Детство

Самое раннее детство я помню плохо, так, отрывки разные. Вот старшая сестра Лида со мной водилась, вот мама что-то просила нас сделать, еще кое-что. Даже сестру плохо помню, как будто пеленой она укрыта. Первое отчетливое воспоминание касается тоже сестры Лиды. Она заболела, часто и подолгу кашляла, мама просиживала возле ее постели все вечера, мне было скучно и одиноко. Даже потом боязно. Приходил доктор, что-то долго говорил матери, приходили еще какие-то люди, потом все замолкло. Стало так тихо, как в могиле. Потом появился небольшой гроб, его поставили на стол, все плакали, о чем-то тихонько говорили. Какая-то старая женщина подошла ко мне, прижала к себе (она вкусно пахла теплым молоком) и сказала то, о чем я уже догадывалась: «Осталась ты одна у матери, нету у тебя теперь сестры, нету Лидочки.» Она же усадила меня за стол, налила мне коровьего молока, еще теплого, только что надоенного, положила кусок пирога с картошкой.
Я легла спать и спала долго, а когда проснулась и открыла глаза, вдруг вспомнила, что произошло накануне, мне стало страшно: никто меня не научит пеленать куклу, нашу с сестрой единственную куклу, ту, что отец привез с ярмарки, никто не будет со мной играть в прыгалки на поддавки. Мне стало так себя жалко и так горько от безысходности, что поправить ничего нельзя, что я отвернулась к стене и стала разглядывать обои. Вот их-то я как раз хорошо помню: бледно-желтые в мелкий коричневый цветочек, с отдельными продолговатыми листиками. Раз нет Лиды, я решила тоже не вставать с постели. Посильнее укутавшись, зарывшись в одеяло, как в норку, я тихонько лежала в своей постели. Вдруг возле моего уха раздался гром: так мне показалось, просто громкий голос спросил, не проснулась ли я. Да, на этот голос невозможно было не отозваться: это раскатистый голос отца, он не умел тихо говорить. Я обрадовалась, значит, меня не забыли и я нужна. Отец обнял меня (он все понял, почему я куталась в одеяло) и сказал простые, но очень важные слова: «Ну что ты, глупенькая, мы же тебя любим, теперь ты у нас осталась одна, береги себя и мать».
Мы снов зажили почти как прежде, отец часто уезжал, мать занималась по хозяйству, я ей училась помогать, все реже вспоминая холодную и темную ночь, унесшую Лидочку. Я ходила пасти коз, у нас были две, черная и белая, выбирая траву повыше и погуще, чтобы козы наелись, потом гнала их домой, пока мать доила их, я занималась с куклой: рассказывала ей про день и мои заботы, что-то напевая. Как-то мать услышала и обронила при отце фразу, которую я сначала не поняла, а позже удивлялась прозорливости и чувству матери. Она сказала: «У дочки-то нашей абсолютный слух и отличная память, ее бы учить». Отец выпрямился и ответил, что раз есть проблески ума, то станем учить. Так я попала в церковно-приходскую школу, где было всего три класса, обучали самым азам чтения, богословия и письма. Мне сначала так не нравилось там учиться, но отец сказал, что раз начала, то надо дойти до конца. Отец слов на ветер не бросал, ему я верила, потому решила про себя, что надо отучиться. Хотя мне совсем не нравились богохвалебные рассказы, но читать я научилась быстро и писать тоже вскорости, обогнав своих соучеников. Библиотека у нашего попа была немаленькая, мне удалось получить туда доступ, читать мне нравилось, скоро все книги были мною прочитаны, даже толстая библия, хотя смысла многих фраз из которой я не понимала. Зимние вечера при свете лучины у матери пролетали незаметно, она отлично пела, знала много сказок и еще я кое-что могла прочитать ей и даже позднее рассказать о прочитанном.