Кулач и Головач

В детстве папа часто рассказывал нам с сестрой собственные сказки. Мораль в них сильно отличалась от книжной, но сказки от этого  ни капли не теряли. Я особенно любила ту, в которой говорилось о двух братьях.  Первого брата звали Кулач, потому что у него были огромные, размером с  человеческую голову кулаки. Голова же имелась маленькая - с детский кулачок.  Когда Кулач вжимал её в плечи, то голову не было видно, а потому её было невозможно отрубить - противник всегда промахивался. Кулач был храбрый и сильный, но глуповат. У второго брата была огромная голова, детские ручки и соответствующее имя - Головач.  Умный и хитрый Головач часто трусил и скрывался за спиной Кулача. Братья постоянно попадали в какие-то переделки, но выпутывались из них самым замечательным образом. Они не были ни добрыми, ни злыми, и всегда ходили вместе. Каждая сказка заканчивалась каким-нибудь розыгрышем - братья были не дураки повеселиться. Они могли совместными усилиями победить дракона и даже спасти принцессу. Однако даме после этого приходилось несладко. Вместо того, чтобы жениться на ней одному брату, как и полагается порядочным спасителям, они вели её к алтарю вдвоем, женились для смеха, а потом еще и доводили до ручки всяческими проделками. В конце концов, принцесса сбегала в замок, садила на цепь нового дракона, а мы с сестрой надрывали животы и долго не могли заснуть. Впрочем, другого развития событий от нашего сказочника и ожидать не стоило.  Он сам был не прочь довести кого-нибудь до белого каления своими шуточками.

Мне было пять лет,  а сестре три года, когда однажды вечером папа принёс домой газету и трагическим голосом  с подвыванием сообщил: «Дети, ваш папа умер».  Мы, может быть, и испугались бы, но слишком уж он стонал, а любой маленький ребёнок, как известно, даст фору Станиславскому в чувствовании игры. Потому не поверили и возмутились: «Но ведь ты наш папа! И ты живой». У него был готов ответ на этот вопрос.  «Это я только ваш папа. А он…», - и папа, всхлипывая, показал большую фотографию в газете, с которой смотрел на нас дядя с густыми бровями. – «А он общий папа. И мой папа, и мамин папа, и даже дедушкин и бабушкин папа! Папа с большой Буквы».

Через несколько лет, когда новым общим Папой стал другой дядя – с пятном на почти лысой голове, папа опять принёс газету с портретом.  Я посмотрела на него и спросила: «Это Головач?». Чем-то он походил на второго брата в моем представлении. «Нет», - отмахнулся папа. – «Ведь тогда рядом должен быть и Кулач. Ты же помнишь,  что они не расстаются».  Да, а еще братья очень любят подшутить...

Розыгрыша пришлось подождать. Я была уже подростком, когда летом мы поехали на Западную Украину в гости к маминой многочисленной родне.  Стоит объяснить, что мой папа – русский, и всё украинское на дух не переносит.  В "файном місті Тернопіль" он был тогда всего второй раз в жизни. В первый раз приезжал перед свадьбой с мамой.  «Охмурила красавца-мужчину и завезла к черту на кулички, что с женщины возьмешь», - вздыхал он. В шутку, конечно же. Но мамину родню недолюбливал всерьез, не понимая ни их ценности, ни уклад жизни.

Конечно же, он вдребезги разругался с моими западенскими дядями и тётями в первый же вечер после нашего приезда прямо за праздничным столом в доме маминого старшего брата. «Москаль!» - кричали они.  "Бандеровцы!", - отвечал он.

Ночевали мы там же. Меня положили спать в комнате, где был накрыт праздничный стол. Утром  хозяева и гости стали потихоньку к нему подтягиваться. Пряча глаза, они клали себе еду в тарелки, что-то наливали, кряхтели, переругивались короткими фразами.  Потом кто-то догадался включить телевизор.

По телевизору тем утром показывали балет «Лебединое озеро». Сразу по всем каналам, и больше ничего. Это было 19 августа 1991 года. Знаменитый Августовский путч. Объявление чрезвычайного положения, ввод войск в Москву, намерение ГКЧП подчинить местные власти военным комендантам, ввести жёсткую цензуры в СМИ…

Перспектива военной диктатуры не понравилась ни домовитым моим «бандеровцам», ни демократичному «москалю». Первые боялись потерять возможность жить, как люди, а второй – как люди думать и говорить.

Когда стало ясно, что происходит, мамин брат налил стопку водки и протянул папе. Он говорил о том, что их спор и ссора – это глупость. Что они родные люди и не должны ругаться, особенно, в такие дни.  «Сваритись треба с отими», - и он кивнул на телевизор, где продолжали танцевать «лебеди».  Они выпили мировую, пожали руки. Мало того, мой язвительный папа как-то перестал с тех пор явно издеваться над украинским.

В те дни я услышала слово «баррикады» не применительно к уроку истории и увидела человека на танке. Это был еще один общий Папа, который напомнил мне брата Кулача, ведь с ним были связаны действия, сила. Выходит, шалость удалась?

Спустя столько лет я всё еще думаю, а, может быть, это братья нас опять разыграли? Ведь перемены, последовавшие после тех дней, в конечном счете не принесли ни ожидаемого благополучия маминой родне, ни радости демократии моему отцу. Они принесли другой мир. Ни лучше, ни хуже.

Впрочем, братья и разыгрывают не со зла. Да и жизнь – игра, в которой фигуры расположены совсем не так, как в шахматах: за одного игрока могут воевать и белые, и черные. Королева – большая редкость, а все пешки мнят себя Королём. И есть Джокер, у которого два лица, две ипостаси. Он же – Сказочник.

Да, Папа?