Фрэзи

          В действительности, это глава из романа
          "Сон над дальней горой". Прямо связана с
          "обманутыми пловцами" и "Ловитором".
         

      — Надо же! — Бугай смахнул башмаком снежную целину на газоне перед входом в гостиницу. Под снегом зазеленело.
     — Не лови ворон, — сказал тренер, — выбирай номера, пока блатные не накатили.
     — Никак, Харлей приехал?..- послышалось на лестнице. — А у меня, блин, как раз — печень.
     Качнув животом, тренер заспешил в объятия коллег.
     — Наколются блатные-то! — сплюнул Яшка Полковник.
     Сто сорока килограммовый Бугаёв легковеса Яшку, иначе "Якова Свирепого", тихо презирал. За писклявый, не в фамилию, голос, за бесконечные истории про "траханье" — кого, где, куда, в каких условиях и — почем. За... Да мало ли за что можно презирать человека, который лишь с натугой до порчи воздуха поднимается из подседа со штангой, кажущейся тебе самому легкомысленной даже для разминки?..
     В Феодосии в марте снег кажется нарошным. Даже в начале месяца, даже, когда возьми триста вёрст на северо-восток, и пурга ещё плотно накрывает привокзальный майдан. И все триста вёрст, как по счётчику, Полковник досаждал про здешние доступности, в которых осведомлен лично и наперечёт. И, похоже, не врал.
     — Ты бы, Яков, чем грудь топорщить — соображал, как тебе до завтра полведра выписать, — проворчал Бугай неодобрительно. — А то, на взвешивании, Харлей тебя... заместо "доступностей"... самого — в дырочку-то, в дырочку!..
     Полковник хотел было на Бугая окрыситься, но "мочегонку" ему, и впрямь, укололи ещё в поезде и, будто лишь сейчас вспомнив об этом, Яшка озаботился, и, через ступеньку, заскакал в номера.
     — Го-о-ршок попроси! — заржал Бугай вслед. — Под кровать! На ночь!
     Вес самого Бугаёва был главным его достоинством. "Тяжи", особенно генетические, да "при мослах", всегда желанны и редки, вроде розовых фламинго. И в заводях периферийного спорта жизнь у них долгая. Особенно, если козлом не прыгать. Примеры обратного Бугай, "штатный тяж", мог приводить часами. Щедро сыпля фамилии и даты. "И где они все?" — подытоживал всякий раз.
     И где они все?" — спрашивал себя и Синдеев.
     Год после травмы излечил его от иллюзий, настрого заказав хмель чемпионских планов. По-хорошему — надо бы уходить. Но участие в команде Иван оправдывал, а чудес в двадцать четыре года, никто от него и не ждал. На этом рационализме они с Бугаём и сошлись. А ещё с Женькой Хлыбовым — одесской выпечки "молодым специалистом", как и Синдеев, попавшим в Харьков по распределению. Полтора года назад. В Феодосию Женька еще не приехал. Планировали приедет отдельно от команды, сам. От скуки Иван и поддался Бугаёву насчет — "нагулять аппетит". Хотя, по опыту, опасался.
     Из Яшкиной двери торчал ключ.
     Бугай остановился. Задумался. Номера в гостинице спортивной ба
     зы профсоюзов были далеко не равноценны. Бугай к Яшке заглянул.
     — Яков! — позвал он. — У тебя в номере туалет есть?
     Изнуряемый диурезом Полковник только выругался.
     — Значит, в коридор бегаешь?
     Брань усилилась.
     — Плохо, — цокнул языком Бугай и прикрыв за собой дверь, осторожно повернул ключ в замке. Снаружи.
     Через секунду ручку изнутри судорожно задёргали. Раздался Яшкин вопль.
     — Плохо, — повторил Бугай уже Синдееву. — Понимаешь, "лазикс" — сильнодействующий мочегонный препарат. А он себе всю задницу исколол. Как бы наркоманом не стал.
     Ключ они сдали дежурной. Яшкино окно было как раз над входом.
     — А не слезет? — спросил Синдеев.
     Бугай поразмышлял. Глянул на тёмное море. Ветер усиливался. Холодало. К ночи опять пролетали снежинки.
     — Не должен. Третий этаж всё-таки.

          *   *   *
За две улицы от базы, в припортовой ресторации, нехотя наигрывали "семь-сорок". Даже не в сезон — "мозги с горошком" в "Моряке" не подавали. А вот красная икра в меню значилась. И рубленые бифштексы. И пара-тройка закусок безразличных наименований.

          *   *   *
     -...С прицепом! — внушительно напомнил Бугаёв официанту, щуплому подавальщику с проседью в редкой шевелюре. Напомнил и нацепил себе на нос очки. К ним, по наблюдениям Синдеева, он прибегал в трёх случаях: перечитывая, как сейчас, меню, играя в карты и — когда шёл в туалет по большому.
     Официант с заказом, не торопясь, почти добрался до буфета, когда Бугаёв, следивший поверх очков за его небрежной походкой, подал голос. Тот нехотя вернулся.
     — Неуважительный ты какой-то, — сказал Бугай. — Пойми, землячок, мне — есть хочется. Оголодал я. Проникся бы, а?..
     — Да, — сказал "землячок" и сморгнул.
     — Ну, ступай.
     Щуплый отошел столика на четыре.
     — Эй!
     Официант притворился, что не слышит. Делать этого не следовало.
     — Э-эй!!!...
     Стали оборачиваться посетители. Лицо у подавальщика окаменело. Как у индейца. Он остановился
     — Я тебе, "чингачгуку", сказал?!.. Сказал.
     — Они тут без "смазки" не бегают, — встрял женский голос от столика через проход.
     — Только поперчить могу, — ответил Бугай не оборачиваясь. Он многозначительно поигрывал в пальцах вилкой.
     — Вы же сами и не даёте! — у официанта дёрнулся кадык.
     — Где это, земляк, тебя врать выучили?!.. Мало, что за цыплёнка, как за лебедя дерут, так ещё и уважения никакого! — нагло апеллировал Бугай к залу. — Приборы какие-то... "люминевые" подсовывают, только, извините, в ж.... ковырять.
     — Из нержавейки они, — возразил официант машинально и осёкся, кадык у него опять дёрнулся.
     — Брешешь, — Бугай лениво надкусил черенок вилки и показал надкус "землячку". — Убедился, что брешешь?
     — Я... поменяю.
     — Ка-а-льсоны себе поменяй! — Бугай швырнул черенок на пол.
     Теперь официанта толкнуло к буфету, как шар в лузу от прямого удара. На ходу он, однако, успел что-то шепнуть детине, светившемуся у входа. Тот мрачно зыркнул в сторону гостей.
     — Похоже, с ужином накладка выйдет, — сказал Синдеев.
     — А ты, что —жрать сюда пришел? — искренне удивился Бугаёв.
    
          *   *   *
     Объявили дамский танец и их ангажировали. То есть, ангажировали Бугая. Но девиц было две. И когда Бугай, поколебавшись, уступил блондинке, второй, в парике цвета "жженая кость", ничего не оставалось, как положить руку на плечо Синдеева.
     Потоптались у эстрады. Партнерша через плечо Синдеева то и дело неутолённо поглядывала на неотразимого, ну, прямо – зеркальный шкаф, Бугая. Иван за подбородок повернул её лицо к себе:
     — Споткнёшься.
     — ... ! — сказала, как выплюнула.
     — Что??..
     — Пароход, говорю, не пришёл — видали бы вас тут!..
     Синдеев только теперь обратил внимание на переизбыток женского контингента в ресторации. И, что, хотя время было самое "боевое", — веселье не шло.
     — Парохо-о-д...
     — А ты думал?..
     Назвать её хорошенькой, — нужно было крепко добавить. Разве что к парику претензий не возникало. Благородных кровей театрального реквизита. А вот примечательность блондинки при Бугае... Блондинки было много. Не, как самого, но, в пропорции, даже с излишком. "Лихва" — пониже талии — сзади, и повыше — спереди, под блузкой, — видимо сотрясалась при телодвижениях. С запаздыванием, вторя оркестру.
     — И — круто выходит? — спросил Синдеев с досады.
     — Жениха заработала! Только он — в Сусумане. Второй сезон. Слыхал?
     — Не попал "мало-мало".
     — Замели неужто? — фыркнула недоверчиво.
     — Зачем замели?.. Специальность такая.
     — А я бы — поехала.
     Музыка оборвалась.
     — Флаг в руки, барабан на шею, — сказал Синдеев.

          *     *     *
     Бугаю блондинка потрафила, и он усадил её рядом. Волей-неволей пересела к ним за столик и партнерша Синдеева. Принесли, наконец, водку. Огорчённая успехом товарки, "брюнетка" с независимым видом не пила — цедила из фужера, жеманно оттопыривая мизинец. Налили по второй.
     — Что-то наши мудаки затевают, — быстро пьянея, хихикнула блондинка. — Саврасые.
     — "Как на поле Куликовом засвистали кулики"... — Бугай даже с теплотой посмотрел на "мудаков" кучковавшихся у выхода, среди которых выделялся всё тот же детина с оплывшей физиономией.

     Как на поле Куликовом
     Засвистали кулики.
     И в порядке бестолковом
     Вышли русские полки.
     ...Слева — рать,
     Справа — рать.
     Хорошо на похмелье
     Да мечом помахать!..

     — Ещё, блин, и стихи пишешь?! — сомлела блондинка.
     — А то, — сказал Бугай не раздумывая и поднялся из-за стола.

          *     *     *
Излюбленный выверт Бугая — тычком в глаза отклонить голову противника и, сразу всем весом, ударить ногой сверху в голень. Пониже колена. Поскольку со штангой в четверть тонны он приседал десять раз, кости противника легко ломались, острым концом продавливая кожу изнутри. Бугай называл это — "снять стресс". В смысле, у себя.

          *     *     *
     Синдеев неохотно вернулся в зал и увел девиц через кухню и чёрный ход — внизу уже "угукала" милицейская машина. Вот-вот должна была подъехать и "неотложка".
     За минуты, пока шла "разборка", блондинка вылакала остаток водки. Теперь, на воздухе, она висела на Бугае, икала, лепетала, что за квартиру денег не возьмёт, и тыкала ему в физиономию ключ от английского замка. Бугай ладонью слегка шлёпнул её по щеке. Ключ звякнул об асфальт. Блондинка осела на четвереньки и, то — ругаясь, то — всхлипывая, принялась шарить по мокрой земле. Бугай незаметно наступил на ключ, с интересом наблюдая за колышущимися телесами.
     — Ладно, — сказал он, поразмыслив и оценив обстановку. — Протрезвеет, зараза. — И рывком поставил её на ноги, стараясь удерживать от себя подальше.
     Девица, в театральном парике молча, без всякого выражения, разглядывала перепачканные и разодранные на коленях чулки подруги.
     — А вдруг занято? — спросил Синдеев.
     — Вышибу! — отрезал Бугай.
     — Никого у неё нет,— подсказала "брюнетка"
     Синдеев прикинул, что даже закоулками минут за двадцать доберётся до гостиницы:
     — На меня не рассчитывай.
     — ..?
     — Что, на помойке я член нашёл?.. — пожал плечами Синдеев.
     Бугай разжал руку, — блондинка соскользнула в исходное положение на асфальт. Бугай озадаченно посмотрел на Ивана. Потом сплюнул.
     — Ну, мертвая!... — слегка пнул блондинку ногой в зад, чтобы шустрее поднималась.
     *   *   *
Когда за спиной послышалось торопливое шлёпанье подошв, Синдеев, памятуя о "развлечении" в ресторации, спрятался в тень кирпичной стены и затаился, намереваясь действовать по обстоятельствам.
     — Фу, козёл, напугал! — охнула обладательница театрального парика, наткнувшись на шагнувшего наперерез Ивана. От неё разило водкой и сладкими до приторности духами.
     — Одна почему? — подозрительно спросил Синдеев.
     — А пошли они!.. Та — в сиську пьяная, а я за неё нагибаться стану?!.. Толку — одно — никакого, а битюг твой изомнёт — три дня, как на ходулях будешь. Напробовалась. Угости сигареткой, а?..
     Иван достал пачку, вытащил сигарету и ткнул в приоткрытый рот
     — И — дальше?
     — Проводить могу. До набережной, — сказала она. — По пути.
     — Мне послезавтра выступать, так что — оближись.
     — Ха! Ваши, с "профсоюзной", — так, для интересу. Навар с морячков капает.
     — Можно я тебя под руку возьму? — сказала она через минуту. — Дерьмо водка. Обычно я вино пью: "Кагор" там, или "Портвейн". — Она хихикнула. — А ты из этих, которые трахнутся и сразу к зеркалу бегут?
     — Зачем? — Синдеев, задумавшийся о послезавтрашнем раскладе на соревнованиях, не сразу сообразил.
     — Проверить, не похудел ли! — прыснула она, очень довольная, что Иван повёлся на прикол. — Вот зачем.
     — Из других, — сказал Синдеев. — Но, если ржать будешь, я тебя в море брошу. Для отрезвления.
     — Бросишь? Я и сама прыгну. Пошли! — она потянула его за локоть. — Вон там клёвое место.
     — Совсем "поехала"? — Синдеев почувствовал, как замерзли у него пальцы. — Того и гляди снег пойдёт.
     — Я — по правде, — сказала она.— С детства зимой плаваю.
     — Сто лет жить собралась?..
     Повернули к морю. Тропинка соскользнула с пустынной набережной. Хотя, какая тропинка?.. Между торчащими обрезками ржавых труб, грудами слежавшегося щебня, обломками деревянных бочек. Съехавшие в оползень или просто забытые на берегу бетонные блоки огораживали полупятак пляжика. В прояснившемся небе поднималась луна. Синдеев почти раскаивался в этой прогулке. Да и не очень-то верил, пока "брюнетка", будто и забыв про него, торопясь, не скинула куртку, блузку с жилетом, юбку, не стянула одним движением колготы с трусиками, заодно смахнула туфли... Он до конца не мог поверить, даже когда она шагнула в ледяную воду.
     — А парик? — только и сказал Иван.
     — Обижаешь, "начальник"!.. Мои родные, — ответила она, с одышкой от первого ожога волны. И поплыла.
     Он с трудом выдохнул. Присел на обломок бетона. Оказывается, довольно маленького толчка, чтобы иное, бывшее, захлестнуло.

     Крутой помол — банальных истин соль,
     Где, вроде, всё по "шкапчикам" расставлено:
     "Что есть Любовь?"
     Как  на духу? Изволь:
     "От Бога — боль,
     А прочее — от Дарвина".

     Тот курортный городишко был южнее. Стояла августовская жара, когда всё — кончилось. Ждали теплоход. Солнце причалило к зениту, и до самого Аю-Дага паслись солнечные зайчики.Море пыталось стряхнуть их и оттого искрилось так, что прямо сил не было смотреть. От Малой Азии до Крымского полуострова умещалось двадцать тысяч волн. Двадцать тысяч первой места в море не хватало, и она выплёскивалась на берег. Потом, торопливо шурша галькой, спешила обратно, в море. Но её выталкивало опять и опять. ...А загорелый мужик в панаме забрасывал с пирса спиннинг. — Дурак набитый!


     З д е с ь, сейчас, ночная купальщица щедро расплёскивая море, еще метров за десять стала на ноги и, высоко задирая коленки, побежала к земле. В морозном воздухе мокрое тело парило. Мокрые концы волос спутались, отяжелели. С сожалением глянув на них, она сильно тряхнула головой, рассыпав по сторонам мелкие брызги.
     — Прямо беда. Никогда не хватает времени, хотя бы в узел завязать, что ли...
     Голос изменился, став чистым контральто. Синдеев дрогнул.
     — Ну-у-у!.. — спрятал руки в карманы, чтобы удержаться от прикосновения.
     Той же тропинкой они поднялись наверх, к набережной. Постояли.
     — А соревнования твои, не при чём, — сказала она. — Я ещё в "Моряке" поняла.
     Он фыркнул.
     — Да нет, — засмеялась она. — Может у тебя в штанах и ракета спрятана, я не об этом.
    
     И снова память скрипнет
     половицей,
     На примирение не отпустив и дня.
     Отталкивая руки Забытья,
     Бросает в круг недель
     И — в лица, в лица,
     Как полуповторение тебя.

     — Заткнись, — сказал Синдеев.
     — Пойдём, — потянула она его за рукав. — Я рядом живу.

          *     *     *
Это были одноэтажные задворки с белёными стенами. Где — ни огонька. И когда перед дверью Синдеев остановился и сказал: "До свиданья", она обернулась.
     — Подумаешь, соревнования!.. — сказала.

          *     *     *
     ...Сперва это был вколоченный в землю столик, из тех, за которыми в погожие дни, пенсионеры стучат костяшками домино.
     Потом, щека к щеке,  на коленях у Синдеева.
     Потом ловила ртом его пальцы, проводила языком по ладоням и на случайной картонке проездного билета царапала косметическим карандашом каракули своего телефона, и всё твердила: "Не потеряй! Не забудь! Просто — позвони однажды!.." А Синдеев точно знал, что потеряет, забудет, не позвонит.

          *     *     *
Бугая в гостинице не было. Вернулся под утро.
     — Ну и баба!..— сказал со вкусом. — Завтра — опять пойду.

          *     *     *
Тренер посопел, нюхнул за компанию, ватку с нашатырем, крупнопанельной пятерней взъерошил остатки волос и, встав в исходную позицию "руки на пояс, ноги на ширине плеч", активно запереживал. Из-за его, затянутой в "аглицкий" пиджак спины, встревожено выглядывала куцая Женькина стрижка.
     При взятии на грудь, гриф штанги ложился Синдееву слишком далеко за ключицы. Гриф передавливал сонную артерию. И когда Иван заканчивал вставание из подседа, в ушах принимались настырно названивать невидимые трамваи, а зал перед глазами занавешивался паутиной в звездочках.
     "Надо жестче принимать на грудь, — уговаривал себя Иван. — Ну не за "баранкой" же я сюда ехал?!.."
     Между тем пальцы сами отыскивали ширину хвата, которая позволяла спине и ногам развить максимальное усилие. На помост сыпалась магнезия.
     "Жестче!.. И попасть в отбив".

          *     *     *
С вами, "артистами", своей смертью не умрешь, — с одышкой, как бы сквозь рычание, сказал тренер, когда Синдеев поднял, наконец, заявленные сто восемьдесят, и судьи зажгли три белые лампочки. Порычал, порычал и, вытряхнув на язык валидол, пошёл готовить будущую "звезду" — молодого Гурамчика.
     Женька сунул Ивану тренировочные брюки и, ухмыляясь, сказал:
     — Харлей готов был рвать на ж... волосы, когда ты и второй подход смазал".
     Оставалось постоять под душем и идти в гостиницу.
     Издалека в душевую донёсся стон зала: "Держать!.." Это Гурамчик, из-под носа Скоробогатова, уводил первое место. Пауза. Гулкое падение штанги. Нестройные аплодисменты.
     "Всё, — подумал Синдеев, подставляя под горячие струи воды затылок и спину. — Раздача кончилась". И заторопился.

          *     *     *
Утром в Феодосии опять выпал снежок. К полудню от него остались только лужицы на асфальте. Кое-где и вовсе подсохло. Город, словно затерялся в межсезонье, так было пусто. По зелёной, как обивка бильярда, поверхности ветер лениво гонял пологие волны. Много левее "Профсоюзной" невзрачный сухогруз закачивал соляр. На рейде болталась ещё пара судёнышек, по виду буксиров.

     Женьке Хлыбову всё хотелось "программно окультуриться". В Феодосии это значило — посмотреть Айвазовского. К их разочарованию, галерея с "Девятым валом" оказалась закрыта. Тогда Женька стал уговаривать Синдеева ещё на попытку.
     Они поднялись к невыразительному дому с табличкой, из которой следовало, что здесь жил А.С. Грин, хотя и давно. Ниже висело объявление, что "Грин — на ремонте". Объявление было затёрто, как заначенная и забытая трешница. По виду объявления Иван предположил руку самого "А.С." — Александра Степановича Гриневского.
     Потом поспорили. Иных развлечений не предвиделось.
     Потом Женька пошёл в обход дома с настырной целью: посмотреть, — нет ли где "Для служебных лиц".
     Следом поплёлся Иван.
     Служебного подъезда они не нашли. Зато Синдеев сразу узнал этот двор, эти белёные стены. Столик для домино.

          *     *     *
     Сразу после соревнований Бугаёв опять исчез. Женька тоже спустился этажом ниже, играть в преферанс. Синдеев завалился одетый в кровать и уснул. Ему снилась бегущая по волнам Фрэзи Грант из одноименного сочинения "А.С. Грина": "Вокруг неё стоял отсвет, теряясь среди перекатов волн... лицо с красивой нежной улыбкой было полно прелестной нервной игры... Но в чёрных глазах стояла неподвижная точка".

          *     *     *
     Часа в три ночи Синдеева разбудил звериный рёв под окнами.
     Торопливо, со скрежетом, захлопнулось чье-то окно.
     В коридоре послышались неуверенные, слепые шаги. За дверью задышали. Спросонья сердце у Ивана трепыхнулось. Он вскочил с кровати.
     В номер ввалился Бугаёв. У Бугая были неестественно белые трясущиеся губы. Голова, лицо и плечи были мокрые.
     Синдеев выглянул. На этаже — по ночному времени безжизненно. Только в номере Яшки Полковника чуть заметно приоткрылось. Приоткрылось,  сверкнуло изнутри карим зрачком и погасло.
     Показалось? — подумал Иван.
     Язык слушался Бугаева плохо:
     — Д-дежурная, сука!... З-за-заснула!.. Не достучишься!.. Ждать, понимаешь, п-пришлось!.. Как раз, под его, гада, окном!!!.
     В номере быстро распространялся резкий запах мочи.
     Бугай провёл рукой по мокрым волосам, понюхал ладонь и едва не заплакал:
     — Убью, Яков!

          *     *     *
     Утром они уехали из Феодосии.