Фамильный сундучок. Колчак. Из истории нашей семьи

                Давно мы с тобой не общались,  мой добрый читатель. И сейчас я поведаю тебе тайну,  которой без малого сто лет. Откройся она случайно этак в 30-70 – х  годах  прошлого  века – выкошено было бы всё наше родство за пособничество белой армии во время гражданской войны,  что разгулялась в России  сразу после революции 1917 года.
                Шёл 1919 год. Белые под командованием Колчака подошли к древней Вятке, но полноводная река ( с тем же названием) не позволяла взять город: переправы через неё не было. А может, и ещё что-то помешало Колчаку овладеть городом (об этом лучше спросить у историков). Я не историк – исследователь, не берусь описывать ни стратегии, ни тактики Колчака. Я – о нашем семейном.
                Случилось это в глухой деревушке Вятского края в доме моего деда Владимира, отца моей матери. Начало мая, время подготовки к посевной. Пора у крестьян самая ответственная – день год кормит. Глухой ночью тихо постучал кто-то в окошко. Дед Владимир, не зажигая лампу, посмотрел во двор – никого не увидел. Но выходить во двор не спешил: время-то неспокойное. «Скинули царя – в лесах разбойники. Ночью  по деревням шастают: скот воруют, хлеб из амбаров выгребают. Ох, Николка, Николка,  и что ж ты власть-то  свою проворонил,  а страдаем-то мы, твои рабы» - ворчал разбуженный, снова приноравливаясь прилечь на топчан. Стук повторился, только более осторожный. Дед вновь поднялся, направился в сени. Могучий, с молодости ловкий, в свои пятьдесят лет не испытывал ни страхов, ни слабостей. Через дверь услышал, как кто-то поднимается на высокое крыльцо.
-  Что за гость? – спросил дед, готовый вынуть засов на дверях.
-  Володь, открывай. Я это, Григорий, твой брат, -  послышался тихий голос за дверью. Григорий был моложе брата на семнадцать лет.
-  Вот и свиделись. А мы уж так и думали, что ты ещё на Германской сгинул, правда, свечи не ставили в поминальный день.  Проходи. Чего ночью-то? – обнимая впотьмах своего младшего брата  Григория, почти шёпотом проговорил Владимир. Лица друг друга с трудом рассматривали в полумраке.
-  Так надо. Чем меньше соседей меня увидят, тем проще будет тебе, -  строго ответил Григорий.
-  Неужель  дезертируешь?  Али – за Советы? А может, за белых? – спешил с вопросами старший.
-  Дела срочные у меня тут. Поладим и до рассвета расстанемся. Сходи-ка за  Кирюшкой, нашим сводным братом. Продам ему свой земельный надел, бумагу ему сам подпишешь потом, - спешил гость командным голосом, а старший покорно направлялся к дверям, одеваясь на ходу.    
                Владимир закрыл за собой дверь и оказался во тьме безлунной майской ночи. Накрапывал первый весенний дождик, чему дед обрадовался. Но мысли,  как молнии, мелькали одна за другой: « Что за спешка такая у брата? Почему продать землю, а не отдать мне, родному брату?  Пока он воевал, я  растил его дочь Анну, потому что её мать умерла. От него – ни весточки. Неблагодарно как-то. Да  Бог ему судья. Времена пошли тёмные –  чужими люди стали  друг другу. И свои стали чужими…».
                Тихо постучал в тёмное окошко крепкой избы Кирилла. «Может и не открыть: трусоват он у нас,  этот приведёнок Степаниды",  -  размышлял дед,  так и не полюбивший мачеху Степаниду,  третью жену своего отца ( две предыдущие умерли молодыми, оставив отцу Степану четверых сыновей ). Степанида пришла третьей, да ещё,  как говорили в деревне,  « с довеском», сыном Кириллом.
                Сводный брат, услышав голос Владимира, открыл не сразу, а когда открыл, держал наизготове вилы…
-  Ты, Кирюш, совсем что ли отрусел? Смотри-ка, вилы и те дрожат от трусости, - произнёс тихо Владимир, не заходя в сени.
-  Ты не первый сегодня меня будишь. Одному недавно не открыл, а голос был так похож на  голос нашего сгинувшего Григория. Ходят ночами тут всякие… - принялся ворчать Кирилл.
-  Он и будил тебя, Гришка.  Зовёт тебя,  землёй тебя одаривать хочет.  Пошли,  только  тихо,  а то деревню разбудишь своим ворчанием…
                Ворчун поставил в угол вилы,  сунул босые ноги в лапти и бесшумно прикрыл за  собой дверь. В доме никто не проснулся.  Сводные братья задворками заспешили в темноте.
                Григорий их ждал в сенях,  рука в кармане крепко сжимала оружие.  Мало ли что удумают братья.  Он  чувствовал себя здесь чужим,  совсем забыв,  что за стеной спит его родная Анюта, полусиротка, а теперь можно сказать – и сиротка: сюда он, её отец, вряд ли уж вернётся.
                Встретились братья: ни свои – ни чужие.  Не зажигая огня,  молчали,  явно не доверяя  друг другу. Молча с полатей спустилась Прасковья, жена Владимира. Впотьмах  на стол поставила перед каждым по стакану молока да изрезанный тонкими ломтиками каравай ржаного хлеба. Снова поднялась на полати.
-  Кирюш, я сейчас ухожу. Тебе продаю свой надел земли, недорого. Вот бумага, подписывай,
если согласен. Деньги – сейчас. Остальное решите у старосты, вон Володька подтвердит.  Ты ведь просил когда-то, вот и случай подвернулся,- почти требовательно сказал Григорий.
-  Согласен. Сколько затребуешь?  - заторопился Кирилл.
                Григорий назвал сумму – Кирилл вышел из избы. Владимир молчал. Молчал и гость, теперь уж ожидая деньги,  то и дело поглядывая в окно: скоро рассвет. Уйти из деревни надо затемно.  Пока не было Кирилла, Григорий решил сказать Владимиру самое важное.
-  Володь,  оставляю свою дочь Анну тебе. Ей скоро шестнадцать,выдай её замуж. Жених ей, красавице, найдётся. А ещё прошу тебя сохранить вот этот сундучок, ключ от него забираю себе. Никто и никогда о нём не должен знать.Тебя за этот сундучок Советы повесят,  как узнают о его содержимом. Вот в этом мешке его и схороним на чердаке среди всякого хлама. Даёшь слово?  - спешил с вопросом Григорий.
                Владимир кивнул головой. Григорий, всё такой же ловкий, лёгкий,  как в юности, мигом поднялся на чердак, а через пару минут спустился вниз, убрав в чулан лесенку.
-  Бог даст,  заберу лично,  храни. У самого Колчака писарем я служил. Надеемся одолеть красных. Вернусь – отблагодарю. Думаю, что вернусь, хочется вернуться ... домой,-        с мужской грустинкой в голосе произнёс гость.               
                В сенях послышались тихие шаги.Григорий насторожился. Вошёл Кирилл.  -  Вот, Гриш,  тут всё,  что ты запросил,  можно не считать, - сказал вернувшийся.
-  Ну вот и сладили,  братушки. Сейчас начнёт светать. Ухожу. Не поминайте лихом,  Бог даст, свидимся. Не свидимся здесь – Там свидимся обязательно, - забирая хлеб со стола,  проговорил Григорий. Выпил молоко и направился к двери. В сенях обнялись.  Григорий шагнул за порог в последние минуты майской ночи.
                Стояла  предутренняя тишина,  когда вот-вот забрезжит рассвет и начнётся нескончаемая перекличка  деревенских петухов,  зовущих всё живое на Земле к новому дню. И какое им дело до людей, человеческих бед и страданий?! Поют себе, понимая, видимо,  своё  земное предназначение.
                К полудню вся деревня гудела: у Солдатовых (крайний дом у самой дороги)  ночью пропал конь,  молодой, недавно объезженный,  кормилец многодетной семьи. Без коня ведь не вспашешь,  не посеешь. Сам Солдатов Иван ходил по деревне,выспрашивал,  кто что ночью видел, слышал. Глухо. Никто. Ничего. Солдатиха выла на весь двор, их многочисленная  детвора кучковалась возле матери и тоже вытирала кулачками слёзы.
                К великому счастью, конь вернулся домой через три дня. Здоровый, справный. Радовалась за Солдатовых вся деревня. А дед Владимир понял: Григорий ускакал на этом коне. Спасибо, что отпустил. Конь дорогу домой всегда найдёт.
                Настал 1920 год. От Григория – ни весточки. Его дочке шестнадцать    
минуло, и дед Владимир выдал её замуж в работящую семью  соседней деревни. А тут и Советы навалились: из амбаров выгребли весь хлеб,  отняли скот,  птицу, отобрали даже всю незамысловатую крестьянскую одёжку. Остались, как  говорят, в чём были. Но тяжелее всего дед расставался с конём, которого лелеял,  как дитя,  шесть лет. Конь – кормилец семьи. Приказ: безоговорочно привести коня на пункт,  откуда лошадей забирали на фронт. Дед выполнил приказ: сам увёл вороное сокровище. Вернулся,  повесил уздечку на стенку.  Сел за стол на своё место под иконами,  взял одной рукой ватрушку,  другой потянулся за кружкой с молоком – и руки упали… Мгновенная смерть в Троицын день. Бабушка Прасковья прожила ещё …  три месяца. Обоим было по пятьдесят, оба с семи лет лелеяли свою землю,  не допуская к ней чужих рук.
                Новая Советская страна и после гражданской войны не обрела покоя: съезды, пятилетки, индустриализация, коллективизация, борьба с врагами народа… 1937год,  как громадный удав,  обвил и начал душить собственный народ.  Аресты покатились по стране.
                В пустом осиротевшем доме деда Владимира осталась незамужняя  наша  тётя Настя,  учительница.  Боясь ареста,  позвала к себе моих родителей,  чтобы  вместе обмозговать, что сказать на допросе,  дабы не наговорить самой на себя. О чём они толковали,  мне  неведомо.  Со слов  мамы, отец предложил немедленно осмотреть дом (он знал, на что обратить внимание, так как служил  в прокуратуре).  В доме  было – шаром покати.  Он поднялся на потолок,  да и задержался… А когда спустился вниз,  приказал  немедленно растапливать печь.  В руках у него был сундучок,  набитый бумагами.  Это была канцелярия  Александра  Колчака: карты морей и подробные карты наступлений на красных,  приказы на расстрелы врагов России,  списки награждённых  за отвагу,  планы нового устройства России.  Когда сундучок опустел,  отец повернул его вверх дном,  на  котором было вырезано  не очень искусно «Фамильный сундучок. Колчак» ( указываю пореформенную орфографию),  и отправил его в огонь.
                Как же не был обнаружен сундучок,  что спрятал Григорий в хламе на потолке, теми, кто разорял дом деда, можно  диву даться. Найди они это – расстрела было бы не миновать всему родству.
                Всё  сгорело в русской печи разорённой крестьянской избы,  сиротливо  стоявшей уже на ничейной земле.  Это ли не символ будущего России на десятки лет вперёд?!

                08.03.2012 г.