Проездом

   – Квартира Усольцева? – раздался в телефонной трубке женский голос. – Сергей Павлович?
   –  Да. Кто это?
   – Вы, наверное, не помните меня... Я – Таня Андреева.
   – Кто?..
   – Конечно, прошло столько лет.
   – Помню, – помедлил Сергей Павлович. – Где Вы?
   – На вокзале. Проездом. Поезд – через два часа. Мы сможем увидеться?
   – Да, конечно...
   – Я буду в зале ожидания.
   – Еду, – Усольцев повесил трубку.
   Жена выглянула из кухни и увидела мужа, с закрытыми глазами прислонившегося к стене.
   – Что с тобой? Опять сердце?
   – Нет, нет! – Усольцев встряхнулся. – Мне надо идти. В городе проездом... друг юности. Ждет на вокзале.
   – Пригласил бы в дом. У меня пирожки на подходе.
   – Не успеет обернуться. Ничего, там потолкуем.
   Усольцев наскоро переоделся.
   – Не задерживайся, – жена поправила воротник.
   – Да уж...

   На вокзале народу было немного. Усольцев надел очки. Лица стали видны отчетливо. Он понимал, что сейчас на него смотрит та, с которой они расстались в далекой юности. Она запретила ему приходить, никак этого не объяснив.  Что он тогда пережил, ему не хочется вспоминать. Отчаянье, ревность, тоскливые несколько лет, пока, наконец, не утихла  боль...
   Усольцев внимательно осмотрел лица первого ряда. Никто не глядел в его сторону. Пошел вдоль рядов в поисках женщины лет шестидесяти. Дважды останавливался и спрашивал:
– Простите, вы не Таня Андреева? – женщины улыбались и качали головой. Сергей Павлович дошел до конца рядов. Тани Андреевой здесь не было.
   В растерянности оглянулся по сторонам и возле одного из окон заметил невзрачную фигурку, сидящую на дорожной сумке. Выцветшее платье, видавшая виды кофта. Голову покрывала некогда пестрая косынка, завязанная на макушке. Глаза смотрели на него. Она! Сергей Павлович почувствовал странную слабость во всем теле. Сердце глухо забилось.
   Женщина поднялась. С минуту они всматривались друг в друга. Усольцев медленно двинулся к ней.
   – Сергей? – полувопросительно сказала она. – Это я, Таня.
   Она нерешительно протянула руку. Он взял ее, сухую и морщинистую, и вспомнил, как в тот день, когда они расстались, она осторожно освободила свою кисть из его ладоней и сказала...
   – Присядем? – предложил Усольцев, чувствуя, что слабость не оставляет его.
   Они разместились в последнем ряду, подальше от остальной публики. Некоторое время молчали, ища друг в друге черты, которые каждый носил в своей памяти. Усольцеву показалось, что он знал ее всю жизнь, и она не изменилась. Только одрябла кожа, и волосы кто-то обильно посыпал солью, белым песком... Песком... Как в то лето, когда они бегали вместе к речке, и волосы у нее тоже были в песке... Он уж постарался...
   – Ты все такая же, – проговорил Усольцев.
   – И ты... – потупилась Таня.
   – Какими судьбами?
   – Ездила к детям, теперь возвращаюсь домой. По дороге заехала повидаться.
   – Откуда узнала, где я живу?
   – Мне сказали. Давно. Лет 15-20 назад. Потом умер муж... Мне так хотелось увидеть тебя, и я, наконец, решилась. Знаю, у тебя семья, дети, внуки. И у меня внуки. Школьники...
   Усольцев смотрел на нее без улыбки.
   – Ты для того приехала, чтобы рассказать о своей семье?
   – Не надо на меня сердиться. Я всю жизнь любила тебя.
   – Зачем же прогнала? Может, хоть теперь-то объяснишь?
   – Я любила тебя, – начала Таня, подбирая слова. – Очень сильно любила – и ревновала, – Усольцев удивленно поднял брови. Таня чуть улыбнулась. – Ты не знал об этом. Я никогда не показывала вида. Ты любил меня веселой и беззаботной, и я не хотела тебя разочаровывать. Но когда ты уезжал в свой дальний рейс и задерживался, пусть даже ненадолго, я не находила себе места, – она помолчала. – Мне было так тяжело. И сейчас тяжело говорить об этом. – Встряхнув головой, продолжала: – Когда ты сделал предложение, я была счастлива. Сначала. Но потом представила нашу совместную жизнь, муки ожидания... И после одного из рейсов, когда тебя не было так долго, и ты появился такой красивый, такой радостный, такой неунывающий, я была уверена, что ты ничуть не грустил, что ты не любишь меня так, как я, что тебе, наверняка, в дороге не давали скучать женщины, и тогда я...
   – Безумие... – тихо проговорил Усольцев. – Что ты натворила! И из-за чего?!
   – Я все испортила. Пусть было бы, как было...
   – Маразм... Зачем ты это сделала? Я сумел бы тебя разубедить...
   – Я бы не поверила все равно.
   Лицо Сергея Павловича исказилось усмешкой:
   – Впрочем, я рад, что мы не стали мужем и женой. Моя жизнь сложилась очень счастливо. Жена – милая, заботливая женщина, она меня любит, да и я люблю ее. Она не мучила меня ни подозрениями, ни ревностью. Я прожил спокойную жизнь благодаря  ей.
   – Может, и она в душе...
   – Может! Но ни словом, ни полсловом, никогда... Да я и не давал ей повода. Единственное, в чем я был виноват перед ней – тем, что думал о тебе. Я спал с ней, – Усольцев вызывающе посмотрел на Таню, – а в глазах была ты, ты, ты... Я спал с тобой, а не с ней долгие годы! И очень жалею об этом. Вот кто истинно достоин любви – моя жена. Спасибо, что ты не испортила мне жизнь!
   Таня опустила голову. Красная волна прилила к лицу. «Скорее, скорее отсюда! Зачем я приехала?»
   – Мне пора, – губы не слушались. – Прощай! – Она встала и пошла к выходу.
   Усольцев смотрел ей вслед, пока за ней не закрылась дверь зала. Посидел некоторое время, поднялся и пошел к двери. В прилегающем к залу помещении Тани не было.
   «Нехорошо уйти, не попрощавшись», – тупо сам себе сказал Сергей Павлович. На душе было гадко. Нес околесицу, но что он мог сказать? Нет, он мог сказать! Мог сказать – и теперь никогда не скажет, если не найдет ее.
   Тани нигде не было. Усольцев выбежал на улицу и скорым шагом пошел вокруг вокзала, оглядываясь по сторонам. Все напрасно. Одышка и частое сердцебиение заставили его присесть на скамью. Он понимал, что не простит себе до конца жизни...
   Отдышавшись, пошел к расписанию поездов. Бог ее знает, где она живет теперь. Если бы там, где раньше! Вот и расписание. «Так, так, – торопил он себя. – ... Наконец-то!» Поезд отправлялся с четвертого пути через десять минут.
   Усольцев почти бежал. Он должен успеть. Но какой вагон? А вдруг она сидит в купе? Если вообще... Тогда он ее не найдет.
   Подбежав к поезду, быстро пошел вдоль состава. Мелькали лица. Под ногами путались чьи-то дети и вещи. Чуть не упал, зацепившись за лямку рюкзака. Отряхнувшись, пошел дальше. Первый вагон. Теперь обратно. Провожающие что-то возбужденно кричали отъезжающим. Сердце ныло. Успеть бы! Он добежал до конца поезда. Бессмысленно возвращаться. Побрел по перрону, отчужденно глядя на окна.
– Провожающие, покиньте вагон! – кричали проводники.
Состав дрогнул и поплыл мимо. Усольцев остановился. Вздохнул и побрел прочь.
– Сережа! – раздалось сверху сквозь гул толпы.
Последний вагон. Она. Поезд набирал скорость. Усольцев поспешил следом, сколько хватало сил. Он ловил ее взгляд, как, задыхаясь,  ловят воздух, хотел что-то сказать – и не мог. Ее грустные глаза все понимали – и просили прощения.
Танино лицо исчезло из виду. Усольцев еле стоял на ногах. Еще минута, и он рухнет на перрон. Пошатываясь, подошел к столбу. Прислонился.
– Вам плохо? – участливо спросила женщина.
Усольцев не ответил. Мерцающие круги плыли перед глазами. Сергей Павлович сполз на землю. Отдаленно слышал он, как над ним суетятся люди, как кто-то побежал вызывать скорую ...
Он опять потерял Таню. Но тяжесть, давившая его всю жизнь, постепенно уходила. Пелена светлого тумана обволакивала его. Сергей Павлович не чувствовал сердечной боли, но лишь невыразимый покой. Сейчас он любил и Таню, и свою жену, и этих людей, хлопочущих подле него, и этот вокзал, восстановивший равновесие в его душе. В этот момент он любил весь мир и понимал, сколь мал он сам и сколь незначительна его судьба. И драма его жизни показалась ему призрачной и преходящей, как обиды далекого детства. Медленно гасло сознание, и в последних отсветах его приходило понимание, что только эта любовь, которая владела им сейчас, одна и есть истинна и неизбывна.