А это- мой Пушкин! О нет, мне жизнь не надоела

Наступивший тридцать шестой год не сулил Саше никаких  денежных поступлений. Он сам  отказался получать  свое годовое жалованье в пять тысяч рублей -  оно шло на погашение ссуды, осенью полученной им из казны. «История Пугачевского бунта» вышла в декабре  тридцать четвертого года, но не раскупалась и не принесла запланированных им доходов. И из деревни он приехал, как никогда, с пустыми руками.Значит, на гонорары тоже нет надежды.А все, что у него есть в загашнике, подготовлено  к печати для будущего журнала. Мало того, его несдержанность дала плохие  плоды – он вызван на дуэль…

История эта  началась еще в августе прошлого года. К нему с просьбой помочь издать  книгу обратился бывший секретарь Лицея Люценко - он служил там в то же самое время, когда он  был еще лицеистом. Ефим Петрович теперь сделался литератором и  перевел  повесть в стихах Виланда «Перфентий или Желания». Смирдин почему-то отказал её издать…

Саша помог Люценко выправить кое-какие погрешности, посоветовал  изменить название и  обратиться к  Модесту Корфу:
– Уверяю вас,тот имеет больше возможностей помочь вам
 Но Люценко от него вернулся опять к нему - почему-то Модинька не захотел помочь. Тогда, чтобы ускорить дело,  Саша разрешил  поставить свое имя на титульном листе – в качестве издателя. И только после этого дело бывшего секретаря сдвинулось с мертвой точки  - злополучная книга вышла в свет.

 Но, по какому-то злому року или недосмотру, автора перевода  в книге  не указали. И этот ляп  стоил Саше  репутации – его сейчас обвиняли в присвоении чужого труда. Все это, вкупе со сплетнями, раздаваемыми со всех сторон о том, что он исписался, что его муза замолкла, его терзало; тем более, что  вся эта возня  была затеяна перед тем, как он решил открыть подписку на свой журнал «Современник».

 Он был уверен в том, что первый номер должен  стать жемчужиной литературного издательства –  ведь лучшие словесники  активно подключились и приносили свои произведения. Журнал,как и для него, был для них тоже  долгожданным. Жуковский, Вяземский, Гоголь, Тургенев, Козловский  - все  тоже с нетерпением ожидали выхода.

 По всей видимости,издатель самого большого литературного журнала,«Библиотеки для чтения», Сенковский, приверженец его литературных и личных  врагов -Булгарина и Уварова, боялся, что  с появлением «Современника» потеряет читателей. И  немедленно, ещё до выхода первого номера,  напечатал заметку в своем многотиражном издании, где  прозрачными намеками о его литературной несостоятельности поиздевался над ним.  Люценко, что и говорить, "помог" ему в этом.

«Да, памфлет Сенковского для меня сокрушителен именно  сейчас. Он смог убедить читающую публику в том, что я её не уважаю… Но я не буду пока отвечать ему – пострадают интересы «Современника», а значит, и моих друзей. Я отвечу ему потом, когда все успокоится.».

Сколько бы Саша ни делал вид, что не обращает на эти выпады внимания, он был взбешен – на его честь покушались! Мало того,петербургское и московское общества бурлили в толках и пересудах по поводу издания «Вастолы». Мог ли он  сдерживаться, обсуждая  Сенковского  повсюду, где ему доводилось бывать?!
 
Вот и в беседе с приятелем, молодым богачом Семеном Хлюстиным, однажды  не сдержался:
- Вы тоже поддались на провокацию Сенковского!
- Но он пишет, что  вы обманули публику!
Перебил его с горячностью:
- Я не сержусь на Сенковского.  Но мне нельзя не досадовать, когда порядочные люди повторяют нелепости свиней и мерзавцев!.. Это чересчур! И это не может так просто окончиться! - В бешенстве отскочив от  него, ничего не видя, он больше не участвовал в разговорах с другими. Даже не помнит, как  очутился дома.

Но… когда он встал,  его ожидало письмо с печатью  Хлюстина. Тот вызывал его на дуэль.

Долго Саша размышлял о том, что  мог ему наговорить в пылу спора. Семен – родной племянник  Толстого-Американца, его свата к родителям Натали. До сих пор у него с ним были вполне дружеские отношения – Хлюстин  участвовал в турецкой кампании конца двадцатых годов,с отличием окончил учебное заведение за границей, сейчас занимает видное положение в обществе, служа надворным советником в Москве. И он его уважает.
 
Сломал  сургуч – и что же? Спор с ним как будто и не прекращался: « … Я только приводил в разговоре замечания господина Сенковского, смысл которых состоял в том, что Вы «обманули публику». Вместо того, чтобы видеть в этом с моей стороны простое повторение или ссылку, Вы нашли возможным почесть меня за отголосок господина Сенковского; Вы в некотором роде сделали из нас соединение…

Вы все-таки обратились ко мне со словами, возвещающими фешенебельную  встречу: «Это - чересчур», «это не может так окончиться», «мы увидим»… Я ждал доселе исхода этих угроз. Но так как я не получил от Вас  никаких известий, то теперь мне следует просить от Вас удовлетворения…».

Саша уже давно остыл и  жалел о своей вспышке, поэтому сел и написал  молодому человеку ответ, где признавался, что никак не мог его отождествлять  со свиньями и мерзавцами. Все это произошло в пылу спора, и он просил извинить его. Отправил письмо и стал ждать.

Однако,  Хлюстин принял извинения только касательно некоторых  пунктов, и продолжал оставаться непреклонным – приобщение его «к свиньям и прочим»  его ,по всей вероятности,глубоко оскорбило.

Саше пришлось обратиться к посредничеству "няньки" - Соболевского, чтобы он  уладил дело мирно – ему сейчас,видит бог,  не до барьера: очень болеет мать. Лев, который в Грузии, отправленный туда не без его помощи, достает его  и  оттуда - просьбами о деньгах.
 
 Взяв на свою голову  управление имением отца, ему до сих пор не удалось расплатиться с теми долгами, которые его неразумный брат оставил в Петербурге. Даже мать в этот раз не жалела, что Лев уехал в Тифлис. Знал о её письме к Ольге в Варшаву: «Признаюсь, я не особенно много плакала, прощаясь с ним, ему необходимо было  заняться делом. В Петербурге он был такой праздный и скучающий...».  -  Только и всего! А тор, что ему сейчас приходится платить огромные долги Леона, для неё ничего не значит.

 Ольга тоже, пока  была в Петербурге,  пыталась воздействовать на младшего брата, прося его, чтобы он не говорил родителям  о  своих долгах - боялась, что от этого пострадает плохое здоровье  матери. Но все было напрасно.

В бесконечных разборках с родителями из-за денежных отношений Ольга всегда на его стороне - ведь ей тоже мало достается из доходов с имения отца -  он почти все отдавал Льву. Все - Льву, все - ему!

 Сестра  с маленьким сыном вернулась из Варшавы  осенью и была теперь с родителями  в Петербурге, что очень кстати - из-за болезни матери. Он тоже стал чаще забегать к Княжниной, где мать  и отец живут после переезда из Павловска.

В один из дней, только он успел  переступить порог дома, отец схватил его за рукав и отвел в сторону. Тыча ему письмом управляющего из Болдино, он чуть ли не верещал:

- Что это такое, что это должно означать?.. Я не понимаю!
- А это означает то, что  управляющий,наконец, посчитал, по моей просьбе, все и  увидел полную картину –  расходы намного превышают доходы! - не сдержался и Саша. Он чувствовал, как от волнения его лицо  дергается, щеки горят.

Господи, куда же ему деться от них от всех! Только вчера он получил письмо от  надоедливого мужа Ольги,  который, в очередной раз!требовал выделения её части доходов с имения.

    После жаркого спора  с отцом об этом, Саша забежал к сестре и заявил:
  - Смотри, Оля: имеется девятьсот  рублей для тебя, но тебе ничего не дадут, потому что отец, несмотря на все мои доводы, уперся и уверяет, что это для Льва… А все  муж твой виноват - если бы он написал прежде Пеньковскому - управляющему Болдино, деньги были бы у него, а не у отца.

 Надежда Осиповна, лежа в постели, услышала громкий  спор и расплакалась.Мадам Княжнина, которая сидела у её постели, вышла  из комнаты больной на цыпочках и произнесла гневно:
-  Ради Бога, потише, вашей матери  дурно.

Они кинулись к ней. Саша принялся успокаивать мать, держа её за руку и поглаживая её нежно. Он стал тихо приговаривать:
- Ты не  беспокойся, дело идет только о сумме, которую мне прислали из деревни… Ты  не переживай, тебе нельзя.

Скоро  Ольга с сыном и родителями переехала из дома  Княжниной  в небольшой деревянный дом, сняв  маленькую и неудобную квартиру.  Зато – не у чужих людей.
 
Но  это вызвало взрыв толков и пересудов света -  контраст между широким образом жизни невестки и  бедным существованием  родителей был слишком разителен, как все считали. В обществе  единодушно обвиняли Натали  в том, что по приезду Надежды Осиповны  из Павловска она не пригласила её  к себе, и той пришлось останавливаться у своей подруги детства - мадам Княжниной. "Сноха,  у которой – ложа в театре, богатейшие наряды и выезд,  не считается с тем, что  родители её  мужа находятся в таком стесненном  положении", -  так злословили  её же знакомые.

Очень много злорадствовали и в адрес  Саши, твердя, что он – чудовище, позволяя своей жене так обращаться с больной матерью. Но он, слава богу, не знал об этом ничего - в это время он находился в Болдино.

 А приехав и узнав, что  эти сплетни родились после   стенаний и жалоб  Сергея Львовича, бесстыдно рассказывающего  всем, кто приходил справиться о здоровье его жены, о равнодушии сыновей, о долгах семьи, о  своих  проблемах, Саша рассвирепел. Но что он мог поделать с таким отцом?..

Натали  иногда посещала  больную свекровь  – в папильотках. Ольга понимала - значит, перед балом, где она,по слухам, проводила  время с девяти вечера до трех-пяти утра, а потом спала до обеда… И с этим тоже Александр ничего не может поделать. "А когда же она видит своих детей? - удивлялась Ольга, которая сама ни на минуту не оставляла сына.- Хорошо бы, если она  не рассказывала, с подкупающей простотой, все, что происходит с ней на  балах. Но – нет! Докладывает все; кто улыбнулся, кто сделал ей комплимент, кто подколол её…А потом Александр бросается, как тигр, защищать её честь...". -  Возмущениям Ольги не было предела.

Она  всегда была в курсе происходящего в обществе, хотя сама никуда и не выезжала. Ей рассказали историю о том, что на одном из вечеров Карамзиных, салон которых оставался центром литературной и общественной жизни Петербурга, Натали, сидя  рядом  со своей подругой, княжной  Вяземской, дочерью Петра Андреевича, отпускала шуточки над Владимиром Соллогубом, который был влюблен в одну особу, не забывая прохаживаться и на её счет. Чтобы прервать её колкости, Владимир перевел разговор на господина Ленского, поляка, с которым познакомился у Нессельроде.

Спросил Натали:
- Не правда ли, господин Ленский превосходно танцует мазурку? -  Он  не помнит, что она  ответила. А утром  по делам службы рано уехал в Тверь. Как Натали  поняла его и  в каком виде передала их разговор  Александру, говорят, Соллогуб не знает, но через некоторое время он получил от своего приятеля Андрея Карамзина  письмо, что он, мол, поручился  за него Пушкину, как за своего дерптского товарища, ручаясь, что он не будет уклоняться от поединка с ним, и - ошибся.

Не понимая, что происходит, Соллогуб  попросил друга написать все, как есть. Ему ответили, что в Петербурге гуляет сплетня, как будто он говорил про Ленского потому, что он нравится Натали Пушкиной, и что будто бы он ей сказал, что она  забыла, что она сама недавно замужем.

Теперь Саша  получил письмо от Соллогуба, что он готов в любое время к его услугам и где угодно, хотя за собой не чувствует никакой вины. Владимир честно  описал ему все, как было…

О том, что эта история имела продолжение, Ольга не знала.  Мимо Твери проезжал Валуев,будущий муж княжны Вяземской, и тот рассказал Соллогубу  новость:

- Знаешь, около Пушкиной сильно увивается  Дантес.

 Владимир рассмеялся:
-И что же?  В то самое время, когда её муж будет стреляться со мной, жена будет кокетничать с французом… Что и требовалось доказать!..

 Саша хотел, было, махнуть на все рукой и поручить разобраться Соболевскому, но невежливость относительно  его жены, по светским законам, требовало сатисфакции, о чем  и написал Соллогубу. И самое смешное - письмо он попросил отвезти в Тверь Хлюстину – тому самому… Все это рассказал ей Сергей Соболевский, который постоянно бывал у них из-за Левушки, а теперь  посещает их, видимо, по инерции.

 А у Саши голова шла кругом - в начале февраля последовала новая неприятность – до него дошел слух, что некий  Боголюбов публично повторял оскорбительные  слова, будто  сказанные князем Репниным  в его адрес. Ему ничего не оставалось, как написать письмо, требуя взять  свои замечания обратно.

Репнин ему  ответил, что Боголюбова он видит крайне редко, один только раз видел его у Уварова и никогда не имел с ним никаких сношений.  И написал, что должен сознаться, что прочтя «Послание Лукуллу»,  он понял, что  «гениальный талант принесет пользу отечеству и Вам славу, воспевая  веру и верность русскую, а не оскорблением частных людей…».

Саша, получив письменное доказательство  «отличного почтения» князя, удовлетворился этим.

 Он был благодарен Ольге, преданно ухаживающей за матерью. Но та, в редкие  минуты, когда мать спала, горестно размышляла над своей участью: «Невестка и ее сестры живут праздно - выезжают каждый день. Мне до них далеко… Они даже ни разу не пригласили меня к себе. Да-а-а,  им  до наших бед и дела нет… Натали  приходила только один раз и я не могла ничего ей  сказать о наших обстоятельствах; писать ей было бы совершенно бесполезным делом… Александр-то  всегда  заходит, но он так  занят своими делами, своей семьей, своим журналом, что плохо слышит меня…  - Она утерла слезы. - Я – между двух огней: муж требует, чтобы я решала дела по выделению мне  наследства;  у Александра нет терпения прочитать всё, что  тот пишет ему…  Хорошо, что хоть Соболевский в курсе всех наших семейных дел - когда у Саши не хватает терпения дочитать  требования моего мужа, Соболевский дочитывает и растолковывает  их  ему.   
Лев же пишет письма, которые Александр больше не передает родителям, сам   их распечатывает...Это  я сама посоветовала, потому что мать  всегда плачет от его безрассудств... Как же все-таки бессовестен Лев – он занимал у Энгельгардта лучший номер, за который платил двести рублей в неделю, и давал завтраки графу Самойлову. И  все  - в долг! А теперь Александр за все расплачивается!..Ох, Лев...».

 Вчера, узнав о новых  долгах  младшего брата, Ольга спряталась от матери и  расплакалась. Он проиграл, теперь  уже в Тифлисе, тридцать тысяч  рублей! Александр сказал, что  хлопочет  купить вексель... Но все  это напрасно - ему это удавалось только  однажды, когда  Лев  проиграл Болтину  десять тысяч и  примирился этаким манером на две... Ах, как прав Соболевский, который утверждает: " Придется же Александру  Сергеичу его кормить... Кормить-то не беда, а поить - накладно!"

Ольга жалела Сашу и сердилась на мужа, который  мучил его своими бесконечными требованиями. И она, выведенная,наконец, из терпения, написала в Варшаву: «Я сердита на тебя за то, что ты написал Александру. Это привело только к тому, что у него разлилась желчь: я не помню его в таком отвратительном расположении духа: он до хрипоты кричал, что предпочитает все отдать, что имеет (включая, может быть, и свою жену), чем снова иметь дело с Болтиным, с управляющим, с ломбардом и так далее; что тебе только следует написать Пеньковскому; что это его дело  - быть в курсе дел; что ему за это платят; что он не может чего-нибудь не знать... Он не читал твоего письма, он вернул его мне, распечатав и даже не взглянув на него …».

 А Саша, который между этими меркантильными делами урывал время и серьезно занимался подготовкой к печати  журнала «Современник», собирая для него материалы, и готовил сам аналитические статьи для него, хотел  ехать и в Москву - только на две недели  - для решения  литературных дел. Но он понимал - он не сможет  – мать умирала…

 "Боже! А жена требует все новых расходов, хотя они уже сидят по уши в долгах. Беллизар, владелец французского книжного магазина, написал, уже бесчисленный раз, что он должен ему теперь две тысячи сто семьдесят два рубля девяносто копеек... Кроме этого, они должны во все модные  лавки - спасибо, женка! и во все  продуктовые магазины…"

Что толку, что  ночами  он уговаривал Натали, когда она не выезжала на балы, поехать в деревню, пожить там, пока их дела не улучшатся? А ведь, после бесчисленных  увещеваний, она  будто согласилась - тоже знала, что им  пришлось заложить все ценное, что было в доме...Но теперь она кричала и топала ногами, отказываясь трогаться из города.

Он не знал, что пятого февраля многие на балу у княгини Бутеро наблюдали картину, а некоторые и слышали, как Дантес сначала безумно шарил по толпе глазами, выискивая кого-то, а потом устремился в соседнюю залу,  откуда  вновь появился, с лучезарной улыбкой, ведя под руку Натали и шепча громко:
-Уехать! Вы думаете об этом! Я этому не верю! Скажите, что вы не намеревались этого сделать!

Саша просто не понимал, что произошло с  женой, но после  бала у Бутеро о поездке  невозможно стало с ней  даже и заговаривать...

Счастливое неведение Саши  отсрочило скандал в семье.

Его очень беспокоили родители. Мать уходит, а отец  то  в отчаянии рыдает возле неё, пугая и мучая её проявлением своей скорби, то устраивая скандалы сестре, Ольге. Она его просила не делать так:
- Почему вы не можете сдерживаться?  Вы пугаете матушку…
А  он напал на неё, обвиняя  в том, что она бездушная и бессердечная.

Ольга расплакалась:
-Вы забываете, что  я сама теряю не кого-нибудь, а родную  мать…

Саша переживал и за мать, и за сестру, и отца ему, оказывается, жалко, но постоянно находиться у постели умирающей матери  он не может. Ольга, бедная Ольга, оставалась с нею всегда.

Мать умерла двадцать девятого марта. Отец совсем впал в отчаянную скорбь и ни на что не был способен. Оставив с ним сестру, Саша отвез  тело матери в ее Михайловское, где похоронил. Ему помогли  милые соседи из Тригорского, неизменно приходящие в трудную минуту ему на помощь.
 
Он как раз находился там, когда вышел первый номер  его журнала " Современник"  - одиннадцатого апреля  тридцать шестого  года.  Номер покорил всех содержательностью  и следующих номеров все ожидали с нетерпением, как сказал Гоголь.

Через три месяца Саша все же поехал в Тверь - к Соллогубу, чтобы, наконец, решить вопрос с дуэлью, но разминулся –  тот как раз уехал по делам на два дня.

Вернувшись и узнав, кто к нему приезжал, Соллогуб примчался за ним следом - не дай бог, подумает, что он прячется! Саша был в Москве у Нащокина.

 Владимир постучался  к ним на рассвете. Саша, который вначале встретил его настороженно, мало-помалу  втянулся в разговор, обсуждая светские новости. Они примирились, но в конце Саша попросил его написать какое-нибудь премиленькое извинительное письмо  Натали, чтобы  её успокоить и на этом все окончательно  закончить. Соллогуб это сделал с готовностью.

Сашина голова ни  минуты не отдыхала. Он был  беспокоен, не спал ночами. Играл. Один только карточный долг уже составлял тридцать тысяч рублей.  Вот почему он связывал все свои надежды с журналом -  рассчитывал, что он  будет приносить постоянный ежегодный доход в шестьдесят тысяч. Ожидания не  оправдались.
 
Никто не знал, в каких тяжелых материальных тисках он находится.Превратился из-за этого в демона, мрачного, желчного, замкнутого… Он не может сидеть на одном месте, а все порывается ходить по помещению, опустив руки в карманы широких панталон, и все чаще протяжно говорит: "Гру-у-устно! Тоска-а-а!". Его речь стала отличаться от обычного живого разговора -  теперь  произносит слова, запинаясь и часто - с нервическими движениями. Ему  будто  неловко сидеть на стуле и он вскакивает и начинает быстро бегать.

Только с истинными друзьями, в очень узком кругу, он мог еще наслаждаться искренними разговорами, весельем, сам тоже блистая остроумием, шутками, и время от времени заливаясь детским смехом. Только в таком кругу знали, как он умеет молниеносно, с особой ловкостью углядеть и открыть в любом явлении смешное. Только  среди них он полностью раскрывался, воодушевлялся, незаметно становился центром и тогда всех опять увлекал своим красноречием.

Лучшие его качества – доброта, искренность, солидарность в беде, справедливость - проявлялись тоже не сразу и не так наглядно. О его золотом правиле в дружбе знали только они, близкие друзья, которым он раскрыл его случайно: «Все заботливо исполняют требования общежития в отношении к посторонним, то есть, к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они для нас - ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас - всё. Нет, я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать, чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития».

 Они же, близкие друзья, знали, что  он готов простить им все, что он никогда не станет доставать  их колкостями, никогда их не будет обижать резкостью, а на их защиту всегда бросится, невзирая на на какие препятствия. Все они  были связаны  крепкими узами и только среди них Саша мог позволить себе все, и он не считал нужным скрывать, как счастлив встретиться с ними  - всегда. В такие минуты   живость, радость играли на его лице и он рассказывал много ясными, сильными выражениями – он не стеснялся их.

Саша умел и любил также слушать, принимая живейшее участие в рассказах, громко и увлекательно смеясь, если было интересно. Веселый анекдот, остроумное слово его мгновенно заводили, и он хлопал в ладоши, вскрикивая: "Славно!". Хохотал заразительно, сверкая прекрасными белыми  зубами... Но такие радостные  минуты ему выпадали все реже и реже.

«19 окт. 1836» и подпись - «Издатель». Так подписал он «Капитанскую дочку», когда закончил её. И в этот же день  поехал  отмечать двадцать пятую годовщину Лицея. На вечере, начав специально к этому дню написанное стихотворение «19 октября», не смог  дочитать  - слезы душили его:

Теперь не то: разгульный праздник наш
С приходом лет, как мы, перебесился,
Он присмирел, утих, остепенился,
Стал глуше звон его заздравных чаш;
Меж нами речь не так игриво льется,
Просторнее, грустнее мы сидим,
И реже смех средь песен раздается,
И чаще мы вздыхаем и молчим…

 Многих уж нет. И  сам  он – уже не  повелитель  и кумир, как было в двадцатых годах.  Никто не знал, что его талант созрел, а он  утратил уже чары, которыми  раньше окутывал всех. Теперь  публика  зачитывалась стихами Бенедиктова и Кукольника… А  Булгарин и Сенковский, ему в пику,  называли их «великими»…  Они же печатали  и издевательские рецензии на его произведения, убеждая своих читателей в том, что  "талант Пушкина иссяк", что он «исписался».

Не раз он замечал, что даже в близких  ему домах Карамзиных и Вяземских  стало по отношению к нему проскакивать какое-то отчуждение… Жуковский и князь часами любят гулять с Бенедиктовым. Теперь с ним  друзья  все реже и реже  предпочитают встретиться. Можно ли чего-то другого ожидать от великосветских петербургских салонов, когда  они... «Я более не популярен!».

Этот год  врезался ему в память  огромными  денежными долгами, травлей  литературных врагов, завистью  и злобой великосветской черни… Но на исходе его  написал отцу в Москву, который находился, после смерти матери, в семье своей сестры - у  Сонцовых: «Вот уж наступает новый год - дай бог, чтоб он был для нас счастливее, чем тот, который истекает. Я очень занят. Мой журнал и мой Петр Великий отнимают у меня много времени; в этом году я довольно плохо устроил свои дела, следующий год будет лучше, надеюсь»…