Полумертвые души

1

Мы увидели полумертвую душу профессора на краю обширного поля, разграфленного синей решеткой на идеально ровные, как в экселевской таблице, ячейки. Накануне, на сходке яйцеголовой публики, посвященной не совсем понятному событию, ученый, видимо нуждаясь в свежем слушателе, пригласил меня к себе, как он сказал, в лабораторию. А сегодня Андрей вызвался быть провожатым.
– Я с ним немного работал еще там, понимаешь? Только мы никогда не говорим об этом. – Андрей летел медленно, давая возможность запомнить дорогу. – Он тебе многое расскажет, но о самом главном промолчит.
– О чем же?
– Он давно пытается открыть принцип сосуществования микро-  и макромира. Не знаю, что тебе известно об устройстве мироздания… – Я удостоился недоверчивого взгляда пустых глазниц, сквозь которые отчетливо просматривались мозговые извилины, и непроизвольно вздрогнул.
– Почти ничего. – Успокоил я своего поводыря, отметив в голове, что научился «дышать» тихо и почти незаметно даже для самого себя.
– Только – шш-ш-ш, его ни о чем не спрашивай. – Андрей приложил свой полупрозрачный негнущийся палец к зеленым, сведенным в нитку губам. – Он помешался на Суперсимметрии. Профессор говорил, конечно, немного преувеличивая, что это последняя тайна Вселенной. Слышал об этой теории?
– Про суперсимметрию? Нет. – Я сдержанно вздохнул. – Подозреваю, речь идет о балансе сил в вечном противостоянии добра и зла.
– А, что? Очень может быть. – После легкого замешательства отозвался Андрей, поочередно мигнув всеми контактными точками.
Он препроводил меня в уютный оазис на самом краю цивилизации, лишенный чего бы то ни было напоминающего стены лаборатории. Издали крикнув «Здрасьте!» в адрес возвышения, похожего на отдаленного родственника человека из числа крупных приматов, он тут же нас покинул, сославшись на срочное дело. Я остался наедине с какой-то кособокой, непропорционально растянутой фигурой, не пожелавшей расстаться с таким же растянутым костюмом-тройкой даже на рабочем месте – в ней я с трудом узнал своего вчерашнего собеседника.
Только здесь, вдалеке от огней большого города стала очевидна неслабая сила света, исходящая от небесной тверди. Лабораторное поле и его окрестности словно молоком были облиты тонким слоем белых фотонов, создавая иллюзию присутствия на мокрой после недавнего дождя городской площади в полнолуние.
Скользнув взглядом по расчерченной плите, – по-видимому, главной детали лабораторного опыта, – я, пытаясь навскидку определить ее назначение, не нашел в ней ничего замечательного. Какие-то ячейки из какого-то материала, что-то похожее на солнечные батареи, отправляемые в орбиту вместе с космическими кораблями. С каждым годом качество фотоэлементов улучшается, батареи становятся все производительнее, но электроэнергии все равно не хватает. Сейчас, похоже, проводится испытание очередной экспериментальной партии…
Конечно, я бредил. Увидев что-то подобное материальным объектам, я позабыл, где нахожусь. Меня даже не смутило отсутствие в нарисованной мною картине главного компонента – самого солнца, как инициатора фотоэффекта.
– Не хотите ли присоединиться? – Пошутил профессор, небрежно указывая на «солнечную батарею». Он стоял у ее, не до конца заполненного ряда, соприкасаясь левой половиной тела с крайней ячейкой. Соприкасался ее и своими контактными точками.
Я покраснел, словно меня уличили в краже в магазине.
– Это же люди?! – Оторопело проговорил я.
– А кто же еще? – Удивился профессор. – Здесь другого материала нет. Обходимся тем, чем нас обеспечила природа.
– Э-э-э… Они… живые?
– Так же, как и мы с вами, они живы только частично. Но и мертвы они тоже не на все сто процентов. Такой ответ вас устраивает?
Промолчав, я подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть «солнечную батарею», и понял свою ошибку. Меня сбило с толка то, что люди-ячейки не ограничивались при соединении с соседями четырьмя контактными точками. Таких точек у каждой ячейки было по нескольку десятков, поэтому, выравниваясь в одну линию, они сливались в яркие синие полосы.
– По-моему, вы в лице изменились. Не волнуйтесь за них. – Профессор оборвал контакт, отряхнул руки и, приняв стандартные пропорции, предстал опрятным, ухоженным мужчиной с чертами лица как у античных греков. – Для вычислителей это своего рода развлечение. Люди – пленники Креста ломают голову над тем, как убить время, и пускаются во все тяжкие, а тут сочетание приятного с полезным. Давно оттуда? – С неподдельным участием поинтересовался благородный профиль.
– Я вам вчера говорил.
– Не обижайтесь на старика, я уже не помню. – Попытался оправдаться профессор. – Голова забита этим «полем чудес».
– Вы сказали: пленники? Первый раз слышу такое определение. Не пахнет ли тут инакомыслием?
– Отнюдь, хотя мне позволяют немного посвоевольничать. Да, я назвал людей пленниками, хотя, может быть, и не совсем оправдано. Кстати, как раз сейчас мы пытаемся выяснить, так ли уж крепки узы притяжения. Нужно свести в таблицу и проанализировать данные по напряженности внешнего поля от нескольких сотен источников. Как раз перед вашим приходом мне случайно стало известно, что цифры с некоторых пунктов отличаются от усредненных на целый порядок, что, разумеется, просто нелепо ... – Профессор бросил на меня быстрый взгляд и закруглил начало лекции. – Ну, специальные вопросы вам, наверное, не очень интересны.
– Что эти люди делают?
– Вычисляют. Решают задачи, которые я им задаю. Помогают понять структуру нашего мира.
– Они действительно способны решать?
Профессор даже слегка обиделся.
– Безусловно, я бы не стал вас обманывать. Вот послушайте… – Он полностью завладел вниманием аудитории в единственном моем лице и на секунду даже зажмурился от удовольствия. Задрав вверх подбородок, он вроде призывал в свидетели несуществующее небо, но это не мешало ему говорить, а мне слушать и кое-чему верить. – Смотрите, каким великолепным материалом мы здесь обладаем. – Начал профессор, широким взмахом руки рассеивая над вычислительным полем много разумного, доброго, вечного. – Тысячи ячеек связаны тысячами, если не миллионами, электронных нитей в компактном массиве. Суть проблемы немедленно становится известна всем ячейкам, каждая из которых на текущем этапе может стать лидером. Решение любой задачи происходит несколькими способами, и они с пользой для дела дополняют друг друга. Пока часть ячеек рассматривает данные и приступает к их обработке, другая часть выясняет, может ли задача быть решена в принципе, третья находит пределы, в которых должен содержаться ответ. Еще одна, самая мощная, используя интуитивные методы, ищет окольные пути решения задачи, то есть, проскакивая промежуточные этапы, находит и выбрасывает из обработки тупиковые ветви и, если от нее этого потребуют, подготовит рекомендации по применению результата вычислений. Наша машина работает намного быстрее любого компьютера того света. Но…
Наконец-то, мы добрались до «но». По привычки я не удержался от того, чтобы не подбросить в профессорскую бочку совершенного благополучия ложечки скепсиса.
– Не значит ли это, что все люди должны работать очень и очень согласованно. Я имею в виду в одном ритме, на одной частоте, если вы догадались, о чем я хочу сказать.
Профессор нехотя спустился с сияющих высот в зыбкое болото буден.
– Да это главная трудность, которая препятствует нам использовать наших вычислителей на полную мощь. У каждого из них есть внутренний метроном, но, как и все человеческое он несовершенен. Мы подключаем к массивам тактовые генераторы, чтобы хоть чуть-чуть улучшить дело, но они тоже люди. Им мешает не изъятая из их сознания человеческая сущность, хотя, убей меня Бог, если я знаю что это такое. Вычислители начинают думать про все, что угодно кроме работы, а в результате приходится ерундовую задачу проверять и перепроверять. Кроме того, могут подвести ячейки памяти и ячейки сбора информации. За всем надо следить. Совсем как на том свете. Иногда я больше всего жалею об отсутствии у меня маленького шестивольтового мотоциклетного аккумулятора. – Улыбаясь, признался он напоследок.
Я смутно представил, как профессор с помощью разряда электричества убивает в ячейках последние остатки живого, и тоже улыбнулся, показывая, что оценил юмор.
– Но, наверное, работать с людьми, пусть и не совсем живыми, намного удобнее, чем с компьютером. Вам не надо запускать программу и забивать данные. И нет никакой необходимости полдня лазить по интернетовским помойкам (профессор поморщился), чтобы обновить косячные драйверы. Можно человеческим языком озвучить задачу, конечно, упомянув привлекательные стимулы. Они даже по интонации голоса смогут определить, что вас больше всего интересует, и в соответствии с этим выбрать направление работы…
В первый раз за время разговора профессор взглянул на меня с интересом.
– Вам приходилось в той жизни обижаться на компьютер?
– Кажется, я и сейчас готов пройтись по нему кувалдой.
– Знаете, что бы я сделал с этими ячейками, если бы находился там и имел дело с мертвой природой, а не… полумертвой? – Проникновенно выговорил профессор после небольшой паузы. По-видимому, он открыл во мне родственную душу, собираясь поделиться со мной таким потаенным желанием, которым ни за что не стал бы делиться с первым встречным.
– Не могу предположить.
– Имейте в виду, что сейчас я рассуждаю, не совсем как ученый, а как… Ну, это не важно. Я бы их организовал в обширные плоские массивы, нарезал бы ровными ломтиками, а потом каждый ломтик поместил бы в герметичный контейнер, проще говоря, в коробочку. После того как к контейнеру будут подключен источник эталонной частоты, шины ввода и вывода данных и кое-какая дополнительная мелочь, включая источник питания, и все это хозяйство помещено в другую коробочку размером со спичечный коробок… – Собеседник задумался, видимо, набело шлифуя в уме технологию сборки сверхскоростного и дешевого карманного компьютера.
Я понял, что реальный мир поступил очень благоразумно, пустив в расход своего гения.
– А потом коробок назвать искусственным разумом?
Профессор улыбнулся своим мыслям и, скривив губы, отрицательно покачал головой.
– Нет, Саша, нет. Поначалу я тоже так думал, да, что скрывать, я мечтал об этом. Но… Хорошо, что я избавился от… идеализма. – Профессор сокрушенно покачал головой, заглядывая в глубину лет, и, вероятно, вспомнив времена своей молодости, сокрушался утрате не только идеала в науке. – Это будет всего лишь идеальный вычислитель. А чтобы создать разум способным на творческое озарение, нужно нечто большее, чем набор логических элементов.
– Что потом?
– А, вы про область применения? Работа! Что же ещё!? Работы еще чертова уйма! – В сердцах выругался профессор физики, уже тяготясь беседой и желая поскорей вернуться к своим ячейкам. – Главное, не железо, а люди…
Конечно, во всем виноваты люди.
– Но все же ваши люди и вы, в том числе уже добились хороших результатов. Например, как мне удалось услышать вчера на уважаемом собрании, стерли много белых пятен истории, обнародовали кое-какие законы физики и химии, которые умерли вместе с их первооткрывателями. Еще я знаю…
– Вот именно, кое и какие. Ничего достойного упоминания. – Перебил меня профессор жестким голосом. – Для вашего сведения: официально мы не поощряем занятия историей… Как бы вам точнее передать эту мысль? Как только начинаем ковыряться в истории, сразу же происходят какие-то эксцессы… Хоть и не душа в душу, но мы живем нормально до той поры, пока не начинаем вспоминать кто кому и сколько должен. В общем, Руководство было вынуждено запретить это занятие даже на бытовом уровне. Тем более, всем известно, что история никого ничему не учит. – Дав исторической правде достойную отповедь, собеседник ненадолго замолчал, а затем подытожил сказанное. – Смею вас заверить, что физика намного честнее истории. Это должно быть ясно каждому здравомыслящему человеку. Хотя многие задачи люди-физики все-таки еще не решили!
Я отважился на вопрос заданный в лоб и без тени улыбки.
– Вы открыли тайну мироздания?
Под тяжелым взглядом профессора мне сделалось неуютно.
– Бог с вами. Мы не можем справиться с тем, что полегче. – Профессор огляделся, наверное подыскивая, на что бы присесть, и, разумеется, не найдя ничего подходящего, со вдохом продолжал. – Например, мы не знаем, почему сюда попадают люди только из одного региона земли – из нашей непонятной России. Есть ли в этом факте предопределение рока, если хотите, или, не приведи, Господи, Божий промысел? И есть ли другие места, наподобие нашего мира, где находят пристанище люди с других континентов? Почему жилая сфера названа Крестом? Почему ее не назвали шаром или как-нибудь еще? Может быть, раньше здесь было больше людей, или люди обладали большей энергией, и они создали себе жилье в виде креста? А потом он сам по себе трансформировался в сферу, а название осталось? А куда уходят люди, которые, возможно, появились здесь несколько веков назад? Я не слышал ни о ком, ныне здесь здравствующим, если можно так выразиться, старше ста пятидесяти лет. Выходит, здесь мы тоже умираем уже во второй раз в жизни? По какой причине? Еще мы не знаем, что находится за куполом, хотя очень хотели бы это узнать. Но самое главное, мы не знаем, что мы тут все делаем. Для чего нас здесь собрали и заперли? Возможно, и никогда не узнаем. Хотя может быть оно и к лучшему...
Голос профессора, направляющегося к своему вычислительному центру, – тот уже давно переменным блеском решетки сигнализировал о чем-то своем, электронно-физическом, – звучал все глуше. Я так и не понял, что же ему, удалось выяснить? Мне кажется, профессор все еще находился в начале пути. Пытаясь постичь природу вещей только с помощью точных наук, он обеспечил себе пожизненную занятость.
Свет, проникающий сквозь верхний купол, природу которого еще только предстояло распознать профессору и его людям, по-прежнему легким белым бременем ложился на вычислительное поле и не стал за последний час менее загадочным или более зловещим. По пути домой (Боже! Домой?!) долго и неуверенно определяя положение своего «я» относительно мировых координат, я вспоминал, как совсем недавно все зачиналось.

2

В разгар летнего рабочего утра черная дорога, стлавшаяся послушной асфальтовой лентой под колеса автомобиля, вдруг метнулась куда-то в сторону, несколько раз поменялась местами с белыми облаками, не спеша проплывающим по синему небу, и с ужасным скрежетом заполнила собою все пространство этого мира. В ту же секунду, после скоротечного импульса дикой боли, – показалось, что мне без наркоза одним хлестким рывком удалили все зубы, – я оказался в глухой ночи под очень странным снегопадом. Летним днем, меня настигла снежная зима. Снег шел не густо, редкими зарядами, состоящими то из пяти-шести, то из нескольких десятков крупных бело-серых снежинок. Почему-то все они, вопреки прежним наблюдениям, оказались не совсем правильной формы, с тем или иным изъяном: были снежинки растерявшие часть ледяного узора или, наоборот, прибавившие лишние детали. Они рождались на фоне черной пустоты и летели не сверху вниз, а со всех сторон, но мимо меня, туда, откуда проникали белые сумерки. Снежные хлопья плавно вращались и раскачивались, и призрачный свет играл на их гранях бледными искрами.
Еще саднил распоротый бок, и болела вывернутая наизнанку челюсть, но мной уже стали овладевать какие-то странные чувства. Я был уверен, что прямо сейчас мне предстоит лицезреть величие и красоту или, может быть, наоборот страшный лик чего-то, пока еще неизведанного. Простая предосторожность рекомендовала во избежание новых неприятностей зацепиться взглядом за что-либо капитальное и подождать развития событий. В ожидании, когда неизвестное станет известным, я был намерен еще хоть сто лет стоять без суеты под падающим снегом, и ощущать на лице его тающий холод. И думать о чем-нибудь простом и прекрасном. И ничего не хотеть.
Но грязные хлопья снега, соприкоснувшись с моим телом, не собирались превращаться в капли воды, а беспрепятственно пролетали сквозь меня. Это был не снег, а пористый холодный пепел. Я тоже был снегом и пеплом одновременно. И тоже куда-то летел, испытывая кроме боли физической еще боль душевную, боль от смутного сознания огромной и невозвратимой утраты. Напрягая слух, я надеялся услышать чарующую музыку высоких сфер, но стояла абсолютная тишина. Я подумал, что было бы очень поэтично связать в прозе аллегориями и ассоциациями снег, костер на снегу, холодные души, синий иней и тому подобные зимние узоры. И мастерам рифмы было здесь раздолье в выборе метафор. И каждая пришлась бы ко двору. Не чувствуя холода, не зная ни времени, ни места, не до конца понимая того, что уже умер, я плоским кристаллом замерзшего пара или чешуйкой серого пепла медленно уплывал в вечность. Пока не налетели какие-то парни.

– Руку, руку давай! Вытащи руку. – Ожившая пустота настойчиво требовала у меня руку, которую я все никак не мог вытащить из кармана. Окруженный сполохами серого мрака, не видя ничего, и ощущая только быстрое движение вокруг себя, я начал постигать, что со мной стряслась крупная неприятность. Скорее всего, персональная катастрофа, выраженная в летальном исходе. Я вспомнил о столкновении на трассе двух автомобилей, один из которых меня куда-то вез, произошедшем очевидно в недалеком прошлом. Тут же мне стало известно о полученной черепно-мозговой травме и других увечьях, скорее всего, не совместимых с жизнью. Неожиданно я позволил себе подумать, что это избавляет меня от заботы о будущем. И показалось странным, что кого-то кроме меня заботит положение моих рук или ног. Или меня уже кладут в гроб? Так сразу? Постойте, так не бывает. Никто не правит автомобилем с засунутыми в карман руками. Рука? Вот она, вот. Я понял, сестра, ставьте, капельницу, если это так уж необходимо. Вместо руки я протянул бесформенному кому серого мрака обломок прозрачно-серой сосульки, которую умудрился выдвинуть из своего тела, и ее приняли жесткой хваткой цепкие пальцы.
– Тебя держат, давай, лети за нами. Вперед, стремись, вперед. – Голос, отдаваясь внутри меня колебаниями каких-то струн, звучал вполне отчетливо. Я заставил себя исполнить то, что мне приказывали две странные фигуры, одетые в серые балахоны вроде саванов. Тем более стремиться и лететь было нетрудно. Я просто стремился, и этого было достаточно. Я стремился и моё тело – мой серый пепел, как дымное пламя костра на ветру вытягивалось по направлению полета, что, видимо, не входило в планы спасателей. Сдерживающими приглушенными возгласами они дали понять, что надо знать меру.
Сначала это было далеким крашеным пятнышком на краю Вселенной, затем объемной цветной точкой и, наконец, оно превратилось в бесформенный ком источников света и пятен тьмы, соединенных в единое целое. И мы к нему стремительно приближались. Парни залихватски выписывали пируэты, огибая препятствия, которые время от времени попадались на нашем пути, вероятно, намного превысив разрешенную скорость. Я их понимал. Может быть, ребята опаздывали к началу трансляции футбольного матча. Или на бесплатную раздачу печеного картофеля. Навстречу бешено мчались, увеличиваясь в размерах, скопления больших и малых цветных огней, а через наши руки в мое тело, навязчивым музыкальным тоном, проникали неподдающийся быстрому анализу поток цифр и формул. А также «Правило №1», «Правило №2» и еще куча правил и наставлений. Парни оказались добрыми духами, усталыми и несколько бесцеремонными эвакуаторами. Мне показалось, что я их раньше видел по телевизору в детском ужастике. По крайней мере, они ничем не отличались от привидения из давнишнего фильма, которое не только пугало все персонажи, но и боялось самого себя. Снизив скорость, мы некоторое время лавировали среди одиночных светлячков, располагающихся правильным шахматным порядком, пока не уткнулись в плоское образование грушевидной формы размером с девятиэтажный дом. Такие же плоские груши тут и там висели в пространстве, образуя уходящую за горизонт сферическую поверхность. А за и между ними мелькали хороводы разноцветных огней, живущих своей жизнью в глубине сферы. Образование напоминало неподвижно висящий в пустоте толстый лист вечнозелёного растения, изъеденного тлями, и потому с прозрачными дырами в поверхности. А также с прожилками, выкрашенными в синий цвет, с утолщениями, с рисунком разветвленной капиллярной сетки и с темной бахромой по краям. Вокруг листа расстилалась космическая пустыня с непонятно откуда струящимся светом  и наполненная гулом человеческой жизнедеятельности. Но я поторопился, назвав лист неподвижным. На моих глазах он едва заметно вздрогнул, подтянулся и, как бы раздался в плечах. Как физкультурник, демонстрирующий стройность фигуры и округлость мышц. Как атлет, закачивающий в легкие кубометр воздуха перед силовым упражнением. Затем плавно и почти незаметно расслабился и ужался до прежних размеров.
– Для начала поживешь здесь. Цепляйся к кому-нибудь и не забывай дышать, только оденься сначала. – Сказал один из добрых духов и тонким свистом вызвал из груши какую-то бесформенную глыбу. Глыба отделилась от гнезда и подлетела к нам, на лету стараясь принять узнаваемый облик.
Наверное, она не считала нужным следить за своим внешним видом, и была почти правильным шаром с минимумом выступов, таким же количеством эмоций и любопытства. Но, несомненно, была человеком. Она-он оказался старостой груши, который без энтузиазма, но и, не чинясь, обменялся со мной рукопожатием. Его рука, мгновенно выросшая из тела, напоминала пару сарделек с короткими отростками на конце. Рукопожатие было теплым и дружественным, и руки стали нашими проводниками. По ним, как по каналам спецсвязи опять потекли ко мне не слишком многочисленные цифры и образы. Не все было понятно, и уж, конечно, не все я запомнил, но главное уловил. X, Y и Z – координаты моего нового дома. Он также назвал мне свое имя, и я узнал, что это – дядька Иван (так он сам назвал себя), умерший в окрестностях города Саратова в последнее десятилетие 19-го века. Подозреваю, что в свою очередь мне тоже пришлось поделиться кое-какой конфиденциальной информацией. Но я и не думал протестовать. Мне кажется, что он попытался улыбнуться, из чего я заключил, что дядя Ваня честно, не теряя надежды, ждал моего появления более ста лет и вот, наконец, дождался.
Завершив ритуал, староста плавно вознесся в небо и закрепился в верхней части своего дома там, где у нормальной груши должен выглядывать черешок. То, что было его телом, вписалось между телами, если можно так выразиться, других обитателей гнезда, которым пришлось немного потесниться. Только тут я заметил, что каждый силуэт был оконтурен точками синего цвета, которые, сливаясь в общие извилистые линии, образовывали то, что я раньше назвал прожилками и капиллярами. Эвакуаторы некоторое время отдыхали, казалось, не обращая на меня ни малейшего внимания.
– Думаешь не тот? – Один ангел обращался к другому.
– Нет. – Произнес другой хмуро. – Ты сам видишь, что нет. – И после паузы. – Сколько нам еще?
– У тебя сломались часы? – Спросил его собеседник с непонятной мне иронией в голосе. – Полчаса.
– А-а. Зря мы его спасли. – Заметил хмурый, глядя через плечо в сторону и игнорируя вопрос о сломанных часах. – Все это бесполезно.
Что значит: «зря», подумал я. Конечно же, не зря, а очень правильно и, наверное, своевременно. Я не прочь был бы узнать, от чего меня надо было спасать. Мне показалось также очень интересным определить марку часов, которую предпочитают носить здесь, за краем света, и я осмотрел запястья моих спасителей, но ничего на них не увидел. Одетые в мешки с прорезями они одно время сидели вообще без рук.
– Ты опять за свое? Напрасно столько думаешь о пользе дела. Так и свихнуться можно. – Отозвался второй ангел, подняв глаза в мою сторону.
Он усмехнулся и толкнул в бок своего напарника. Совсем недолгое время оба ангела смотрели на меня и беззастенчиво улыбались, очевидно, разглядев нечто занимательное. Потом они перекинулись между собой парой слов и одновременно стартовали в небо. Но через секунду один из спасателей, выполнив глубокий вираж, снова очутился передо мной.
– Не вспоминай, не болтай лишнего и много не думай. – Разборчивым, звонким тенором выговорил он, сопровождая указания назидательным тыканьем пальца. – Понял? – Поинтересовался он уже на взлете.
Я успел ангелу легонько кивнуть, но потом, отзываясь на чувство собственного достоинства, вдогонку крикнул ему: – Нет! – Так, на всякий случай. Пусть не задается.
Никакой ощутимой реакции ни от кого не последовало. Вскоре патрульный наряд пропал из виду в окружающем нас коктейле из мрака и света. В памяти всплыл дельный совет одного из спасателей: сначала оденься. Последовать совету было непросто.
Я взглянул на себя, – получилось как бы со стороны, – и обнаружил, что самое страшное привидение по сравнению со мной есть Мадонна в расцвете молодости и красоты. Я глядел на мешок со сброшенными в него как попало и торчащими в разные стороны частями человеческого тела, – в таком виде маньяки глухой ночью несут на свалку остатки своих жертв, – и понятно, что сам себя не узнавал. Тем более мои члены пытались жить совершенно самостоятельной и довольно беспокойной жизнью. Я перестал что-либо соображать.
Сознание было занято поисками ответов на вопросы: «Что все это значит? кто я? и как я сюда попал?». Если даже мне это не снится, а все происходит на самом деле… Что значит: на самом деле? Что происходит? Где, когда, как? Почему, в конце концов? Почему я стал нечеловеком? Возможно, если не делать ничего, а просто закрыть глаза, тогда я на мгновенье очнусь в искореженной машине с разбитой головой, и тогда сразу же умру, умру по-настоящему? Я предпринял попытку исполнить то, что задумал. Но ничего не получалось. Я не мог закрыть глаза – их не было.
Я смотрел на окружающий мир и на самого себя каким-то посторонним зрением. И мне нужно было сначала создать нормальные глаза и все остальное, чтобы чувствовать свое тело и потом научиться управлять им. А создав тело, я буду вынужден жить… Жить?? Разве здесь живут? Я рисовал в уме одну картинку ужаснее другой. Представил космический холод и испепеляющую жару, которые, возможно, не раз придется испытать. Монстров космоса, подстерегающих за углом зазевавшихся прохожих и черные ямы Вселенной, куда с головой на веки вечные и на вечные муки окунаются людские души. Правда, из-за глубоких теоретических разногласий с теологической наукой, я позабыл представить себе ад и раскаленные сковородки с корчащимися грешниками.
Я с тоской оглянулся на мой новый мир, – пестрый, страшный и неуютный, – и подумал, что останься я ничего не чувствующей снежинкой, все было бы значительно проще. Но этот мир все-таки не был пуст. Что-то или кто-то пролетал мимо. Невдалеке весело, как божьи свечечки перемигивались разноцветные огоньки, а от груши, перед которой меня оставили, исходило заинтересованное внимание. Я попробовал начать жить.
Ваяние собственного тела поначалу шло не очень гладко. Я плохо чувствовал свои отдельные части и конечности, которые формировались не по образу и подобию, а вылезали в неузнаваемом виде и там, где им вздумается. Не менее получаса я даже боялся прикоснуться ко всей этой мерзости. Но затем дрожащими руками, которых у меня было целых четыре, я с трудом затолкал за пазуху – внутрь тела! – тонкий игривый хвост и запретил себе про него думать. Пришла очередь избавиться от лишних рук и обзавестись ногами. С руками, оказалось, справиться очень просто: подумал – и их нет. Только что из подмышек выглядывала лишняя пара, и вот она исчезла, а мои нормальные руки играют красивыми бицепсами. По-моему в той жизни у меня таких не было. Потом, ноги. Тут мне пришло на память одно обстоятельство. Если честно признаться, то раньше ноги у меня были слегка кривоваты. Я конечно не девица, чтобы с наслаждением демонстрировать окружающим стройность того, что у меня выпирает из ягодиц. Но какого черта! Если есть возможность все сделать по-человечески, то почему бы ею не воспользоваться?
Увлекшись манипуляциями с икрами, бедрами, лодыжками, коленями и ступнями, я позабыл, да собственно и не знал, что надо следить за обстановкой. Случайно, краем глаза я заметил, что мое гнездо уплывает вниз. Вернее я перемещаюсь вверх, не прилагая к этому никаких усилий. Если и не с молоком матери, но из приличного жизненного опыта я впитал, что при любой неопределенности надо держаться коллектива, каким бы он ни был. Родной коллектив отдалялся от меня всё дальше, а соседние островки жизни были вообще вне досягаемости. Они, казалось, разделялись космическими расстояниями, как галактики в той Вселенной.
Было от чего запаниковать, но, вспомнив «Правило №1», я для начала вздохнул полной грудью. Нет, это не был глоток живительного кислорода. Там, где я находился, воздуха было так же мало, как воды в активной зоне ядерного реактора. Вздох – это акт концентрации воли. Ощущение времени и места. Обретение чувства локтя.
Потом совершенно сознательно я вызвал в памяти координаты моего нового дома, в уме нарисовал пространственные оси и выполнил прием перемещения. Если не считать небольшого переполоха в одной из ячеек ставшего родным гнезда, то все прошло настолько гладко, что мне почудилось, что я делал это тысячу раз. Послышался тихий гомон, и сонный голос прогундосил: «Ночь уже».
Возможно, это и была ночь, но мне не спалось. Оглядев себя и внутренне и наружно, я понял, что ненароком мне удалось исправить ошибку природы, наделившей меня картошкой вместо носа, и еще кое-какие ее недоработки, не говоря о мелких промахах. В общем, внимательно всмотревшись, я понял, что этого парня уже где-то видел. Но не в зеркале. Ну и пусть будет так.

3

А затем наступило утро. Дядин Ванин голос прохрипел: «Утро!». Слово разнеслось по местному интеркому, и вызвало хаотичное перемещение атомов и молекул этого мира. Открывая один глаз – мой собственный, я хотел сказать собственного изготовления – я ожидал обнаружить на прилегающих предметах яркие солнечные лучи, проникающие в окно мимо отдернутых занавесей. Ожидал ощутить запахи свежего летнего утра. Предвкушал легкое возбуждение и праздничный настрой. Боль в голове давно прошла, и у меня даже мелькнула непрошеная, идиотская, но радостная мысль о наличии, в связи с собственной кончиной, уважительной причины невыхода на работу. Потом я сразу всё  вспомнил и рывком вывернулся из полусонной дремы, в которой пребывал. И ощутил дыхание мрака. Над грушей сине-черная тьма, кое-где разбавленная рубиновыми искрами жизни и с белесыми разводами на заднем плане в тысячах километрах от меня.
Я висел распластанный между четырьмя контактными точками, как кусок брезентового тента на четырех кольях. И я дышал. То есть, автоматически подчиняясь общему ритму, я концентрировал волю и тело, а проще говоря, сжимался. Вместе со мной сжималась вся груша, подтягиваясь к черенку, чтобы через несколько мгновений, расслабившись, прийти к прежним размерам. Через точки соприкосновения я слышал отдаленное эхо оживленных голосов, которыми обменивались постояльцы. Несколько раз упоминалось слово «недавний» в сочетании со словами «новый жилец», из чего сделал вывод, что пополнение местного санатория происходит не такими уж высокими темпами. Я также ощутил слабые попытки наладить контакт с «новым жильцом». Не отвечая каждому по отдельности, я произнес в пространство четыре или пять фраз, в которых в лаконичной форме поведал о себе и некоторых обстоятельствах, приведших меня в это место. На время меня оставили в покое. Какая-то девка, не переставая, звала Алика, пока ей не растолковали, что Алик сменил место жительства. И даже назвали новый адрес. Тут же в пространство сорвалась закутанная в балахон фигура.
А был ли балахон на мне? Черт! На мне ничего не было. Где он? Я же помню, как я одевался. Мне срочно захотелось присесть за какой-нибудь деталью интерьера, и я начал осматриваться в поисках укрытия. Я обнаружил соседей слева и справа, наши координатные точки пока в соприкосновении, сосед сверху – одна точка, и сосед снизу – две. Всё. Ничего больше нет, ни стен, ни перекрытий. Наверное, предположил я, где-то в глубине, начиная от черешка, проходит грушеобразующий стержень. Должен проходить, а как же иначе. Но, все-таки, почему не видно никакого помещения? Исследуя свое окружение, я оказывается, не переставал думать об одежде, и когда взглянул на себя еще раз, то был уже при полном параде.
Потом я отчаянно захотел есть. В желудке происходила маленькая революция, хотя с чего бы это? У меня же не было желудка. Или был? Нет… внутри меня было одно только твердое убеждение в невозможности происходящего. И ещё беспокойным шариком по лабиринтам сознания металась мысль об очень важном и не отданном поручении, или о сообщении, которое я должен был оставить там. Я посмотрел вверх – синие и красные искры в переплете с черной мглой, а дальше, за тридевять земель – белый глянец. И все. Или дальше ещё что-то есть? Может быть, попросить у кого-нибудь мобильник?
Стоило моему соседу справа покинуть свое место, как одна из четырех моих опорных точек, – если точнее, то правая нижняя, – оказалась ни с кем не связанным, повисшим в пространстве синим светлячком. Через некоторое время я заметил, что угол, в вершине которого находилась эта точка, из почти прямоугольного превратился в пологую дугу. Мое тело, лишенное опоры, самопроизвольно закруглялось, приобретая самую распространенную форму среди материальных объектов во вселенной – форму шара. Заглушая непрошенные мысли, гулом обыденных разговоров в сознание вторгалась реальность.
– А я не люблю прыгать то туда, то сюда. Ну что хорошего: лети и оглядывайся, как бы тебя не утянуло. Смотри или разговаривай, или еще что-то делай, а все напоминай себе: дыши, дыши, дыши! – Громкий, капризный голос незнакомой дамы заставил меня кое-что вспомнить и поморщиться.
Но я тут же встрепенулся: слышать любую связную речь в данных обстоятельствах было бы очень полезно для рассудка.
– Дыши – не дыши. – Резкий козлячий голос рефреном отозвался с противоположной стороны груши.
– Анна Сергеевна, ничего, если я временно переселюсь к вам поближе? Мне нужно переговорить с вами с глазу на глаз.
– Ой, Андрей Борисович! Вы же знаете, что это место занимает Паша Севрюков и, когда он вернется с дежурства, ему это может не понравиться. – Пропела без всякого энтузиазма Анна Сергеевна.
– Знаю, знаю. Я ненадолго. Просто я хотел кое-что обсудить без посредников.
– Вы бы лучше с новым жильцом побеседовали, а то он какой-то несмелый.
– Если признаться, то я к ним не очень отношусь. К недавним…
Я почувствовал, что меня кто-то или что-то теснит в ячейке.
– Разрешите представиться, – проговорила какая-то личность, ловко замкнувшая контактные точки, из-за чего наши синие светлячки в двух местах почти слились друг с другом. – Андрей.
– Саша. – Ответил я, не задумываясь. – А вы тот самый Андрей Борисович, который хотел подрулить к Анне Сергеевне, пока отсутствует господин Севрюков?
– Нет, я просто Андрей. А у Андрея Борисовича ничего не получится, если вас это интересует… Да вы дышите, дышите, а то утянет. Давно оттуда?
– Сутки. – Проговорил я, не желая углубляться в эту тему. – Дежурство это что, спасение утопающих?
– Нет. Люди по очереди дежурят в узлах каркаса. Условного, конечно. Когда требуется, выдают свои координаты. Ну и для порядка… – Андрей вертел головой, будто кого-то высматривая, а пальцы, коих на каждой его руке я насчитал только четыре, сжимались и разжимались в вялом беспорядочном ритме. – Севрюк конечно не на такую должность рассчитывал – там он был начальником чьей-то канцелярии. Но у него все впереди.
– А спасение?
– Спасение душ не каждому по плечу – слишком нервная работа. Да и не всем позволена. Считается, что спасатели видят, кого надо спасать.
– Надо полагать, меня спасли по ошибке. – Заметил я. – Не захотят ли они ее исправить?
– Не волнуйтесь, не вас первого. – Обнадежил меня Андрей.
Мы оба вздохнули и плавно отделились от гнезда. Андрей не обратил на это внимание, я сделал вид, что тоже.
– Послушайте, – спросил я, – э-э… вы не подскажете, как вы говорите и как слышите?
Он хмыкнул.
– Спросите себя. Ведь вы тоже говорите и слышите.
– То есть вы не знаете. А почему дома, – я правильно сказал? – у вас совершенно открытые?
Андрей изумленно на меня воззрился.
– А какие они должны быть? – Он собрался еще что-то добавить, но тут над нами прошмыгнула какая-то птаха, видимо держа путь в свой скворечник.
– Что это? – Спросил я, показывая пальцем в сторону стремительно плывущей по небосводу бойкой птичке. А потом вдруг все понял и онемел. Какая может быть птаха! Это человек… это душа бывшего человека полетела в соседнее гнездо. Никогда никаких птах и никаких скворечников я больше не увижу.
Я перевел взгляд на свой, указующий в пустоту перст. Формой и цветом кожи он, в общем, сильно походил на оригинал, рождающийся с человеком в том мире. Но количество фаланг явно не соответствовало тому, что изначально рекомендовалось Создателем, и я попытался исправить свой промах. У меня получилось. Теперь в пальце было три фаланги, и я мог манипулировать ими как хотел, даже изгибая палец в обратную сторону.
– Здесь нет гоблинов, духов, ангелов и ведьм. И здесь нет домов, есть только люди. – Напомнил о себе Андрей, с интересом наблюдая за моими манипуляциями.
Как бы опровергая его, мимо проплыло такое причудливое создание похожее на смесь названных Андреем персонажей сказок, что даже мой собеседник проводил его заинтересованным взглядом. Я непроизвольно вжал голову в плечи, на что Андрей улыбнулся своим ртом, похожим на раковину моллюска. Сказать точно, что это была настоящая улыбка, значит, использовать преувеличение. Просто раковины чуть приоткрылись и раздвинулись, а зеленый изумруд глаз немного потеплел. Но я знал, что он улыбается.
Когда создание распалось на три или четыре комочка света, Андрей посмотрел на меня серьезным, испытывающим взглядом.
– Вы ничего не прихватили с собой оттуда?
– А что я мог прихватить, разве что автомобильную баранку? – К этому времени с пальцами я закончил и делал себе ногти. Я всегда любил, чтобы у меня были короткие чистые ногти, и я часто их стриг. Не до «мяса», конечно. Черт! Где же взять мобильник?!
Андрей раздвинул раковины шире.
– Хорошо, что вы шутите. Тут без юмора с ума сойдешь. Вы случайно не шахматист? – Не совсем последовательно задал он следующий вопрос.
– Не-ет. – С сожалением протянул я. – Но фигуры различаю.
– Понятно. У нас тут турнир проводится по игре вслепую. Я участвую и пока неудачно. Хотим организовать визуальный турнир, но не все получается. – Андрей поелозил контактной точкой, имитируя ход конем.
– А в чем проблема, никто не хочет быть пешкой?
– Нет, от пешек, ладей и слонов отбоя нет. Но как только находятся подходящие кандидаты на роль шахматной доски – их сразу забирают.
– Прямо так и забирают? Может быть загребают?
– Может и загребают. – Андрей попытался откровенно зевнуть, и это ему удалось, чуть ли не наизнанку вывернув себе голову. – Знаю только то, что внешне это происходит очень культурно и вежливо. И человек, владеющий даром, иногда посещает родные места один и без охраны.
– Куда же его забирают, и зачем?
– Какие-то эксперименты. Я, правда, и сам мало что знаю. Но, кстати, и знать не хочу.
– Как тут… вообще? – небрежно спросил я, надеясь, что ни интонацией, ни тембром голоса не выдал свой ужас, сковывающий меня с той минуты, как я попал в этот мир. Мимоходом я подумал, что мой животный страх незаметно проходит, и все уже не так мрачно, как казалось в первые часы.
Мне показалось, что собеседник слегка задержался с ответом.
– Никак. Ждем восхода, а может быть, прихода и все. – Ответил он не совсем твердо. – Правда, с выпивкой не густо, если вас это интересует.
– Нет, не особо. Ждете восхода чего?
– Простите. – Зачем-то извинился Андрей, хрустнув словом, как пачкой денег. – Не знаю. Солнца, наверное. Или прихода нечистой силы. – Он засмеялся. – Я уже давно не задумывался насчет высоких материй. А там… как? – Погодя, произнес он с явной неохотой, словно сомневаясь, нужно ли ему это знать.
– По-прежнему.
– Ну, да. Иначе и быть не может.
– Знаете, я так неожиданно оказался здесь, что не успел никого предупредить или хотя бы оставить дома записку … – То, что сейчас думал Андрей о моем рассудке, меня совершенно не интересовало. Я должен был получить четкие ответы на некоторые вопросы, чтобы потом их больше никогда не задавать и чтобы избавиться от некоторых иллюзий. – Я понимаю, что просьба может быть несколько необычной, но все же, нет ли здесь у кого-нибудь мобильника? Я бы рассчитался при первом удобном случае.
Андрей смотрел на меня с сожалением.
– Понятно. – Поспешил я с поправкой. – В таком случае может быть, кому-то удавалось воспользоваться оказией?
– Если не сможете быстро забыть про все, что оставили в той жизни, то я вам не завидую. – После затянувшейся паузы осторожно проговорил Андрей, несомненно, уже ставший мне приятелем.
Потом он засуетился, собираясь меня оставить, но поймал мой пристальный взгляд.
– Что-то не так?
– У вас не хватает нижней части тела, это ничего?
– Ничего страшного. Привыкайте к тому, что внешний вид человека здесь не имеет никакого значения.
– Главное, чтобы человек был хороший?
– Да… да, именно так. – С чувством произнес Андрей уже отплывший от меня на порядочное расстояние, и улыбнулся во весь рот. Я поспешил отвести глаза.

4

День длился бесконечно. Также бесконечно текли мои мысли, последовательно и неоднократно, по замкнутому кругу быстро проходя в оценке положения дел вехи «сносно» или «терпимо», и надолго задерживаясь в пункте «тихая паника». Следующему визитеру удалось немного меня подбодрить.
– Это ваш постоянный адрес.
Чиновник, прервавший мои размышления о смысле жизни и бессмысленности смерти, не обладал ни особенной фигурой, ни внешностью: сюртук или форменный китель в сочетании с прямыми брюками, а также слегка обозначенный стандартный набор конечностей и органов чувств, присущих человеку. Но он носил в себе уверенность члена гражданского общества, безусловно, социально защищенного и еще какие– то полосы на плечах, похожие на знаки различия. Рядом с лычками он разместил контактные точки по две с каждой стороны, и те, как звезды, искрились алмазными гранями. Его появлению я был безмерно рад.
– Вы запомнили свой адрес? – Переспросил чиновник, не дождавшись от меня реакции на первое сообщение.
– Я понял. – Сказал я и протянул руку, ладонью вверх. Сквозь тонкую кожу пальцев просвечивали кости, подернутые зеленым муаром, а между ними снующие под ногами яркие светлячки.
– Этот жест должен что-то означать? – Мне показалось, что спрашивает не человек, а не дрогнув ни одним лицевым мускулом, его мундир.
– Я думал, вы сразу выдаете паспорт… – проговорил я.
– Паспорта здесь не выдают, но если вы будете настаивать, можем у вас на теле сделать несмываемую отметину, что-то вроде родимого пятна.
Я понял, что он шутит, но все же я прикусил язык.
– Назовите как можно точнее, если вам это известно, время вашего прибытия.
– Время московское между девятью и десятью часами утра. А почему вас не интересует цель поездки?
Чиновник был сама терпеливость.
– Не спешите и припомните минуты.
– Девять тридцать плюс две – три минуты. Я как раз перед этим включил в автомобиле радио, чтобы послушать новости, потом что-то случилось с колесом…
– Хорошо. Вам рекомендуется всегда находиться в пределах досягаемости.
– Я запомнил. Кстати, в поломке колеса я не вижу ничего хорошего. – Чиновник молчал, глядя на меня рыбьими глазами. – Но с чем связано такое ограничение?
Он немного смутился, по крайней мере, замешкался с ответом – похоже, ему таких умных вопросов уже давно никто не задавал. – Я не вижу никакого ограничения. – Пробормотал мундир, явно намереваясь поскорее оказаться в родном офисе, чтобы выпить чашечку кофе. – Так принято. Для всех. – Добавил он, немного подумав. – Вас же не затруднит?
– Если для всех, то ни в коей мере. Только скажите мне вот что: как называется это место. – Я развел руками, охватывая ими почти все триста шестьдесят градусов окружности.
– Крест.

Чиновник ошибался, или не понял вопроса. Почему-то Крестом в народе называлась сфера, образованная грушами. Своего рода глобус – бледная тень земного шара. Но кроме Креста имелся еще крашеный белой масляной краской купол, который был ничем иным как стенками сферической полости. И был еще черное вещество космоса, разлитое между сферой и куполом. И, несомненно что-то значительное должно существовать за стенами купола, там, на воле… На воле?
Конечно, я ни о чем таком не догадывался, пока не переговорил со знатоком вопроса. Через несколько дней, которые я провел в состоянии легкого недомогания, – кружилась голова, – меня тестировал один человек на предмет годности к полезной трудовой деятельности. Экзаменатор убедился в почти полном отсутствии таковой годности, чему был немало удивлен.
Так как здесь любая активность осуществлялась усилием воли, то казалось, не составляет труда о чем-то думать и этим думаньем задуманное осуществлять. Имея обычный склад ума и общеобразовательную подготовку, можно научиться делать хоть что-то. Оставалось дело за малым: нужно было выяснить, не растерял ли человек свои извилины при переходе из того мира в этот? Этим и занимался экзаменатор. Для начала он назвал около десятка фруктовых плодов, начиная с яблока и заканчивая персиком, вклинив в середину списка какой-то предмет автомототехники. И поинтересовался, какое название выпадает из списка. Я сказал: яблоко, и, ясное дело, не угадал. Оправдываясь под удивленным и вопрошающим взглядом, я объяснил, что всегда мне попадались одни только червивые яблоки, мне опротивели эти плоды, и я решил больше с ними не связываться. Собеседник недоверчиво затряс головой, и приступил к следующему тесту.
В течение полутора часов я по капли выдавливал из себя остатки разума, и он был уверен, что мне пришлось принять смерть от рук санитаров в сумасшедшем доме. Наверное, подсознательно, в силу общей идеологической разболтанности я принял решение устроить себе основательный отдых. В конец вымотавшись, экзаменатор забросил свои тесты, и мы чисто по-человечески смогли поговорить на свободные темы. Когда он не интересовался моим интеллектом, то вполне мог сойти за разумного и полезного собеседника.
Но сначала, как о неприятном, но терпимом явлении природы он сообщил мне, что здесь кроме бывших людей, вернее, кроме их полумертвых душ ничего нет. Ни одного атома. Весь этот мир образован людьми и полем неизвестной природы и назначения, исходящим из верхней сферы или попросту купола.
– Да-с, нету. – С удовольствием подтвердил он, видя моё изумление и желая хоть в чем-то меня поддеть. И далее предвосхитил мои вопросы, уже готовые сорваться с губ. – С этой минуты, Саша, по данной теме вы знаете ровно столько, сколько и я, ни больше, ни меньше.
– Мне надо это переварить.
– Переваривайте. Кстати, вы заметили, что вам не надо ни есть, ни пить, ни, так сказать, справлять надобности?
– Да, я уже успел это прочувствовать.
– И как вы находите положение дел, если сравнить его с тем, откуда вы только что прибыли?
Все-таки он меня разговорил. Я ответил, что еще не разобрался, но мне постоянно кажется, что чего-то не хватает, и он принял мой ответ, как само собой разумеющийся. Потом мы беседовали о «дыхании». Вернее, мой новый знакомый занимался изложением теории, а в мою задачу входило подходящими репликами не дать разговору угаснуть и отклонить его в нужную сторону.
– Дыхание – это жизнь. Вдох – это подтягивание, обретение контакта с соседом, выдох – расплывание, сброс напряженности, ощущение простора. За выдохом тут же должен следовать вдох, потому что потеря контакта грозит для новичка серьёзными неприятностями. Дело не в том, что у вас не хватит сил или вы потеряете ориентировку. Вовсе нет. Крест вот он, рядом, кажется, протяни руку…
– И в чем же дело?
– Дело в том, что одного желания мало. Кое-кто утверждает, что Крест обладает полем, но должен вам сказать, что они заблуждаются, так как поля или вовсе нет или это поле очень незначительно. По крайней мере, никакой роли в навигации или в «притягивании» оно не играет, хотя я с точностью до двух-трех градусов могу указать направление на Крест, не смотря в его сторону. Это просто какое-то чувство, чувство массы, чувство общности, чувство дома, если хотите. Вы просто должны испытать это чувство, пропитаться его запахом, найти своё место, облюбовать его, можно сказать обжить, ну и еще запомнить несколько несложных технических приемов.
– Хорошо, что все так просто.
– Не все, но…
– Погодите, ведь место может измениться. Как вы только что сказали, в строении Креста нет ни одной инородной детали, это те же шарики, амебы, прошу прощения, все эти люди, из которых состоит и ствол и боковые ответвления жилых «груш», и они вольны в своих поступках. Или нет?
– Вольны отчасти, потому что…
– И если некоторая, скажем, большая масса покинет свое место, решив поискать лучшей доли за океаном… Простите мой образный стиль.
– Ничего. Я тоже иногда со стилями перебарщиваю. – Собеседник прокашлялся, исторгая из глотки невидимый словесный шлак. – Масса не покинет. Видите ли, насчет вольности в поступках… Определенные меры принуждения все-таки есть.
– Ага… – Начал я.
– Принуждения добровольного. Почти вся масса шариков, как вы их назвали, подвергается принуждению сознательно и в целом с охотой, следуя простым правилам, придерживается таких же простых необременительных инструкций.
– А остальные?
– Вы о ком?
– Вы сказали: «почти вся масса». Значит, существуют и некоторые, если можно так выразиться, отщепенцы?
– Есть небольшая доля «отщепенцев», которые живут по своим неписаным правилам и стараются не вступать в конфликт с основной массой людей. Их… жилища… – Человек пятерней поскреб в своей голове. – Они живут внутри Креста. В сфере…
– Может быть, вы немного расскажите про навигацию сайта, так сказать.
– Вы неутомимы. – Собеседник немного подумал. – Ладно. Тут и рассказывать, право, нечего. Законопослушные граждане живут на поверхности сферы, а «отщепенцы» – внутри. Внутри же расположены технические службы. Вот и вся навигация. Никто не помешает человеку изменить место жительства, но все люди, переселяющиеся на поверхность, должны взять на себя некоторые обязательства.
– То есть быть принужденными к чему-либо?
– Да. И они воспринимают принуждение с благодарностью. Вы не догадываетесь почему?
Когда говорят о деле, то шутки в сторону.
– Мне кажется, догадываюсь: скука, желание быть нужным и чувствовать защищенность, тоска по элементарному порядку, наконец?
– Я с самого начала предполагал, что вы умный человек, и просто морочите мне голову.
– А кто здесь командует парадом?
– Группа людей. Она носит имя Руководство.
На этой этапе можно бы и закончить собеседование, но экзаменатор, сделав пару глубоких вздохов, решил немного продлить сессию.
– Многие из не охваченных принуждением, если вам все еще интересна, эта тема, предлагают свои услуги, но мы, вынуждены отказываться.
– На каком основании?
– Они не обладают теми талантами, которые необходимы. Прежде всего, нам нужны математики, физики и химики, затем люди – таймеры, счетчики, вычислители. Люди с абсолютным музыкальным слухом и чувством ритма. Люди библио- , фоно- и кино-теки. Люди с развитой интуицией, люди-антенны…
– Не понял… – Встрял я, думая, что ослышался.
– …Недавно объявился человек, как он уверяет – компас. Мне кажется, что он шарлатан, и все же он взят на заметку. Мы никогда не выпустим из вида людей с врожденным чувством пространства и времени – аборигенов тайги, степей, мореплавателей с южных атоллов, если вдруг они попадут в наши края, не испортивших своих рефлексов умной техникой цивилизованного человека.
– И всем этим людям находится работа?
– Не всем, но мы держим их на примете. Мы знаем их место жительства, которое не может быть изменено без нашего согласия. Люди-посыльные быстро отыщут их, когда в этом возникнет необходимость.
– Вы что-то недоговариваете. – Проворчал я, подсознательно решив не употреблять слово – скрываете.
Не отвечая, он долго и внимательно меня разглядывал, о чем-то напряженно размышляя.
– Не тот? – Спросил я.
– Что вы сказали? – Всполошился собеседник, с опозданием напустив на себя ничего не понимающий вид. – Кто – не тот? Где вы это слышали?
– Мои спасатели обозревали мою физиономию с точно таким видом, как вы, и, посовещавшись, решили, что я – не тот. Кого вы ждете? Посланца небес?
– Мессию. – С ударением на «и», очень серьезно, даже сурово, но не сразу ответил собеседник.
Если бы он сказал «ждем Бога», я бы ему не поверил. Бога ждать бесполезно. Тот волен в поступках и может каждый день мелькать перед глазами, надоедая нравоучениями, или отсутствовать в течение миллиона лет. От него никто ничего хорошего, кроме самого факта его существования, правда, сомнительного, не ждет. Но мессия… Избавитель. Людям позарез нужен трудяга. Он должен… Нет! Посети эти места, он будет обязан, помочь человечеству. Кстати не от никотиновой же зависимости он будет избавлять страждущую паству! В чем должна выражаться его помощь? Андрей сказал, что все здесь чего-то ждут. Кажется восхода. Конечно фигуральное выражение. А может быть – буквальное? Им не хватает только солнечного света?
– Но не меня? – Возвращаясь к разговору, я не позволил себе усмехнуться даже внутренне.
– Молодой человек, сколько вам лет?
– До тридцати трех еще далеко.
– Вам не откажешь в сообразительности. – Нахмурился собеседник. – Но этого мало.
– Тогда – ясно. Знаете, у меня гора с плеч.
– Ничего вам не ясно. Вы здесь еще не жили. – На ноте невыразимой скорби, как из подполья, прозвучал его тихий голос.
Мне показалось, что он испытывает сомнение: возобновить свои тесты или оставить меня в покое. Все же представитель власти решил не испытывать судьбу, распрощался и моментально скрылся из глаз.
Он был совершенно прав, я здесь еще слишком мало жил. И, кто знает, может быть, пожив здесь какое-то время, я буду хотеть избавиться от этого мира больше всех здесь живущих людей вместе взятых?
И вдруг шальная мысль этаким молоточком ударила в темечко: я сам стану мессией! Назло физиономистам и ради интереса. И кто бы что не говорил, но у меня есть шанс, если верить в теорию парадоксов, поскольку ни одним сколько-нибудь приемлемым качеством для выполнения роли избавителя я не обладаю.
Черт побери! Я попытался вытереть со лба пот, которого там не было. Над этой проблемой стоило поразмыслить. Стану, но не сразу. Не могу определенно сказать, сам ли я изгнал эту мысль из головы, или, испугавшись объема работы, голова это сделала за меня, но я решил не торопить события.
И еще я узнал одну сногсшибательную новость: здесь кроме людей ничего нет. Все, что мне попадается на глаза – это люди. Бывшие, конечно. Само собой этому я не поверил.

5

Несколько дней я шёл по светлой полосе, и пришло время испытать себя на черной. Временный всплеск активности, вызванный вынужденным обустройством на этом свете, окончился, и депрессия навалилась на меня своими неподъемными тоннами.
Неуклюжая попытка навязаться в друзья к той же Анне Сергеевне и ее знакомым, предпринятая на тринадцатый день моего существования в потустороннем мире, окончилась полным провалом. Похоже, я напрасно не верил в приметы! Эта дама не покидала своего места ни разу со времени своего убытия из реального мира после безнадежной одиннадцатимесячной борьбы с раковой опухолью. Сейчас она постоянно была в контакте с кем-либо из соседей, не имела недостатка в друзьях, а у тех – благодаренье Богу – не иссякали темы для обсуждения. Возможно, она больше моего верила в приметы, и все еще продолжала чего-то бояться, в связи с преждевременным окончанием земного пути. Поэтому решила не дергаться и не дергать судьбу за хвост. Если жизненный путь человека никогда не пересекался с линиями пространственной геометрии, от него, конечно, многого ждать не приходится. Но создать в надлежащих местах своего тела хотя бы намек на выпуклости и вогнутости – тут никаких академий кончать не надо. А заодно можно попытаться вытащить на волю носик-пуговку, потерявшийся между щек. Мои рекомендации по исправлению дефектов были озвучены Анне Сергеевне и ее друзьям с самым благонамеренным видом и в такой замысловатой форме, что придраться было абсолютно не к чему. Дама уступила и предприняла некоторые усилия по формированию подходящего внешнего облика, которые окончились сдержанным весельем окружающих. С тех пор она уверена, что некий проходимец (как звать меня, она постаралась моментально забыть) специально подложил ей конкретную свинью.
На следующий день, забрав с собой остатки энтузиазма, я отправился на верхние этажи мироздания, чтобы, оттуда обозрев новый мир, составить свое личное мнение об этом феномене природы. Наплевав на разного рода предубеждения, я оторвался от места своего проживания на довольно значительное расстояние, предварительно убедившись, что цифры координат накрепко засели у меня в памяти.
– Кто сказал, что это Крест?! Какой же это Крест, черт бы его побрал. Бесформенная, дряблая виноградная гроздь. Геморрой на цветном снимке и то выглядит намного привлекательней. Не Крест, а связка сдутых воздушных шариков. – Я был переполнен злостью на оба мира. На тот – за то, что меня изгнал, а на этот – за то, что не хочет принимать.
– Гос-споди, как я сюда попал?! Этот черный мрак, эта светящаяся каша шариков и капсул, морских звезд, амёб и так далее и тому подобное и прочее, всех не перечислишь. Миллионы… Мириады… Кстати, кто-то мне говорил, что периодически их и считают и пересчитывают. Зачем?
В общем приближении любой объемный крест должен был выглядеть примерно как два пересекающихся колбасных батона. И наш Крест тоже должен, но не выглядел. Я видел перед собой нечто похожее на большую гроздь разновеликих и разноцветных бананов, и никаких намеков на колбасу. Гроздь искрится и переливается разными цветными оттенками. Иногда она выпускает из себя облако мелких частиц. Деловито рассыпавшись по всей поверхности, вероятно, по какой-то служебной надобности они проскальзывают внутрь объема в разных местах. После этого иногда проявляется реакция грозди на такое вторжение. Район проникновения меняет или цвет, или форму, а, иногда, постепенно и то и другое сразу. Не Крест, а прозрачный мешок с кучей разноцветных, приготовленных к Пасхе яиц. Интересно, чем тут могут заниматься люди?
Чертова авария, эта чертова черепно-мозговая травма. Несовместимая с тем светом, несовместимая с жизнью. Да еще распоротый бок. Обо что я мог его распороть? Конечно, сейчас это не важно. Потом вся эта канитель с похоронами. Как я рад, что ничего не видел и не слышал. Родным, правда, сильнейший шок, психологический. Право дело… лучше не вспоминать и не думать. Но все-таки, кто-то меня сюда привел, или я сам нашел сюда дорогу?
– Чего это я завелся? Это всё нервы. Гос-споди, какие у меня могут быть нервы?! Я – жалкий сверток какого-то поля. Какие нервы могут быть свертка поля или у жгута перекрученных электромагнитных струн? Могут ли нервы быть у материи, у энергии или у времени с пространством? Вопрос довольно интересный.
– Кто я? Я себе задавал этот вопрос уже тысячу раз. Дитя случайного взаимодействия внутриатомных сил. Узел памяти. Узел противоречий. Комок чувств, желаний и… нервов.
– Тьфу! Опять – нервы! Я и все мы здесь – чья-то глупая шутка.

6

Я застал Андрея за интересным занятием: ладонь его правой руки, которую он держал перед собой, внезапно преображалась в крепкий граненый стакан, до краев наполненный какой-то мутной бурдой. Кажется, я пришел в неподходящий момент и помешал ему отравиться пойлом собственного в буквальном смысле изготовления, но Андрей не досадовал. Возможно, он и не пил, а еще только пробовал, чтобы отработать рецептуру и технологию. По моей инициативе мы отправились на прогулку с явным намерением уйти из пределов досягаемости. Андрей сказал, что снаружи сферы ничего интересного нет, и я ему охотно поверил.
– В прежней жизни я хотел на время стать отшельником. – Заявил я как бы между прочим, на что Андрей посоветовал мне не торопиться. Он сказал также, что я смогу увидеть исподнее сферы.
– Но сам понимаешь: мы отправляемся на экскурсию и не более того. Жить там постоянно… э-э-э – это следовать примеру дурного тона. Да ты и сам не захочешь.
Мы уже были на «ты».
Дорога во внутренний мир начиналась сразу у порога нашего дома. Как только я подумал о внутренностях сферы, она стала казаться мне прозрачным ульем, полным разгневанных огненных пчел, в поверхность которого были вплавлены наши гнезда. Нам предстояло войти в густой туман, состоящий из больших и малых разноцветных искр. Для меня сознательно погружаться в сферу в промежутке меж двух домов было равносильно тому, что пятками ощутить пустоту в отчаянном падении меж бортами двух кораблей.
Андрей меня не торопил. А я не мог себя перебороть, так как был совершенно уверен в том, что, могу утонуть в этом океане огней. Камнем уйти на дно, захлебнуться искрами света и никогда не выплыть на поверхность. Конечно, это был или обман зрения или обман сознания. Стоило в уме развернуть оси координат в другой плоскости, как головокружение тут же прошло, и я вслед за Андреем вступил в царство городских вечерних сумерек.
Я не ошибся в предположениях. Хаос огней и грохот музыки, как на бразильском карнавале, поначалу буквально подавлял неподготовленную психику. Андрей, исполняя обязанности гида, делал все возможное в данных обстоятельствах, для сохранения моего благоразумия. Мы летели по пологой кривой, огибая особенно яркое скопление огней.
– Главный маяк – самое охраняемое место. – Указал он в направлении большого красного пятна за двойным барьером из синих маячков.
– Что там еще?
– Не знаю, точно. Наверное, штаб, или Руководство, как его называют. Возможно, архив данных.
Мой спутник на ходу объяснил, что жилые дома здесь расходятся от одной центральной площади концентрическими кругами. Да и не дома они вовсе, а скорее бесконечные городские кварталы, каждый из которых населен людьми в чем-то похожими друг на друга. Это или прежний вид трудовой деятельности, или хобби, или что-то еще. На этой площади и вокруг нее люди сами собой обозначили места вроде клубов, где ни на минуту не прекращалось бурление не совсем понятной жизни.
Я случайно обнаружил у себя в организме существование опции по раздельному, но одновременному восприятию окружающей действительности левым и правым каналами органов зрения. Выставив глаза, как у рака на палочках, я смог обозревать окрестности в двух разных направлениях, – тем более, смотреть было на что! – попеременно сосредотачивая внимание на двух разных картинках, транслируемых по оптокабелям прямо в мозг. Вскоре голова начала сходить с ума. Если бы не Андрей, прокричавший мне на ухо «пожар!», я бы не смог эту опцию отключить.
– Ну, как? Не запутался в двух реалах?
Я с трудом сосредоточил на нем взгляд и тихо молвил:
– Почти.
Мое внимание постоянно переходило с предмета на предмет, если можно назвать предметами людей, от скуки решившихся на самые сумасбродные выходки. Одно образование напоминали чугунную ванну на высоких ножках с сидящей в ней человеческой фигурой. Двое других – какие-то субъекты, похожие на полуразобранные кубики-рубики, из каждой грани которых фонтанировали цветные точки. Невдалеке объемистые шары, блестя полированными боками, как начищенные кастрюли и со складками в виде легкомысленной юбочки, дефилировали вдоль воображаемой улицы, явно рисуясь и набивая себе цену. Их юбочки подпрыгивали в такт песенки про Арлекино. Повернув голову, я не мог поверить своим глазам, когда увидел самую настоящую неоновую рекламу сомнительного, судя по названию, заведения.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что все, что нам встречалось по дороге – будь то простые шарики, огоньки, солидные строения или вычурные геометрические формы – есть люди.
Потом наши тела, как ноги Буратино сами собой свернули вправо, туда, где рождались громкие, ритмические звуки. Обогнув очередное препятствие, мы наткнулись на толпу зрителей окруживших оркестр, который исполнял знаменитый и неувядающий шлягер. Особенно старалась труба, выдувая самоё себя из тесного раструба цвета отожженной меди. Около десятка других инструментов тоже вносили посильный вклад в общее число рожденных децибел. Несколько пар пытались одновременно петь и танцевать, но никак не могли попасть в ритм.
– Что-то новое. – Проговорил Андрей. И, видя, что веселящаяся толпа чуть не увлекла нас в танцевальный круг, поспешил увести меня прочь.
– Полегче! – Посоветовал я какому-то одушевленному предмету, проникшему в нижнюю часть моего тела. Предмет, с чертами и замашками южного человека не расслышал возгласа и, выпутавшись из моих конечностей, рванулся в круг.
– Не сердитесь. – Заметил Андрей. – Здесь стараются не обращать внимания на такие оплошности.
– Разве он не мог мне, да и себе что-нибудь повредить?
– Исключено, хоть сто человек пожалуют к вам в гости, тесно не будет.
– А если миллион?
– Мильён… Жаль не на чем считать... – Задумался Андрей и вскоре обрадовал. – Приятного будет мало, но это пустое дело.
– Почему?
– Просто такого не может быть, чтобы миллион захотел прибыть в определённую точку пространства, да еще одновременно. Организовать такую акцию не по силам даже Руководству.
– Мне кажется, здесь слишком шумно. – Заговорил я, по сути дела размышляя вслух. – Если б не это обстоятельство… Андрей, ты никогда не мечтал тут обосноваться?
– Вообще-то я и сейчас мечтаю, но, наверное, никогда не решусь.
– Но тут все же веселей, чем на поверхности.
– Не заметить это, конечно, трудно. Но понимаешь, опустившись сюда, ты находишься рядом с дном. Дальше дороги нет, отступать некуда. – По странному закону случайных совпадений Андрей как раз остановился на перекрестке и завертел головой, выбирая дальнейший маршрут. – С психологией не поспоришь.
– Психология, мать ее… – Проанализировал я ситуацию.
Потом мы с трудом преодолевали зону максимальной турбулентности. Что-то вроде восточного базара в исполнении тысяч и тысяч бывших людей. Здесь на продажу выставлялось все, и, наверное, многое покупалось. Редкие светлячки контактных точек, которые, надо полагать, тоже были людьми, выделяясь на фоне буйства красок ярко-красным цветом, сигнализировали о своем местонахождении и о том, что какой-то присмотр за порядком здесь всё же существует.
Лавируя между домами портных и карточных шулеров, раздвигая плечами бывших работников юриспруденции, затеявших диспут в одном из домов и, даже, за его пределами, а, также уклоняясь от встречи с обитателями табора потерявших невинность до наступления совершеннолетия, мы набрели на тихое общество любителей математических формул. И решили немного передохнуть. Было похоже, что эти призраки, все, как один принявшие формы трехмерных геометрических фигур, сидели здесь уже целое столетие. Их жонглирование научными терминами, как теннисными мячиками, дало новый импульс нашей беседе.
– Андрей, ты случайно не знаешь, что мы – все люди, которые сюда попали, представляем с точки зрения физики?
Несомненно, Андрей был помешан на науке, но нуждался в искре, рождающей пламя в костре знаний. Он улыбнулся благодарной улыбкой и глубоко вздохнул.
– Как ты угадываешь, о чем нужно спрашивать? Я только что хотел похвастать научным открытием.
– Не знаю. Возможно, я умный или просто сообразительный. – Я уже пожалел о своём интересе к тому, что мне абсолютно не могло пригодиться.
– Да нет, непохоже. –  Успокоил меня Андрей. – Насчет того, что мы из себя есть. Кажется, я догадываюсь. Ты что-нибудь слышал про виртуальные частицы?
– Слышал про виртуальные деньги. И только то, что с их помощью разводят лохов на деньги реальные.
– Твой лексикон страдает анахронизмами. Уже давно так не говорят. Но это не важно. Речь идет о временных частицах, которые создаются материей для своих собственных нужд.
– Мне что-то рассказывали о временных файлах, которые комп, перестраховываясь от всяких неожиданностей, создает сам для себя. – Я всё ещё не мог понять, куда он клонит.
– Похоже только название, а по сути ничего общего. Компьютер или пользователь в большинстве случаев в состоянии прожить без этой дополнительной нагрузки на систему. С материей все обстоит по-другому. Она не может обойтись без виртуальных частиц. Иначе от той силы, которую мы привыкли называть полем останется только название, луч света не улетит дальше границы атома, а четыре из четырех, известных нам взаимодействий никак не смогут себя проявить.
Рядом громко заспорили. Краем уха я уловил оговорку в озвучивании простенького постулата, совершенную похожим на обмылок параллелепипедом из группы улучшения математических знаний и, не слушая Андрея, ждал, когда теоретики ее исправят. Но не дождался и перевёл взгляд на жестикулирующего двумя руками моего нового друга.
–  Я отвлекся. – Невпопад провозгласил я. – Так в чем же суть?
Похоже, Андрей обиделся.
– Саша, может быть, в другой раз узнаешь, из чего ты состоишь?
– Нет, уж, продолжай. – Прохрипел я, изображая на лице послушание и сосредоточенность. – Не переживай, я всё запомнил, и вот-вот смогу понять.
– Мы – это те самые виртуальные частицы, которые природа не успела стереть. Мы слепок нашего бывшего тела, но в нематериальном виде.
– Погоди, погоди, дай-ка я своими словами. – Остановил я Андрея, пытаясь проанализировать каждое из его слов. – Я есть законсервированная матрица моего бывшего тела в момент... гм... гибели? Так?
– Далась вам эта матрица! Ну, почти что так.
– Вот оно что! – Я, наконец, выдохнул, сразу и по настоящему уловив суть дела. В голове будто вышибло пробку из бутылки с лимонадом, отчего моментально вскипевший фонтан мыслей образовал водопад версий. Мне с большим трудом удалось вставить пробку на место, когда Андрей продолжил лекцию.
– Ты знаешь о том, что каждый атом нашего тела можно приравнять к излучению? Любая вещь в том мире, которую ты мог потрогать руками, воздух, вода, земля и огонь по своей природе являлась излучением, то есть волной?
– Если и слышал, то никогда этому не верил. – Я отвечал Андрею уже более сдержанно.
– Но те же вещи одновременно являются и частицами. Этих частиц очень много, если тебя устраивает такое определение их числа, – точнее сказать нет никакой возможности, – и они постоянно двигаются. Они как бы постоянно замещают друг друга. В общем, круговорот частиц в природе.
Я скептически поджал губы.
– Что-то концы с концами не сходятся…
– Ты разве не видишь, как мигает моя правая рука? – Спросил Андрей с деланной серьезностью, помахав перед моим лицом своими граблями.
– Этого мне не понять.
– Конечно, никто этого не понимает. Я один догадался.
– Значит, весь человек перемещается сюда? Виртуально?
– Получается, что весь, со всеми потрохами, хотя, я думаю, для этого не существует никакой необходимости. Здесь ему понадобятся только его память, только его мысли, хорошие или плохие. Только его сознание и подсознание. Если хочешь, назови это душой...
– Нет, ты не прав, Андрей. Душа – это совсем другое.
– Откуда ты знаешь? – Андрей подозрительно посмотрел на меня.
Я и сам не знал – откуда, просто я чувствовал.
– Долго рассказывать, да, к тому же, не смогу объяснить.
– В общем, все, что имеет отношение к физическому телу, можно было там и оставить, рядом с телом.
– А как же…
– Не задавай много вопросов – я еще не развил теорию.
– Что ж ты так, не хватает натурного материала?
– Не ехидничай, Саня. Найди мне лист бумаги и карандаш и будешь первым ее слушателем.
– Андрей, ты, наверное, просто так спросил, но я действительно вижу, как твоя рука мигает. А голова так, маленько дергается.
Мы вернулись домой уже за полночь. Как только я крепко уснул в своем логове, виртуальные частицы, постоянно проживающие у меня в голове, поначалу устроили милый карнавальный дебош, перемещаясь и замещаясь в полном беспорядке, как в дешевом калейдоскопе. Потом, как по команде, они оставили игры и скомпоновались в четкий силуэт соблазнительной барышни, известной мне по той жизни. На хорошо знакомой улице, в довольно откровенном одеянии силуэт на дистанции вытянутой руки проходил мимо меня, распространяя волны пряного аромата. Поворотом головы и движением глаз барышня приглашала следовать за собой. В такт веселой музыке, которую не было слышно, но которая, я был уверен, звучала за кадром, хорошенькие барышнины ножки поддевали коротенькую юбчонку. Вовсю светило солнце.
Я понял, что какая-то потусторонняя сила вводит меня в искушение. Надо спросить у Андрея, решил я во сне, стоит ли искать на нее управу.

7

– Мы по-прежнему называем себя людьми потому, что это привычно и удобно и потому, что у нас есть все. За исключением материальной составляющей, конечно. – Это утверждал юркий и скользкий шарик, похожий на чупа-чупс о трех палочках.
– Как не велика сила духа, но без материи нет его логического продолжения, нет завершающего акта, то есть, нет действия. А без видимого результата, как мне кажется, упражнения ума, даже самые выдающиеся ничего не стоят и быстро наскучат. – Так я ему возражал, но не потому, что был в этом убежден, а просто из вредности характера.
После моего катапультирования с того света в этот, чему-либо удивляться была бесполезная трата времени. Я уже полтора месяца, как должен был тихо и мирно лежать в могиле, но сейчас чья-то заботливая рука, передает мою нематериальную составляющую от одного умного человека к другому. Несколько дней назад мной занимался известный профессор физики. Сегодня моим учителем стал бывший гуманитарий. Мы выбрали в пространстве внутри сферы незанятый участок и мой собеседник, хлопнув ладонью красный шарик ближайшего координатного узла, застолбил территорию во временное пользование. По-моему, с тем же результатом он мог задрать над ним ногу.
Этот ликбез я запомнил надолго. Преподаватель, видимо, был рад освободить меня от предубеждений, которые я захватил с собой из того мира. Очередное мое рискованное высказывание он отмел с легким раздражением.
– Послушайте, это надо просто запомнить раз и навсегда. Мы – люди. Мы были людьми и ими же и остались. Чтобы вам было легче это осознать, представьте, что вы просто переехали на другое место жительство в пределах той же среды обитания. И чем раньше вы выкинете свой потусторонний бред из головы, тем вам же будет легче.
Слушать его было бы одно удовольствие, если бы он увлекался, зная меру.
– Я постараюсь следовать вашим советам.
– В некотором роде это не совет, а настоятельная рекомендация. Значит, так. Ознакомлю вас с немногими правилами поведения: нормы этикета сохранены, нормы субординации – тоже. Хамство недопустимо. Нормы нашей речи те же, как и в том мире. Конечно, есть разница, например, в нашем движении там и тут. Вы замечали, как вы передвигаетесь? Разве вы контролируете каждый свой шаг? Отнюдь нет. Потому что шагов вы не делаете, вы летаете. Вы передвигаетесь силой мысли. Да и ногами точно в том виде, в каком мы их привыкли иметь в том мире, люди почти никогда не обзаводятся. В этом нет необходимости. Летит какая-нибудь аппетитная колбаска с короткими отростками вместо рук и ног, морская звезда или трехгранная призма – все это люди, которым по какой-то причине не хочется копировать в деталях свой прежний образ. И это их полное право. Самый распространенный образ в виде сферы, в этом случае человек практически не тратит сил на постоянный контроль своей внешности и потому сфера так популярна.
– Для себя я их называю шариками.
– Однако кого бы мы ни видели перед собой, – возвысил голос представитель гуманитарных наук, – шарика или ролика, – мы говорим – это человек. Иногда мы называем друг друга паломниками. В том смысле, что мы на пути к Богу, а здесь только временный привал. Другой термин – «пилигримы веры» почти не применяется, так как слишком заумен и вычурен. Но вы же понимаете, что за этими названиями ничего не стоит, нет их никакого реального наполнения?
Собеседник взглянул на меня исподлобья, убедился, что я понимаю суть дела точно так же как он, и с новой силой налег на загадки этики.
– В употреблении терминов пришел, прискакал или побежал и т.п. существует определенная путаница, так как, я повторюсь, мы практически никогда ни ходим, ни бегаем, ни прыгаем, мы – летаем. И даже не летаем, а перемещаемся. Никакой борьбы за чистоту языка здесь не ведется, и это, на мой взгляд, не совсем правильно. Хочется думать, что наши дети или дети наших детей смогут…
Человек осекся. Он взглянул на меня дикими глазами.
– Что я только что сказал? – Он криво улыбнулся левой половиной рта, еще до того, как я понял, что ему нужно. – Не слушайте этот бред. Меня занесло.
Он помотал головой из стороны в сторону, словно отгоняя мух, и начал смеяться легким, аккуратным смехом.
– Ну, какие у нас здесь могут появиться дети? – Говорил он сквозь сдержанные звуки, напоминающие квохтанье курицы, подзывающей цыплят полюбоваться выковырянным из грядки червячком... – Вот глупость-то! Вы бы хотели завести здесь детей?
– Можно попробовать. – Спокойно отозвался я. – Там я не успел.
Человек на полсекунды замер, осмысливая ответ, и зашелся каким-то диким, не ограниченными нормами этикета, хохотом. Мимика смеха изображалась им теменной областью своего шарика, беспорядочно подскакивающей небольшую высоту, как крышка на кастрюле с бурлящим варевом. Потом смеялись мы вдвоем, но один из нас был, определенно не в теме.
– Господи, как я не догадался. – О чем-то все сокрушался чупа-чупс. – Можно попробовать… – еще не отсмеявшись, повторил он несколько раз подряд.
А я все ждал, когда же можно будет перейти к делу.
–  Деторождению там (я показал глазами вниз, хотя мог бы тыкать пальцем в любом направлении, главное – следить за выражением лица) предшествует определенный физиологический акт. – Отчетливо разделяя слова, я приступил к выяснению основы основ, и собеседник посмотрел на меня испуганно. – Понятно, что про детей вы вспомнили ради яркости образа, а как насчет самого акта? Здесь практикуются такие отношения?
– Происходят разные виды непосредственного контакта тел. По разным поводам и с разными последствиями. Если вы ожидаете боль, вы ее получите. Если вы видите, как вам пытаются сделать нечто приятное, вы почувствуете самую настоящую радость. Единственно верный способ избежать и боли и страха и волнения это закрыть глаза и не о чем не думать. Но, конечно, если так и бывает, то только во сне.
Было совершенно ясно, что человек декламирует заученное когда-то наизусть и неоднократно озвученное. Я не перебивал и не торопил гуманитария пока тот, собравшись с мыслями и с духом, не отважился приступить к завершающей теме своей лекции.
– Конечно, все очень, очень реалистично, если вы понимаете: что вкладывается в это слово. Можно ощутить все, что хотите, если сможете представить, как это ощущение должно… выглядеть. – Собеседник помолчал, утеряв нить повествования, затем внутренне вздрогнул, словно опять обнаружил ее уже в неположенном месте.
– Вы имеете в виду?... – я специально не закончил фразы.
– Да. – Он еще раз вздрогнул довольно резко. – И это тоже. Если вы найдете партнера и оба захотите одного и того же.
– Давайте выясним все до конца. Мы говорим о сексе? – Поскольку собеседник молчал, я задал ему последний вопрос. – А можно получить при этом удовольствие?
Пузырь на лету крикнул: «Мне пора» и испарился раньше, чем я закончил предложение.
Я стал оглядываться, пытаясь понять, где нахожусь. Горизонт был чист, но рядом явственно слышалось какое-то движение.
– О чем, собственно, была речь? – Неожиданно из-за спины с мягким шорохом, отдаленно напоминающим звук трущихся колготок, вывернулась женская фигурка, всеми силами старающаяся изобразить скромность и участие. Попутно фигурка смогла ненавязчиво показать приятные созерцанию и, наверное, на ощупь изгибы своего тела.
Слишком всё благополучно складывается, подумал я. Как по заказу. Только что никого не было, и на тебе – подарок судьбы. Подозрительно. Но если не воспользоваться подарком сейчас, когда ждать следующий? Судьба – штука обидчивая и злопамятная.
– У нас возник спор, сможем ли мы в таком виде понравиться прекрасному полу?
– Но вид у вас вполне ничего. А кто выиграл?
– Одержала верх бдительность и осторожность.
– Вы испугались медицинских последствий? – по тону произнесенной фразы можно было понять, что такие последствия мою собеседницу нисколько не пугают.
Отсутствие в окружающей среде советчиков благоприятствовало продолжению общения.
– Саша. – Представился я и пожал нежный протуберанец, выросший из женской фигуры. – Не я, наверное, их боится мой собеседник.
– Можете меня звать Полиной, если вам будет удобно.
С ней было очень удобно, и после недолгого обмена ритуальными фразами мы выяснили, что хотим одного и того же. Из-за отсутствия точки опоры и силы тяжести процесс проходил довольно замысловато, и нельзя сказать, что возникло ощущение завершения дела. Я выразил надежду, что со временем все наладится, и Полина со мной согласилась. Только жаль, что чупа-чупс не предупредил, как много энергии это занятие требует. Я еле попал домой, но еще до отбоя успел подслушать, как мое имя по всем падежам склоняет здравомыслящая часть нашего общежития.

8

Несколько приземистых фигур перекидывались ярким шариком, изображающим волейбольный мяч. Зрелище стоило того, чтобы его смотреть не отрываясь. Грациозность и слаженность игроков оставляли желать лучшего, но действия «мяча» были бесподобны. Он умел быть жестким и пружинящим одновременно. Он летал от игрока к игроку по непредсказуемым траекториям, но всегда оставался в черте досягаемости, придавая игре непрерывность и увлекательность. Нельзя было сказать заранее: будут ли парироваться пушечные подачи, к которым излишне часто прибегали игроки, но, тем не менее, все они парировались. Болельщики или зрители, если таковыми можно было назвать горстку комочков активного ярко-красного цвета, находившихся неподалеку, сдержанными вздохами выражали свои эмоции. Интересно, а каково «мячу», испытывающему удары? Я приблизился к игрокам, вызвав ропот неодобрения за спиной. Черт возьми! Я увидел как «мяч» улыбался.
Как часто бывает, мои мысли проследовали цепочкой рассуждений от улыбающегося и, скорее всего, слегка чокнутого мяча ко всему этому чокнутому миру, а затем к моему положению в этом мире. Оно было хоть и незавидным, но терпимым. Но я задал простой вопрос: «Хочу ли я здесь оставаться?», и с жаром ответив самому себе: «Нет!», внезапно понял, что мои шансы найти более приемлемую среду обитания, хоть и ничтожно малы, но все-таки, не равны нулю. Это открытие я совершил, сделав следующую логическую посылку: если каким-то чудом меня перенесло сюда, – кому-нибудь рассказать на том свете – не поверят, – другое подобное чудо может перенести меня куда-то еще. Почему бы нет?! Говорят, когда хочешь, чтобы что-то исполнилось, нужно в это сильно верить и этого же добиваться. Чем сильней веришь, тем лучше. Я уже поздравлял самого себя, но тут в безупречную картину моего личного избавления примешалось чувство легкого неудобства, потому, что я не мог не вспомнить о данном самому себе обещании.
Не так давно, но все-таки не пять минут назад (где-то там, в прошлом мире черви уже обглодали мое тело до скелета), я загорелся мыслью при удобном случае помочь человечеству. То есть выполнить обязанности избавителя, если настоящему избавителю не придет в голову сделать это раньше. Эти два избавления могли играть друг другу на руку, но могли и конфликтовать. Будучи хозяином своего слова, я мог бы в любую минуту откорректировать свои желания, но отдавал себе отчет, что беспорядочность в этом вопросе не приведет ни чему хорошему. Слово должно быть твердо и нерушимо. До определенного предела. Пока же оба желания я оставил в силе.
Но все упиралось в «если». Если возникнет подходящее внешнее воздействие, если я буду наготове, если смогу оценить ситуацию и подтолкнуть ее развитие в нужном направлении, если сам смогу инициировать необходимый внутренний толчок, для чего я должен изучить искусство подталкивания, а также научиться с пользой для дела преодолевать трудности и стойко переносить тяготы и лишения, и так далее.
Я мог бы продолжать в том же духе еще полчаса. Желать чего-либо в таком роде все равно, что желать самому себе найти на людной улице миллион. Хотя кое-что (может быть, легкий ветер перемен) мне подсказывало, что этим делом стоит заняться, и настала пора действовать.
Самое сложное было найти нужного человека (без блата не обошлось), а вот разговорить его – без проблем. Мы дискутировали об общем положении дел в свободном полете, имея по правую руку Крест, а с левого бока и за спиной – вогнутую твердь купола. И даже ни разу не вспомнили, что забыли познакомиться. Для себя я назвал его господином N, но планировал после собеседования присвоить ему любую другую подходящую букву. Первые десять минут разговора не представляли ничего интересного. Но потом…
– То есть, вы утверждаете, что ничего в этом направлении не делается? – Я озвучивал уже пятый вариант одного и того же вопроса.
– В каком?
– Ну, насчет… –  Я очертил в воздухе круг, показывая всеобъемлющую широту проблем, стоящих перед обществом. – Насчет всего этого положения. И, может быть, насчет его изменения.
– Вам не нравится положение?
– Давайте скажем не так. Просто я изучаю проблему.
– С чьей-то санкции?
– Возможно.
Виртуально господин N уже сидел за своим столом и в мыслях хватал телефонную трубку.
– Мне еще не докладывали, что положение настолько серьезно.
– Нет-нет, вы неправильно поняли. Положение довольно устойчивое, но все же кое-что происходит, и надо знать заранее, чего бояться.
– Сотрудники нашей службы пришли к выводу, что ничего делать не надо! Какая-либо заметная физическая активность для нас слишком большая роскошь. Мы не собираемся ничего менять.
Это был верх откровенности, на которую способны только госчиновники – наглая, святая честность.
– Какой службы?
– Отдела. – Поправился N. – Не важно какого. Факт, что наше мнение разделяет большинство в Руководстве.
– А с какой целью вы занимаетесь детскими аттракционами, попусту тратя энергию общества? – Уже без всякого интереса продолжал наседать я на неподатливого собеседника – И сколько времени это будет продолжаться?
– Откуда нам знать. Миллион лет или три дня. Разве это имеет значение?
– Для кого как.
– Вот видите… – N, не слыша меня, стал дальше гнуть свою линию, но быстро спохватился. – О каком аттракционе вы только что говорили?
– Кто-то на дне организовывает лазерное шоу. Для отбросов общества. Занятно?
– Мне не нравится слово «дно» и слова «отбросы общества».
– Мне тоже, но у меня есть вопрос…
Вдруг собеседник перебил меня:
– Вы видели место аттракциона? Нет ли там заготовки в виде тубуса или большой спирали?
– Нет, я ничего не видел, я только передаю слухи. Согласно тех же слухов из обитателей дна вербуют светоизлучателей.
– Так-так, погодите минутку, что-то я припоминаю. Знаете, в узких кругах известен один факт, который может быть вам интересен. Много лет назад одному, заслуживающему доверия лицу, удалось заглянуть за купол, и он увидел там свет. Как он потом говорил – солнечный.
– Простите, но заглянуть за купол нельзя. – Робко и вежливо, боясь спугнуть птицу счастья, возразил я. – Это замкнутая полость.
– Это понятно. Скорее всего, он что-то увидел сквозь купол. Видимо, или случилась брешь, или… Не буду гадать.
– Вы думаете… –  Начал я.
– Раньше, довольно давно я слышал про одну идею… – Бесцеремонно перебил меня собеседник, но сразу же резким движением головы отбросил свои воспоминания и саму идею далеко в сторону. – Молодой человек, давайте с этой точки посмотрим на Крест. Что вы видите?
Крест был похож на комок мясного фарша, обтянутый тонким капустным листом с неряшливо торчащими краями. Мясо просвечивалось сквозь зеленый лист мутным красно-багровыми разводами, а прожилки листьев и их края выделялись ярким изумрудным сиянием. Век бы не видеть эту красоту.
– Вы же сами сказали – Крест.
– Это – люди. Миллионы людей. Делать им абсолютно нечего, и они регулярно извергаются идеями, гипотезами и теориями. Каждый день новыми. Идеи всякие разные, есть и достаточно парадоксальные, чтобы ими, как советовал известный физик, всерьез заинтересоваться. Есть никуда не годные, но они настойчиво повторяются тысячами людей, требующих проверки, и эта настойчивость подчас переходит рамки приличия. Но, сами понимаете, нельзя в науке прийти к правильному ответу голосованием.
– Я так же понимаю, что иногда никому и не нужен правильный ответ.
– Может быть это и так. Или не так. – Произнес он задумчиво. По-моему, слухами о лазерном шоу я выбил его из колеи. – Знаете что? Если вы ничего не имеете против, я дам ваши координаты одному официальному лицу. С ним можете обсудить все, что считаете нужным. По крайней мере, он вас выслушает.
– Кто меня выслушает?
– Э-э… Я же сказал: одно официальное лицо. Могу добавить: близкое к Руководству.
– Значит, выслушает оно, а не он.
Господин N пошевелил плечами.
– На вашем месте я бы не стал так безапелляционно утверждать. Прощайте.

9

На этот раз я забрался очень высоко и, скорее всего, был где-то на середине расстояния между крестом и верхним куполом. То есть там, где по существующей теории могла проходить линия соприкосновения того и этого мира. Крест отсюда казался хорошо заметной светлой искрой в глубине иссиня-черного мрака. Он был инородным элементом в черноте преисподней, охваченной матово-белым светом, исходящим из верхней сферы, которая – преисподняя – сама по себе, выглядела шедевром виртуального зодчества. Никто из обитателей Креста не мог сказать, что это за свет и откуда берется тьма. А также никто из них не смог бы навести ясность в вопросе: есть ли на свете справедливость.
Там, где я сейчас находился, не было никакого видимого объема, или замкнутой полости, и никаких загадочных бликов на какой-либо выпуклой поверхности. Просто сюда, на зыбкую границу света и тьмы, в виде бесформенных матово-серых комков впархивали, появляясь ниоткуда, полумертвые, еще полные смертного ужаса души.
Этот природный феномен стал местом паломничества умерших в разное время корифеев науки, пытающихся пронзить, если не оком, то великой силой мысли границу ирреального мира. Если кому-то из них и удалось не только в мечтах посетить территорию своего отрочества, в чем я сильно сомневаюсь, то мне об этом ничего не было известно.
Большая часть из народившегося снежного пуха, так и не успев или не захотев сконцентрироваться, мутными пятнами уплывала вверх на встречу с верхней сферой. Это напоминало беззвучно падающий снег в ночном небе того мира. Снег, падающий вверх. Отдельные снежинки, несколько мгновений оставаясь в нерешительности, приступали к беспорядочным метаниям, не находя точки отсчета, ничего не видя и не понимая где находятся и, по-видимому, едва подозревая о своем существовании. Рано или поздно почти все они оказывались вблизи купола и притягивались к его поверхности неведомой и неодолимой силой. Самостоятельно достичь Креста и влиться в большую и дружную семью паломников и пилигримов удавалось единицам.
Не скрою, я обрадовался, когда одна из снежинок, незаметно проскочив фазу неопределенности и медленно кружась, приняла вид и форму податливого шелкового кокона, который явно испытывал внутренние колебания душевного свойства. Душа как живое существо испытывала сомнения. Какие? С интересом я наблюдал как кокон, попеременно становящийся то грушей, то связкой сарделек, то чем-то вроде пузатой гаванской сигары медленно дрейфовал вверх. На заклание. Я смотрел на темный, отдающий перламутром, как жемчуг высшей пробы серый бархатный глянец и неожиданно подумал, что я, наверное, мог бы его спасти. Решиться на это было непросто, так как меня предостерегали слухи, скорее всего, сильно преувеличенные, о том, как снежинки, проявляя дикое коварство и сумасшедшую силу, в одно мгновение «утягивали» спасателей за собой в безвозвратное ничто. И еще говорили, что обязательно нужно иметь благословение от Руководства. Дикари, думал я: прежде чем спасти человека, покажи лицензию! Я решил, что если сейчас у него ничего не изменится, то я отведу взгляд и полечу прочь от этого места. В конце концов, надо взять за правило не встревать с чужие дела, даже если это касается жизни и смерти. Но у меня ёще не хватало тренировки по обузданию чувств, и раньше, чем успел додумать эту мысль до конца, моё тело отреагировало на происходящее.
– Руку! Вытащи руку. Руку давай! – Я автоматически повторил слова из ритуала спасения, и обнял шарик, рассчитывая настроиться на контакт.
– А может заодно и сердце? – Мягкий девический голос чуть не поверг меня в шок и заставил отпрянуть на почтительное расстояние. Пульсирующий кокон затеплился ртутным блеском и довольно резво стал принимать подобие человеческой фигуры. Фигуры, которая в прежней жизни имела счастье располагать округлыми и симпатичными формами. Повинуясь воле ее хозяйки, бесформенный силуэт приобретал все атрибуты женского тела – красивого и юного. Посмотреть было на что. Услышав голос совести, я подумал, что мне не мешало бы отвернуться, но решил, что еще успею это сделать. На сером холсте стали проявляться черты ухоженного лица, которые хозяйка каждый день наблюдала в зеркале в прежней жизни на том свете. Возможно, слегка приукрашенные. Взгляд на секунду задержался на мне, и лицо спасенной души слегка исказилось.
– Где я? Не думаю, что это рай… Это то, что называется чистилищем? – Голос скорее был безразличным, чем несчастным или радостным, и, казалось, сейчас послышится: «О, Господи, опять одно и тоже».
Вокруг был серый мрак. То там, то здесь на фоне черной ночи вздымали вихри редкие снежинки, а где-то далеко, на том месте, где должен быть Крест светилось яркое пятно.
– А разве, похоже?
– Откуда я знаю, черт бы вас побрал! – воскликнула фигура. – Дайте оглядеться. Гм… нет, это скорее предбанник, в котором внезапно выключили свет.
– Извините, речь идет о женской бане?
– О мужской! В чем дело? Это у вас новая форма знакомства?
– Я просто спросил. Хотя познакомиться тоже не против. Меня зовут Саша.
– Я – Лиза. – Девушка ответила нехотя и почти сердито. – Дайте мне немного прийти в себя, а потом скажите, куда тут лететь.
– Если бы я не знал, что такого не бывает, то подумал бы, что вы здесь уже не в первый раз. Но вам нужно еще кое-что сделать. Ну а потом полетим. К людям.
Лучше бы я этого не говорил.
– Ха! Люди! Я только что от них избавилась. Твари! Гнусные твари! – Девушку била сильная дрожь.
– Ладно, ладно, успокойтесь. – Я погладил Лизу по плечу. – Все обойдется.
– Не обошлось. Слава богу, я убила себя. Я сумела. Так мне и надо. – Девушка начала оглядываться по сторонам. – Вы говорили, что мне нужно что-то сделать.
– Прошу прощенья, но вы не одеты, здесь так не принято. Или хотя бы приглушите свои формы.
Но Лиза как будто меня не слышала. Поворачивая голову, она с интересом осматривала свое неживое тело – красивое, но припудренное мертвым сиянием белого купола – и горестно вздыхала.
– Я – мёртвая, да? Мёрт-ва-я. Наконец-то. Я так хотела умереть! – Лиза вздернула голову и дотронулась до меня рукой. – А вы не видели здесь маленькой девочки? Вот такой? – Девушка обозначила руками размер грудного младенца.
Я помотал головой.
– Сейчас – нет. То есть, вообще – нет. Но я здесь мало времени.
– Не сейчас, а немного раньше, день в день три месяца назад? – Лиза вздохнула. – Я убила ее.
Я пригнулся, как от удара и невольно отступил назад. Заметив это движение, девушка придвинулась ко мне вплотную, почти касаясь голой грудью и, со страшным оскалом физиономии, напоминающим о бренности жизни как в том мире так, оказывается, и в этом, закричала:
– Что, страшно? А мне не было страшно в реку с обрыва с дочкой на руках?
– Выскажу догадку, что виноват мужчина?
– А кто же еще?!
– Все равно, вы не должны были так делать. А вообще-то начинайте все это забывать.
– Значит, не видели моей девочки? Но ведь она где-то здесь. Я найду ее… наверное. – Лиза быстро успокоилась и перевела разговор в практическую плоскость. – Имеет значение, что я буду носить?
– Только для вас. Для окружающих никакого. Оденьтесь хотя бы для виду, пусть на вас будет накинуто что-нибудь простое и свободное. Представьте себя в одежде вот и все.
– Странно. Разве здесь встречают не по одежке? – Спросила Лиза и добавила. – Не смотрите на меня.
Вопрос был из разряда тех, что не требуют ответа, а требование из числа не обязательных для выполнения. Спустя полминуты на фигуре появилось какое-то полосатое рубище, а на ногах – нечто среднее между юбкой и шортами.
– Кстати, почему вы ничему не удивляетесь и, я бы сказал, свободно здесь все воспринимаете? – Спросил я, заполняя паузу.
– У меня бывают видения. – Лиза хитро, мне даже показалось хищно, улыбнулась.
Не веря ни единому ее слову, я откликнулся.
– Вот как! Наверное, стоит пойти к вам в ученики. – И одарил Лизу добрым советом. – Здесь не холодно.
– Идите к черту! Какое вам дело до моего гардероба? – Зло проворчала девушка (Психованная! – в очередной раз подумал я), но оставила попытку достижения двух противоположных целей – элегантности и скромности. Какую-то часть времени она пыталась обзавестись волосами средней длины и ей это почти удалось. Волосы получились отличные, в меру волнистые и тонкие, на том свете про такие сказали бы: шелковые. Один недостаток – они постоянно стремились бросить свою хозяйку и уйти в свободное плавание. Если бы она знала, сколько усилий надо будет тратить на их удержание, то нашла бы другое занятие. В конце концов, ей пришлось ограничиться созданием короткой стрижки.
Я начал инструктаж, не дожидаясь окончания парикмахерских ухищрений. Не прошло и пяти минут, как в связном виде я изложил все свои знания по основной теме.
– То есть вы не просто летите туда или сюда, а вы задаете самому себе координаты, где вам надлежит быть и через сколько времени. Осталось всего ничего: изучить и запомнить структуру нашего пространства, и распоряжаться этими знаниями подсознательно не прибегая к затратам энергии, которые понадобятся вам на сам перелет. – Закончил я с победным видом.
– Бред.
– Конечно. – Согласился я.
– Господи, в жизни мне этого не понять. У нас математичка была такая стерва, что я специально ее уроки не учила.
– Вы справитесь. Что интересно, сетку координат можете составить по своему усмотрению, но, сами понимаете, лучше прибегнуть к общепринятой.
– Она была страхолюдина и мстила мне. – Казалось, Лиза меня совсем не слушала. – Я ничего не понимаю. Я думала, хоть здесь отдохну.
– Впрочем, первое время, вы сможете свободно передвигаться, если вас будет поддерживать дружеская рука вашего хорошего знакомого. Дайте руку. – Я приблизился к женской фигуре уже почти полностью одетой.
– Зачем? – Спросила девушка, продолжая копошиться в одежных складках.
– Хотите вы или нет, но желание оставаться в одиночестве может быть очень опасной идеей. Посмотрите на белую смерть у нас над головой.
– Не смешите меня. Что может быть безопаснее того света? – Проговорила Лиза, на секунду запрокинув голову. – Не затем ли самоубийцы лишают себя жизни, чтобы избавиться от любой опасности?
– Возможно, вы о себе, но не расписывайтесь за всех. Некоторые просто скрываются от кредиторов и от судебного преследования. Потеря чести для таких людей – это самая большая неприятность в жизни. Но тут их или кого угодно подстерегает опасность другого рода. Чтобы мы лучше узнали друг друга…
Девушка слегка стянула свою фигуру тонким поясом и подняла голову. М-да, результат стоил таких продолжительных усилий. Я улыбнулся, так как без труда определил, на кого моя новая знакомая захотела быть похожей. На дикторшу центрального телевидения, которая, появляется в студии перед телекамерами, очевидно, только для того, чтобы, несмотря на возраст напомнить телезрителям о своей незаурядной и неувядающей сексуальности. Впрочем, я уже давно не видел ухоженных женщин.
В ее глазах стоял холодный интерес.
– Я не понимаю.
– Когда мы возьмемся за руки, постарайтесь настроиться на мою волну. Вам нужно различить и запомнить мой позывной, своего рода штрих-код. А я настроюсь на ваш, чтобы иметь возможность связаться с вами в любое время. Я не знаю как это по научному, но вы поймете, когда загляните мне в душу.
– Я не утону в вашей душе?
– Нет, там мелко, как раз для вашего кругозора. Только не забудьте вытереть ноги.
– Не обижайтесь, пожалуйста. И давайте возьмемся за руки, если это так уж необходимо.
Хватило несколько секунд, чтобы узнать о ней очень много. Даже то, без чего я вполне мог бы обойтись. То, что мне лучше бы не знать. То, что мужчине о женщине и знать-то не рекомендуется. Она, что называется, вывернула наизнанку душу. Волна была настолько яркая и вызывающая, что я не сумел бы ее забыть, даже если бы захотел. Нежная и страстная волна, просто сказка. Все-таки я – скотина. Женщину надо было предупредить, что такая открытость совсем не обязательна.

10

Я вспомнил об обещании одного из моих новых знакомых свести меня с человеком из Руководства, только тогда, когда это руководство предстало передо мной. Им оказалась привлекательная женщина в расцвете лет, скорее всего с неоконченным высшим образованием и, по-видимому, с неутоленным чувством. Имея в начале разговора рост на полголовы выше моего, она незаметно к концу беседы его скорректировала, чтобы тот большей степени соответствовал тем пропорциям, которые приветствуются для создания тесных взаимоотношений мужчины и женщины. Я расценил это как тонкий намек. Дама носила идеально подогнанный по фигуре брючный костюм и, видимо, тратила немало сил на контроль его состояния.
– Вы давно в этом мире? – Спросила дама, позабыв представиться.
– Не очень, но он мне уже надоел.
– И вы полагаете, что это не конечная остановка?
– Я уверен в этом.
– Все уверены. У вас есть что предложить?
– Полдня назад я был убежден, что есть.
– А что случилось за это время?
– Я стал старше.
– Если вы изволите говорить на языке шутки… – Женщины сделала движение в сторону, но я, страдая замедленной реакцией, оставил ее выходку без внимания. Поколебавшись, она не ушла, а продолжила разговор только потому, наверное, что моя персона всерьез заинтересовала кого-то из здешних фюреров. – Рассказывайте. Мы рассматриваем все проекты, в том числе самые фантастические.
– У меня самый простой. Известно, что что-то происходит за верхней сферой, известно, что она периодически светлеет, как бы очищается, затем снова за счет нового поступления наращивает толщину…
– Известно. – С интересом посмотрело на меня руководство.
– Я предлагаю всем работоспособным выйти на спасение душ. Тогда примерно за полгода сфера очистится, и мы сможем, не напрягаясь, подать любой сигнал, конечно, если увидим что-либо, достойное внимания. Даже сможем путешествовать, используя новые ориентиры.
– В том, что вы предлагаете, есть рациональное зерно. Допустим нам стало известно кому и какой сигнал нужно подать, но… – Минут пять без лишних междометий и хорошо поставленным голосом она тянула привычную бюрократическую жвачку. Из ее монолога, который почти невозможно было прервать, стало известно, что вся трудность работы ее отдела заключена в необходимости реагировать на отдельных умников со стороны, которые лезут со своими советами.
– У вас есть готовый проект. – Не спрашивая, а утверждая, остановил я затянувшееся словоизвержение.
– Что вам про него известно? – после едва уловимой заминки спросила женщина.
– Только то, что его реализация может нанести непоправимый вред.
– И только потому, что вы о нем ничего не знаете? – На ее лице промелькнула ироничная улыбка, и мне пришлось пошевелить мозгами.
– Достаточно взглянуть на ваше лицо, чтобы понять, что вы что-то затеваете. Например, обозначить наше существование, сделав вылазку за купол, возможно, с помощью каких-либо заклинаний и ритуальных пасов. Неужели вы никогда не мечтали заглянуть на ту сторону?
– Я вам ничего не говорила о сигналах…
– Но вы не можете не делать ничего! Я чувствую, что вам потребуется моя помощь…
– Ну и чувствуйте себе на здоровье.
Мы препирались не так уж долго. Я надеялся на то, что женщина проговориться, но ей это все порядком надоело, и она выпалила с раздражением.
– Я вам ничего не говорила о проектах. Услышьте, наконец, то, что вам надлежит услышать: мы не можем следовать вашим рекомендациям. Миллион человек в свободном полете вблизи сферы? Абсурд. Половина из них будет притянута к куполу уже в первые минуты. Кто займется их спасением? Тем более что многих придется принуждать к этой нервной работе. Времена уже не те. Люди разболтались, доходит до того, что не хотят заступать на дежурство в сетке каркаса. Но у нас свободное сообщество, и каждый волен делать то, что хочет, конечно, учитывая, интересы других людей.
Сухая отповедь каленым горохом слов сыпалась мне под ноги. И, конечно, она была права.
– Цитата из Декларации прав? Кстати, у меня есть еще несколько идей. Где я вас смогу найти сегодня вечером? – Выпалил я без остановки и протянул руку. Я был уверен, что ее неутоленный инстинкт может стать моим помощником в затянувшихся поисках. Или сообщником, зависит от того, с какой точки зрения на это дело взглянуть. Если в ответ она подаст мне свою руку…
Я совершенно отчетливо увидел, как ее рука, тронутая рефлексом, дернулась мне навстречу.
О-о, если она подаст руку, то это будет значить очень многое. Соприкосновение ладоней здесь – это нечто большее, чем обычное «здравствуйте» на том свете. Если это произойдет, то я, во-первых, ознакомлюсь с ее данными. А, во-вторых, очень скоро я все узнаю о проекте, который, как я понял в ходе разговора, не может не существовать. В-третьих, а может быть, во-первых, мы попробуем поладить с ее инстинктом. Недаром рукопожатие в этом мире считается чуть ли не сексуальным актом, а несанкционированное рукопожатие – замаскированным актом насилия.
– Не рано ли приступаете к плану Б? – ледяной тон моей собеседницы никак не вязался с ее зардевшимися щеками.
– По-моему в самый раз, но это не план. Это вышло спонтанно. Если мы обсудим наши планы, больше доверяя друг другу, то это будет только на пользу.
Я мог не продолжать, ибо говорил сам с собой. Женщина улетела тихо, без скандала, и я этому был не особенно рад. Похоже, что ни один мой план не сработал. Но я недолго предавался унынию – лед-то тронулся!
Барьер между поверхностью и внутренностями Креста я постарался преодолеть быстро, и не задумываясь о последствиях. Придав телу горизонтальное положение, с совершенно равнодушным видом я шагнул навстречу цветным сполохам. Все обошлось. Обходя десятой дорогой злачные места, я с видом любопытствующего туриста прогулялся до самого дна и обнаружил не особо конспирируемый вещдок подготовки проекта, о котором вскользь упомянул господин N. Не спираль, а скорее, пружина – гибкая цепь из многих сотен людей, спаянных силой воли и сомкнутыми руками – она свернутыми кольцами покоилась почти в центре южного полюса. Ее внутренняя полость занимала территорию нескольких соседних кластеров, для чего те, по-видимому, пришлось объединить. Почему-то обитатели дна не были эвакуированы, а концентрировались вокруг единственного узла, случайно или преднамеренно оказавшегося на оси пружины и отличимого ярким рубиновым свечением. И узел и люди были внутри, и, казалось, чего-то ждали. Если это исходное состояние пружины, то она могла работать только на растяжение. Если же наоборот… Я представил, как сжатая до предела, гибкая спираль, дождавшись сигнала, словно патрон, ощутив удар бойка по капсюлю, выстреливает в пространство своими внутренностями, и поневоле поежился.
– Вы кого-нибудь ищете? – раздался незнакомый голос за моей спиной. Он принадлежал худощавому субъекту, который не посчитал за труд придать своей фигуре облик молодого человека.
– Нет, я здесь случайно. У этого агрегата нахожу сходство с лазером. И далеко он будет светить?
– Если бы мы были на том свете, я б ответил, что до самой Луны.
– Я думаю, этот аттракцион будет потрясающим зрелищем.
– Не сомневаюсь. Но эта штука довольно неустойчивая, даже опасная, и посторонним нельзя здесь находиться.
– Что же в нем опасного? – Спросил я, игнорируя предложение выметаться прочь.
– Все напряженно. Возможно, любое слово, сказанное невпопад, может запустить реакцию.
– И что тогда?
– Я же попросил вас удалиться от объекта!
– Считайте, что меня уже нет, а вы разговариваете сам с собой. – Почему внутри находятся все эти люди?
– Официально я не знаю, но догадываюсь. – Парень вздохнул и начал издалека. – Это люди «дна».
– Я уже в курсе.
– А знаете, чем они отличаются от людей, живущих на поверхности?
Кое-что я знал, но воздержался от утвердительного ответа.
– Нет, не знаю.
– Статусом.
– Вот как!
– Люди нашего мира поделены на людей дна и «наружников». «Наружники» связаны общественными обязательствами, а живущие внутри сферы якобы абсолютно свободны. Это и есть разница в статусе. Ну, так вот. В народе циркулирует такая тема: когда дело дойдет до раздачи призов, –  то есть, если кто-нибудь устроит золотой мост из нашего-то мира да прямиком в рай, –  первыми в очереди будут «наружники», как заслужившие своим трудом такую привилегию. Разделение условное и напоминает то, как в прежнем мире разделяют грешных и праведных.
– Интересно. А вы верите в эту тему?
– Пока я не знаю. Для начала я хотел бы узнать, что из себя представляет рай? А насчет этих людей вы, наверное, уже все поняли: кто же будет рисковать праведниками?! Кажется, вы собирались уходить?
– Нет, не собирался. Меня здесь не было.
Живым кольцам до нас, казалось, нет никакого дела, и только от толпы светоизлучателей исходил базарный галдеж.

11

Несколько дней спустя, я испробовал свои способности в одной силовой игре, по правилам которой двое участников должны вытеснить из круга третьего. Причем, в ходе игры они постоянно менялись ролями в зависимости от обстановки. Как только любой из трех игроков оказывался за кругом, игра прекращалась. Меня хватило ненадолго, в том числе и потому, что ранее я вбил себе в голову, будто здесь, в этом мире человек сам хозяин своего тела. Оказывается, это было не совсем так. Мои соперники сначала скрутили меня в бараний рог, а, затем, почти не прикасаясь, оперируя неизвестным мне фактором воздействия на расстоянии, вышибли за круг, правда, без членовредительства.
Зрители были довольны. На какое-то время я потерял веру в светлое будущее, но снова обрел ее, услышав нежные гудки позывного сигнала у себя в голове – законы вежливости требовали заранее предупреждать о визите. Хоть это и невозможно, но у меня взялся испариной лоб, когда я в первый момент подумал, что звонит мобильник. Я переместился к ближайшему координатному узлу. «Все-таки, здесь удобно. – Подумал я относительно ко всему этому свету. – Не только удобно, но и приятно узнавать, что ты кому-то бываешь нужен».
«А вдруг это посыльный с кучей счетов за проживание? Ведь я уже давно занимаю жилплощадь, но ни разу не платил». –  От этой дурацкой мысли мне стало весело, а, когда я вспомнил свой дом и себя в доме в том мире, то сделалось еще и грустно. Так и получилось, что я встретил визитера с горькой улыбкой на лице.
Моя улыбка произвела впечатление на даму, пунцовые щечки которой еще стояли у меня в глазах. Она сделала вид, что не узнала меня, и я ей подыграл. Кажется, она прощает мне мои выпады и мою грубость и начинает как бы с нуля. Я был ей за это благодарен, но жаль, что моего благоразумия хватило ненадолго. Она сказала, что зовут ее Елена Васильевна, и я тоже назвал себя. На ней были легкие джинсы типа бананов и заправленная в джинсы цветастая блузка. Все округлости были налицо.
И в этих округлостях присутствовали ее – Елены Васильевны – несомненные плюсы. Случись неподалеку от Креста голодный великан-людоед, кого бы из двух женщин он выбрал себе на ужин? Разумеется Анну Сергеевну, но никак не Елену Васильевну. Потому что, как известно, великаны любят перед употреблением пойманную дичь разминать, прокатывая ее ладонью взад и вперед по твердой поверхности. Похожим движением кубинские женщины формируют на бритых ляжках свои знаменитые гаваны. Елена Васильевна весомыми женскими причиндалами могла создать в этом плане для великана массу проблем, чего не скажешь об Анне Сергеевне. Без сомнения, она – Елена Васильевна, черт бы ее побрал! – знает, что делает.
– Что у вас нового? – благожелательно поинтересовалась женщина, держась, на всякий случай на расстоянии, чтобы я не смог схватить ее за руку.
– Мне удалось узнать про вас кое-что новое.
Ее улыбка слегка померкла. А я заметил, что лица, принимающие участие в игре тихо самоэвакуировались, и так же неслышно вокруг нас образовали круг какие-то тени.
– Вы шпионили?
– Нет, что вы. Просто мой дух случайно оказался в центре событий.
– Я не увлекаюсь мистикой и не верю в духов.
– Я на это уже обратил внимание. Неделю назад вам посчастливилось встретиться с одним молодым человеком. Не поверив своему счастью, вы сбежали, не попрощавшись.
– Вы очень настойчивы. – С помощью холодного, оценивающего взгляда Елена Васильевна добавляла последние штрихи к своему мнению о еще одном человеческом экземпляре.
– Согласитесь, в этой черте характера есть определенные плюсы.
– Да. Нам такие люди как раз нужны. – Резким голосом и решительным жестом красивой руки Елена Васильевна остановила ни к чему хорошему не ведущие словопрения. – Вас приглашают ознакомиться с актуальным проектом и, если пожелаете, принять в нем активное участие.
Почему-то у меня зачесался нос, а потом ухо.
– Вы же говорили, что никакого проекта не существует?
Женщина вздохнула.
– Его придумали специально для вас.
– Понятно. Ну что ж, пойдемте.
– Вы обещаете вести себя в рамках приличия? (Тебя спрашивают, ты станешь серьезным человеком или будешь по-прежнему дурака валять?)
– Я по-другому не умею, Елена Васильевна.
Женщина усмехнулась.
– Тогда следуйте за ним.
Как из-под земли вырос хмурый, одетый в униформу субъект и знаком указал дорогу. Я с удивлением взглянул на собеседницу. Я хотел уязвить ее дежурной фразой, что так не честно, но дамочка уже укрылась от меня за спинами еще нескольких серьезных субъектов. Мне приходилось в той жизни просматривать по TV кое-какие боевички, поэтому вопросов я не задавал. Елену Васильевну мне посчастливилось увидеть только через много месяцев.

Пружина играла своими мускулами, вибрируя от нетерпения. Блики света перекатывались по её поверхности в волнообразном ритме, и со стороны казалось, что это сокращаются стенки кишечника. Наконец, я был у цели своих поисков, но не очень обрадовался их завершению. Перед этим, пройдя по цепочке ответственных работников, имена которых я сразу забывал, я обогатился некоторыми сведениями, вполне достаточными для участия в аттракционе. Причем не последней пешкой.
Но все это были мелочи. То, что мне нашли нужным сообщить, не позволяло надеяться на немедленную отдачу от проекта. Мечта о переселении из царства ночи туда, где люди увидят солнце, голубое небо и зеленую лужайку на время останется только мечтой. И вообще мне эта затея нравилась все меньше и меньше.
– Должна пройти серия экспериментов. Причем не одна. По результатам каждого опыта будут введены коррективы и т.д. Если на одном из этапов нас ждет тупик, то приступим к следующей серии. Конечно, не очень это оптимистично в смысле сроков, но ничего. – Жизнерадостно уверял меня один из организаторов проекта. – У нас в запасе целая вечность.
По-моему он заблуждался, но хорошо, что хоть был счастлив.

12

Ось пружины имела крепление у самого дна и под небольшим углом к вертикальной оси координат пересекала всю обжитую сферу. Для этого пришлось внутри сферы потеснить некоторые островки жизни, чтобы создать своего рода канал, ограничив его на всем протяжении барьером из тысяч маячков. Мне показалось странным такое устройство волновода; проще было бы сделать эти вещи на поверхности. Это была не последняя странность.
Пружина целилась в наугад выбранную точку на неприступной и загадочной белой сфере, и вполне возможно, что кто-то, приоткрыв форточку, оттуда наблюдал за нами, чтобы полюбопытствовать: «А чем это вы там занимаетесь?». Наверняка, этот кто-то досадовал на возникшую в подведомственном хозяйстве непонятную кутерьму и в уме перебирал свои возможности по наведению конституционного порядка. Не пришла ли ему в голову мысль о необходимости сыпануть в окошко щепотку, другую дуста, а заодно пшикнуть дезодоранта? А может быть, с ненавистью глядя вниз на бывших людей, он мечтал о том дне, когда ему разрешат, изменив конфигурацию и напряженность поля сделать из пошлой, обыденной сферы, например галстук-бабочку или веретено. Или, восстанавливая историческую справедливость, подсунуть сбитому с толка сообществу полумертвых душ два пересекающихся колбасных батона – Крест, как самый настоящий объект коленопреклонения. И зафиксировать в журнале наблюдений, как мы будем на это реагировать. В общем, если сейчас из-за глухого матового экрана и подсматривает за нами любопытствующий товарищ, то мы ему засветим прямо в глаз.
Найдя в галдящем содоме руководителя – расторопного, но уже порядком уставшего человека по имени Степан Иваныч, (его второпях раздирали на части криками: «Панваныч! А мне что делать?»), и представившись, я принялся вместе с ним формировать из людей «линзу», размещая ее по оси спирали. Странно, что для столь ответственной миссии избрали наряду с откровенным неуправляемым сбродом, еще и женщин, которые уже перестали скрывать свой возраст, ветхих стариков и людей, имевших счастье умереть задолго до двадцатого века. Я спросил об этом Степана Иваныча, и тот ответил в том смысле, что, как ему сказали все они мощные излучатели и хорошо держат волну.
Содержимое спирали не было в таком идеальном порядке и готовности к действию, в каком пребывала сама пружина. Некоторые из присутствующих здесь людей продолжали считать себя участниками увеселительного шоу, хотя уже давно просочились слухи о более ответственной акции. Им было не привыкать исполнять и разные сомнительные поручения, поэтому и к предстоящему действу они относились более чем легкомысленно. Самых отъявленных крикунов пришлось потихоньку вывести за пределы спирали и пугануть «Пэ-Пэ-эСами». Я не ожидал, что они поверят, но на рабочем месте стало гораздо тише и по-деловому приятнее. Светоизлучатели не совсем понимали, чего от них хотят, но, помусолив какие-то слухи и оценив опасность предстоящего действа, стали проявлять нервозность. Задирая кверху головы, они пытались разглядеть свет в конце короткого тоннеля, но сквозь мириады синих огней видели то же, что и всегда: за черным мраком белую стену.
Стараясь честно отработать свой хлеб, я без устали подбадривал и наставлял людей:
– Вы только четко выполняйте команды оператора. Он находится в самой верхней точке пружины, и вам важно соблюдать расстояние до него неизменным. Но это не главное. Все, что от вас требуется – это по счету «ноль» инициировать луч света определенной длины волны. Остальное дело техники. – Я счел нужным изобразить улыбку. Под техникой мной подразумевались усилители света, которые, как меня уверили, находились в витках спирали и саму спираль, играющую роль резонатора и волновода.
Все шло гладко до тех пор, пока из-за спин присутствующих не раздался чей-то уверенный голос. Несколько простых слов создали такую тишину, какой мы вдвоем не могли добиться за полчаса угроз и увещеваний.
– Подождите, этого нельзя делать. Я нашёл ошибку.
Я подумал, что ослышался.
– Кто это сказал?
Толпа перестала галдеть и как пасту из тюбика выдавила из себя стройного юношу с волнением и сосредоточенностью на лице. Кажется, это он предупреждал меня об опасности проекта за несколько дней до сегодняшней акции, ну, а сейчас по всем признакам наступил его звездный час.
– Откуда ты взялся, умник? У меня вроде бы таких молодых и зеленых не было. – Вышел из себя Панваныч, и, заметив, что только что скомпонованная линза начинает на глазах рассыпаться, не удержался от ругани. – Черт вас всех побрал! Не расходитесь – у нас пятиминутная готовность.
– Если не хотите через пять минут разбиться насмерть, выслушайте меня.
– В чем проблема? – произнес я спокойным тоном, с опозданием подумав, что от моего вопроса пользы ни на грош, а один только вред. Надо было попросить этого человека выйти со мной на пару минут, и за пределами рабочей зоны действовать по обстановке, возможно даже, не прибегая к рукоприкладству. Вероятно, развитие истории пошло бы тогда по совсем другому пути.
Но слово вылетело, и парнишка словно ждал его и начал поспешно знакомить меня и всех присутствующих со своими сомнениями. Правда, сомнения – сказано довольно мягко. Сам он, можно сказать, сбежал с боевого поста, находящегося где-то в середине спирали. Приведенный им пошаговый график эксперимента, который он был обязан знать наизусть, говорил о том, что все мы ему обязаны жизнью. Люди начали недоуменно переглядываться и все громче обсуждать роль науки в истории. По ходу многословного и сбивчивого рассказа из центра поступали требования докладов о концентрации и о готовности, но все люди их игнорировали, в том числе и я, потому что юноша говорил убедительно и профессионально. Кажется, даже запускали обратный отсчет, но на двадцатой секунде я перестал его слышать потому, что кому-то удалось заткнуть рот ретранслятору.
– Вы же знаете, что можно не выполнять нелепый, возможно ошибочный, приказ. – Умник закончил свой доклад, постепенно отступая на задний план.
– Или преступный. – Кто-то подал из толпы реплику не лишенную здравого смысла.
Люди сразу обмякли, словно выпустили из себя воздух, а разброд и шатания моментально перекинулись дальше. Спираль деформировалась и изогнулась, отдельные витки каркаса ещё не рассыпались окончательно, но уже потеряли связь друг с другом. Лазер наверняка взгляду со стороны сейчас предстал клоакой, подверженной неизлечимой патологии. У меня на душе было очень скверно. С одной стороны я провалил задание, но с другой стороны задание было явно ошибочным, и, провалив его, я сохранил много жизней и принес обществу заметную пользу. Неизвестно как еще отреагировали бы на такой подарочек получатели груза из-за купола. В моих рассуждениях все было правильно, но себя я ни в чем не убедил.
Я пытался мыслить логично, но мешал неумолкающий детский плач. Неизвестно, как попал сюда этот шарик, и удивительно, что он смог выжить. Сейчас он перекатывался по силуэтам, обступивших меня фигур, нигде не задерживаясь, но и не улетая далеко. Казалось, он шарит глазами и руками по фигурам людей и, принюхиваясь, тыкается в них носом. «Грудь ищет!» – Подумал я с изумлением. Шарик подлетел ближе, плач сделался тоньше и жалостливее, и мне стало не по себе. «Никогда, никогда, никогда не буду иметь детей!» – Поклялся я в мыслях, не совсем к месту и ко времени и, пересилив отвращение, снял с дородной женской фигуры воющий комочек чужих нервов.
Ребенок устроился у меня за пазухой и затих. «Это – девочка, маленькая лялька», каким-то чувством определил я и обрадовался неизвестно чему.
– Родню признала. – Хихикнула дородная дама неопределенного возраста.
Послышался гул быстрого движения, и некий господин клубком развивающихся черно-белых ниток ворвался в наш кружок. За ним тянулся хвост мелкого чиновного люда в виде комочков пуха, нарочито приглушивших своё свечение.
– Невероятно! Кто-нибудь может объяснить, в чем дело? Где старший? – Все больше распаляясь, грохотал клубок, растопырив концы ниток в разные стороны.
Я оглядывался в поисках Панваныча или парня, поднявшего тревогу, но тех почему-то не оказалось рядом. Мне пришлось взвалить на собственные плечи весь груз ответственности за неповиновение и саботаж.
– Прошу прощенья. – Кашлянул я; ребенок громко вскрикнул и опять заныл на одной ноте.
Когда господин соизволил развернуть свою тушу и обратить на меня внимание, сверля тяжелым из-под нависших век взглядом, я продолжил.
– Произошла, скорее всего, серьёзная путаница. Видите ли, световой импульс, программа интерпретирует как импульс момента. Вроде бы, на одном из этапов утрачена промежуточная строка данных. Если линза последует букве сценария, она проткнет купол насквозь. Не луч, а люди. – Я сам удивился, как плавно выскочила из меня эта тирада. Хотя, подозреваю, информатор не смог втолковать мне и половины того, что знал, но и эту половину я переврал от усердия.
Я улыбался с известной долей почтительности к должности и габаритам крутого босса, ожидая охов, ахов, похлопывания по плечу и чесания затылка. Но наступила непонятная пауза. Лицо начальника приняло самое загадочное выражение, которое я когда-либо в жизни видел. И в том мире и в этом. Разумеется, опытный функционер взял себя в руки, намного раньше, чем я сумел перемножить два на два. Сдержанной речью, со скоростью пулемета стреляя по сторонам глазами, он говорил окружившим его обитателям дна о вероятности фатальной ошибке и пообещал разобраться. Люди, ворча, стали расходиться.
Само собой получилось, что мы с господином начальником и сопровождающими его лицами вместе покинули место событий. Тем временем спираль – главная деталь аттракциона – уже прекратила своё существование, и люди ее составляющие отбыли к своим местам проживания на поверхности сферы. А жители дна, чуть было не ставшие жертвами научного опыта, пытались восстановить свою прежнюю непритязательную жизнь. На выходе из зоны неудачного эксперимента та же дама приняла у меня дите, и я отдал его с некоторым сожалением.
– Она забирает столько сил, а мы все уже не первой молодости. – Проговорила женщина несколько игриво. – Ей нужна мать, а не бабушка.
Я пообещал, что найду ей мать и скоро вернусь за девочкой. Женщина, конечно, мне не поверила, но и держать на меня обиду ей было не за что.
В сопровождении роя помощников, без которых боссу никак нельзя без происшествий преодолеть и двух шагов, мы прибыли к какому-то строению в глубине сферы, которое в последствии я называл бункером. С изумлением и, даже, с благоговением я рассматривал это чудо инженерной мысли, воплощенное в местном строительном материале. Четыре стены, пол и крыша она же – потолок, верх простоты и рационализации. До истории с лазером его можно было считать высшей точкой достижений местных прорабов.
– Вот он, герой нашего времени. – Мрачно проговорил босс, когда, пройдя по недлинному тамбуру, мы ввалились в ярко освещенную комнату. Наше сопровождение, а точнее сказать, мой конвой остался за дверью, и там же остался гул повседневной жизни. Очевидно, удалось разыскать человеческий материал, обладающей хорошей звукоизоляцией.

13

Это действительно была большая комната, а не кусок пространства, кое-как обозначенный координатами. С присущей любой комнате стенами и обстановкой. Большой стол, дюжину кресел, уютные диваны и порядочное число сопутствующих мелочей изображали люди. Вернее люди исполняли функции стола, кресел и обоев со стенами. В креслах из людей сидели другие люди, числом около десятка, с которыми судьба однажды поделилась властью. Рисунок на обоях четкими линиями и минимумом деталей изображал нашу минивселенную с куполом, с зыбкой туманной сферой и Крестом в центре сферы. Скорее это был чертеж, лаконизмом и строгой графикой передающий суть похороненного проекта. Я успел заметить на нем кишку-пружину, рождающую в своем прыжке сгусток плазмы. За белым куполом, который, безусловно, пронизал бы сгусток, был нарисован не похожий ни на какой земной, но жизнерадостный ландшафт.
По человеку в виде ковра чиновник ногами протопал к середине комнаты и занял одно из кресел. Ковер не протестовал. Кресло некоторое время подстраивалось под анатомическое строение чиновничьей туши и тоже не подало ни звука. Команда, произнесенная вполголоса одним из сидящих за столом людей, заставила человека, изображающего обои изменить свой рисунок. Теперь на раскатанном в тонкую лепешку теле человека красовалась тихая пасторальная сцена итальянской глубинки. Интересно, какие еще образы ждут своего часа в запасниках этого живого экрана?
Бросая на меня свирепые взгляды и бормоча ругательства, члены Руководства нехотя придвинулись вплотную к большому столу, – двигались кресла с сидящими в них членами, те только подбирали ножки, – и приложили к определенным точкам его массивной верхней плиты ладони, после чего поверхность стола расцвела радугой интенсивных и, очевидно, строго секретных переговоров. Когда от меня потребовали вставить разумное слово, то под суровыми взорами собрания в своем рассказе я ограничился только изложением фактов, хотя поначалу имел желание затянуть беседу и разузнать побольше о том, что происходит.
Один из переговорщиков с легкой иронией проговорил: «Вот так-то» и, потрепав по загривку чиновника, навестившего аттракцион, направился к выходу. «Пойду, распоряжусь» – Бросил он по пути к двери. Мне пришлось посторониться. Молчаливый обмен мнениями продолжался довольно долго. На меня обращали внимания не больше чем на стену с обоями. Я осторожно попятился в тень, к выходу. Потом, не показывая спешки, я прошел по темному тамбуру и оказался за наружной дверью.
Мне не хотелось, чтобы обо мне думали, будто я сбежал. Намереваясь скоротать время, без всякой задней мысли я стал облетать бункер по периметру, – он оказался приличных размеров, – и заметил на стене противоположной от входа, в самом ее низу слегка отогнутый уголок. Своего рода небольшой полуоткрытый лаз. Наверное, люди-стены допустили небрежность. Если бы удалось приподнять этот кусочек стены и проскользнуть внутрь бункера… Я не стал задавать себе вопрос: «Для чего мне это надо?». Почему все нужно объяснять? Раз существует нечто, почему бы его не исследовать? Просто возникла проблема, и неспокойная совесть требует ее разрешения.
Легко сказать. Как решать проблему, если у меня нечем ухватить за уголок, а у стены нет ничего такого, за что ее можно хватать? Нас нет. Пальцы и стены – только иллюзия. Весь этот мир – пустое место, вакуум. Получается – миссия невыполнима? Это только на первый взгляд. Я протянул руку, сжал край полога пальцами и слегка его приподнял. Он отогнулся ровно настолько, чтобы человеку средней комплекции, не сильно сгибаясь проникнуть вовнутрь. Наверное, мы с человеком-стеной хотели одного и того же. Наверное, его так запрограммировали – пропускать в святая святых нужных людей без всякой волокиты. Я протиснулся внутрь. В неизвестность.
Оказавшись в полутемном, нешироком коридоре, в котором не было ничего кроме голых стен, я через несколько минут выяснил, что он огибает по периметру почти весь бункер, нигде не соединяясь с внутренними помещениями. О его назначении легко было догадаться: двойной экран начисто лишал возможности простым смертным подслушать, о чем толкуют на своих посиделках сильные мира сего. А тем более подсмотреть, чем они занимаются в свободное время. Исследовать больше было нечего.
Вдруг мне пришло в голову использовать одну заманчивую возможность. Я внимательно осмотрел ковер у себя под ногами, как бы оценивая его рисунок на предмет покупки. Потом провел ладонью по какой-то пестрой детали фантастического пейзажа, и ковер отозвался твердой упругостью. Он не проваливался! Осторожно, едва веря в происходящее, я растянулся спиной на мягком ворсе, вытянув ноги и заложив руки за голову. Я почувствовал, что меня держат, и за меня… «дышат». Я решил, что можно немного расслабиться в первый раз с той минуты, как я попал в этот мир. Это была моя самая, что ни на есть счастливая минута. Лежать, ощущать опору, наслаждаться покоем было хорошо. Так же как жить. Мое внимание привлек рисунок на потолке не менее фантастический, чем тот, на котором я лежал, но от усталости мне не удалось сфокусировать на нем взгляд, и я постепенно погружался в сонное забытье. В голове по очереди всплывали картинки прошедшего дня и, быстро сменяя друг друга, уносились вдаль. Перед тем как уснуть, я краем сознания зацепил одно обстоятельство, сопутствующее моему участию в проекте и оно должно было меня насторожить. Но я уже спал, успев пообещать себе, что буду приходить сюда довольно часто. Но прежде, чем сомкнулись веки, я решил, как только позволит обстановка, пригласить опробовать упругость ковра одну знакомую девушка, что, по-моему, не должны было вызвать никаких возражений, со стороны кого бы то ни было.
А потом мне показали кино. Перед моим сознанием шла череда лиц, – некоторых из них я узнавал, – и событий, а голос за кадром давал комментарии никак не в пользу репутации этих лиц. Потом серия клипов обогатила мои знания в области взаимоотношений человека и государства в исполнении персонажей загробного мира.
Я увидел видеорассказ о буднях секретного корпуса, созданного для решения деликатных проблем иерархов этого света. Когда все средства принуждения и увещевания отдельных личностей, страдающих неадекватным восприятием обстановки исчерпаны, на авансцену выходят манипуляторы сознанием и заставляют человека делать то, чего он никогда бы не сделал, находясь в здравом уме и в твердой памяти. Атака на разум происходит в самый неподходящий момент, когда неугодная личность с намерением расслабиться отрывается от Креста на почтительное расстояние, и предается личным, возможно, приятным, но, безусловно, не своевременным размышлениям. Она поздно замечает агрессивную толпу, постепенно сужающую круг. Если человек не осознает опасность и не успевает переместиться в надежное укрытие, то его воля к сопротивлению подавляется в доли секунды. Десяток загонщиков контролируют волну жертвы, не давая ей возможности прийти в себя, не давая время на ориентировку, глуша призывы о помощи и поисковые импульсы. Другие специализируются на расстройстве индивидуального метронома, внедряя в сознание рваный ритм агонизирующего больного. Некоторые, перебивая друг друга, травят жертву монологами без конца и без начала, по смыслу напоминающие речитатив цыганки, с которым та прячет в рукаве вашу купюру. Все это сопровождается мельтешением волн света, всех цветов радуги, бешеным хороводом силуэтов, масок, мерзких рож и мистических звуков. Жертва не сознает, что искусственный вихрь, в котором она вращается, уже мчится по смертному пути и вот-вот врежется в верхнюю сферу. По сигналу заранее выставленных маячков толпа редеет, а затем тает в пространстве, оставляя неугодную личность один на один с жестким куполом, к которому та приближается на бешеной скорости. Обычно бывший человек лопается на поверхности сферы, принимая форму коровьей лепешки, которая постепенно размазывается по поверхности, обесцвечиваясь до общего, снежно-серого фона. Но иногда вследствие слишком высокой скорости или уменьшенной толщине свода, человеческая пуля прошивает купол насквозь, оставляя за собой небольшую каверну и четкий трассирующий след. И всегда кто-то, тая от удовольствия, наблюдает за экзекуцией со стороны.
Я слишком много увидел и слишком много стал знать. Мне показалось, я проспал половину вечности, хотя прошло не более двух часов. Поднявшись на ноги, я убедился, что голова, отяжеленная образами жестоких сцен, все-таки еще кое-что соображает. Я разгладил ковер, который дал мне приют, дотронулся до потолка и прикоснулся по очереди к обеим стенам. Я их благодарил. За предупреждение. Я позабыл, что человек редко учится на чужом опыте, и даже порой забывает о своем собственном.

14

– Реализация нашего проекта должна была показать, что мы уже теряем терпение. Сколько можно прозябать в этом темном захолустье, когда за барьером, буквально в двух шагах нас может ждать светлая и радостная жизнь? Мы должны были обозначить себя, заявить о себе, в конце концов, потребовать, чтобы нам дали возможность…
– Вы что хотите, уничтожить все, что здесь есть? Вы не понимаете, что это последняя инстанция, что больше ничего не будет? Мы не собираемся ничего менять. И вам не позволим.
– Человек рождается, чтобы быть свободным, но сразу попадает в зависимость от всего и теряет свободу. На том свете мы думали, что, умерев, человек обретает полную свободу от людей и обстоятельств, но это был самообман. Я призываю людей отдаться абсолютной свободе. Только в результате полной и окончательной смерти, он станет по– настоящему независимым, в том числе и от самого себя. Оставив этот дом, соединившись с нашими братьями и сестрами в белом куполе, мы вернемся в большую Вселенную.
– Ты – старый, мерзкий засранец…
– В результате какой-то насмешки природы появилось это вместилище лжи, уродства и страха… Эти вечные сумерки…
– Господи! Да чего вам не хватает?! Вы здоровы, вам не нужно заботиться о пропитании, у вас у всех свобода передвижения. Вам не надо гнуть спину на босса. Вы целыми днями общаетесь, и все никак не можете наговориться. Небо не такое? Вместо прозрачно-голубого – твердо-белое? Да плюньте вы на это небо, не смотрите в его сторону вот и все.
– Если ты не гнешь спину, то это не значит, что всем остальным также подфартило.
– Я говорю о физическом труде, когда пот градом…
На пятаке вдвое меньше баскетбольной площадки началась шумная перебранка, которая вскоре перешла в легкую потасовку, в ходе которой некоторые шарики под шумок пытались завладеть трибуной. Им не выгорело. Беспорядок продолжался уже вдвое больше того времени, чем позволяют приличия, когда в ход дискуссии вмешались люди неприметной внешности и неопределенного статуса. Судя по тому, что спокойствие было быстро восстановлено, они обладали не только хорошими навыками силовой борьбы, но и определенными властными полномочиями. Потом на трибуну, то есть в небольшой очерченный маячками круг, вступил следующий оратор и долго ждал, пока успокоится перевозбужденная толпа.
Я случайно оказался в этом заповеднике демократии, о существовании которого до этого дня не подозревал. Внутри сферы, вблизи главного маяка в незапамятные времена спонтанным благородным жестом либеральной администрации был выделен крохотный пятачок территории для свободного словоизлияния масс. Обычно, там собирались почесать языки не больше двух-трех десятков человек, потому что говорить было практически не о чем. Но неудачный аттракцион, должно быть, получил широкую огласку, и число ораторов на порядок увеличилось. Андрей (ждем восхода) уговорил меня посетить это собрание, чтобы так сказать расширить кругозор, развеяться, отвлечься от нехороших дум и т.д. Я не возражал.
Но он, конечно, немного сплутовал, что выяснилось очень скоро. Нет сомнения, что в царской охранке он без труда прижился бы в должности провокатора. Правда, я на него не сердит. В течение пары недель, общаясь вживую и по нашему интеркому, он вытянул из меня много подробностей относительно того эксперимента. Возможно, он кому-то что-то рассказывал с моих слов, а местные говорящие головы, возможно, изъявили желание все услышать из первых уст. Короче говоря, он сейчас ставит себе в заслугу, мое появление на людях, хотя я и не сильно сопротивлялся.
Оратор, наконец, обрел свободу слова и начал о чем-то повествовать. Я не прислушивался, стараясь разглядеть по сторонам стражей порядка, но Андрей движением ладони перед глазами призвал меня к вниманию. От трибуны в нашу сторону сквозь толпу пролег своего рода коридор, вдоль которого стояли люди и смотрели на меня лично. Некоторые из них аплодировали. «Пойдем», – произнес Андрей, и мы прошли несколько метров вперед, как должное воспринимая приветственные возгласы. Едва я оказался на трибуне, оратор представил меня, как свидетеля и непосредственного участника недавних событий. Начались расспросы, правда, я не всегда мог удовлетворить любопытство.
– Была ли реальна возможность массовой гибели?
– Я не специалист. Если верить лицу, которое вмешалось в ход событий, то – да.
– Нельзя ли пригласить вашего э-э-э... информатора на наши э-э-э... слушания?
– Я не знаю, кто он, и где он находится.
– Вам приходилось видеть его или слышать о нем после того случая? – спрашивающий склонил голову в ожидании.
– Нет, ни разу.
Последний ответ вызвал бурную реакцию. Оказывается, еще раньше, в связи с назначенным, но так и не проведенным разбирательством были предприняты его интенсивные поиски, но тот парень как исчез в день эксперимента, так больше его никто не видел. Стали обсуждать разные версии потери человека, но потом кто-то сказал, что мы в своих допусках и подозрениях заходим слишком далеко, и пока мы не располагаем фактами, лучше воздержаться от дискуссии на эту тему, а поговорить о чем-то другом. Этот совет был принят с воодушевлением.
Нас оттеснили к барьеру и всерьез занялись обсуждением вопроса: смог бы работать в нашем пространстве многотопливный реактивный двигатель? Пришли к мнению, что смог бы, но не на полную мощность. Когда начали спорить о том, что будет, если притяжение купола сменится отталкиванием, я стал пробираться через толпу на выход. Конечно, я мог улизнуть с места события, стартовав вертикально вверх или провалившись на свободное место вниз, но этикет, черт бы его побрал! Нормы этикета требовали, чтобы я расталкивал людей руками, и мне пришлось это делать.
– Парень, что это за проект, о котором втихаря уже давно все толкуют?  Плотный, грубо обтёсанный шарик не хотел уступать мне дорогу. – Кто куда переселяется?
– В Рай! – Выкрикнул из толпы экзальтированный женский голос.
Я уже открыл рот, чтобы рассмеяться, но меня остановила гул голосов, согласных с постановкой вопроса и уместности женской экзальтации.
– Я вам говорил о переселении?
– Нет, но это же должно быть понятно. Проект возник не просто так, а с вполне определенной целью. Если уж нам и пристало чего-то здесь хотеть … Я думаю, Рай был бы самым подходящим местом.
Опять воздух наполнился одобрительными возгласами. Я остановился, чтобы рассмотреть человека, хотя смотреть, в общем-то, было не на что. Обычный шарик, таких тысячи, такой же, как все. Такой же, как я. Я решил, что надо задержаться.
– Посудите сами. – Предложил я. – Кто, куда и как может переселиться? Мы еще ничего не видели и ничего не знаем. У нас нет ни одного факта, что где-то существует рай, и что нас там ждут.
– Значит это все ерунда, о чем нам иногда толкуют по интеркому. – Задумчиво произнес еще один человек. – Еще ничего не известно.
– Ну, наверное, кто-то выдавал желаемое за действительное. – Примиряюще, отметил я.
– Да нет, молодой человек. Тут такая политика… неправильная. Мы всё понимаем: для неизвестной цели понадобилось выбросить людей… Пусть они никуда не годные люди, но все же их тоже жалко.
– Без них будет неинтересно. – Опять вклинился женский голос. Его хозяйка в облике зачитанной до дыр книги протиснулась ближе и остановилась справа от меня, шелестя листами.
– Значит, Рая нигде нет? – Спросил еще один шарик, примостившийся с другого бока.
В пространстве над головой, заглушая друг друга, уже столкнулась дюжина мнений уставших от этого мира людей.
Мне на помощь пришел Андрей.
– Вам говорят: мы не знаем. Идут эксперименты для выяснения того, что находится вокруг купола. Понятно или нет?
– Но нам говорили, что кто-то видел Рай. Даже человек с картинками ходил по домам, и всем показывал…
– Я не припоминаю. – Пробормотал Андрей, недоуменно пожимая плечами.
– Что вы видели на картинках? – Спросил я, заинтересовавшись актом массовой галлюцинации.
– Этот… Рай. – Выпалил некто похожий на полено, из которого сделали Буратино.
– Ну, и как вы его узнали?
– А что его узнавать. – Вклинился насмешливый и дерзкий голос из-за спины. – Там ангелы были нарисованы, сад с яблоками и эти… как их… ну, в общем, бабы вроде почти голые. Рай он и есть Рай.
Вокруг нас уже стояла добрая сотня людей; информация о бабах была встречена одобрительным гулом.
– Там должно быть очень хорошо. – Мечтательно произнесла одна маленькая, крепкая женщина из толпы. – Я как представила, что уже в Раю, то чуть не заплакала от счастья. Жить там, должно быть, хорошо и весело. – Заключила она, оглядываясь по сторонам светлым лицом.
– Не знаю… не знаю. – В четырех шагах от меня без устали бормотала, заламывая руки, бочкообразная фигура неопределенного пола.
– Хватит веселиться, люди. – Вдруг подал голос грузный субъект, до этого молча стоявший неподалеку. – Пусть скажут, в конце концов, можно рассчитывать на перемены или нет? Ведь мы хотим перемен?
– Так они тебе и сказали.
– Дождешься.
Кто-то крикнул:  –  Вы не у того спрашиваете!
Тон дискуссии, переходящей в бессмысленную перепалку все более переставал мне нравиться.
– Погодите. – Взял инициативу в свои руки человек, который завязал разговор. Он протянул мне руку и улыбнулся, раздвигая мышцы рта за уши на затылок.
– Коршунов.
Я пожал ему руку, сказал: «Саша», и тоже улыбнулся. Я не удивился его зверской гримасе, потому что видел здесь еще не такое. Мы, проявляя известную деликатность, слегка прикоснулись разумами. Я понял, что обмануть его значит, совершить очень нехороший поступок, но я и не собирался никого обманывать.
– Как же все-таки нам быть? Ждать чего-нибудь хорошего от этой жизни или нет? – Спросил мой новый знакомый, сверля меня удивительно ясными глазами идеальной формы. Я еще подумал: «На таком булыжнике – такая красота!».
Я не был готов к такой постановке вопроса.
– Не знаю, чего нам ждать. Я знаю только одно: эксперимент был плохо продуман, подготовка была поверхностной, надеялись на авось. По-моему люди, которые рулят научной деятельностью, мыслят слишком примитивно. В общем, мне кажется, если и дальше они будут действовать таким образом, то мы здесь всерьёз и надолго. А насчет Рая… не знаю. – Я почувствовал, что несу никому не нужную хрень; люди от меня ждали совсем другого. Они хотели знать точную дату переселения и больше ничего. По толпе ползли слухи, что рай не для всех, а только для избранных, что как обычно простой народ водят за нос и так далее.
– Э-э-эх, грехи наши... – Два голоса в разных концах аудитории, вызывая невольные улыбки, простонали громко и синхронно, словно неоднократно репетировали эту сцену.
– Народ, нужно что-то делать. – Коршунов произнес эти слова настолько весомо, что собрание, оцепенев на пару секунд, взглянуло на себя другими глазами.
Вдруг, почувствовав себя не просто людским мусором, а общественно значимым материалом, оно разразилось призывным кличем и быстро повернуло беспредметный галдеж в практическое русло. Захмелев от собственной смелости, оно собиралось рекомендовать Руководству: а) произвести срочный, доскональный и гласный разбор полетов, б) указать альтернативный путь обретения Рая.
«Пора бы уже и расходиться» – подумал я. Но народу, вошедшему в раж, этого показалось недостаточным. Ради продолжения банкета общим разноголосым ором общество меня избрало, непонятно куда и зачем. Правда, оно тут же, как и я, об этом забыло.
Затем абсолютно стихийно образовался комитет из полутора десятка достойных душ, а я был назначен народом кем-то из триумвирата во главе комитета. Этот вопрос не ставился на голосование и даже не обсуждался, всё решали надсадный рев и физическая активность. Оперативности решения животрепещущих проблем могло позавидовать новгородское вече. Трудно сказать был ли я всему этому рад, но, заразившись энтузиазмом возбужденной толпы, я стал думать, что в плане избавления кое-что начинает проклевываться. И, очень возможно, что если не сегодня, так уж завтра можно будет паковать чемоданы.
Когда меня отпустили, Андрея уже след простыл. Я прилетел домой и молча пролез в свою берлогу. На душе было погано. Я ведь точно знал, что рая не было.

15

Глубокой ночью, по часам этого света, меня разбудил Андрей самым беспардонным образом.
– Прости, что я затащил тебя к этим олухам. – Извинялся он мне на ухо пьяным шепотом. – Я сам хотел сделать там сообщение, но передумал. У меня есть что сказать… Господи… мне бы сейчас полстакана. – Андрей посмотрел на меня застенчивым и кротким взглядом, но дождался только успокаивающего жеста. – Понимаешь, Саня, все, о чем они толкуют это бред. Не нужно нам никакого рая. Рай это опять девочки и мальчики, овечки, цветочки, все как там, повторение пройденного.
– Да, Андрей.
– Придется собирать кизяки для костра.
– Все может быть.
– Опять эта грязь и смрад, любовь и ненависть, страх и смерть. И на каждом углу по самураю, то есть по ангелу, чтобы порядок соблюдали. Нет, должен быть другой выход. Изменить свою природу, вот что нам нужно сделать.
– Каким образом?
– “Как” не знаю. Знаю, что надо сделать. Наверное, для начала стоит попробовать договориться со своей головой. Поставить наш собственный разум перед фактом, что у него больше нет тела. Пусть забудет про печенки-селезенки, про кровообращение и пищеварение. Удалить мысли о теле. Внутри у каждого из нас миллиарды вычислительных ячеек, память неизвестной, но гигантской мощности, сложнейшие связи, миллионы нервных узлов – все-все сейчас находится в простое.
– Или миллиарды.
– Ты о чем?
– О нервных узлах.
– Может быть. Не помню. Девяносто процентов этого богатства раньше заботилось только о теле. Человеческий интеллект – величайшее сокровище Вселенной – ни на секунду не перестает думать о желудке, будто ему больше нечем заняться. О почках, сердце, лёгких и еще и бог знает о чем. О крови, лимфе, клетках, мышцах и еще о нервах, черт бы их побрал. Практически он озабочен только управлением завода по переработке пищи, да и то не всегда преуспевает в этом. Вот говорят: вирус заражает клетки, рак, неизлечимая болезнь и т. д. Все это ерунда. Если вы заболели раком, значит у вас просто в голове что-то не в порядке.
– Только и всего. – Заметил я.
– Да… Но здесь и сейчас это абсолютно излишне. Перенаправить их деятельность на решение логических задач или на созерцание и сравнение... – Поверх моей головы Андрей смотрел на скопище жилых гнезд, в любом из которых каждая полуживая тварь мечтала о послушном, здоровом и красивом теле, и недовольно морщил нос. Если он и был пьян, то это состояние души помогало ему здесь и сейчас чувствовать себя гением.
– И что потом?
– Как что? Никакого материализма. Никакой водки. Никакого запаха женщин. Только чистое мышление и общение. Можно летать куда угодно и наблюдать. Можно рассуждать и спорить. Можно прожить миллион лет, потому что мы не будем зависеть от того, что, не успев появиться на свет, моментально изнашивается – от наших тел. Тогда и только тогда о Вечном и Бесконечном можно будет рассуждать, имея на то полное право…
Андрей говорил еще долго. Все-таки он перебрал потому, что начал раздваиваться и разтраиваться, и не у меня в глазах, а на самом деле. Одно время он выступал, как трехголовый змей, и каждая из его голов по очереди советовала обратить внимание на тот или иной положительный аспект отказа от бренной оболочки. Когда правая голова, случайно пальнув изо рта веером искр, поддакнула левой в одном сомнительном пункте доказательства, мне захотелось возразить.
– Я бы проголосовал за то, чтобы у нас были и прекрасные, неуязвимые тела и великолепная сила духа. Ведь не исключено, что иногда нам захочется что-то сделать руками.
– Нет, нет! – Заволновалось три Андрея, быстро обретая свой обычный вид. – Я же вам говорил. А кизяки?
– Ах, да…
– Тела выбросим на помойку.
– Договорились.
Ранним утром следующих суток Андрей, проявляя уже элементы занудства, опять разбудил меня и сказал, что вчера вечером заходил к одному умельцу, и тот что-то поправил у него в голове, и временно могло показаться, что он пьян. Но он был в норме.
Я его не разубеждал. А только ловил себя на мысли, что, как глупая жена принюхиваюсь к кающемуся грешнику и присматриваюсь к его виноватой роже, в попытке обнаружить следы кутежа. После этого я опять уснул.

Я проспал команду подъем. К этому дню мое тело «дышало» уже вполне самостоятельно без моего над ним надзора и к тому же научилось во сне подтягиваться все выше и выше, занимая освобождающиеся по утру ниши. Один раз оно чуть не оказалось на месте старосты, который отлучился, в кои-то веки, по важному делу – говорили, что раз в десять лет он вылетает на экскурсию в сопровождении нескольких старых друзей. Правда, я знаю, дядя Ваня не протестовал бы.
Я был на полпути к пьедесталу, когда послышался торопливый, сбивчивый тенор, и кто-то, – не исключено, что это был я, – ему отвечал.
– Приезжал на коне Климент Ворошилов и вас искал. Но вы не волнуйтесь, все знают: и Ворошилов, и его конь – сумасшедшие.
– Это вы тут все сумасшедшие, а маршал умница, я его знал еще молодым.
– Но он же старый, а вы...
– Понимаю. Меня рядом с ним рубанули беляки в восемнадцатом. А Клима я сам вчера вызвал.
– Зачем??
– Чтобы нашел рай. Кстати, смотреть надо лучше – у него не конь, а кобыла. Рыжей масти.
Пока у меня в голове парилась эта каша, я, перекатываясь с боку на бок, ворча и ворочаясь, медленно просыпался.
Мне тоже пришлось испытать похмелье. Чувство беспокойства и близкой опасности заставило меня быстро отыскать в памяти то, о чем я толковал на собрании, какие призывы бросал в толпу и сколько человек я успел сбить с пути предначертанного Руководством.
Я не мог вспомнить, где мы (наш комитет) должны были встретиться, да и не хотел вспоминать. И стал думать большая часть того, что всплывало в памяти, могло мне присниться. Но я ошибался. Коршунов нашел меня во второй половине дня и под его присмотром я доставил себя в законспирированный пункт встречи в глубине сферы.
Заседание комитета было в разгаре. Его умело вели трое людей, стоящих обособленной кучкой перед полуторасотенной толпой. А ведь избирали всего пятнадцать человек! Мы остановились за спинами кворума, стараясь вникнуть в суть обсуждаемых вопросов. Из выступлений и реплик стало понятно, что уже принята одна резолюция и готовится другая. Деловито и спокойно заседание шло по накатанной колее. Люди одобрительным гулом приветствовали воркотню очередного оратора и автоматически поднимали руки при голосовании. У бункерного завхоза кто-то выцыганил лист человекобумаги, и тот старательно, мелким почерком заносил на свое расплюснутое тело пункты рабочего плана. Для ведения протокола собрания места уже не оставалось. По одному из пунктов «Комитет общественных сил» (далее – Комитет) обязан добиться у Руководства разрешения на присутствие представителя Комитета на заседаниях Руководства. С совещательным голосом. По следующему пункту – он должен организовать ряд слушаний с заглавной темой: «Обретение среды человеческого существования» с привлечение некоторых известных светочей, ранее уклонявшихся от каких-либо заявлений на эту тему. Понятно, что сейчас светочам уже не дадут отвертеться, поскольку «родина в опасности» и все такое. Разумеется, на время работы члены Комитета должны быть освобождены от любых общественных нагрузок, типа дежурства и т.п. Кроме того, Комитет должен настоять на применение ряда льгот в отношении председателей подкомитетов. Их помощники, обязанности которых будут определены позднее, также обретают некоторые интересные права… И дальше в том же духе. До бесконечности.
Коршунов перебирал скулами и тихо матерился – происходящее ему явно не нравилось. Он протиснулся вперед и затеял перепалку с уважаемым президиумом. Наконец-то меня заметили. Председательствующий улыбнулся и широким жестом пригласил меня выйти вперед, что я и сделал.
– Вы, наверное, уже многое поняли, несмотря на поздний приход… –  Елейная председательствующая рожа, говорила так, что его ироничный тон смогло услышать и оценить большинство собравшихся. Большинство не только услышало, но и начало улыбаться. – Кстати, что вас задержало? Вас еще не вызывали в администрацию?
– А почему меня должны вызывать?
– Просто я подумал, что вас, как самую заметную фигуру нашего движения, могли побеспокоить, допустим… для беседы. – Плохо скрытая насмешка повисла в воздухе, готовая вот-вот вызвать соответствующую реакцию у комитетчиков.
– А у вас к такому беспокойству выработан иммунитет? – Спросил я.
Ответом было вежливое молчание.
– Конечно, могли. – Соврал я, не смутившись, в полсекунды прогнав в мыслях несколько вариантов ответа. – Они могли, и они это сделали. Мы кое-что обсудили. Вот почему я задержался.
Улыбка председательствующего застыла некрасивой и недоверчивой гримасой.
– Вы не договорили, –  продолжал я, –  что я должен был понять?
– Ничего…ничего. – Выдавил из себя сбитый с толку шарик, собираясь с мыслями. – Вас не затруднит высказать свое мнение о том, что следует делать с поисками так называемого рая? Не в буквальном смысле, конечно. Пусть это будет кодовым названием акции.
– Поиски так необходимы?
– Кажется, мы обо всем договорились вчера. Обществу необходимы перемены – вот в чем дело... – Председатель обрел уверенность и говорил, обращаясь к аудитории. – Нам не повредит ознакомиться с видением проблемы молодого и эрудированного соратника.
Чего он на меня так взъелся? Я заглотал приманку, и только потом понял, что сказать мне было абсолютно нечего. Слушатели откровенно улыбались моему бессмысленному и пустопорожнему монологу, а под занавес я сорвал издевательские аплодисменты. Председательствующий выражал надежду на мое скорое выздоровление, когда я покидал место своего фиаско. Из урока я вынес, что к выступлению надо готовиться всегда, что говорить правду совсем необязательно, а во многих случаях и совершенно недопустимо и, что занятие политикой не для меня.
В последующие дни и недели жизнь подтвердила мои выводы, хотя я не всегда к ним прислушивался. У меня была пара удачных выступлений. Но главными кашеварами общественной бузы были другие люди. Но, что удивительно, не смотря на ползущую информацию о неких жареных фактах и повышенную активность населения, внешне ничего не происходило. По-прежнему люди выходили на дежурство, работали спасатели, правда, не очень активно. Функционировал бункер, и представители администрации время от времени имели сношения с нашим комитетом. Потом кое-что вылезло из мешка.
По неподтвержденным слухам в Руководстве произошли некоторые подвижки – там не могли игнорировать опасное брожение умов. На этом этапе пока все затормозилось. Доктрина поисков земли обетованной так и не была сформулирована, несмотря на привлечение всех светлых умов, а также консультаций у гадалок и экстрасенсов, заброшенных судьбой в наши края.
Возня комитетчиков занимала меня все меньше и меньше. К тому часу я успел снюхаться, как поговаривали завистливые люди, с девушкой по имени Лиза.

16

Я готовил программную речь, в которой собирался развенчать саму идею существования искомой обетованной земли и без конца путался в определениях. Хотя у меня, безусловно, нашлась бы куча аргументов и в доказательство ее безмятежного процветания в неких складках пространства и времени. По какому пути должно пойти развитие цивилизации, полностью зависело от моего настроения. У меня не было помощника – человека, который стенографировал бы мои тезисы в своей голове, а моя собственная голова была мало для этого приспособлена. Поэтому я немного завидовал Ильичу, в свое время не упустившего шанса исписать гору бумаги, чтоб заварганить свою революцию. Оправдываясь перед собой отсутствием писчебумажных средств, я с радостью бросил бесполезное занятие, заприметив на горизонте событий многообещающие перемены.
– Если захотите получить не просто удовольствие, а наслаждение удовольствием, и более того, наслаждение без раскаяния, найдите Лизу. И вам наверняка повинуется счастье. – Эти гениальные строки, стыренные у классика и слегка мною подправленные, я продекламировал одной даме, когда та оказала честь, посетив мое жилище.
Я узнал ее, когда она только еще приближалась. На подлете к гнезду моя фея прошла несколько фаз перевоплощения из образа веселенького, но безликого шарика в то, что сейчас называют имиджем деловой женщины. В ходе этого скоротечного процесса я познакомился как с концентрацией неких лептонных полей и частиц в загадочное виртуальное вещество, так и с фрагментацией полученной субстанции на отдельные части тела.
– А если не повинуется? – Отозвалась Лиза рассеяно, по привычке наводя лоск на свой туалет, который, на мой взгляд, был в абсолютном порядке.
– А если заставим?
– Что у тебя нового? Я случайно узнала, что ты дома, а не на пленуме, или как его там?
– Пленум прошел вчера, но меня там не было.
Лиза резко выпрямилась и посмотрела на меня с изрядной долей ехидства, но без капли жалости. – Тебя не предупредили!
– Точно. – Интересно, дамочка бросит меня сейчас или побудет со мной еще некоторое время? Безусловно, происходящее задевало ее амбиции намного больше, чем мои, и она сейчас занималась тем, что усиленно обмозговывала ситуацию.
– Лиза! – Позвал я голосом, требующим внимания.
– Что, Саша? – Её глазки выражали холодность, чистоту и невинность.
– Не соблаговолите ли вы пройти со мной в одно укромное местечко? – подал я, как мне показалось, здравую идею.
– Александр…! – Чтобы подчеркнуть серьёзность своего мнимого негодования, Лизе нужно было добавить мою фамилию, которую она не знала, да я и сам о ней стал забывать.
– Курский.
– Что?
– Я взял себе такой псевдоним. А теперь ругайте дальше.
Лиза вздохнула и повела красивой мордочкой из стороны в сторону.
Я мог догадаться, что просилось у нее с языка. Во-первых, она забежала на минутку и ей некогда, потому что она договорилась с одной женщиной, чтобы та показала, как правильно делать застежку на поясе. Во-вторых, ей кажется, что она устала. Она собирается в компании с хорошей знакомой подняться наверх, и под самым куполом искупаться в том потоке энергии, который льется с высоты. «Ты не представляешь, Саша, говорят, как здорово ощущать чудесную силу и наполняться ею! Правда, там трудновато дышать и немного… опасно». В-третьих, вообще, что все это значит?!
Однако, заметив в моих глазах блеск жгучей тайны, Лиза решила использовать мягкий вариант уклонения от общественной нагрузки. Несерьезная отговорка пробным шаром закрутилась у моих ног, но мне приходилось парировать и не такие подачи.
– Саша, мы будем шокировать детей.
– Там нет детей. Там  никто не будет на нас смотреть. И…
– Так не бывает, они всегда смотрят.
– … кроме всего прочего вас ждет подарок.
– Вот как. Вы предлагаете мне стать проституткой?
– Видите ли, почти все женщины в своей сути являются проститутками. Здесь нет ничего нового и ничего плохого. И здесь нет полиции нравов, чтобы зафиксировать ваше грехопадение. А подарок просто восхитительный.
– Не надо меня интриговать. Это будет самый настоящий подарок? Не обещание подарка? Не его виртуальная сущность, я сыта ими по горло? – Голос женщины, знающей себе цену, вибрировал эмоциями.
– Уверяю вас, самый реальный подарок, который вы сможете унести с собой.
Распахнув глаза, как амбразуры дота, Лиза порывисто вдохнула и выдохнула.
– Он маленький? – Девушка вдруг вцепилась в меня даже не ногтями, а когтями. Черт побери, я сильно рисковал, играя на чувствах. У потенциального источника моих наслаждений сквозь светский имидж настойчиво пробивались черты сильного и опасного зверя. А ведь мне еще жить да жить.
– Вы очень проницательны, Лиз. Мой подарок – девочка нескольких месяцев от роду. Как вы и мечтали. В полную вашу собстве...
Я не договорил, потому что почувствовал, как меня рвут на части.
Лиза схватила в охапку мою голову и едва ее не откусила.
– Где она? Где вы её взяли? Когда? Где она?? – Фурия хрипела словами. С ее темпераментом ей не составило бы труда залезть внутрь моего виртуального тела, но там, конечно, ничего интересного для нее не было. Правда, она делала мне больно.
– Но, Лиз, если вы меня сейчас прикончите, то я не смогу ее вам передать.
– Миленький, где моя дочь? – Лиза дрожала от нетерпения и топала ножкой, и в ритме с топающей ножки проседал ее, внезапно охрипший голос. – Я перед вами на коленях. Мысленно.
На нас уже не только смотрели, но, по-моему, уже хотели вмешаться.
– Сейчас, сейчас. О, Господи. Только дайте слово…
– Я вам дам любое слово и вообще все, что имею. Отдам самоё себя в придачу, теплую и почти живую.
В тот раз мы так и не добрались до укромного местечка. Нам пришлось пропутешествовать до самого дна, и в пути я напрасно старался развлечь Лизу, рассказывая о местных достопримечательностях – слушала она невнимательно. Нашему появлению больше всех обрадовалась женщина, опекающая подросшее создание. Сразу помолодев лет на двадцать, она одарила меня широкой улыбкой, и без интереса кивнула Лизе, не пытаясь завязать с ней знакомство. Без сомнения, лялька тоже меня узнала, исполнив что-то вроде радостных прыжков у меня на груди. Я с удовлетворением отметил в мыслях, что, наконец-то у меня нашлось время на доброе дело. Я отыскал дуру-мать ни в чем не повинного, брошенного в омут ребенка, хотя сам не понимаю, как мне при нулевых шансах удалось это сделать.
– Но точно ли это ваш ребенок? – Строго спросила женщина, не столько соблюдая формальность, а желая убедиться в реальности происходящего на ее глазах чуда.
– Совершенно точно, это моя дочка – Вера. – Ответила Лиза деревянным голосом, затем передернулась всем телом крупной дрожью и заплакала.
Для нас этого было достаточно. Я улыбнулся девчушке, – крохотуля умела держать голову и смотрела в мир раскосыми глазами, – вручил ее Лизе и в который раз убедился в людской неблагодарности. Наскоро соорудив просторное пончо, Лиза завернула в него хныкающего младенца и переполненная материнской любовью и, демонстрируя вкрадчивость дикой кошки, отбыла восвояси. Я только проводил глазами ее фигуру, удаляющуюся в глубь Креста.

17

Постепенно меня оттирали от планирования оппозиционных акций, пока не вышвырнули вон. Акции сводились к митинговщине на всех значимых перекрестках сферы, подаче петиций и требований чего-то, чего сами митингующие не смогли точно определить. На авансцену вышли говорливые, прожженные политики, для которых не было никакой разницы какие истины отстаивать и каким принципам следовать. Можно было с ними побороться, но я уже давно отучился плевать на ветер. И я отрекся от мысли, избавлять человечество от чего бы то ни было.
Острой занозой мне мешала проблема Коршунова. Его святая вера в возможность перемен не давала мне наслаждаться жизнью из-за тонкого душевного настроя полумертвой души. Я встретился с ним и просветил, насчет того, как много вторая древнейшая профессия взяла от первой. В ответ благодарный слушатель выразился таким заковыристым матом, что я постарался хорошенько его запомнить, чтобы суметь воспроизвести в случае крайней необходимости.
– Ты все понял? – Спросил я бывшего рабочего человека.
– Ясный хрен! – С чувством облегчения произнес он и, прощаясь, крепко пожал руку.

Хотя я почти не бывал дома, но как назло в тот день оказался в пределах досягаемости службы оповещения, и посчитал за лучшее откликнуться на приглашение. Мы встретились со старшим администратором в одном из помещений бункера, куда я был проведен после длительного ожидания в приемной.
– Меня зовут Вольтер – это псевдоним. – Начал он без предисловий. – Как вас зовут, я знаю. У нас официальная беседа, от которой будет зависеть ваша дальнейшая жизнедеятельность. Кстати я думал, что вы не придете.
Я молчал, замерев в позе ощетинившегося ежа.
– Нам нужен независимый эксперт проекта.
– Вам нужен ручной независимый эксперт.
– Пусть так. Хотя не совсем так. У нас на стороне есть одна интересная вакансия, но заниматься вы будете другим.
– Я?!
– А что вас не устраивает?
– Даже не знаю что именно.
– Я вас не понимаю. Вы многого добились, на вас обратили внимание. У вас хороший старт. Многие начинали значительно скромнее.
– Вы хотите, чтобы я на вас работал?
– Давайте уточним одну вещь, чтобы не было недомолвок. У вас будет звание: независимый эксперт по какой-то проблеме от какой-то общественной организации. Но вы сами понимаете, какая в наших условиях независимость… так, фикция.
– Я знаю, что я ничего не знаю. Даже не знаю, почему я продолжаю вас слушать.
– А почему бы и нет? Наверное, внутренний голос сейчас вам подсказывает благоразумную линию поведения. Мой вам совет: прислушайтесь к нему. – Вольтер начал терять терпение. – Поймите, это очень много значит, если чиновник такого ранга как я тратит на вас время. Теперь про наш проект…
Выражение моего лица заставило Вольтера оборвать фразу. Поглядывая на меня, он походил по комнате, напряженно размышляя.
– Одно время вы выражали довольно революционные взгляды, а сейчас по последним данным перешли, если можно так выразиться, в оппозицию к оппозиции. – Произнес он ровным голосом и, похоже, совсем не обратил внимания на мою реплику о том, что никому не возбраняется менять свои взгляды.
Бункерный клерк, наверное, совмещающий обязанности запоминающего устройства и телохранителя боком протиснулся в дверь и, подлетев к Вольтеру, довольно долго что-то ему втолковывал. Вольтер несколько раз вглядывался в стену за моей спиной. Устав изображать пай-мальчика, я повернул голову, чтобы узнать: что его так заинтересовало? На стене, на расстоянии двух с небольшим метров от пола висели шикарные часы в полированном корпусе с маятником и стрелками. Часы шли.
Наконец клерк, хлестанув пологом, выкатился за дверь, удостоив меня напоследок подозрительным взглядом. Чиновник потер руки и с решительной интонацией в голосе перешел к делу.
– Нам действительно нужен независимый эксперт, не очень, простите, умный. (Я усмехнулся). Но и не полный даун. Еще раз простите. – Ни одной гримасой мой инквизитор не выразил своего сожаления по поводу того, что приходится указывать человеку на его недостатки. – Скажите, не смотря на вашу предубежденность, если бы у вас была возможность изменить к лучшему жизнь всех людей, которые здесь находятся, вы бы ею воспользовались?
– Почему бы нет, если бы на то была уверенность?
– Ну вот, мы уже находим общий язык. Напомню ваши последние высказывания. – Он повременил в задумчивости, листая в голове страницы памяти. – Вот, например, это: «жалкое подобие земной жизни», еще: «не жизнь, а извращение здравого смысла», ну и так далее в том же духе. – Вольтер моргнул, захлопывая книгу, и посмотрел на меня. – То есть все плохо. Почему же, вступая в противоречие с собой, вы препятствуете переменам?
– Это все я говорил?
– Совершенно определенно – вы.
– Не буду спорить, но вашему сексоту намну бока, чтобы запоминал все дословно. – Под скромненькую улыбку на лице моего оппонента, включенную на две секунды, я сформировал нужную мысль. – Если все плохо, это не значит, что должно стать ещё хуже.
Вольтер пожевал губами.
– Согласен. Но мы исследовали все, что можно и поняли, что нам никогда отсюда не вырваться, если не предпримем более решительные шаги. На минутку представьте, что проект удался. Мир преобразился в подобие Рая или чего-то похожего, и, несмотря на наши сегодняшние распри, вам нашлось там место и вас все… жалеют.
Это был удар ниже пояса.
– Нет!
– Да! Мы будем вас жалеть, уступать вам место, подкладывать лучший кусок, ну не знаю что еще. Вы будете всегда на виду. Правда, на вас будут показывать пальцем. Вы будете такой же, как сейчас известный, циничный, но… жалкий.
– Нет. – Повторил я и содрогнулся, представив себя в роли всеобщего любимца.
Вольтер немного помолчал, давая мне время прийти в себя уже его союзником.
– Теперь о работе. У нас много проблем. Главная проблема – координация. Люди разболтались, частично виноваты в этом вы сами. Придется нравы народа исправлять. – Чиновник поморщился и тяжко вздохнул. – Вам повезло, что у вас не густо с интеллектом – сильно умных народ не понимает и не идет за ними.
Мне захотелось огрызнуться:
– Вы знакомы с моей медицинской картой?
Вольтер не отреагировал.
– Но вы и не можете стать гуру, за которым пойдут без оглядки,– не хватает самодисциплины. Чтобы остаться на плаву и дать выход вашей энергии, вам нужно плавно перейти от критики отдельных недостатков, – устранимых недостатков… – Он поднял руку, будто я его хотел перебить, тогда как я и не думал этого делать потому, что мне стало интересно. – …К мягкому одобрению нового проекта в общем виде. Он сильно отличается от старого, но не изменились его приоритеты: привлечь внимание, заявить, прежде всего, о себе, о нашем существовании, затем о наших надеждах и чаяниях. О том, что мы люди, мыслящие существа, хоть и полумертвые. И вполне заслуживаем если и не уважения, то хотя бы внимания.
– Когда мне о нем расскажут?
– Скоро, очень скоро. Прошу вас, не перебивайте. Ну не мне вас учить, о чем говорить и что делать. Мне кажется, люди должны к вам прислушиваться. Вам нужно заряжать людей уверенностью, призывать к ответственности. Общаясь с массами, вы услышите много просьб, доносов, кляуз и дельных подсказок и сами решите, какие из них заслуживают внимания. Просто поверьте, что проект состоится, остальное у вас получится само собой. – Собеседник вздохнул. – И да поможет нам Бог.
Я подозревал, что и вздох и последние слова были подсмотрены в одном из фильмов середины ХХ века, но в данном случае они были вполне уместны.
Стоит признаться, что я уже давно искал Бога. В каждом сполохе света, в каждом блеклом пятне, даже в сгущениях черноты на горизонте я мечтал обнаружить величественную фигуру с нимбом вокруг головы. Я всматривался в купол, пытаясь за серым, слежавшимся снегом увидеть неугасимый факел истины, доброе лицо и умные человеческие глаза. Тщетно, Бога я не нашел.
Вольтер не требовал немедленного ответа, но, кажется, я согласился.
Хоть я и согласился, но у меня было ощущение, что я сделал что-то не то. Что и мной и Вольтером играет какая-то третья сила. Например, Елена Васильевна. Одно я знал совершенно точно: он меня переоценивал.

18

Вольтер не бросал слов на ветер, и уже через несколько дней была организована группа лиц для ревизии всего накопившегося хозяйства. Когда на площади рядом с бункером формировался этот коллектив, я случайно сделал умное лицо, и был автоматически включен в подгруппу технических работников. Начали обследование с южного полюса сферы, который в просторечии называли дном. Нам казалось, что по дороге к нему мы спускаемся в преисподнюю, хотя выбор маршрута не играл никакой роли – на дно гораздо проще было попасть с другого направления, обогнув сферу. Но по пути все, что того заслуживало, мы откладывали в памяти, чтобы иметь представление об объеме энтузиазма, который придется проявить, выполняя поставленную задачу. Ведь работать будем за "спасибо". Дно после той встряски с аттракционом предстало перед нами совершенно спокойным, упорядоченным тихим городским кварталом, не требующим никакого вмешательства извне. В данный момент оно нас мало интересовало. Нужно было пройти еще совсем немного в сторону, чтобы определиться с одной проблемой. Мало кто знал, что недалеко от этого места находился массив виртуального образования неясной структуры. Наш сопровождающий – абориген дна – приближался к нему с вполне понятной неохотой.
– Зона мертвых. – Пояснил один из шариков из администрации. – Невменяемые люди. Отходы.
Массив внешне не представлял собой ничего зловещего – ночное фото потока лавы, стекающей по склону вулкана, выглядело примерно также. За исключением того, что здесь лава никуда не текла, а медленно двигалась по кругу в своеобразной чаше из, как предполагалось, уже окончательно мертвого электронного материала. Иногда на ее поверхности вздувались и бесшумно лопались большие пузыри.
Какой-то человек выделился из нашей группы, повернулся лицом к коллективу и, для проформы откашлявшись, начал нервную речь. Вероятно, с таким же покашливанием и с такой же основательностью он в прежней жизни занимал трибуну, не собираясь сходить с нее в течение двух часов. Так же, как в актовом зале, где он скрывал за своей широкой спиной карты и графики, развешанные по стенам, здесь он загораживал лужу кипящей грязи.
– Я не утверждаю, но если сделать одно допущение, то вполне вероятно, что при определенных обстоятельствах сложится такая ситуация, которая потребует быстрого реагирования и применения, срочных мер, в связи с возмож…
– Спасибо! Можно покороче? – Прервал его самый объемистый шарик, он же, наверное, и самый главный.
Голос оборвался на полуслове, будто человек с разгона налетел на стену, не замеченную в темноте. Вскоре, оценив обстановку, он уже мог продолжать.
– Мы не можем гарантировать, что там нет никакой заразы. Вирусы поражают электронные мозги компьютера. А что если эти люди заразят нас, например… бешенством?
Наш коллектив единым движением не то что сильно попятился, но все-таки отступил на пару шагов. А мне показалось, – быть может, не мне одному, – что спина покрывается мелкими каплями холодного пота.
Кое-кто неуверенно присоединился к опасениям.
– Мы же тоже в некотором роде…
– Почему они не могут сделать элементарные вещи: не оформят себе тело, не найдут полезное занятие, не начнут… – Не ко времени взвинтилась энергичная личность без лица, но с шеей, перекрученной на сто восемьдесят градусов.
– Они опасны, как плохой пример, как дестабилизирующие элементы.
– Для опасений такого рода нет никаких оснований. – Вклинился еще один голос. – Я немного занимался этой проблемой. Эти люди здесь потому, что совершенно не умеют сосредоточиться на какой-то одной мысли. Просто от желания думать обо всем сразу умственная работа у них не получается. Они всю жизнь провели, условно говоря, с лопатой в руках. Самое незамысловатое занятие. Все, на что они были способны в той жизни это механическое повторение рутинных рабочих движений.
– То есть они не умеют думать?
– Упрощая ответ, можно сказать и так, хотя правильнее будет, как я только что доложил. Они не дураки и, тем более, не сумасшедшие, просто их ум не тренирован, вот и все. – Человек не колеблясь, отстаивал свою точку зрения.
– Понятно. Пожалуй, не стоит нам беспокоиться. Если бы мы могли заразиться, то сделали бы это уже давно. – Зычный голос главного шарика вселял уверенность. – А разве, кто скажет, что мы слабоумные?
«Кто же тебе такое скажет?» – Подумал я, но один из свиты все-таки пожал плечами, оказавшись смелее, чем я думал.
– Но что же с ними делать? – Спросил сухонький, аккуратный заместитель главного шарика – он один видел проблему в полном объеме. – Объект будет гирей на ногах у Птицы.
– Вышвырнуть их давно надо было, выкинуть! – Вскипел еще один администратор, бросая в мою сторону испепеляющие взгляды.
– Может быть, они пригодятся нам в роли балласта? – Это уже я подал голос. – Кораблю, даже воздушному всегда нужен какой-то вес для остойчивости.
За исключением главного, все заулыбались, а кое-кто даже захохотал.
– Вам писать рефераты. – Услышал я дружеский отзыв. – На тему: «Роль шутки в творческом процессе».
Возможно, в другом месте и в другое время автор отзыва схлопотал бы от меня по морде.
– Ну, выбросить их мы всегда успеем. А пока определите координаты и объем этого… этого объекта. – Подытожил дискуссию главный шарик.
Технические специалисты, – в том числе я, – приступили к пересчету количества координатных отрезков, занимаемых лужей, а самый сообразительный из нас уже готовился вставить полученные данные в формулу вычисления объема шарового сектора.
«А может быть, там лучшие умы планеты? – Подумал я, потому что как все порядочные люди читал Лема. – Может быть, профессор зря возится со своим полем чудес? Бросить бы его в эту кипящую массу, как быстро он нашел бы с ней общий язык? Или, возможно эта масса уже стала чем-то большим, чем свалка неформатированных вычислительных элементов, и превратилась в средней величины академический центр? И вопросы миропорядка для них уже пройденный этап? Может быть, они сумели нам рассказать, отчего наша суета – зряшное, пустое дело»?
Обходя водоем по окружности, мы увидели, что в тени потенциального рассадника неприятностей копошились две тени.
– Во, дают! – Проговорил самый зоркий участник нашего культпохода, показав на две фигуры, отрабатывающие ритмику любовного танца.
Было красиво, но не совсем прилично. Некое упрощенное воспроизведение ламбады двумя взаимопроникающими, горящими страстью силуэтами. Без труда можно было различить некоторую скованность движений одного из партнеров с явными первично-половыми мужскими признаками. Навыки соития он почти не утратил, а вот «дышать», похоже, еще не научился.
– Видать свеженький парень, недавний.  Один из технических работников поделился своей наблюдательностью.
Недавний – значит только что умерший. Мою вспотевшую спину словно обдало холодом дующего из могилы ветра.
– Предлагаю заняться работой и не обращать на них внимание. – Руководитель группы оборвал едва начавшийся обмен репликами. – Они ничего не нарушают.
Я навел резкость на фигуре девушки, узнал ее и отвернулся.

Удивительно, но я нашел Лизу по старому адресу, куда она поселилась сразу после того, как попала в этот мир. Искал я ее с вполне определенными намерениями. Для начала я хотел оторвать ей голову. И даже представил, что из этого могло получиться: голова в одной руке, все остальное – в другой, а мой выходной костюм – о, горе! – безнадежно, словно каплями крови, испорчен алыми виртуальными частицами. Найдя ее дом, я послал вызов и, ожидая девушку, машинально проделал руками несколько движений, как будто выжимал мокрую от пота рубаху. В цветастой разлетайке Лиза выпорхнула из своего гнезда почти сразу после первого сигнала и приветствовала меня как человек с кристально чистой совестью, живо и весело. Несколько секунд я думал с чего бы начать.
– Где дочка?
Лиза вздернула голову. Она была готова дать отпор любому, кто попытается сунуть нос в ее личную жизнь.
– Между прочим, ты ей не отец.
– Я знаю. Где дочка, Лиз?
– Я отдала ее… Я на время оставила ее у подруги потому, что она все время плачет.
– А у подруги не плачет?
– Нет… Не всегда. – Лиза вдруг вспылила. – Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего. Я просто шел мимо, дай, думаю, зайду.
За какую-то ничтожную секунду Лиза перевоплотилась из образа милой девочки во вздорную скандальную бабу с бесстыдной бравадой на лице. Я догадался, что баба, глядя в упор на мою постную физиономию, репетирует в душе следующий монолог: «Ну, шел, типа, мимо так и шуруй дальше и не оглядывайся. Чего честную девушку держишь на улице и провокационные вопросы задаешь? Разве не знаешь, что в окна из-за занавесок соседи подглядывают?»
– Ну, и…? – Подзадоривала Лиза.
Все было ясно без слов. Оставалось одно щепетильное дельце, к которому я все никак не решался приступить.
– Да, а с кем это ты на пару занималась гимнастическими упражнениями? – Произнес мой разум, вероятно, ненадолго отделившийся от тела. Чтобы дать обескураженной девушке быстрее собраться с мыслями и подобрать отвалившуюся челюсть, разум сузил рамки вопроса. – Три часа назад, на дне, там, за «мертвой зоной?».
Лиза нашлась довольно быстро, и ее мерзкий голосок обещал контакт с парой-тройкой неприятных сюрпризов.
– Я все ждала, когда же ты спросишь.
– И, по-моему, ты занимала активную позицию.
– Тот парень такой застенчивый. – Она изобразила обворожительную улыбку, которая в этот раз на меня не подействовала.
– Все правильно. Сначала женщина учит парня, как побороть застенчивость, а когда дело заходит слишком далеко, уже поздно идти на попятный.
– Ты очень точно обрисовал ситуацию. Даже в деталях. Ты недоволен?
– Ну, хорошо. – Сказал я и отвернулся, выбирая направление для ретирады.
– Что?? Ты не найдешь для меня несколько теплых слов?
– Те слова, что просятся на язык, не обладают нужным потенциалом…
– Просто ты слабак, Саня. А мне сейчас хочется закатить тебе хорошую сцену.
– Не надо. Давай в другой раз. Позволь мне сходить проветрится.
Но Лиза не хотела успокаиваться.
– Ты же сам говорил, что быть проституткой – это почетная обязанность каждой женщины.
– Говорил, хотя не думал, что ты начнешь исполнять эту обязанность так скоро и так буквально. Э-э… – Я все еще стоял вполоборота. – А каков гонорар, если не секрет?
– Он компьютерщик. Или программист, я не знаю, как будет вернее. В общем, там он занимался компьютерами и информатикой. Понял? – Лиза поочередно хвалила и себя, и своего хахаля, и опять себя за свой выбор. – Уж не такая я последняя дурочка, как ты себе представлял. – И, видя, что до меня не доходит, Лиза уточнила. – Я давно хотела иметь знакомого парня – компьютерщика. Чтобы подучиться.
Я застонал.
– Лиза, ты в своем уме? Ну, где ты видела здесь хотя бы один компьютер?
Вместо ответа Лиза подошла еще на шаг или два и положила мне на плечи ладони, не терзаясь никакими комплексами.
– Что там нового, в проекте? – Спросила она, глядя мне в душу честными глазами.
Я перевел взгляд с честных глаз на задранные руки – свободные рукава блузки оголили их до выбритых подмышек. Не вступая в серьезную борьбу с самим собой, уйти было невозможно. Я даже позабыл, что сегодня она могла нахвататься вирусов, как собака блох.
С пятого на десятое мне пришлось рассказать ей все, что я знал про эту идиотскую затею с голубем и еще присовокупить от себя пару соображений. Потом я ушел.

19

Задумка была настолько впечатляющей, что поначалу я в неё не поверил. Не праздный и не ленивый ум мог отважиться на такую мысль: из ничего сделать нечто. Крест должен стать птицей –  птицей в клетке, которую он разрушит и вырвется на волю. Символически. На этот раз в аттракционе будут участвовать все население независимо от его местожительства. Некоторая часть шариков превращается в прутья и пол клетки, собранной в большей степени схематично, основная же масса, изображает голубя или похожего на него пернатого. На глазах у почтеннейшей публики клетка рассыпается, и птица расправляет крылья. Разумеется, те, кто возможно, за нами наблюдают, прониклись бы моментом, устыдились бы и выпустили бы нашего голубка… Куда? Пока не вопрос. Пока птица-голубь не собирался никуда улетать.
Кстати, от идеи насчет клетки пришлось сразу отказаться. Слишком тонкий материал – не получилась клетка. При пробных тестах получалась не клетка, а черт знает что, комок проволоки. Решили не размениваться на второстепенных вещах, а просто сделать хорошую птицу. Кому надо и так поймут, с кем имеют дело.
Было много мороки с определением вида движений нашего будущего изделия. Одни настаивали на широких взмахах крыльев и величественном полете. Другие предлагали скопировать полет голубя, но не голубки, – не знаю, в чем они видели разницу, – и несколько снизить темп взмахов по сравнению с оригиналом. Кое-кто даже заикался насчет пальмовой ветви в клюве, но такой ход посчитали двусмысленным и оттого неприемлемым. Третьи советовали сымитировать спокойный, планирующий полет, придав птице четкий стилизованный облик, что на их взгляд будет свидетельствовать о чистоте наших помыслов и о порядочности нас самих. В результате, как я понял, выбрали нечто среднее.
Пришли также к мнению, что голову птицы должны имитировать кураторы проекта и группа их помощников, что было бы оправдано и справедливо. Но те люди, которые выдвигали этот тезис, по наивности считали, что голова проекта будет управлять полетом птицы в зависимости от обстановки. Их подняли на смех. Ни о какой импровизации речи быть не могло. Задолго до акции программу полета составляют грамотные люди, чтобы каждый в ней участвующий смог вызубрить свои действия, а потом до изнеможения тренироваться в составе кластера. Иначе на потеху публики отдельные части тела птицы будут летать самостоятельно, возможно, до смерти пугая кого-либо из предполагаемых зрителей.
Все это я услышал на заседаниях координационного комитета, или как он там назывался, не имеет значения. Я не знаю, зачем меня приглашали на эти обсуждения. Понятия не имею. Я играл не больше роли, чем человек переворачивающий лист с нотами перед маститым пианистом. Даже еще меньше. Особенно, когда комитетчики, набив на языках мозоли, начинали общаться, путем прикладывания ладоней к столешнице. Вроде бы мне никто не запрещал поступать точно также, но для того, чтобы получить доступ к телу человека-стола, нужно было усесться в тело человека-кресло… Но этот прием я никак не решался освоить, не получалось. Слабак я. У каждого есть свой пунктик. Я, вот, подумал: «Сяду в его кресло, а вдруг оно мне чего-нибудь сделает?». Осторожность не повредит. Убедившись, что от меня пользы, как с козла молока, сверху скомандовали, чтобы мою персону оставили в покое. Ну и хорошо.
Не прошло и суток, как я нашел точку приложения сил. Пользуясь присвоенным мне статусом как отмычкой, я пристал к первой, попавшей под руку, производственной группе и с головой ушел в работу. Нужно было: во-первых, выслушать и запомнить сценарий акции хотя бы в общих чертах. Во-вторых, получить по разнарядке людей математического склада ума и с крепкой памятью – они стали ходячей базой данных. Умные люди стали цениться на вес золота. Знаменитые «солнечные батареи» профессора физики были полностью разобраны, но вычислителей все равно не хватало. Бункер тоже чуть было не пошел под топор, и если бы не твердость Вольтера, Руководству пришлось бы заседать, где попало. В-третьих, провести собрания с населением нескольких кластеров и довести до их сведения, что это за птица – голубь, и с чем ее едят. Потом разбить всю эту массу на десятки и сотни, назначить старших, которых набралось около полутора тысяч, и каждого ознакомить со сценарием в части касающейся.
Затем… Нет, я никогда не верил, что мы сможем закончить эту работу. Я механически исполнял обязанности руководителя и организатора, ни на секунду не задумываясь о конечном результате. Возможно, это шло на пользу работе потому, что она продвигалась. Заряжал я людей уверенностью? Черта с два! Это они меня просили успокоиться и поберечь нервы, регулярно напоминая, что те не восстанавливаются. Гос-с-споди! Откуда взялись эти чертовы нервы?! Опять этот сто девятнадцатый кластер заграбастал чужого вычислителя и репетирует чужую роль! Они что там, опупели?! Черта с два тут успокоишься.
По ходу дела мне пришлось общаться со многими людьми, в том числе и с «недавним» программистом Федором Юрьевичем. Так величали в бункере нашего с Лизой общего знакомого. Та форма тела, которую он представил на всеобщее обозрение, говорила о нем, как о рослом, упитанном, молодом (я бы добавил: и раннем) человеке. Федор, пользуясь своими незаурядными природными данными и хорошей эрудицией, быстро занял довольно высокое место в проекте и, было похоже, что он на этом не остановится. А Лиза сейчас, возможно, хорошими темпами наверстывала многое из упущенного в школе в области математики. Несколько раз я их видел вместе в разных местах, но мне было наплевать.
Я не мог отделаться от мысли, что твердой рукой, оставаясь все это время в тени, проектом правит Елена Васильевна; не сказать чтобы часто, но я о ней вспоминал. Правда, я вспоминал не только о ней.
Когда меня перекинули на другой объект, отдав раскрученный бизнес, какому-то фавориту, я убедил себя, что для пользы дела это было необходимо, и попробовал на новом месте начать все с начала. Если бы действо происходило на том свете, и я бы контролировал запасы спиртного в местной лавке, то можно было бы надеяться на счастливый финал. А так – это была своего рода почетная ссылка. Без лишних иллюзий я приступил к вытягиванию за уши обитателей дна на берег цивилизации, но у меня уже кончился запал. Каким-то проверяльщикам из Центра Управления Птицей я высказал все, что думаю, о них и об их проекте и больше на работу не ходил. Могут утереться своим проектом. Я нашел себе другое занятие.

20

– Как дела, Александр? – Властный женский голос, внезапно прозвучавший над самым ухом, не заставил меня вздрагивать от неожиданности.
Перед этим бесцеремонным вторжением в мою личную жизнь я занимался, тем что, заняв кусочек общественного пространства в некотором отдалении от Креста и сложив ноги по-турецки, сидел с закрытыми глазами и думал о разных вещах, но в основном о женщинах. О плохих, о совсем плохих и о не очень хороших, – других в этом мире я не знал. Совпадению я почти не удивился. В трех метрах от меня на «воздух» опустилась Елена Васильевна, так же сложив ноги, правда, не с первой попытки, и расправив на коленях оборки красивого платья. По-моему, такую позу она пыталась принять первый раз в жизни и не думаю, что она пришлась ей по вкусу. Вокруг, на приличном расстоянии рассредоточивались люди из охраны, накладывая на лица маски равнодушия и принимая стойки скучающих сторожевых псов.
Я ответил: – Дела могли бы быть и лучше, – считая ниже своего достоинства скрывать правду.
– У голубя будет чудное оперение – пурпурно-алое с серебряным блеском. Можете представить, как классно будет смотреться наша птица на черном фоне. – Не краснея, не отводя взгляда от моего лица, нервным, срывающимся голосом Елена Васильевна начинала издалека очередную многоходовую партию.
– Возможно, она будет смотреться очень эффектно.
Женщина сделала еще одну попытку.
– А не стоит ли, на ваш взгляд, в первом полете обойтись неброской серенькой расцветкой? Ведь мы только начинаем.
– Ничего не имею против.
– Сегодня из вас не вытянешь слова, а я хотела с вами поговорить. Но не о работе.
Я молчал. Выдержав накал какой-то внутренней борьбы, Елена Васильевна тихо спросила: – С вами можно быть откровенной?
Я мог бы не отвечать... я хотел не отвечать… я не хотел вступать в разговор с дьяволом, но...
– Если вы имеете в виду сохранение в тайне того, что собираетесь мне рассказать, то полагаю, что… – В раздумье я пару раз кивнул головой. – Да, можно.
– И вам можно излить всю душу? – На этот раз на ее лице заиграла легкая улыбка.
– Почему бы нет? Но я не настаиваю. Можете ее излить своим близким или охране.
Несколько секунд Елена Васильевна сидела с отрешенным выражением лица, видимо, мысленно сканируя пространство, и заговорила снова, убедившись, что охрана на месте.
– Кстати, люди, что сопровождают меня, не из "Защиты". Я ликвидировала эту службу потому, что нам остро не хватает людей. – Сообщила дама, отвлекаясь от темы. – Это мои папки с бумагами, хотя охранять они тоже умеют. Если бы вы знали, какой архив в спешке передавал мне мой предшественник! И все благодаря вам.
– Если вы в Руководстве просто перетираете время, чтобы народ не скучал – делайте птицу маленькой и серенькой. Но на внимание со стороны купола можно рассчитывать только тогда, когда пернатое будет большим и ярким. Тренировки кластеров должны проводиться не так, как сейчас, а в реальном масштабе длин, размеров, расстояний и времени, тогда от них будет толк.
Плавным жестом холеной руки дама собиралась отмахнуться от моих слов, но, немного подумав, переменила решение.
– Почему вы ничего не докладывали… Не говорили?
Я почувствовал, что нахожусь на планерке, и по привычке промолчал.
– Почему говорите сейчас, тогда как это должно противоречить вашим планам?
Пожав плечами, я хмуро смотрел на Елену Васильевну.
– О моих планах наслышаны все кроме меня. Вы бы сами всего достигли чуть раньше или чуть позже. Так чего тянуть? – Я видел, Елена Васильевна порывается рвануться с места, по всей вероятности для разрешения производственных неурядиц, и остановил ее следующим вопросом. – А как получилось, что мы все же говорим о работе?
– Чертова работа. – Почти неслышно пробормотала она. – Где брать людей?
Плотно обхватив платьем нижнюю часть тела, Елена Васильевна произнесла деловым тоном, напирая на слово «нашему»:
– Вы правы, Александр. Давайте перейдем к нашему делу. – Вы меня раскусили в самую первую минута самой первой встречи, не так ли?
– Не пойму, о чем вы?
– О том, что я девственница.
– У меня было написано на лице, что я о чем-то догадался?
– Вот именно, я умею читать по лицам. Мимику мартовских котов ни с чем не спутаешь. Ну, так что?
– Я немного думал на эту тему, но почему вас интересуют мои мысли? Если считать этот факт ненормальным, то это ваша головная боль. Миллионы женщин во всем мире остаются девственницами, но не видят в этом большой беды. И ничего не хотят менять.
Из-за какого-то дурацкого предубеждения, мы с Еленой Васильевной предпочитали в разговоре придерживаться официального тона, наверное, так было проще обходить подводные камни щекотливого разговора.
–  Я знакома со статистикой. Мне говорили, что… Не знаю почему, но я подумала, что мне пора и что я хочу исправить этот пробел, тем более – сейчас. Я хотела… Но это конечно не важно… – Увязнув в ничего не значащих фразах, Елена Васильевна смешалась, но почти сразу ее голос снова окреп. – И, конечно, могла бы это сделать раньше. Но у меня не хватит для этого воли, такта и, если не сочтете это слишком пошлым, сноровки. Мне кажется, после первого прикосновения я зальюсь краской стыда и потом никогда не отмоюсь. Я не слишком откровенна? – Щечки опять ее подвели. Они порозовели, но не настолько, чтобы поверить в то, что их хозяйка достигла предела откровения.
– Вы не то, чтобы слишком откровенны, – я слышал и не такое, – а очень самонадеянны. Боюсь, что у вас ничего не выйдет. Как сказал один человек, вы должны знать, как это ощущение выглядит. А при отсутствии опыта вам надо обладать очень богатым и, я бы сказал, изощренным воображением. – Я не заикнулся о своем личном опыте, ибо кто знает, какие мысли могут посетить голову женщины в расцвете лет и с неутоленным чувством?
Елены Васильевны переменила позу, и я с запоздалым прозрением я обнаружил, что ее точеные ножки были обуты в самые настоящие в тон платью туфли на высоком каблуке. До этого ни на ком из мужчин или женщин я не видел никакой обуви, да и сам предпочитал жить босиком.
– А может быть, я обладаю таким воображением?
– Сомневаюсь. Но если это так, и мой совет довериться природе вас не устраивает, то я не понимаю в чем проблема.
– Дело в том, что я не могу просто взять и позволить мужчине проделать со мной это. Я не умею подчиняться, не научилась. Вот если бы я кем-то была случайно… изнасилована? Возможно, перейдя рубикон, я бы взглянула на эту проблему по-другому. Как вы считаете?
– Я не знаток женской психологии, а тем более, персонально вашей и не могу вам ответить ни да, ни нет.
– Вы можете поверить, что я много о вас думала? – спросила она, нехотя процеживая слова сквозь зубы, словно признаваясь в кровосмешении.
– В смысле как о кандидате в насильники? Ну, спасибо.
– Нет… Да… Не в том смысле, что вы способны на такое преступление. Я думала, что если бы я вам легонечко намекнула…
– Елена Васильевна, любая женщина, так или иначе, любым известным ей способом дает понять мужчине, что она не против. Но черта, за которой начинается насилие, обозначена совершенно четко. Я даже в страшном сне не видел, что когда-нибудь ее переступлю…
В диалоге наступила неловкая пауза. Как будто я нечаянно нанес оскорбление, и сейчас мы оба не знаем, как минимизировать потери, чтобы двигаться дальше.
– Значит, вам снятся страшные сны... – Бесстрастно произнесла Елена Васильевна вроде бы ничего не значащее замечание.
Наша парочка во все время разговора самопроизвольно и медленно вращалась в горизонтальной плоскости вокруг общего – моего и Елены Васильевны – центра масс. По более широкому кругу, с другой скоростью и с выражением тупого самодовольства на серых, и оттого кажущихся немытыми, лицах, прокручивались люди из охраны. За их спинами вращались вокруг своих осей и, возможно, к тому же двигались по большим, не известным нам окружностям или эллипсам желто-красная сфера и белый купол. Весь этот чертов мир со всеми потрохами, беспрерывно вращаясь как заводной, летел в пространстве и во времени, без остановок и, как я полагаю, без всякой осмысленной цели. Весь мир, вращаясь, катился к чертовой матери. Кто бы переживал...
Сфера, по недоразумению именуемая Крестом, уже дважды ярким контрастным пятном выплывала из-за спины Елены Васильевны, напоминая о скоротечности времени и неостановимости движения. Сначала появлялась округлая область средних размеров, которая ассоциировалась сознанием с животом женщины на девятом месяце беременности, затем ее место занимало обширное тело сферы, испещренное цветными прожилками, как черепными швами и, наконец, Крест уплывал за горизонт, напоследок знакомя меня с другими округлыми областями, имеющими большое сходство с голыми женскими ягодицами. Без сомнения, такую же картину наблюдала и Елена Васильевна, когда законы физики заставляли мир делать еще пол-оборота, но какие ассоциации вызывают у нее упомянутые округлости, и вызывают ли вообще, мне было знать не дано.
– Как вы думаете, Александр, есть ли какой-нибудь выход из этого положения?
Я еще раз пожал плечами.
– Чтобы из положения выйти, надо сначала в него войти. Простите за каламбур, уважаемая Елена Васильевна. Если и существует решение вашей проблемы, оно, разумеется, будет вами найдено без моего участия.
Неспроста моя собеседница – неглупая женщина – задала глупый вопрос. Мне бы понять сигнал и сделать соответствующий вывод, но… все гордыня человеческая, будь она неладна!
– Дело во мне?
– В вас, и вы сами знаете почему. Когда говорят столь откровенно, в конце всегда призывают остаться хорошими друзьями и не более того. По-моему, эта стадия разговора вот-вот наступит. Но я не так догадлив, как мне хотелось бы, и все никак не пойму, зачем вы его затеяли?
Чем больше я пытался обмануть самого себя, тем, ясное дело, делал себе же хуже.
Лицо Елены Васильевны молниеносно и неузнаваемо изменилось. И голос тоже. Даже платье, казалось, приобрело жесткость и блеск, как после крахмальной стирки.
– Вы не выдержали испытания, красавчик Саша Курский. – Умело манипулируя голосовыми связками, она с явным удовольствием наполняла сказанное зловещим смыслом. – Считайте наш сегодняшний разговор предупреждением. Вас бы пришлось строго наказать, если бы вы предприняли что-нибудь в таком роде в моем отношении. Даже, если я вас буду очень просить. Думаю, вам всё понятно, просто держитесь от меня подальше. – Дама с видимым облегчением приняла вертикальное положение.
– Кстати, первая попытка у вас почти удалась, Елена Васильевна. – Я сумел выдержать пристальный взгляд дамы и продолжил. – Я о том случае, когда меня с кучей народа чуть не размазали по куполу.
– Вы с ума сошли. Это была ошибка. Техническая ошибка в программировании. И я к той ошибке не имею никакого отношения. – На щеках дамы опять заиграл легкий румянец, делая ее милее и краше.
– Но я слышал, будто вы заявили в узком кругу, что спасение тех людей вообще было большой ошибкой. – Примерно с полминуты я безрезультатно ждал ответа. – Бог с ней. Все равно, если для вас это имеет значение, считайте, что у вас на одного друга меньше.
– Господи, как я не хотела, чтобы вы все восприняли так... так вульгарно! Это что, угроза?
Я был искренне удивлен.
– С чего вы взяли? Не друг не значит – враг.
– Я это понимаю совсем иначе, но как хотите.
Через секунду она уже уходила, возможно, догадываясь о том, что сделалась еще желаннее. В пурпурно-алом с серебряной блесткой платье и светло-бордовых туфельках, – ансамбль ей очень шел, – Прекрасная Елена неспешной походкой удалялась от места встречи. Не иначе как для того, чтобы поиграть у меня на нервах, она, омываемая лунным цветом, не улетала, а шла, картинно перебирая стройными ногами и взвихряя полы своей одежды. По линии координатных маячков, как по ночной улице с красными фонарями она уверенно уносила от меня свое тело. Под в меру приталенным и обтянутым одеянием угадывалось движение спелых бедер.
Ночь. Улица. Красные фонари. Воображаемая туманная сырость. Воображаемый запах тела. Запах жизни. С невыносимой жесткой тоской я ждал, что вот-вот услышу призывное цоканье женских каблучков по стылой тротуарной плитке, – сейчас я бы отдал за этот божественный звук и честь, и совесть, и все личные виртуальные частицы… за один только звук… – но не дождался. Я смотрел вслед целомудренной и коварной деве до тех пор, пока она не скрылась за спинами охраны. Она ни разу не оглянулась. По собственному недомыслию я так и не понял, что подписал себе смертный приговор.

21

Теперь я знаю кто они. Гипнотизеры, психологи, экстрасенсы и гадалки. Воспитатели детских садов со стажем, командиры исправительных учреждений, сиделки хосписов, учителя старших классов. Бывшие семинаристы.
Все-таки они меня поймали – инженеры человеческих душ, они же – потрошители духа. Хотя я был настороже. Я ковал свою волю, занимаясь психотренингом. Как мог я сторонился соблазнов и старался жить бдительно и осторожно. Но все равно допустил промах. В пределах видимости Креста, внушив себе, что плыву на волнах вселенского добролюбия, я на минутку отключился, уснул, а во сне, подвергшись нападению, решил, что идет продолжение кино-кошмара, показанного в бункере. Вторая серия. Меня стремительно засасывало в водоворот высоких скоростей, ярких красок и сильных звуков. И я все ждал, когда меня выбросит на отмель пробуждения, хотя в глубине души помнил про альтернативу. Я про нее всегда помню.
Что вместо тихой заводи под мирным солнечным небом я могу оказаться в темном погребе с прочными стенами, и тщетно буду кричать и метаться в поисках выхода. Там не будет ничего кроме тишины, убивающей все звуки, и мрака, уничтожающего свет. Только обволакивающий душу черный непроницаемый туман. У меня не будет тела, но сосредоточенная в малой капле крупица сознания будет в панике искать выход на волю, постоянно натыкаясь на черную, вязкую пустоту. Будет не хватать воздуха, и пустота почти лишит меня рассудка. Мне будет казаться, что нужно всего лишь немного прибавить скорости, или сменить направление полета с верха на низ, или куда-нибудь еще. Мне будут чудиться световые блики сзади или по сторонам, потом тоннели полные света и океаны огней, потом города и страны, утопающие в иллюминации. Потом разум устанет от бессмысленной гонки и затихнет в изнеможении. Непроглядная безответная темь будет в каждом кубическом миллиметре пространства, его окружающего, а в сознание проникнет тоска безысходности. Все окажется в прошлом кроме огонька собственного «я», теплящегося на краю крохотного фитиля. Пройдет много времени, и разум снова вспомнит о своем существовании. Ему станет тесно в той капле, в которой его заперла затейница природа. Он будет рваться на волю, а силы природы будут его сдерживать. Это может длиться вечно, и вечно огонек будет подбираться к запалу, но так никогда его не достигнет. Но если и когда это все же произойдет, то разум рванет разрушительным, очищающим взрывом, развалит стены и, оплодотворив пространство Мыслью, родит хаос новой жизни.
Хотя, суперсимметрия в этом мире может вести себя совершенно по-другому.
Пока я балансировал между явью и сном, размышляя о вечном мире и нетленном разуме, меня неожиданно выпустили из виртуального плена: бросили, почти достигнув «точки невозврата». Загонщиков спугнул яркий луч, хлынувший внутрь купола во вдруг открывшееся окно. Столб холодного, бело-синего света прорезал пустоту, достиг сферы и осветил каждый ее участок до самого дна. Безусловно, реанимируя у «паломников» веру в чудо и порождая очередной миф. Не исключено, что в тот момент, когда я окончательно пришел в себя и начал бороться за жизнь, мой знакомый Андрей отвлекся от созерцания пустого стакана и подумал, что видит восход солнца. Я был бы рад оказаться на его месте, но...
Не сомневаюсь, что вся натренированная на убийство нечисть уже вернулась к своим обычным делам, когда я еще только пытался вырваться из смертельного пике. Я не сразу почувствовал, что свободен и какое-то время двигался по инерции. Когда же я остановил вращение и огляделся, то понял, что дело совсем плохо. Навстречу неслась поверхность купола; едва различимые мелкие детали ландшафта быстро становились крупными и уходили из поля зрения, а из глубины уже наплывала новая завлекательная картинка, демонстрируя новые причудливые детали, одна из которых уже готовилась принять мои бренные остатки с распростертыми объятиями. Мне срочно надо было изобрести точку отсчета, определить кривизну траектории и убираться как можно быстрее вглубь сферы. На все еще большой скорости я произвел маневр уклонения, который в принципе возможен, если четко определиться с дистанцией и ускорением падения и если сегодня вам благоволит удача. В тот день госпожа удача была со мной в одной упряжке. Испытывая страшную перегрузку, мне удалось изменить «вектор тяги», и сейчас я летел по пологой параболе, почти параллельно поверхности и постепенно от нее удаляясь. Немало сил уходило на контроль расхождения, но все же через две бесконечных минуты, заполненных борьбой и страхом, я увидел боковым зрением светлое пятнышко Креста. Обрадовавшись ему, как факелу в ночи, я уже собирался выполнить прием мгновенного перемещения. Но в следующую секунду я забыл о Кресте и еще раз пожалел, что летел слишком быстро. Траектория бегства проходила как раз над местом, где из купола был вырезан аккуратный прямоугольный пластик, и я уже не успевал его обогнуть. На лету я заглянул в то самое окно, которое освещало всю Вселенную до самого Креста.
И увидел, как две фигуры, стоящие в комнате на невидимом мне полу о чем-то яростно спорили.
Их жестикуляция, позы и двигающиеся челюсти не давали усомниться о причине раздора: скорее всего один из членов рабочего тандема плохо настроил инструмент и вместо пятимиллиметрового надреза произвел глубокую трепанацию сферы. От неожиданности я чуть не вогнал себя в стену. Вслед за комнатой в полуметре от глаз промелькнул срез окна, а затем поплыла шершавая бугристая поверхность стены, и я смог отдалиться от нее только вопреки законам физики и благодаря неукротимому желанию остаться в живых. После нескольких тревожных секунд скольжения, поняв, что выжить удалось и на этот раз, я уже знал, что буду делать дальше. До чертиков приятно сообщить друзьям, товарищам и просто знакомым, то чего они еще не знают. Даже, если от этих сведений им может сделаться плохо.
«Господи, это же люди. Это настоящие люди и настоящая лаборатория. – Какое-то время только одна эта сумасбродная мысль вертелась у меня в голове. Сказать, что у меня мурашки пошли по телу, значит, сказать очень мало. Я весь превратился в одну большую, трясущуюся от возбуждения, мурашку. – Я видел живых людей. Это, это…»! Сделать мертвую петлю и вернуться к прорехе в куполе для меня уже не составляло труда, и я вернулся, хотя и не так быстро, как хотел. Во время исполнения кульбита мне показалось благоразумным принять облик и повадки заблудившегося, безвредного комочка снега и, несмотря на любопытство, сохранить приличную скорость. Комната оставалась на месте. Они, сверкая металлическими поверхностями, с помощью хитроумного режущего прибора отделяли от купола следующий прямоугольный ломтик. Наверное, для того, чтобы, снабдить его электрическими разъемами и поместить в герметичный контейнер. Один из хирургов, не прерывая участия в операции, пристальным взглядом третьего глаза проследил за моим беспорядочным танцем. В глубине двигающейся на шарнирах фиолетовой линзы, как прицел радара фосфоресцировал зеленый зрачок. Я испугался сразу и, как мне показалось навсегда потому, что это были нелюди.

22

Помянув отборной руганью всех здешних профессоров, зря жующих свой хлеб, я постарался быстрее унести ноги от белой сферы. С навалившейся на плечи,–  нет, не усталостью, а, скорее, опустошенностью, –  я думал о проблеме Птицы, пока отставив в сторону проблему собственной неприкосновенности. Было бы неплохо отыскать профессора, подумал я, и поинтересоваться у светоча физики, смогут ли полумертвые души противостоять, допустим, увеличению напряженности поля? Хотя нет. Это ничего не даст. Все равно у профессора точного ответа нет, а если я буду шастать где ни попадя и отвлекать занятых людей, меня самого «найдут».
Но что-то обязательно нужно предпринимать. Стоит Им, заприметив птицу, крутануть реостат генератора, как мы все прилипнем к куполу, как мухи к патоке. Надо отказаться от демонстрации, помочь профессору восстановить мыслящее поле, а чтобы тот не увлекался побочными задачами, поставить над ним с палкой Елену Васильевну. Возможно не сразу, но он что-нибудь придумает. Тогда  наши дети или дети наших детей... ха-ха-ха. Занятый такими непростыми мыслями, я не совсем четко контролировал маршрут бегства и был немного удивлен, обнаружив, что стою перед лазом в бункер, но не замедлил им воспользоваться. Некоторое время внутри помещения были слышны отголоски бурной деятельности, очевидно, связанные с последними событиями, но постепенно все стихло.
Когда я обдумывал десятую по счету программу действий, мое логово почтили своим вниманием Лиза и Федька-программист для того, чтобы утешить, принести соболезнования и скрасить моё одиночество. Или, что более вероятно, для другой какой-то цели. Сначала, почти не касаясь полога, проскочила Лиза в слегка возбужденном, как сказал бы компьютерный пользователь – активированном, состоянии и, повернувшись к выходу, подала руку своему хахалю, который, капризничая, что-то бухтел стоя на пороге. Как истый, породистый джентльмен я тут же вежливым кашлем обозначил свое присутствие. Лиза от неожиданности бросилась к выходу, но натолкнулась на Федора и замерла, испуганно повернув голову, а программист неуклюжим шариком замешкался в дыре, пытаясь сориентироваться в обстановке. Он остался у лаза, принял независимый вид и закатил под лоб глаза, как всегда, когда решал трудную математическую задачу. Узнав меня, Лиза подлетела ближе и улыбнулась детской наивной улыбкой, от которой, как я знал, брали начало все беды человечества.
– Я так и подумала, что ты тут. – Проговорила она, издалека начиная свою обычную игру и стараясь не терять самообладания.
– Прямо так сразу и подумала? Задействовала свое ясновидение? – Я всего лишь выражал свое неудовольствие, но мне казалось, что с языка срываются капли яда. – А оно тебе не подсказало, как только что меня чуть не зашвырнули в белое безмолвие?
Лиза вздохнула.
– Кто?
– Откуда мне знать? Но они могут в любой момент повторить попытку.
– С утра ходили слухи, что ты завел шашни с одной особой, приближенной к Руководству, – Лиза оглянулась на Федора, – к тому же вел себя плохо в обществе и, вообще, всем надоел. Совсем недавно вспыхнула внезапная паника из-за яркого луча из купола. Кто-то сдуру стал кричать, что это конец света… Оказывается это ты опять отличился. Что молчишь?
– Что там произошло? Правда, что прорвался купол? – Поинтересовался Федор с плохо скрытым беспокойством, но я не повел и ухом.
– Хорошо, я всем надоел, и тебе тоже. И веду себя плохо. Однако Федька с тобой занимается такими же шашнями, но на него охоту почему-то никто не устраивает. – Я немного передохнул. Лиза тоже молчала, приводя в порядок свои данные, которыми так мечтала обрадовать математического гения. – Ну ладно, мне пора. – Проговорил я, продвигаясь к дыре в стене.
– Куда ты пойдешь? – Спросила Лиза, придержав меня движением руки. Похоже, я все еще входил в какие-то ее планы.
– Пойду домой, хоть там меня и не терпят. Попрошу, чтобы выслушали, а потом расскажу такое, что, если мне не смогут вовремя заткнуть рот, то птичка никогда не полетит.
– Ты что, ничего не знаешь?
– Знаю больше некоторых.
– Говорили, что ты поставил на грань катастрофы, я не расслышала что, кажется, само существование чего-то, надо думать, этой богадельни. – Лиза смотрела на меня с участием, как мать на неразумное дитя.
– Вы узнали что-нибудь новое? – Спросил Федор.
– Ничего.
Федор решил проявить благородство.
– Вы не дойдете до дома и вообще никуда не дойдете. Перед тем как идти сюда, я слышал сигнал общей тревоги, хотя и не знал, что он относится к вам.
– А так как сейчас вы об этом догадались…
– Саша, не говори ерунду. – Вмешалась Лиза, предупреждая возникновение перепалки. – Федя, можно что-то сделать?
– Что? – Голос Федора был нейтрален и сух.
– Ну, что-что? – Лиза заорала так, что могли услышать за пределами галактики. – Ты можешь сделать, чтобы его не нашли?
– Потише, я не глухой. – Мой лучший друг скорчил неопределенную гримасу. – Вряд ли. Я составил алгоритм поиска подобных… объектов. На мой взгляд, очень удачный. Вероятно, его уже пустили в ход. – Федор повернулся ко мне. – Вас узнает любой из маяков координатной сетки, едва вы покажете голову из этой дыры.
Круглыми впадинами глаз, похожими на пятачки артиллерийских дул, он держал на прицеле мою фигуру, а также, наверное, все мои желания, даже рефлексные, даже все мои мысли. Интересно, о чем он думал?
– Ты ничего не упустил, чтобы доставить мне удовольствие. – Процедила Лиза, пуская в дело незнакомые Саше Курскому обертоны своего голоса. Кажется, она говорила истинную правду.
– Я тогда работал над проблемой вообще. Откуда я знал для чего она понадобиться?
– Но теперь ты знаешь, из-за чего вся эта кутерьма. – Я решил обсуждение вопросов моей жизни и моей смерти держать под собственным контролем и перевести в практическую плоскость. – Конечно, ты можешь дождаться проверки своих расчетов на практике, которая будет иметь место, когда мне надоест смотреть на ваши рожи, и я выйду самостоятельно. А проще высунуть из дыры голову и крикнуть: «Он здесь!», тогда меня вытянут под белые ручки. Глядишь, ещё и какая-нибудь премия перепадет.
На середине тирады Лиза замахала рукой перед моим лицом (он никогда так не поступит, никогда! – кричала ее мимика), а Федор явно перестал слушать и разукрасил свой шарик серыми разводами, что свидетельствовало о необычайно интенсивной умственной деятельности. Наш будуар потерял для меня всю прелесть былого уюта, и в какой-то момент мне показалось, что я сейчас же выскочу на свежий «воздух» из затхлого укрытия, но стоило секунду промедлить, и желание совершить безрассудный поступок пропало. Через несколько минут Федька ожил, утихомирил буйство полос на своей поверхности, перестал кривляться, меняя местами рот и нос, и с виноватым видом и с сожалением на лице ещё в течение долгой бесконечной минуты смотрел на Лизу.
– Если найдется человек, который захотел бы ему помочь…
– Конечно, например я. – Вздернув пухлые губки, девушка усмехалась так, что ее слова можно было расценить как угодно.
– Я не то сказал. Чтобы Александра не нашли, нужно чтобы его кто-нибудь постоянно опекал, был с ним, не отходя ни на шаг. – Федор пожевал губами. – Если ты сможешь пойти на это…
Лиза нахмурилась.
– Ты спрашиваешь у меня, что– то вроде об исполнении обета?
– Называй, как хочешь. От тебя зависит, сможет он протянуть какое-то время или нет. – Программист взглядом требовал немедленного ответа; он то и дело переминался с ноги на ногу, словно ему не терпелось поделиться очередным открытием.
– Это надолго? Обет?
– Не думаю. После полета птички, надо полагать, все изменится. Там будет видно. – Федька почесал затылок, – жест, несомненно, сохранившийся из той жизни, – и повернулся ко мне. – А птица все-таки будет летать, Александр. Как бы вам не хотелось этому помешать.
Я благоразумно промолчал.
– Черт с ней, с птицей. – Хрипло отозвалась Лиза. – Говори, что нужно делать.
– Когда вы возьметесь за руки… Но не сейчас! – Федор предупредительно поднял руку. – Дождитесь, пока я уйду. Надеюсь, вы достаточно хорошо смогли узнать друг друга… Когда вы возьметесь за руки ваши штрих-коды смешаются и их никто не различит. Ну и еще немного косметического камуфляжа. Этого будет достаточно. Так и идите по жизни, рука об руку.
– Получается, ты нас сосватал. – Это у Лизы нашлись силы на шутку.
Федька издал невразумительное мычание и, махнув рукой, скрылся в дыре. Не испытывал ли он облегчения, обретая свободу? Кто знает. По всем признакам бывший программист, наверное, очень и очень хороший человек.

23

Я подумал, о том, что нам предстоит пройти через все прелести брачной ночи, и надо сказать не очень этому огорчился. Но Лиза думала иначе.
– Что там случилось и кто эта баба, из-за которой тебя гоняют как шкодливого пса? – С усталым вздохом Лизин силуэт опустился на ковер рядом со мной.
– Аккуратней с метафорами, Лиз, а то не посмотрю, что ты женщина. – Угрюмо проговорил я и всем телом ощутил прикосновение к себе чего-то женского, по которому уже давно успел соскучиться.
– Миленький, тебе надо было сказать не так. – Лиза сильнее прижалась ко мне. – Вспомни, как говорили крутые парни в телевизоре: «Никогда не говори этого. Никогда!», и делали зверское лицо. – После паузы, сопровождаемой какими-то неясными звуками, она добавила. – Саша, я хочу домой.
Если она и плакала, то плакала не для публики, а как бы внутри себя.
Между прочим, мне совсем не помешало бы определить причину несостоявшейся экзекуции. Хотя бы для себя. «Неужели из-за Полинки? – Подумал я. – Но ведь это было черти когда! Сама из себя Полечка – ничего особенного; не прошло и недели после нашего случайного знакомства, как мы перестали понимать друг друга. Хотя все может быть. Не так давно кто-то проговорился, что ее подкладывают под всех заметных парней так, на всякий случай; а потом ребят держат на прицеле».
– Баба тут вообще не причем. – Заверил я Лизу, когда та немного успокоилась. – Просто решили взяться за дисциплину.
– Что же ты все– таки натворил?
– По-моему, я пару раз возразил шефу, и, даже, кого-то из начальства послал по адресу. Но это все ерунда. Я видел, Лиза, что там делается за куполом.
– Ты не мог этого видеть. А если бы увидел, то не смог бы понять.
– Издеваешься?
– Не об этом сейчас речь. Саня, ты вообще все делаешь, как попало. Был на вершине протеста, но не удержался. Пролез в Руководство и одно время даже был независимым экспертом по контактам. Но потом что-то не срослось, и ты вылетел оттуда, как пробка…
– Лиза…
– … Совсем недавно ты занимал приличную должность, а сейчас опять ничего не имеешь, кроме неприятностей.
– Тебя это задевает? – Спросил я, немного удивляясь значительному улучшению культуры речи девушки из простонародья, хотя и догадывался, откуда взялись плоды просвещения. Не получив ответа, я не стал на нем настаивать. – В Руководство меня протащили. Вернее затащили обманом и шантажом. И до поры до времени я все делал правильно, но недавно отношения резко испортились.
– Сами по себе? 
– Да. Самопроизвольно.
– Хватит ходить вокруг да около, Саня. Мы с Федором слышали приказ о твоем отстранении от всего и о… – Лиза зажмурилась на несколько секунд, а затем дословно воспроизвела цитату – …«частичном поражении в правах». Ты – изгой, Сашок. Знаешь, кто его озвучил?
– Нет.
– Она представилась, как член Руководства. И, – меня не обманешь, – похоже, у нее к тебе личная неприязнь.
– Она?? – В голове у меня кое-какие шарики начинали вставать на свои места. – «Она» не может быть членом.
– Еще как может. Догадываешься о ком речь?
– Предполагаю.
– Господи, ты не пропустил ни одной юбки. – Заметила Лиза с плохо скрытым одобрением. – Извечный русский вопрос: что делать? По-моему, ты думаешь, что можешь на что-то повлиять. Даже если это так…
Я хмыкнул.
– Я не хочу ни на что влиять. Я просто хочу жить, но, кажется, уже сомневаюсь в этом.
– Хочешь, хочешь, не сомневайся. И не перебивай. Если решил взяться за старое – митинги, собрания и прочее, тебе не сдобровать.
– Рассуждаешь, как участковый лейтенант, Лизуня. Слово в слово.
– Прошу тебя, не перебивай, а то я упущу мысль. – Лиза переменила позу и теперь смотрела мне прямо в глаза. Она это умеет. Скорее всего, намеренно, обнажая чувство женского шовинизма, но вполне возможно и случайно она обнажила левую грудь. – Смотри (я и так смотрел, не отрываясь), допустим, провалишь проект, и за тобой будут гоняться, до тех пор, пока ты сам не кинешься в белую муть. Другой вариант: птица пару раз распустит перья и помашет крыльями, и, как ожидается с большой долей вероятности, Там этого никто не заметит. Все останется по-прежнему, но будут большие подвижки персонала, ответственных работников. Возможно, вспомнят твои старые заслуги…
Я хмыкнул во второй раз.
– Которых у меня нет…
– Не перебивай… а, впрочем, я уже все сказала. Тебе выбирать, хоть ты и слабак.
– Разве не нам?
– Нет.
Не говоря ни слова, я вывалился из дыры головой вперед, обрел равновесие и, как мне показалось, не теряя достоинства, растворился в сфере. Вроде бы что-то крикнуло мне в спину: «Саша, вернись!», но ветер свободы уже свистел у меня в ушах, и мне могло послышаться. Красные маячки в координатных пунктах даже не пошевелились. И «Держи вора!» никто не закричал. Или Федькин алгоритм не сработал, или тревога была поднята совсем по другому поводу. В общем, не так страшен черт, каким он хочет казаться. И очень неплохо иногда действовать по наитию. К тому же, у меня в голове созрел свой план.
«Она!». Елена Васильевна. Черт бы ее побрал.
Для начала я улетел туда, где совсем недавно чуть не расстался с жизнью, и, делая под куполом замысловатые круги, план свой скорректировал и доработал. А потом совершил подряд несколько ошибок, потому что вдруг возомнил, что все знаю про «народную дипломатию».

Прошла не одна неделя, а несколько, а я все еще был там, у своей стены, у этого уходящего за горизонт могильного камня. Помня о смерти, вернее о насильственной смерти, я решил привить себе иммунитет неуязвимости. Следуя собственной программе тренировок, я искал оптимальный баланс между силой притяжения сферы, стремительностью полета и скоростью обработки данных у меня в голове. То есть шлифовал технику скольжения по острой грани между жизнью и смертью. Оттачивая умение двигаться по окружности с внезапной сменой направления и скорости, я хотел застраховать себя от поражения. В старые добрые времена я без проблем сумел бы потеряться во внутренностях сферы, но в связи с проектом «Птица» там тоже и уже давно было все поставлено на уши.
Я старался не замечать «снег», оседающий на куполе каждый божий день, без перерывов и выходных. Иногда он шел особенно густо, осыпая тело и залепляя лицо, и от него тогда приходилось отмахиваться руками. Я запретил себе думать, что среди этого холодного пепла мог быть пепел моих родных, а также просто хороших знакомых, не важно как: безвременно или в самые оптимальные сроки, сгоревших на костре жизни. Порою, снег начинал валить зарядами, комьями, пластами, словно кто– то в том мире швырял лопатой в небо целые сугробы. Я знал, что всему на свете можно найти объяснение. Причиной этой снежной метели, если не считать стихийного бедствия, могла быть только одна: живые люди в живом мире, опять что-то не поделили и устроили боевые действия, чтобы добыть пропитание, деньги, женщин или территорию. А может быть, все сразу. Я поймал себя на том, что желания спасти какую-нибудь душу у меня ни разу не возникало.
Постепенно я привык к виду бело-серой стены, нависающей надо мной. Я вроде сроднился с нею. Я знал, что она всегда рядом. Она казалась мне твердым пористым точильным камнем, о который на хорошей скорости можно было сточить самого себя без остатка, и это чувство не давало расслабиться. Порой из глубины камня доносились голоса, отдаленно похожие на плач или стенания; и как будто два раза прозвучало моё имя. Но я не мог прекратить полет, остановиться и прислушаться, – иначе бы не совладал с притяжением или не совладал бы с чувствами. К тому же я никого не хотел слушать.
Кто и когда выбьет на этой могильной плите имена всех людей, нашедших последний приют в каменном монолите? Конечно, это буду не я.

24

Задолго до этого дня, в своем старом гнезде я нанес визит бывшей соседке Анне Сергеевне и, скрепя сердцем, попросил извинения за прошлый инцидент, до сих пор не исчерпанный. Она по-прежнему на меня дулась. Впрочем, слово «дулась» к определению отношения благородной леди к недочеловеку не подходит.
– Я очень надеюсь, что вы меня выслушаете…
В ответ ледяное спокойствие, вежливое, но пренебрежительное молчание. О том, чтобы соединиться контактными точками не могло быть и речи. Может быть, оно и к лучшему. Я сделал еще одну попытку.
– Сегодня я заглянул за купол… – С этих слов я приступил к своей разлагающей деятельности.
Реагируя на начало рассказа, Анна Сергеевна кинула на меня быстрый взгляд, и опять забыла о моем присутствии. Некоторое время мне пришлось бросать слова практически в пустоту аудитории, пока не собралась, привлеченная этим действом небольшая группа людей, состоящая из соседей по дому и некоторых любопытных со стороны. Слушали внимательно, но недоверчиво. Не хотели верить. Когда слушатели переглядывались, по их лицам блуждали глумливые улыбки. Шарик, медленно пролетающий мимо и на лету уловивший самую суть, не останавливаясь, произнес: «Не может быть» и полетел дальше.
Я начал злиться и уже хотел прекратить толчение воды в ступе, но вдруг я получил поддержку с самой неожиданной стороны.
– Еще и не то бывало на белом свете. – Заговорил саратовский дядька Иван, когда я остановился, чтобы прочистить горло. – В наших краях с неба упала железяка такая круглая, блестящая, похожая на ядро. Ну, мужики серпом сковырнули на ней дверку, а там – люди, не люди, а кто-то с лягушонка ростом, тоже вроде как из железа сделанные и холодные, как лед. Мужики болели потом долго, а двое через год померли.
– Что же вы с ними сделали, с лягушатами?
– Как что? Поховали их в землю прямо в ихнем ядре. Похоронили, упокой их Господи. Правда, хоронить на погосте поп не разрешил. Ну и пришлось на отшибе, у оврага. Через год прознали о том какие-то важные люди – как понаехали! Давай мужиков тягать, тех, кто еще не помер, по начальству. Велят, показывайте место, где закопали конс-струг-цию. А показывать нечего – всё смыло. Осенью дожди прошли сильные. И весной паводок воды добавил, а следом ливни. Год был мокрый и холодный, так что без урожая остались. Голодно было. А важные люди сказали: то не ядро было, а эрозия.
– Что-что?
– Эрозия – так они эту железяку назвали. – Дядька засмущался и, кряхтя, полез на свое место по черешку груши.
– Похоже, дядя Ваня кое-что перепутал. – Один из слушателей поправил старосту, когда тот удалился. – Скорее всего «лягушата» в анабиозе были. Замороженные. Может быть даже еще живые.
Неожиданно прозвучал отчетливый грудной голос Анны Сергеевны: «Это очень интересно, Саша. Подойдите поближе». Я открыл было рот, чтобы продолжить рассказ, повествуя о некоторых подробностях своего спасения, но Анна Сергеевна, подняв руку в предостерегающем жесте, потребовала минуточку внимания. Закрыв глаза, она о чем-то думала, а я ждал. Закралось подозрение, что моя собеседница могла утерять смысл разговора или даже смысл жизни, но неожиданно она встрепенулась и пробормотала несколько слов.
– Что? – Переспросил я.
– Ах, как это поэтично! Люди стальные режут приборами небо… – Дама с пафосом изложила суть произошедших событий ритмом гомеровской строки. Но в начале следующей она запнулась, уловив в своем произведении какие-то неполадки. – Г-м… Не приборами… Я хотела сказать: ножами. – Поправилась Анна Сергеевна. – Я раньше пробовала писать стихи, конечно, для себя. И очень жалею, что здесь нет ни карандашей, ни клочка бумаги. Когда мы переселимся в Рай…
– Если переселимся…
– Ну, что вы, Саша. Мне говорили, что это не обсуждается.
Неожиданно Анна Сергеевна отделилась от гнезда, и увлекаемый ею и вместе с ней я поднялся над Крестом на несколько метров (внизу ахала толпа, ошарашенная ветром перемен). Чтобы ощутить перспективу, ей нужно было подняться намного выше, однако дело было в другом. Неожиданно на ее лице появился носик-пуговка а в том месте, где должна быть талия – намек на талию. Она передохнула и заговорила. Блеск и порода вышедшей из употребления светской львицы затушевывались проникновенной дикцией страдающего человека. Голос шел из глубины полумертвой души.
– Саша вы убиваете надежду.
Я опешил.
– Но…
– Надежда на Рай – это единственное, что удерживает многих людей от суицида. Вы об этом не подумали?
– Нет… Не очень. Но нельзя, Анна Сергеевна, допустить действия, которые станут прологом окончания этого мира.
– Нельзя допускать многого, и, тем не менее, многое из того, что «нельзя» сплошь и рядом становится «можно». Большинство людей умирает задолго до истечения естественного срока жизни, и Бог это допускает. Нельзя, чтобы люди уничтожали друг друга из-за куска хлеба, но общество с этим мирится. Молоденькие девушки, не имея возможности добыть средства к существованию, со школьной скамьи идут на панель, а государству и дела нет.
Я молчал.
– Вы не думаете о себе, как о гонце, приносящем дурную весть?... Молчите?... Уже хорошо. Проводите меня обратно, а то сама я не смогу.
Анна Сергеевна утвердилась на своем законном месте и в присутствии удивленных соседей, разглядывающих ее, как новую копейку, напоследок проворковала:
– Спасибо, Саша. Я не знала, что вы такой хороший рассказчик. Здесь так мало развлечений. Приходите, когда узнаете что-нибудь новое.
Официально для Анны Сергеевны мой рассказ был чем угодно, но только не описанием действительного события. Она назвала меня хорошим рассказчикам. В старину тоже в почете были люди с более-менее свободно подвешенным языком. Еще их называли сказочниками. Официально женщине понравилась моя история. Если она будет ее пересказывать своим знакомым, то непременно как очень удачную выдумку. Надо же! Железные люди кромсают ножами небо. Очень увлекательно.
А может быть это и к лучшему? Одна половина моего «я» рекомендовала, во что бы то ни стало, добиваться отсрочки реализации проекта хотя бы из чувства самосохранения. Но с другой стороны, напоминала другая половина, я много сделал для проекта, я чуть не поседел на этой работе и сейчас вставлять ему палки в колеса все равно, что наступать на горло собственной песне.
Ошибки, просчеты, недопонимание или преступная халатность – будущие историки, а не я найдут, какое из определений и к кому из фигурантов всего этого дела можно будет применить, характеризуя их деятельность или бездеятельность.
При условии, что у здешней истории есть будущее.

Однажды, когда я бесцельно наматывал километры пробега, размышляя над неразрешимыми ситуациями и пытаясь решить не решаемые уравнения, ко мне обратилась незнакомая серая личность.
– Приветствую соратника по несчастью. – Заговорил человек будничным тоном. – Если б вы немного снизили скорость… Благодарю. Давайте немного поговорим.
Я остановился у красного маячка и хлопнул его по боку.
– Нет-нет, продолжайте полет, только не так быстро. – Попросил незнакомец. – Мне интересно посмотреть вблизи на купол.
– Вы от Руководства?
– Нет, я сам от себя. – Ответил человек, протягивая руку для знакомства. – Даркен.
– Я не силен в английском. Это имя? – Спросил я, пожимая руку, и человек утвердительно мотанул головой. Тогда я назвался: – Саня.
– Я знаю, что вас звать Саша Курский. А еще за глаза вас зовут Красавчиком. Вы этого не знали?
– Это имеет значение?
– Похоже, что нет. Но вы меня подзабыли. Помните историю испорченного аттракциона с лазером? Потом мне пришлось скрываться.
– Так это вы его остановили? Нет, ну вы полностью преобразились! – Воскликнул я. – Как же я мог вас узнать?!
– Ну, это совершенно не важно. У меня небольшая просьба. Я не навязываюсь вам в друзья, если вас это немного тревожит. Мне нужно знать лично для себя: сколько из того, что вы рассказали о комнате с роботами, соответствует действительности? Например, правда ли, что в упомянутой комнате вы заприметили стоящий в углу на столике старинный граммофон, на котором крутилась пластинка? Может быть, там перед открытым во двор окном свисала ветвь с яблоками?
– Это что? Тест на вменяемость? – Я решил присмотреться к моему собеседнику получше и в то же время отойти от него подальше.
– Нет. Я действительно хочу знать это и еще кое-что.
– Вас тогда поискали и, не найдя, посчитали жертвой тоталитаризма. Где вы нашли пристанище?
– В зоне мертвых. В океане разума.
– Вы окунулись в океан?
– Да, я пробыл там некоторое время, пока наверху не улеглись страсти по аттракциону.
– Вы случайно не оставили там часть рассудка?
– Возможно. Я подозреваю, что так оно и есть. Я до сих пор не нахожу себе места из-за того, что сорвал эксперимент с псевдолазером.
– Почему?
– Я как раз к этому и иду. Представьте, что людской снаряд на большой скорости пролетает купол насквозь и…
– И…
– И оказывается на той стороне.
– Люди погибнут, не выдержав удара и перегрузки.
– Допустим, они выдержали, вовремя остановились и осмотрелись. Что они увидят?
– Даркен – переводится темный или затемненный?
– Неважно. Я не верю вашим россказням о роботах. Этого не может быть. Вы увидели что-то другое. Я хочу знать – что?
– Я вас не понимаю. Я увидел то, что увидел, и об этом с моих слов уже знает, наверное, весь Крест.
– Глупости. Вы перенервничали, чего-то испугались, или наоборот – чему-то сильно обрадовались. Возможно, выдали желаемое за действительное. Что там было на самом деле? Рай? Ад? Земля? Россия? Прошлое или будущее? Другая Вселенная? Что вы видели? Что…
– Зачем вам?
– Знаете, что я сделаю, если будет хоть одна возможность снова очутиться в России? Кстати, я порву любого, кто станет на моём пути. Вы все можете додыхать здесь, и пусть ваш чёртов робот плюнет мне в спину, но я буду жить! – Даркен смотрел на меня свирепым и подозрительным взглядом, но вдруг расчувствовался и понёс околесицу. – Там, у России на самом виду я упаду в ласковый ковёр, одна единственная травинка которого дороже всех звёзд в безразмерной утробе Вселенной. Я буду губами трогать землю, и мои слёзы – слёзы счастья – смешаются с холодной росой… Вы скажете, что вы видели? – после паузы закончил Даркен уже совсем другим – тихим и покладистым – тоном.
– Боже! Зачем вам истязать себя этими грёзами?
– Я не должен отвечать на этот вопрос. Я же сказал, что я сумасшедший. – Внезапно Даркен вырос на две головы и перестал быть Даркеном, но стал каким-то бесом, вселившегося в него. – Знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?
Мы летели вдоль белой стены. Уже несколько минут я искал предлог для окончания дискуссии, и все не находил подходящего. Столкнувшись с неприкрытой угрозой, я понял, что пора смазывать пятки без всякого предлога. Ловким финтом я переместился так, чтобы стена оказалась у меня за спиной. Я рассчитывал, что если бес бросится на меня, то я успею отскочить, а тот врежется в стену.
Даркен протянул вперед руку, размером со ствол молодой березки.
– У меня в ладони мой ритм-генератор. Можно еще называть его метрономом – это одно и тоже. Вообще-то по умолчанию он должен находиться в голове или, если человек живет без головы, в районе грудной клетке, на худой конец – в брюхе. В мертвой зоне меня научили, как это правило можно обойти. И еще научили, как подбирать частоту импульсов, когда прикоснешься ладонью к чужому метроному.
Его ладонь, заметно пульсируя в ритме сердечной мышцы, приближалась к моей груди.
– Ты или ответишь или тоже лишишься рассудка.
Фигура Даркена стала больше моей в два раза, и скрыла от меня маячки координатной сетки. Я опять остался без ориентира, то есть без средств навигации. Без надежды.
– Успокойтесь… – Мой голос утонул в сумасшедшем реве сумасшедшего.
– Ты ответишь или нет? Ты увидел рай? Отвечай! Что там было? Что? Скажи мне… скажи…
Тело сумасшедшего расползлось еще шире, а его ладонь искала мою жизнь. Моя голова оказалась перед его грудью, как раз перед местом, откуда он только что вынул свое сердце. И тут сквозь разреженное тело Даркена неожиданно мелькнула красная искра. Моя шкура уже чувствовала чужую ладонь, а метроном чужой ритм. Для полного счастья бесу осталось подобрать частоту. Поелозив головой в пространстве, я опять к собственной неописуемой радости обнаружил в безбрежной пустоте далекую красную точку, зафиксировал на нее направление и не стал терять время. Я пролетел сквозь Даркена без ударов и перегрузок, а к маячку я летел быстрее пули из ружья.

Больше я не видел Даркена. Несколько недель я провел в относительном одиночестве, барражируя вблизи белой сферы, которая в свое время чуть не стала моей могилой. Правда, изредка, чтобы сохранить человеческий облик, я совершал «набеги» на прежнее место жительства и, заняв бывшую свою нишу в когда-то ставшем мне родным доме, я с удовольствием растягивал свое тело меж контактных точек. Вскоре появлялся Андрей, затем еще несколько знакомых ребят, и мы разговаривали на темы, близкие к подготовке акции. Я никого ни за что не агитировал, а если спрашивали, просто повторял рассказ о том, что увидел без всяких комментариев. Они мне не верили и правильно делали. Я даже не обижался, когда меня с подковыркой спрашивали о «зеленых человечках». Возможно, без всякой злобы или насмешки за спиной у меня вертели пальцем у лба. А что им еще оставалось? Я бы тоже вертел. Расскажи мне кто-нибудь про роботов, организованных в устойчивую преступную группу, я указательным пальцем в височной области черепа проковырял бы сквозную дыру.
Делая движение по направлению к своему месту работы, люди говорили, что в моем рассказе все очень интересно, но у них дела. У них есть задание, которое они намерены выполнить потому, что по-другому нельзя. Тренировки по перемещению отдельных кластеров, звеньев или целых консолей проходят интенсивно и регулярно, и голова у них забита цифрами координат и секунд, векторами скорости и направлением дрейфа. Так что, ты извини, Саня. И зачастую, чтобы не мешать я убирался из дома, не пробыв там и получаса.

25

В одну из вылазок в мир полумертвых душ мне стало известно, что я официально объявлен вне закона, так как кое-кому показалось, что я не прекратил своей контрреволюционной деятельности. Любой человек имел право меня, говоря официальным языком, нейтрализовать. Я поразился величине награды, которую получит счастливчик, и постарался быстрее убраться на верхнее небо. Удачливого охотника обещали ввести в Руководство на пожизненный срок. Да за такие деньги я бы сам себя арестовал! Чем же я так допек вас, Елена Васильевна? Ведь вы играете с огнем.
Я почти не нуждался в отдыхе, так как пользовался неисчерпаемым потоком энергии от самой сферы. Но давать передышку своему вычислительному аппарату было все-таки необходимо, и мне пришлось научиться время от времени отключаться от реальности на какие-то жалкие пять-шесть минут за час. Большего я себе позволить не мог. Пару раз после отдыха я фиксировал приближение подозрительных неопознанных летающих объектов, но из-за их небольшого числа в панику не впадал.
Шли недели, и ничего не происходило. В трудах и заботах о собственном благополучии я провел бессчетное количество дней, отчего стал надоедать уже самому себе и однажды понял, что вот-вот потеряю выдержку и начну роптать. А это, насколько я наслышан исторических примеров, самый большой грех, который еще никого и никогда до добра не доводил. Мне показалось, что, несмотря на нездоровую обстановку, пора бы уже придумать и осуществить какую-нибудь развлекательную программу. Чтобы побаловать и душу, и тело, стоило предпринять что-нибудь забавное, но, конечно, не очень рискованное. Наверное, сам Вседержитель из-за минутного порыва великодушия удержал меня от такого опрометчивого шага, и этот факт без всякой натяжки можно считать неоспоримым и достаточным свидетельством в пользу существования высшей силы. В общем, я решил немного переждать и еще раз обдумать свои действия. И только поэтому ничего не испортил.

В тот же день я увидел в своем обычном короткометражном сне, что мы с одним пожилым джентльменом приятной и располагающей к общению внешности (он представился, как Бог), восседая на белом облаке, обсуждаем варианты возможного развития событий. Беседа проходила при полном взаимопонимании и чуть не переросла в крепкую дружбу. Помню, как, улучив благоприятный момент, я замолвил словечко за мне знакомые полумертвые души, и Бог, недовольно подергав бровями, все же отреагировал на инициативу правильно. Он весьма ответственно заверил меня в том, что со временем все определится в самом лучшем виде. Правда, придется кое с кем перетолковать… Но прощение грехов («А у кого их нет?» – Бог с лукавой улыбкой погрозил мне пальцем, отметая возможные протесты) для каждого из паломников, считай дело решенное, и, если нам так уж необходимо попасть в рай… Что ж… Рай в принципе неплохое место. Опять же, если затронуть вопрос об объеме и качестве тех красот и чудес, которые были обещаны на Земле праведникам, – Бог похлопал дряблой ладошкой по воображаемому карману, где мог бы храниться самый полный реестр человеческих вожделений, – то на них он лично может дать стопроцентную гарантию. Показалось, что Бог подмигнул мне, когда упомянул сладких дев с опахалами, которых обнаружат в местах своего отдыха уставшие пилигримы веры.
Затем он внезапно засобирался, а, засобиравшись, слегка замешкался, нервно перебирая худыми пальцами воздух над головой. В начале разговора меня так и подмывало спросить Бога насчет той штуки, похожей на немного примятый, тонкий, светящийся белым калач, которая то появлялась у него над затылком, то опять исчезала, вероятно, в другом измерении. При очередном явлении этого чуда, почти обжегшись жгучим холодом или, наоборот, раскаленным жаром – все происходило очень быстро – я успел калач сцапать и подал его Богу. В одной популярной книжке о религии был нарисован точно такой же предмет. Я видел рисунок раньше, очень давно. Я был бы не прочь, имея под боком любимый диван, а под рукой журнальный столик и стоящую на столике чашечку горячего кофе, поданную верной пассией, еще раз эту книгу перелистать.
Слишком поздно я сообразил, что прямо сейчас мог сказать об этом Богу, рассчитывая на дружеское исполнение эксклюзивной услуги. Резким движением Бог нахлобучил на вспотевшую макушку нимб, оказавшийся при ближайшем рассмотрении кольцом флюоресцирующего серебристого металла, сказал тихое и протяжное «Э-эх» и пропал из сна.
Плотнее закрыв глаза, я увидел среди цветущего сада на низком роскошном ложе свое из плоти и крови настоящее тело. Я лежал лицом вверх и уверял себя, что Бог догадался растянуть под деревьями невидимый глазу экран, который должен удерживать от соприкосновения с моей, едва не приобщенной к лику святых, особой различный органический мусор, включая помет райских птичек, ласкающих воздух рая волшебными трелями. Затем мне крупным планом показали склонившуюся над ложем полуголую деву из восточных сказок; она веером из мягких перьев и невесомого пуха (молча!) прогоняла по моим издерганным мышцам и нервам волну сладострастия. Во сне я нахмурился, так как допустил мысль, что эта услуга будет пользоваться повышенным спросом у обитателей рая, и оттого возможно стихийное образование очередей, которое чревато недопониманием и некоторым всплеском отрицательных эмоций.
Нежный сигнал вызова легким прикосновением щекотал мне нервы и был как бы продолжением сна, в то же время, вытягивая настороженный разум из его пучины. Я стал просыпаться, очень желая знать, был ли сон в руку, и все ли я понял правильно.

26

Но открывать глаза и что-то делать не хотелось. Тело было придавлено к пустоте стопудовым весом лени и апатии. Я прислушался к себе и понял, что внутри меня тоже была пустота. Кажется, я знал уже каждый выступ на моей стене, на этом уходящем за горизонт могильном камне. Мне до чертиков надоела моя маленькая и бессмысленная, никчемная война. Я устал от одиночества и хотел к людям. Сейчас, в эту самую конкретную секунду я был готов идти куда и за кем угодно – хоть в рай, хоть к черту на рога, готов был стать самым незаметным перышком нашей Птицы или заступить на пост в богом забытым координатном пункте. Я готов был выполнить самый глупый и преступный приказ или самый нелепый каприз, от кого бы они не исходили. Было бы неплохо, конечно, если бы каприз попросила исполнить симпатичная дама, но сейчас для меня не это было самым желанным. Жить вместе с людьми – глупыми, честными, некрасивыми и добрыми. С любыми. Даже вместе с самой распутной и лживой лицемерной дрянью. Во сне я готов был на все.
Особа, разбудившая меня, хотя и не была девой в полном смысле этого слова, но вполне могла попасть под определение «гурия». Лиза увидела, что я проснулся, сказала «Привет» и, как обычно, занялась своим и так уже сногсшибательным внешним видом. Под кисеёй её белого халата, накинутого на тело с нарочитой небрежностью, в интимных местах вздувались яркие лоскутки купальника, удерживаемые элегантной сбруей.
– Привет. – Ответил я без особого энтузиазма, проявляя сдержанность аскета.
– Как спалось?
– Неплохо.
– Давай куда-нибудь полетим, а то мне здесь трудно дышать.
«Дышать» действительно было тяжеловато из-за сильного притяжения, хотя я уже привык. Куда-нибудь – значит подальше от купола, то есть вглубь сферы, ближе к Кресту и к загонщикам. Что ж, пусть попробуют, подумал я, затем кивнул девушке и вслед за ней взял курс к центру вселенной. Кажется, перед этим она сказала мне «не бойся», но я плохо ее расслышал. Лиза остановилась, когда купол позади нас из бело-серого месива превратился в ровную матовую поверхность, не лишенную привлекательности. А светлое пятно Креста, которое обычно я наблюдал, глядя из своего прекрасного далека, выросло в какой-то, неузнаваемый мною бесформенный ком, но до него было еще очень неблизко.
– Недавно Федор рассчитал, на сколько снижается интенсивность сигнала по штрих-коду, когда тебе приходится отключаться для отдыха. – Лиза улыбнулась.  Федька умный парень. Не понимаешь?
– Отчего же. – Ответил я, непроизвольно оглядываясь. Тех десяти минут, в течение которых я видел грезы, им бы вполне хватило, чтобы организовать банду и схватить меня тепленьким. То же самое может произойти и прямо сейчас, пока мне тут некоторые заговаривают зубы. – Скажи Федору, что он зря старается.
– Он сказал, что будет не против, если я тебя предупрежу.
– Он не знает, как распорядиться открытием? Или все еще шлифует свои алгоритмы, и ему нужен подопытный кролик?
– Нет… Не знаю… – Лиза заполняла паузы в разговоре формированием изящной дамской сумочки, надо полагать из собственной кожи. – Тобой очень многие восхищаются, потому что ты смелый. И решительный. Помнишь, тот вечер, когда ты прорвал купол и бросил меня?
– Вы мне льстите, мадам.
Я собирался вскипеть по поводу что я «прорвал», и кто кого «бросил», но вовремя распознал по срывающемуся тембру голоса продажной девки, плывущей рядом по небосводу, неуверенное желание провернуть сомнительную аферу.
Я мог бы легким движением руки в сочетании с таким же усилием воли разладить ритмы ее метронома, надолго или, даже, навсегда наделяя девку слабоумием. Или увлечь ее в головокружительный танец смерти в непосредственной близости от белой сферы. И наблюдать, как ее прекрасное тело будет постепенно, начиная с ног, стачивать безжалостный камень. Или…
Если она начнет рассказывать про свою неземную любовь, решил я, то придушу ее тут же, на этом месте.
– Выкладывай, девонька, что тебе нужно. И лучше не тряси передо мной своими прелестями, а то у меня мысли путаются.
Затратив еще несколько минут и в очередной раз испытав мое терпение, Лиза демонстративно приняла вид трех составленных друг на друга корявых картофелин. На верхнем самом маленьком клубне она обозначила контуры органов чувств и взрастила на затылке пучок тонких и коротких водорослей. Затем щель ее безгубого рта пришла в движение и исторгла неожиданное известие.
– Всё хорошо, Саша. Вообще все. Птичка вот-вот взмахнет крыльями. А твое преследование отменили.
–  Почему – так?
– Ну, как ты не понимаешь? Грядет великое событие. Все воодушевлены. Друг другу все прощают. Люди подобрели, а многие, даже, изменили свою традиционную расцветку и создали много новых фасонов. Ты не поверишь, но сейчас в моде…
–  И уже примерили белые рубахи?
–  Ты о чем?
– Это традиция такая. Перед смертью одеваются во все чистое и белое.
– Саша не надо про смерть. Я так устала от нее. Давай о жизни. Если Птица полетит, если рассеется эта белая мгла, если Он нас увидит…
– Не он, а они. Если они заметят нашу птичку, то тут же насадят ее на вертел.
– Это невозможно. Говорят, что совсем скоро вся эта белая стена, внезапно станет прозрачней и тоньше. Чтобы Птицу лучше было видно. Это будет Знак. Ходят слухи, что у наших есть связь с Ним. Слишком много людей верит, что если все сделать правильно…
Приятно смотреть на человека, когда на его лице играют лучи вдохновения, даже, если вместо человеческого лица – толстая кожура картофельного клубня, но дело есть дело.
– Слишком много если.
– Я так и знала, что ты это скажешь. Начитался дешевых романов. Ни одной собственной мысли у тебя нет.
– А ты наслушалась проповедей.
– Ты только представь на минуту, что мы вырвались из этого сумрака, и нас ждет, – не рай, нет, а нечто намного лучшее рая – Совершенство. И я, и ты, и все мы живем в мире, любви и согласии!
Я сделал вид, что ладонью дотрагиваюсь до ее лба, а затем дую на руку.
– Ты сегодня измеряла температуру?
– Скотина. – Лиза как могла, изобразила на лице брезгливость.
– Довольно, пошла прочь.
– Хорошо, тогда попробуй представить, что ты здесь остался совершенно один. В темном погребе с прочными стенами ты один одинешенек как тамбовский волк. И выйти никуда нельзя и прочь послать некого. Счастливо оставаться. – Лиза зло рассмеялась и отплыла от меня на несколько метров.
Я так и не понял, когда она успела принять свой обычный притягательный вид элитной проститутки в предчувствии скорого заработка. Она не знала, что мне не нужно ничего пробовать. Что я уже был там… Стоп! Ведь я уже был там и что-то подобное уже слышал!
«В темном погребе с прочными стенами…, – где же я это мог слышать? Причем, слово в слово. Я закрыл глаза и сразу вспомнил – где. Когда меня поймали экзекуторы, я думал про темный погреб. Разве я думал? Это были мои мысли? Мысли, не слова? Да, я точно знаю, что вслух я этого не произносил. Так что, девонька, получается, ты читаешь, как по книге, мысли чужой головы? А на каком расстоянии? А где ты была ровно сто тридцать два дня назад в один час сорок минут по полудни? Ты тоже участвовала в загоне? Очередной сердцеед пригласил тебя на сафари?».
Я ошалело взглянул на Лизу, но та проявляла только нетерпение и ни капли угрызений совести. Бред, мне послышалось. Совершеннейший бред. Не может быть. Бред сивой кобылы.
Лиза ждала. Я понимал, что она ждет моей реакции, – ведь не для того она прилетела, чтобы засвидетельствовать своё почтение, – а она понимала, что мне надо немного подумать. Кажется, фальши в ее голосе я не уловил, но у меня всегда были проблемы со слухом. Я подумал, что, даже не веря в Совершенство, оставаться одному в темном погребе нет никакой необходимости. После недолгой внутренней борьбы я уступил.
– Что тебе от меня нужно? Я бы догадался, но неохота думать. Мне кажется…
– Все узнаешь по дороге. – Уловив покаянные нотки в моем голосе, Лиза мгновенно оказалась рядом и как бы невзначай взяла меня за руку. – Саша, купол светлеет. Летим, а то пропустим самое главное.
У меня были веские причины отказаться, но мы полетели. Рука об руку.
«Страсть. Страх. Саша. Федор. Смерть. Боже, мое тело. Вера. Страх. Секс. Веруня. Саша. Быстрей. Моя девочка. Мои обноски. Быстрей, Саша!».
– Вот оно что. Ты опять потеряла дочку?
Вместо ответа Лиза еще сильней сжала мою ладонь.

27

Все было в ажуре. Птица состоялась. Приближаясь с Лизой к этому изделию, я смог оценить не только готовность, но и красоту пернатого. Правда, никогда в природе не существовало голубя с телом куропатки, но этот факт не имел никакого значения. Наш голубь излучал достоинство, но он еще не стал на крыло. Пока птица просто висела в пространстве и обозревала окрестности пристальным взглядом немигающих оловянных глаз, поворачивая в разные стороны изящную головку. Я надеялся, что он высматривал не меня. Перья на теле и сложенных крыльях были тщательно подогнаны по величине и цвету, в сумме составляя красивый узор. Птица нравилась, ее хотелось потрогать. Она удалась. Если и было в этом мире что-то похожее на живое существо, то это наш голубь.
«Если Птица полетит, если рассеется белая мгла, если Он нас увидит …» – Кто это сказал? Недавно это сказала мне одна лживая дрянь, и сейчас я был готов взять ее слова на веру.
Маяки – опорные точки в пространстве, проходить которые птица должна будет в рассчитанные мгновенья, были наготове. Адова работа. Мне стало жаль, что я пытался воспрепятствовать акту массового самоубийства. Наверняка, будет очень захватывающее зрелище. Хорошо, если этому миру суждено умереть, а ничего другого не предвидится, то пусть он так и умрет, в свободном полете, с гордо поднятой головой. Между маяками мелькали огоньки временной полиции, отличающиеся от красных огоньков в узлах координатной сетки и от ярких синих – в контрольных точках, зелеными опознавательными знаками. Они суматошно выметали из пространства весь мусор, то есть загоняли припозднившихся членов общества в открытый люк в подбрюшье птицы. Пара зеленых подлетела к нам и, не тратя время на выяснение личности, недвусмысленно указала на люк. Мы не заставили себя ждать. До скорой встречи, мир, на столе у железных хирургов.
Голубь внутри, конечно, не был абсолютно пуст, как того поначалу хотели устроители акции. Невозможно было обойтись без внутреннего каркаса, опираясь на который все его части должны были показать согласованный полет к свету. И, судя по наличию горизонтальных и вертикальных рядов светящихся точек, каркас там был. Приятно вспомнить, что к его монтажу и я приложил свои руки и голову. Еще я вспомнил, как в разгар бедлама под названием «подготовка ко второй стадии осуществления проекта» неожиданно выяснилось, что масса ни к чему не пригодных «паломников» не готова найти своего места в проекте. Эти люди не могли или не хотели понимать того, что от них требуется. Они путали координаты и последовательность действий. Они страдали потерей памяти, не различали цвета и, даже, подвергаясь летучим тестам, не могли назвать атрибуты шара или конуса. Я сам тестировал этих кандидатов на переселение в рай, а затем выл от желания избавить от них общество раз и навсегда. И не раз, со зла, начинал жалеть, что в свое время помешал это сделать умным людям, умеющим рассчитывать партию на много ходов вперед. В потоке дел их так и не успели выбросить за пределы креста, а, может быть, кто-то просто саботировал этот акт милосердия.
В последний момент решили на время акции спрятать этот балласт внутри птицы, сгруппировав его по новым, быстро оформленным адресам. Правда, в спешке и без всякого учета. Каждой группе был придан основной и дополнительный маяки, следовать за которыми, была этих групп единственная задача. Точно также поступили с «океаном разума», найдя способ порекомендовать ему, чтобы тот в точности исполнил правила игры. И не двусмысленно прозвучала угроза, что в случае каких-то накладок или открытого неповиновения от океана останется одно только мокрое место.
И вот сейчас где-то в этой кишащей массе, среди галдежа перепуганных шариков нужно было найти крохотную звездочку, еще не привыкшую к своему имени, но успевшую утратить веру в материнскую любовь. Странно: назвали ребенка Верой, но тут же сами лишили его Веры. Просто какое-то зверство, подумал я, внедряясь на пару с хищником в юбке в мрачные катакомбы птицы.
Лиза притормозила, когда мы удалились на порядочное расстояние от люка. Не часто она выглядела такой отчаянно храброй и одновременно такой виноватой, как сейчас.
– Давай поскорей найдем мою крошку, Саша. Только будь осторожен. Я тебя обманула. Никто ничего не отменял. Мы найдем ребенка, а потом делай со мной что хочешь.
– А я знал, что ты меня обманешь.– Подтвердил я без удивления и горечи. – Не переживай, я уже привык. Ладно, давай искать девочку.
«А потом – ну мужик я или не мужик?! – я у тебя ее отберу». – Подумал я с неожиданным ожесточением.
Судя по отрешенным лицам и минимуму выступающих частей, шарики в углах каркаса в последний раз проигрывали в уме сценарий, повторяя координаты контрольных точек маршрута. Главный маяк, состоящий из особо одаренных излучателей в предполагаемом центре Вселенной, казалось, был незыблем. Но придет время и он, в унисон с общим ходом событий, впервые за долгие века должен будет сдвинуться с места. Его перемещение будет корректироваться десятками помощников, обладающих феноменальным чувством времени и места. Рядом с центром копошился мелкий начальствующий люд, который по неизвестной причине не собирался лететь в голове птицы. Пузыри, энергично жестикулировали отростками вместо полноценных рук, что-то доказывая друг другу. Как будто сейчас, за минуту до команды «Начали!» имели значение их особые мнения или поправки. Было видно, что это показушная активность, к которой прибегают нестойкие и суеверные люди, чтобы заглушить мелкую дрожь перед рискованным предприятием. Ясно, что желание или каприз отдельных личностей не предотвратит нарождающееся действо, как невозможно предотвратить сход лавины, набравшей скорость.
По птице пробежала внутренняя дрожь. Наверное, кусок неба очистился, и Он готов посмотреть в нашу сторону. Наверное, Ему стало интересно: «Чего это они такого опять учудили?»

28

Лиза и я пробирались по катакомбам креста, рискуя быть узнанными в любой момент, но волшебное заклинание, которым снабдил нас программист, пока выручало.
От кластера к кластеру, от одной «груши» к другой. Быстрее и еще быстрее. Приблизиться к скоплению людей, бегло ее осмотреть, если есть сомнения соединиться контактными точками и просканировать толпу, и дальше, дальше. Сканировать приходилось мне. Лиза предпочитала узнавать новости, держа меня за руку. Кажется кое-то из тех людей, к которым приходилось приближаться вплотную, меня узнавал, но от неожиданности ни один из них не делал попыток поднять тревогу. Их сдерживало неумение вот так, впопыхах сформировать четкое сообщение, а также жажда самостоятельно насладиться триумфом. Лишь много позже, когда мы были уже далеко, этот страшный секрет становился достоянием соседей.
Меня занимал вопрос: когда мы найдем маленькую Веру, как мы выберемся из этой каши, если девочка вдруг заплачет и обратит внимание окружающих на странную пару с ребенком, отражающую опознавательные сигналы? И еще вопрос – куда? Или другое сомнение. У Лизы была уйма времени, чтобы найти дочь самостоятельно, не прибегая к услугам такого прожженного типа, как я. Почему она это не сделала?
Нам осталось исследовать несколько людских скоплений, и хотя это была посильная задача, но все могло измениться, если в эту минуты наша птичка отправится в полет. Здесь все смешается, как в доме Облонских.
У Лизы начали портиться манеры.
– Ты плетешься как наделавший в штаны старик. – Свирепым шепотом подгоняла меня моя спутница. Буква «ш» произносилась ею со значительной примесью «с», и от этого ее шепот напоминал посвист надоевшей райской птички.
Усталость навалилась неожиданно и сильно. Уже какое-то время Лиза тащила меня за собой. А у меня внезапно родился ответ на второй вопрос: наверное, ветреная мамаша утратила код своей дочери, или, что более вероятно Веруня каким-то образом включила у себя блокировку вызова. Смышленый ребенок.
Мы продвигались рывками от одного скопища трясущихся от страха и неизвестности душ к другому, лихорадочно обшаривая глазами попадающиеся навстречу фигуры. Вместо того чтобы держаться за руку Лизы я начал отставать. Моя опасная, но очень щедрая белая сфера с ее водопадом дармовой, низвергающейся в пространство энергии осталась у черта на куличках, а половина того потока, что доходила до птицы, оседала на ее перьях. Между мной и Лизой уже пролегло расстояние в несколько шагов. Еле двигаясь и почти теряя сознание, понимая, что так умирают второй раз в жизни, я успел подумать, что как-то неожиданно и неправильно, на самом интересном месте приходится умирать. Возможно, прямо сейчас ребенок найдется сам собой, а люди, которые так ждут восхода, не смотря ни на что, увидят солнце, и все образуется, как сказал Господь, в лучшем виде.
Думы сразу выветрились, стоило природе замереть в мертвом оцепенении. Ни звука, ни движения, будто щелчком выключателя выключили жизнь. Наверное, прошла предварительная команда, которую мы с Лизой не могли услышать. В абсолютной тишине, не считая звука назойливого метронома, все замерло, ожидая команду исполнительную и последнюю. Мы остановились. Я почувствовал, что прямо сейчас что-то должно произойти. Что-то нехорошее.  Мне стало жаль себя. В глазах поплыли разноцветные круги, и за этими кругами я увидел маленькую девочку, бегущую ко мне с криком: «Папа!». Она плакала и улыбалась. Что только не привидится перед смертью.
В следующий миг я встрепенулся, ощутив гаснущим сознанием скольжение луча радара по моим нервам. Федька-программист! Я узнал его волну и тут же опознал его фигуру в непосредственной близости от Главного маяка. Я увидел его изумленные глаза и вскинутую вверх в жесте удивления левую руку, – правой он обнимал мощный координатный узел. И подумал: моя песенка спета. Возможно, это вырвалось у него спонтанно. Отличиться одному из миллионов, найти и обозначить цель – это большая заслуга. Быть может, наслаждаясь профессиональным умением, чисто из любви к искусству он решил уравнение с одним неизвестным и с присущей ему аккуратностью автоматически передал в эфир мои точные координаты. Вплоть до пятого знака после запятой. А потом сам об этом пожалел. А может быть, он что-то ещё имел в виду. Не знаю.
– Ли-за. – Произнес я шепотом, хотя в этом уже не было необходимости.
Лиза все поняла раньше, чем я произнес второй слог ее имени, и посмотрела на меня, не скрывая презрения. Я хорошо запомнил ее бледное лицо и перекошенный от ярости рот на фоне кровавого блеска птицы. Все слова, которые она готова была бросить мне в физиономию, я уже слышал. Раньше, очень давно. У нас оставалась последняя секунда.
Потом случилось то, чего никто не мог предвидеть и никто и никогда не мог ожидать. Федька засек меня в самый критический момент, когда так важно было соблюдение дисциплины. Весь замысел строился на безупречном исполнении своих обязанностей всеми членами общества, и моя поимка уже не была столь важным делом. Но организаторы травли перестарались. Пообещав за мою шкуру солидное вознаграждение, они подложили хороший кусок взрывчатки под всю конструкцию планируемой акции. Как только в каждую клеточку настороженной птицы проник Федькин вопль «Вот он!», все ее составляющие исполнили рефлексное движение. Ведь вместе с истошным воплем до каждого члена общества дошли сверхточные цифры координат дичи. Люди не виноваты в том, что так же неистово ждали последнюю команду, как торпедёры, зарядив трубы смертью, ждут команду «пли!». Это все нервы и стресс. Измочаленные бессмысленной и тяжелой работой нервы посчитали, что вопль программиста и есть та самая главная команда. И последняя.
И вот, крытая стальной чешуёй, начавшая расправлять крылья птица, вместо того, чтобы в свободном полете продемонстрировать разумность и порядочность, в один неуловимый миг съежилась, спрессовалась в маленький мохнатый искрящийся ком, свернулась в самоё себя, чтобы в благородном порыве избавить себя от избавителя. Или, на худой конец, его нейтрализовать. Потому что он уже всех достал. В мгновенье ока птица превратилась в яйцо со сверхплотной начинкой из субэлементарных частиц, которым ученые еще не скоро придумают названия. Большая часть благородных жителей, несмотря на тесноту и связанные с ней неудобства, одновременно оказалась в точечном пункте пространства, во много раз увеличив его внутриядерный потенциал сверх критически возможного.
Непонятно, как бы они потом делили лавры победителя. Но я этого уже никогда не узнаю. В высшей степени благоразумно, и это, конечно, была моя заслуга, что мы с Лизой так хорошо узнали друг друга. (Потому что ранее, не взирая на трудности, стойко преодолевая тяготы и лишения, я постоянно требовал, чтобы она… ну это не важно). Она спасла меня, когда я даже ни о чем не успел подумать. Она спасла нас. За мгновенье до Федькиного крика, повинуясь ее порыву, мы, может быть чисто интуитивно, бросились друг другу в объятия и, проникнув друг в друга, слились, сжались всем, что в нас было виртуального, в компактную, жесткую, готовую к отпору точку. И тут птицей-бомбой овладел коллапс. Она взорвалась вовнутрь, и не успев за недостатком времени разобраться в том, что делает, отшвырнула нас прочь, как скользкую вишневую косточку.
Мы уцелели, но не обошлось без побочных эффектов. Под аккомпанемент грохота маленького Большого Взрыва его теория, наконец-то, нашла свое подтверждение.

29

Вокруг нас первобытный ландшафт неизвестной планеты, пока еще нелюбимой. Ночью над головой не серая мертвая масса льда и снега, а веселая россыпь искрящихся звезд, среди которых нет ни одного знакомого созвездия.
Мы сформировали себе тела такие, какие хотели. Из ничего мы сделали удобный дом, наполнив его необходимыми предметами. Каждые несколько десятков лет – на мой взгляд, слишком часто – Лиза переставляет в нем мебель и перевешивает ковры. Мы еще не видели ни одного представителя животного мира, но до его появления осталось ждать совсем немного: всего-то пару миллионов лет. Может быть, мы с ними подружимся. Чтобы не умереть со скуки мы много путешествуем, изучая климат, открывая и классифицируя природные зоны и территории. Мы опускались на океанское дно и побывали в жерле действующего вулкана, оставаясь при этом целыми и невредимыми и, даже, никак не рискуя своей безопасностью. А ещё иногда для разнообразия мы ходим по воде, аки посуху. Я не уверен, но, наверное, мы могли бы посетить другие миры, если б не боялись убедиться, что там кроме нас тоже никого нет. Лиза на больших полотнах рисует детальную карту планеты и, кажется, втайне от меня, ведет дневник. Прятать тетрадку, конечно же, излишне. Когда мы хотим, то немедленно узнаём о том, что делается в голове друг у друга, но такое желание возникает всё реже. Нам доступно очень многое и именно поэтому у нас поубавилось хотений, в том числе и самых основных инстинктов. А взамен, подозреваю, мы стали бессмертны. Я предположил, что каждую минуту мы обновляемся, так же естественно и незаметно, как и дышим, хотя не мог проверить, действительно ли это так. Наверное, бог все же когда-то меня услышал. Но неправильно понял. Не знаю почему, но я не притрагиваюсь к Лизе, хотя и не давал никаких зароков.
Только раз она заговорила вслух о самом своем сокровенном.
– Если ты сможешь... Если будет хоть одна возможность… Если ты вдруг станешь перед выбором, то знай, что мне не надо никакого бессмертия… я хочу домой, только и всего. Если ты сможешь, то ни о чем меня спрашивай…
Я пообещал, и тема была закрыта навсегда. Я очень долго и безуспешно искал в новом мире доброго старого человека с нимбом на потной лысине. Я хотел у него спросить только одно: как жить, когда ничего не хочешь? Может быть, когда-нибудь я сумею это сделать. Может быть, у нас все впереди. Может быть, Бог еще не умер.