Двести шестидесятый день

Знал я одну даму, которая страстно любила анальные утехи. Она сама нашла меня и уложила в постель - настоящие мужчины в наше время ценятся как никогда, женщины воюют за них как бешеные. Хотя я никогда и не был настоящим мужчиной, так что не знаю, с кем и зачем она воевала ради меня.
Да.
В общем, я никогда не умел говорить и писать связно, но писать умел витиевато, так что свой кусок вагины с маслом имел всегда. Можешь пол года жить как затворник, занимаясь своими затворническими делами. Все равно, на выходе тебя будет ждать готовая бабенка, пусть и не высшего сорта. Конечно, лучше поменьше болтать - пусть она сама внушит себе, какой ты «глубокий и интересный». Загадочный принц на кривой походке.
Купишь себе спортивный пиджак, подойдешь и скажешь «Меня зовут Дэнди, я безработный частный детектив».
А она в ответ уже течет.
Можешь, даже, подхватить ее за ушко и добить второй банальностью, в духе «Попалась, похитительница сердец», если ты, конечно, уверен, что не забудешь порядок слов.
Есть схема еще проще. Берешь гитару у знакомого музыканта и ищешь скопления помешанных на бунте масс, это может быть кто угодно - хиппи, панки, расты, от всех этих разъебаев задыхается любой город, так что поиски не будут долгими. Садишься на землю, гитару кладешь на колени и откупориваешь бутылку своего пойла. Они будут подходить к тебе, в основном парни, и задавать один и тот же тупой вопрос.
«Ты гитарист?»
«Нет». Парни уходят, а ты сидишь себе и пьешь.
«Я ищу классного саксофониста, ты не в курсе?»
«Нет». Вечно они кого-то ищут.
Но через пару часов тебе повезет - подойдет двадцатилетняя девчонка, семь из десяти. Они всегда сами подходят, и трахаются неплохо.
«Сыграешь мне?»
А ты говоришь «Я слишком пьян», просишь помочь добраться до дома. Блюешь на случайного встречного, он разбивает твое лицо - все по плану.
Вы заходите в квартиру. Падая на матрац, ты говоришь «Я тебе утром сыграю», а когда просыпаешься - двадцатилетняя девчонка, семь из десяти, претворяясь спящей, держит руку на твоем члене.
Главное - болтать поменьше, тогда тебе повезет. Или не повезет.
Как-то раз я проснулся с членом сжатым в руке заплывшей жиром двадцатилетней девчонки, три из десяти. Держит сигарету в зубах, смотрит на меня любящими глазами мясника, откармливающего свинью на бойне.
«Тебе чего?»
«Как насчет кофе?»
Я не понял, был ли это вопрос, или просьба, но ее голос понравился мне еще меньше ее складок на животе. Стоило бы вытолкнуть ее за дверь, или, хотя бы, плеснуть этот кофе в ее мерзкую рожу. Но настоящим мужчиной я никогда не был, так что свалила она только вечером, перед этим несколько раз буквально силой воткнув меня в свое мерзкое холодное влагалище. С этой же целью она наносила визиты в течении месяца, потом переехала ко мне.
Хотелось думать, что я все еще в растерянности, после того как проснулся с членом сжатым в руке заплывшей жиром двадцатилетней девчонки, три из десяти. Стоит только собраться с мыслями и, наконец, выставить шлюху на мороз. Но, настоящим мужчиной я никогда не был. Так что, когда она изъявила желание сделать меня своим мужем, я только наморщил лоб и спросил:
«Что?»
Она сразу же сбила меня с ног вихрем слов, описывая как все будет прекрасно и сколько счастливых лет семейной жизни нас ждет.
Она очень много болтала и курила в постели.
Ну, я все же решился избавиться от нее, не дожидаясь пока все мои сбережения уйдут на венчальные наряды и украшения. Был вечер субботы, мы были вымотаны тысячей фрикций. Она спала, а мой план по освобождению воодушевлял и придавал сил. Приложив немалые усилия, я скинул с себя ее руку, плотно закрыл все окна и перерезал газопровод. Страховка все покроет, даже мою скорбь по ней.
Снял номер в отеле под своим именем, слишком уж пьян я был.
Просыпаюсь – стоят двое. Говорят, ночью в моей квартире произошло возгорание, сейчас там камня на камне нет, но жирная сука отделалась легкими ожогами и дала показания против меня, покушение на убийство, бла-бла. Я и не возражал. Как по мне, сесть два-три года - не самый худший выход.
Меня определили в парную камеру к парню по имени Уши. Уши - настоящий социопат, рецидивист, непризнанный художник. Он рисовал углем на стенах камеры кроликов, повторяющих его былые подвиги: автоугоны, пьяные драки, вандализм, вооруженные ограбления - все это по его части. Начальство было не против этих рисунков. Когда Уши выходил на волю поразвлечься, кролики терпеливо ждали своего автора. Время от времени он обновлял их, а то и полностью изменял некоторые сцены. На мой вкус, рисунки были дерьмовые, хотя я, конечно же, ни слова об этом не сказал, я не болтал попусту. А он людей вообще ни во что не ставил, так что мы, в каком-то смысле, нашли общий язык: я не докучал ему разговорами, а он не вбивал меня в бетон.
На том и порешили.
Дни в тюрьме текли вяло. Заключенные выглядели заебанными, только Уши сохранял бодрое расположение духа, хотя и не делился им с другими. Я старался держаться к нему поближе, но и не попадаться лишний раз на глаза. Он жил по своему расплывчатому графику: месяц через месяц мы выходили во двор то каждые два, то каждые три дня. Вечера он коротал за своим искусством, расхаживал по камере и наносил всего пару новых линий.
Иногда он избивал нарывавшихся новичков, иногда – охранников, после чего, отправлялся в карцер – тогда дни текли еще медленнее, я практически никуда не выходил, опасаясь мести его жертв. Однажды, я внес пару изменений в его рисунки, за что он, тройкой ударов, сломал мне семь ребер. Я пролежал в лазарете месяц, и больше не считал его рисунки дерьмовыми.
Первый раз он заговорил со мной на сто девяносто четвертый день. Разбудил и сказал «Мне нужно еще немного угля», протянул пачку сигарет. Что бы достать уголь, нужно отработать в котельной восемь часов. Не самое простое дело, скажу я вам. Туда отправляли самых только долбанутых и тех, кто не мог отказать. Я кивнул.
Я закидывал угли в печь, вспоминая дни своей молодости. Когда-то мне было двадцать три, я жил в комнате на втором этаже стрип-бара «Бухло и Шлюхи». Дверь комнаты выходила прямо к винтовой лестнице, с трех сторон обставленной кожаными диванами. Владелец заведения, Толстосум – мой старый приятель, давным-давно искал помещение для бара и я предложил ему заброшенное здание школы – тогда еще я жил там в сквоте. В общем, с ним проблем не было. Мои пособия отправлялись прямо в его карман, сумма, прямо сказать, не малая, а я мог брать в баре сколько угодно выпивки. Излишки с кухни тоже доставались мне.
В перерывах между трезвостью я сидел в своей комнате у окна в кресле-качалке и сворачивал оригами из старых порножурналов. Вся комната была завалена кривыми бумажными сиськами, по части бесцельно убитого времени я мог бы стать мировым чемпионом. Трезвым я, обычно, с раскалывающейся головой, распугивал посетителей своими яйцами, выглядывающими из дыры в трусах, ослеплял сверкающей щетиной бармена у стойки и хватал все бутылки, до которых мог дотянуться. Однажды, после такого налета, я наткнулся на старую знакомую наркоманку, в которую был влюблен. Да, мы были рады видеть друг друга.
«Что ты здесь делаешь?» сказал я.
«Я танцовщица! Я работаю здесь». Она сказала это с таким видом, будто эта новость должна была стать главным событием моей жизни.
Я хотел врезать ей тыльной стороной ладони, но, вместо этого, отхлебнул из бутылки и, подавив рвотный рефлекс, сказал «Отвали от меня, шлюха. Я человек высокой морали».
В тот день, я, как всегда, напился. Подрался с охраной, танцовщицами и дрочившими дальнобойщиками. Я больше никогда не появлялся в стрип-баре «Бухло и Шлюхи».
Вечером Уши спрятал сверток с углем под мою нижнюю койку, а я сказал что не буду еще раз заниматься такой фигней за сигареты. Он вопросительно вскинул брови. Я не понял, удивило ли его то, что я сказал, или сам факт того, что я что-то сказал.
«Я не курю» сказал я. Через секунду он расхохотался. В ту ночь я заснул с надеждой на то, что наша симпатия стала взаимной.
Двести сорок шестым днем оказался вторник. Я написал прошение о помиловании, оно, конечно же, не прошло. Начал замечать на себе хмурые взгляды, в основном во дворе. Мало кому нравилась наша с Уши дружба, стало популярным как следует толкнуть меня плечом в душевой. Кажется, меня стали называть «собачкой психопата». Ну, я и понял - не удастся больше тихо отлеживаться на своей койке под его колпаком.
За долгие годы он завел себе здесь немало врагов. Смотрел на всех как на дерьмо, но знал каждого – даже охранников из других корпусов, был в курсе всего, что творится в тюрьме, эдакий начальник взаперти. Бывало, что мы обходили двор вокруг, а он смотрел куда-то своими орлиными глазами и говорил «У азиатов новичек», или «Что-то не видно Дубину Макса», а я спрашивал «Что, он уже отмотал?», а он отвечал «Нет, ему еще лет семь сидеть. Наверное, порезался в прачечной». Я не понимал, чем это можно порезаться в прачечной, но, на всякий случай, занес ее в «список мест, в которых одному делать нехер».
Так вот, Уши нажил здесь немало врагов, а я стал его уязвимым местом – кто-нибудь мог заставить меня бриться в прачечной, оставив послание в духе «я до тебя доберусь, сука», да и вообще он больше не казался в глазах заключенных несокрушимым одиноким волком. Я поделился с ним своими соображениями, а он предложил затеять драку с одним нацистом по имени Полторавосьмого. Просто так, без видимых причин, тогда все решат что я тот еще псих и будут держаться подальше. К тому же, никто не любит нацистов.
Идея мне понравилась, хотя от нее и стучало в висках.
"Будем ждать их в столовой. Врежешь ему, потом вас разнимут охранники. Проще простого".
Я сказал что не дрался со времен школы.
"Тогда, врежешь ему подносом".
Уши попросил одного доставалу притащить бутылку бурбона для подготовки к драке и последующего празднования. Пойло пришло через два дня, а я сказал что если Полторавосьмого откажется ловить лицом мой удар и вместо этого пырнет меня заточкой, то праздновать Уши будет в одиночестве. Так что, мы выпили все заранее, тем же вечером после отбоя.
Двести пятьдесят пятым днем был четверг. Заключенные собрались на утреннюю кормежку. Мы вдвоем сидели за столом у окна. Нацисты занимали стол в дальнем углу у дверей во двор, Полторавосьмого тоже был там. Мне нужно было, не привлекая внимания, пересечь всю столовую с подносом в руках. Я пытался встать уже четыре раза, а Уши говорил «Не будь такой девкой, иди к нему». На пятый раз я все-таки встал и на трясущихся ногах направился в дальний угол у дверей во двор, но какой-то мудак, которого я не заметил боковым зрением, порезал мне спину. Уши я больше не видел.
Ну, я мог только жалеть себя и проклинать все, что мной не было. Я не был заплывшей жиром девчонкой, три из десяти; не был двумя копами, стриптизершей, крутым зэком. Меня перевели в неохраняемую клинику где-то на краю города. Заточка вошла глубоко и затронула позвоночник. Санитары шутили на тему того что я никогда не смогу ходить. За окном палаты солнце ложилось на кроны деревьев, да и хер с ними.