Африкан

                Вячеслав Плотников 

               
   Владислав привез Африкана из Гвинеи.  У него не было разреше-
ния на провоз животных и он надеялся утаить Африкана от бдитель-
ного таможенного ока во внутреннем  кармане  пиджака.  В  Гвинее
Владислав сильно  похудел  и пиджак сидел на нем весьма свободно.
Под ним не то что Африкана, крокодила можно было спрятать.
   -Сиди тихо,- сказал он Африкану,-засовывая его в  карман,-  а
то тебя заберут.
   Пока Владислав заполнял таможенную декларацию, таскал чемода-
ны к стойке таможенника, стоял в очереди, Африкан сидел в карма-
не смирно.  Ему было хорошо на груди у папы:  тепло и уютно.  Он
даже вздремнул немножко в спокойной темноте.
   Впереди Владислава был пожилой коренастый дядька с  обветрен-
ным лицом и вислыми украинскими усами.  "Строитель,  наверное",-
подумал про него Владислав. Дядька был немного навеселе: в само-
лете  он с друзьями немного выпил по случаю возвращения на Роди-
ну.
   Дядька подвинул  к таможеннику картонную коробку и старенький
фибровый чемодан,  перевязанный для надежности капроновой верев-
кой.  Таможенник, крупный рыжий мужчина, равнодушно посмотрел на
дядьку,  на его багаж. "Чего такой алкаш может везти запрещенно-
го? Разве что, как пел Высоцкий, фигу в кармане".
   -Проходите,- сказал он дядьке и сделал отметку в его таможен-
ной декларации.
   Но дядька почему-то не поверил,  что его так скоро, безо вся-
кой проверки пропускают через таможню, о которой столько страхов
рассказывали его опытные знакомые,  и продолжал стоять, задержи-
вая очередь.
   Таможенник слегка удивился.
   -Ну что  у  вас  в  коробке,  покажите?- безразличным голосом
спросил он у дядьки, чтобы только отвязаться от него.
   Дядька долго  распаковывал  коробку,  многократно и тщательно
перевязанную веревками,  наконец,  вытер пот,  открыл коробку  и
достал из нее...  автомобильный клаксон. В то время провоз авто-
мобильных клаксонов был почему-то запрещен. Сотрудники ГАИ пред-
почитали  слушать однотонный автомобильный гудок со звуковой ха-
рактеристикой, утвержденной Госстандартом.
   -Нехорошо, батя,- сказал таможенник,- придется изъять.  Что у
вас еще в коробке?
   В коробке,  да и в чемодане,  также развязанном и показанном
таможеннику,  больше ничего,  подрывающего  экономические  устои
государства,  не было.  Там было скомканное ветхое белье, зимняя
одежда, видно, дядька уезжал за границу зимой, и стоптанные сан-
далии. Все это было, конечно, продемонстрированно.
   Пассажиры, стоявшие в очереди позади Владислава, увидев с ка-
кой  тщательностью  таможенник  проверяет  убогий  багаж старого
"контрабандиста",  стали потихоньку растекаться, пристраиваясь в
очереди к другим,  менее въедливым таможенникам. Наш таможенник,
между прочим,  зорко следил за этой миграцией между очередями  и
сообщал  своим  товарищам по внутренней связи приметы перебежчи-
ков. Владислав решил выстоять до конца. Другой контрабанды, кро-
ме Африкана,  у него не было. " Только бы он не шевелился",- пе-
реживал Владислав.
   -Проходите, наконец,-  раздраженно  сказал таможенник дядьке,
когда тот вытряхнул перед его носом последние подштанники.
   Но дядька продолжал стоять.
   -Что еще?!
   -Так... ничего,- виновато ответил дядька.
   -Ладно, покажите,  что у вас в карманах?- смилостивился тамо-
женник.
   Дядька облегченно вздохнул.  "Вот ведь, глаз-рентген, все ви-
дит",-  восхитился он таможенником и вытащил из внутреннего кар-
мана пиджака... порнографический журнал.
   Таможенник окончательно потух,  но при этом пытливо посмотрел
на Владислава,  единственного,  оставшегося в его очереди.  И  в
этот момент Африкан трепыхнулся у сердца. Владиславу стало не по
себе.
   -Ну что вы,  батя?  Вы мне в отцы годитесь,  а такую глупость
везете.  Теперь придется акт составлять,- огорчился  таможенник.
Видно  было,  как ему мучительно не хотелось заниматься бумажной
работой. Но что делать? Инструкция предписывала.
   "Клаксон, значит,  можно  изъять  и  без акта,- удивился  Влади-
слав ,-интересно: как он Африкана заберет? По акту или без?"
   -Да это  ребята в день рождения подарили.  Советовали старухе
моей показать. Она такое никогда не видывала,- оправдывался дядька
перед  таможенником,  убитый  горем  из-за того,  что все у него
отобрали,  и в то же время гордый за бдительных  сторожей  нашей
державы.  А  в  общем-то,  вполне довольный процедурой проверки.
"Правильно говорили ребята:  действительно на таможне звери слу-
жат",- удовлетворенно думал дядька,  ступая на родную землю. Те-
перь он до конца дней своих будет рассказывать жене, детям. вну-
кам и друзьям за кружкой пива, как его "потрошили" в международ-
ном аэропорту Шереметьевo-2.  Несомненно,  это было самое  яркое
его впечатление за все время пребывания за границей.

   Пока дядька убирал свой  растребушенный  багаж,  а  Владислав
ставил на освобождающееся место свои чемоданы,  Африкан...  выб-
рался из своего укрытия.  Ему стало любопытно:  от кого это папа
прячет  его  в  кармане,  хотелось посмотреть на этого страшного
зверя. А если что, то он сумеет постоять не только за себя, он и
папу  в обиду не даст.  Он выглянул из-за борта пиджака:  вокруг
было все спокойно, никто не рычал и не лаял, только папа разгова-
ривал с каким-то вежливым дядей. Африкану стало хорошо.
   Владислав почувствовал на себе некое движение,  скосил  глаза
налево  и  обмер:  на  его плече во всем своем великолепии гордо
красовался Африкан - ярко-зеленый сенегальский попугай с крепким
широким клювом.  Он распушил свои перышки, как это всегда бывало
в минуты его благодушного настроения, превратился в этакого пух-
лого "пупса" величиной с дрозда,  и внимательно рассматривал та-
моженника, попеременно поворачивая свою голову налево и направо,
чтобы получше его разглядеть обоими глазами.
   Но так уж,  видно,  устроены таможенники: они находят то, что
от них спрятано,  но в упор не видят то,  что на виду. Наш тамо-
женник удрученно посмотрел на четыре объемистых чемодана,  кото-
рые поставил перед ним Владислав, глубоко вздохнул и спросил:
   -Что у вас есть, запрещенное к провозу?
   -Ничего,- не моргнув глазом, ответил Владислав.
   -Проходите,- обрадовался таможенник и  крепко  проштемпелевал
его декларацию.
   Так Африкан на плече у Владислава благополучно пересек  тамо-
женный барьер и поселился в  Санкт-Петербурге.

                Африкан и бабушка.

     Ко всем членам семьи Африкан относился по- разному. Папу он
обожал и очень огорчался,  когда папе приходилось уходить на ра-
боту.  В такие минуты его перышки плотно смыкались вокруг тельца
и блестели зеленым цветом, как полированные, а сам он становился
маленьким,  худеньким и несчастным,  только выпирали наружу  его
лапы, обычно скрытые распушенными перышками, и становились боль-
шими-большими, просто хищными лапами. Каким-то образом он всегда
чувствовал,  когда папа возвращается домой.  Видно, папа подарил
ему часть своей души и его душа сообщала своей второй части, по-
мещавшейся  в Африкане,  когда папа заканчивал свои дела и соби-
рался ехать домой.  В этот момент Африкан преображался: он опять
становился важным и гордым, его перышки поднимались, лапки в них
прятались и он округлялся в этакий зеленый  пушистый  шар.  Мама
всегда определяла по Африкану,  когда надо греть обед, чтобы на-
кормить папу.
     Мама его кормила,  поила,  чистила перышки, но к ее заботам
он относился снисходительно.  Очевидно, он предполагал, что мама
только для того и существует,  чтобы заботиться о нем. Иногда он
даже ревновал папу к маме,  когда тот,  вернувшись с работы,  не
обращал на него внимания, а прежде всего целовал маму.
     Младшая дочь Алена,  ей было десять лет,  часто  играла  с
ним. Африкну очень хотелось пощекотать ей ухо,  но она  боялась,
что  он ее укусит и подставляла ему свою пышную косу.  Как он не
любил этот канат из волос.  Он трепал его клювом во все стороны,
стараясь оторвать и отбросить прочь досадную помеху, закрывающую
от него желанное ушко. Но коса была крепкой и не поддавалась его
усилиям. Он сердился, пытался зацепиться за косу лапами, помогая
себе подрезанными крылышками. Все было напрасно - ухо оставалось
недоступным.
    Старшая дочь, шестнадцатилетняя Лида, никого и ничего не бо-
ялась. Она забавлялась с Африканом по своему усмотрению: то шел-
ковой ленточкой перевяжет лапки, то украсит его крылышки цветоч-
ками.  "Глупость какая,- негодовал при этом Африкаша,- что может
быть глупее,  чем василек в перьях". Но чаще всего она перевора-
чивала его на спину,  отчего он беспомощно замирал,  скрестив на
груди лапки,  а она перебирала их  своими  пальчиками.  Это  ему
очень не нравилось. Какой же уважаюжей себя птице понравится та-
кая нелепая поза,  когда твое сознание туманится и ты  валяешься
лапами кверху,  как какой-нибудь мороженный цыпленок? Он "улепе-
тывал" от нее как мог, но она каждый раз настигала его и продол-
жала свои бесцеремонные проделки.
    Бабушка боялась его больше смерти и он  никогда  не  упускал
удовольствия  попугать ее.  Однажды он сидел на кухонном столе и
чистил перышки.  В этот момент на кухню вошла бабушка. Он сделал
сначала вид,  что даже не заметил ее, мол очень уж занят серьез-
ной работой, не до тебя. На самом деле он терпеливо поджидал по-
ка она подойдет поближе. Бабушка, обманутая миролюбивым настрое-
нием Африкана,  и в самом деле подошла к столу  и  стала  резать
хлеб.  Тут  Африкан  расправил крылышки и спикировал ей прямо на
ноги.  Семидесятилетняя женщина издала индейский клич  и  сделал
балетный прыжок с ножом в руках вон из кухни.
    В другой раз вся семья обедала.  Африкан, довольный приятным
обществом,  ходил по столу между тарелками и из  каждой  тарелки
пробовал кашу: у кого вкуснее, Конечно, вкуснее всего была папи-
на каша.  Напротив папы сидела бабушка. Африкан поклевал кашу из
папиной тарелки, наелся и ему захотелось пошутить. Он нагнул го-
лову к столу как бык на корриде, перышки его пригладились к телу
как  у боевого петуха и он грозно понесся на бабушку как снаряд,
безжалостный и скорый, с каждой секундой ускоряя бег и весь уст-
ремленный к единственной цели - к бабушкиному глазу.  Словно же-
лая тут же съесть его вместо каши,  а  ее,  бабушку,  растоптать
своими  могучими  лапами.  Глаза у бабушки округлились и в самом
деле стали представлять сооблазнительную мишень,  рот  изумленно
раскрылся и из него, навстречу Африкану, как шрапнель, с великой
силой полетела гречневая каша.  Она  издала  панический  крик  и
застыла  в нелепой позе,  парализованная смертельным страхом.  А
Африкан, удовлетворенный эффектом, уже тормозил, раскрыв крылыш-
ки,  весь откинувшись назад и скользя по столу как водный лыжник
на пятках.  Потом распушил перышки и стал удивленно смотреть  на
всех: "Чего это они расшумелись? А я причем?"

                Requiem.

    Ничего не  предвещало беду этой дружной и доброй семье,  где
самым большим злодеем был Африкан.
    В тот день дети рано утром ушли в школу.  У Владислава заня-
тия были после двенадцати и он задержался дома, приготовил реак-
тивы  для  проявления цветных фотопленок,  вечером собирался за-
няться этим делом, поиграл с Африканом, пообедал, поцеловал жену
и в хорошем настроении уехал на работу.
    Возвращаясь домой,  Владислав задумался о чем-то и  заступил
за ограничетельную черту на платформе метрополитена. В это время
сзади подходил поезд.  У поезда оказалась слишком длинная  ручка
зеркала и этим зеркалом он ударил Владислава по голове...
   Света узнала  о  несчастном  случае раньше,  чем ей сообщили.
Владислав упал...  и в ту же секунду Африкан,  сидевший до этого
мирно  на  столе и наблюдавший,  как мама греет суп,  готовясь к
приходу Владислава,  издал жалобный писк,  как  будто  его  тоже
смертельно ранили, и комом перьев свалился со стола на пол. Нет,
он не умер,  но страстно желал этого: он не хотел больше жить на
этом свете без папы.  Частица большой души Владислава,  дававшая
Африкану смысл жизни,  требовала  соединения  со  своей  главной
частью, уже устремившейся к вратам Рая.
   Он "путался" под ногами, желая, чтобы на него наступили и по-
кончили с  его  несчастной жизнью.  Его уже не волновало аленино
ушко и он больше не трепал ее косу.  Он даже примирился с бабуш-
кой  и  перестал ее пугать.  Впрочем,  никто больше и не играл с
ним...
  -Африкаша,-упрашивала его Света,- не путайся под ногами, мне и
так тяжело.  Я не переживу, если еще и тебе сделаю больно. Пожа-
лей ты меня, сиди в клетке.
   И она  посадила его в клетку,  и закрыла за ним дверь на крю-
чок. Он умел открывать этот крючок, поднимая его клювом, и когда
ему было нужно, всегда выходил на свободу. Но тут он не стал ни-
чего делать и сидел целыми днями,  не притрагиваясь к пище и во-
де, нахохлившийся и безжизненный. Из клетки он не вышел.