1 мая 1960 года. Прерванный полёт Пауэрса

    1 мая 1960 года. Прерванный полёт Пауэрса

  1 мая 1960 года  наш полк подняли  спозаранку, почти ночью  по боевой тревоге. Наши южные границы опять пересёк американский самолёт–разведчик У–2 и двинулся вглубь нашей территории, приближаясь к Уралу. В воздух подняли дежурную пару, ведущим был Борис Айвазян, ведомым–Сергей Сафронов. Как и при перехвате 9-го апреля, пару посадили для дозаправки в Кольцово и тут же снова подняли на перехват нарушителя  границы, который уже был в пределах досягаемости нашими истребителями. Трудность перехвата заключалась в том, что потолок наших самолётов Миг–19 был 19-20 километров, У-2 мог “забраться” на 22 километра и, поскольку вооружение у наших самолётов Миг–19 было только пушечное, надо было при подлёте к цели “задирать” нос самолёта, чтобы захватить врага в прицел. Но на такой предельной высоте для этого надо было выйти на закритические углы кабрирования, когда самолёт плохо слушается рулей и в любой момент может сорваться в штопор.

      Пытался перехватить нарушителя и более современный самолёт Су–9, имеющий больший потолок высоты, но его перегонял пилот  в Севастлейку из  Новосибирского завода  после проведения доработок, и потому на нём не было никакого вооружения и даже радиолокационного прицела, так что рассчитывать он мог только на таран, разрешение на который он  и получил. Но для этого надо было видеть издали цель, а на такой высоте небо чёрное, и благодаря пористой чёрной поверхности У–2 она была невидима для нашего пилота самолёта Су–9. Один раз он пронёсся мимо, видя самолёт уже на пролёте, развернулся и зашёл для атаки снова, но безрезультатно. Когда горючего оставалось только до аэродрома промежуточной посадки, ему дали приказ прекратить попытки тарана и идти на посадку.

     Но постоянное преследование нарушителя и нашими перехватчиками, и самолётом Су–9 вывели чужака из равновесия, он стал менять курс, петлять, пытаясь уйти от погони, и вошёл в зону поражения одного нашего зенитно–ракетного комплекса С–75, где и был сбит на самой границе зоны поражения при выходе из неё. По этой причине командир комплекса не был уверен в поражении вражеской цели, приняв расходящиеся отметки от цели не за её обломки, а за выпущенные ею при выходе из зоны поражения помехи. Поэтому отбой боевой тревоге не был дан своевременно. А тут спустя некоторое время в зону поражения другого комплекса вошли наши Миг–19, и поскольку их подняли до смены пароля аппаратуры опознавания “свой–чужой”, производимой каждые сутки утром и на перехватчиках, и на зенитно–ракетных комплексах, их приняли за вражескую цель и выпустили по ним ракету.

     Борис Айвазян проходил специальную подготовку, тренируясь уходить от учебных ракет на полигоне во Владимровке, потому, увидев приближающуюся ракету, он дал команду на пикирование Сафронову, включил форсажный режим, вошёл в пикирование сам и успел прижаться к земле и уйти от ракеты. А ведомый Сергей Сафронов начал этот манёвр на секунды или даже доли секунды позже, к тому же, будучи ведомым, он был ближе к ракете, так как стрельба велась вдогон, а потому не успел уйти от ракеты. После поражения самолёта ею, он, уже смертельно раненый осколком ракеты, смог катапультироваться и приземлиться, но был уже без признаков жизни, когда к нему подоспела помощь.

    Об этой истории из жизни и службы двух друзей, пилотов нашего полка был в прошлом году сделан фильм “Прерванный полёт”, показанный по телевизору. Фильм достаточно правдивый, с небольшими лишь отклонениями от того, что было на самом деле, вполне допустимыми в рамках документально–художественного фильма, поставленного по реальным событиям. Так, перехват в фильме осуществляет пара лётчиков из Севастлейки, а не из Пермского Б. Савино–2. Играет роль Айвазяна более известный и востребованный в последнее время актёр Плетнёв, тогда как на эту роль по внешним данным и даже импульсивному кавказскому характеру Бориса больше подходил другой актёр, хотя бы даже и тот, кто играет роль Сафронова, и наоборот по внешним данным на роль Сергея больше подходил Плетнёв.

    Ну, у режиссёра на этот счёт были свои соображения, наверно, более веские, чем мои личностные впечатления человека, знавшего  и помнящего до сих пор и Бориса, и Сергея, тем более, что таких людей и тогда было не много, а сейчас осталось и того меньше–не подстраиватья же  под нас. Зато командир полка Бакатанов в фильме очень похож и внешне и манерами на того настоящего командира полка, который очень хорошо запомнился мне. Правдиво показана и нервозность, царившая в высшем военном руководстве при организации перехвата нарушителя границы, если даже в разосланном вскорости в полки секретном документе, содержащем анализ хода всей операции по уничтожению нарушителя границы, отмечалась плохая организация взаимодействия между авиацией и ЗРВ, желание некоторых больших и поменьше начальников добиться успеха в выполнении боевой задачи исключительно своими силами без учёта общей обстановки и возможностей другого рода войск.

     Это равносильно тому, что в футбольном матче каждый игрок во что бы то ни стало пытался бы сам, непременно лично забить гол…хотя бы и в собственные ворота. Что можно ожидать от такой игры? В лучшем случае ничьей. Вот и у нас получилась ничья: 1:1, только Сафронов погиб, а Пауэрс не стал катапультироваться, когда его самолёт стал разваливаться от попадания в него нашей ракеты, так как догадывался о подготовленном для него его начальниками сюрпризе–взрывном устройстве, срабатывающем при катапультировании, и предпочёл сдаться в плен, выпрыгнув с парашютом без катапульты, что оказалось возможно благодаря малой скорости У–2.
 
    В фильме это не показано. Естественно, что опущены и не показаны некоторые моменты, не выгодные для освещения частных обстоятельств в общем-то выполненной боевой задачи. Так, после приземления Борис Айвазян, возмущённый тем, что свои же сбили его друга, вошёл в кабинет командующего истребительной авиацией 20-го корпуса ПВО, снял лётный шлем, шлёпнул им по столу командующего перед его носом и с нелестными в его адрес словами вышел, хлопнув дверью. Начальство решило шум не поднимать, не выносить сор из избы, спустили всё на тормозах, объяснив случившееся стрессовым состоянием лётчика. В полк его не отпустили, чтобы не деморализовать личный состав, а прямо из Кольцово  транспортным самолётом отправили в Москву, в госпиталь для восстановления здоровья. Там его и списали с лётной работы, а заодно и вообще с военной службы, отправив в запас.

     Поскольку он был москвич, а главное, очень способный, разносторонне развитый парень, это, по моему, его не очень огорчило. Как стало мне потом известно, он в тот же год поступил в Лесотехническую академию на закрытый факультет, готовивший специалистов по радиоэлектронике для военно–промышленного комплекса, и успешно закончил его. Не знаю, можно ли его назвать талантливым, но изречение, что талантливый человек талантлив во всём, к нему подходит. Лётчик он был классный и в то же время везучий. Не вспомню уже точно, в каких передрягах он побывал во время выполнения плановых заданий в воздухе: и двигатель у него не сбавлял обороты при посадке, и одна нога шасси не убиралась, а другая–не выпускалась, помню только, как о нём отзывался заместитель командира полка подполковник Шкаранда: “Айвазян чувствует самолёт жопой и потому справляется с любым отказом в воздухе”.

     Но дело ещё и в том, что это чувство самолёта одним мягким местом Айвазяна опиралось на хорошие знания принципов работы всех приборов и агрегатов на уровне знаний инженера, что помогало принимать верные решения при отказах техники. Так же успешно справился он и с навалившимися на него опасностями и трудностями 1-го мая и в последующие дни, месяцы и годы. Рассчитавшись с армией, он приезжал к нам в Б. Савино, встретился с вдовой своего погибшего друга, вскорости женился на ней, удочерил её девочку и увёз обеих с собою в Москву.  После этого несколько лет я о нём ничего не слышал и не знал, что с ним, как сложилась его судьба в дальнейшем. И вдруг, когда я уже перевёлся в Тверь, – неожиданная встреча! И где? У нас в институте, в НИИ–2МО. Всё такой же, с немного застенчивой, располагающей к себе улыбкой, в форме капитана. Оказывается, он после окончания закрытого факультета восстановился в кадрах армии и получил назначение к нам на должность научного сотрудника, и почти сразу ему присвоили звание майора. Через 3 или 4 года он защитил кандидатскую диссертацию и вскорости перевёлся в Москву.  Вот такая у нас получилась неожиданная встреча.