ей сосредоточиться на службе, ставя свечи, она чувствовала его взгляд, по крайней мере, она не забывала о его присутствии. Надо было уходить. Они медленно шли по совсем уже тёмным улицам. Разговор был необязательным и сумбурным, - слишком долго они не виделись, и не было простоты в их отношениях. Дома она угощала его пирожками с капустой, оживлённо ведя всё тот же разговор ни о чём. На прощание он «по-родственному» привлёк её к себе и поцеловал.
     - Приезжай в пятницу проводить нас!
     - Может быть, - сказал он, - но точно не обещаю.
Укладываясь спать, она услышала вопрос матери:
     - А что, если Снегирёв посватается к тебе?
Дина Николаевна засмеялась.
      Через день пришла мать Снегирёва, долго пила чай всё с теми же пирожками, долго говорила об их общих родственниках и тяжёлых временах.
     Провожать он не приехал.