Афганистан

 Афганистан.

Я плачу.… Не удивляйтесь. Взрослый, сорокашестилетний мужик, с притупившимися о «философский» камень жизни эмоциями, иногда, может плакать. Ронять скупую слезу в рюмку водки разбавляя ее градус но, не делая ее при этом менее крепкой и желанной. Но сегодня я прощаю себе эту слабость. Только сегодня.… Сегодня можно.… Потому что перед глазами, как в калейдоскопе, меняя одну картинку за другой перед глазами проплывают, воспоминания далекой юности. Когда, меня, безусого пацана, жизнь бросила на наковальню, и грохнула по моему пацанячему сознанию молотом войны. Мне.. До этого, видевшему бой, только в кинотеатре. Мне, переживавшему за гибель своих любимых книжных героев, съев перед этим, тортик с кремом. Мне, верившему в вечную любовь, и полное отсутствие смерти на земле. Мне.. Нам..! Многим тысячам таких же пацанов, как и я, по воле случая пришедших туда, и очень многим оставшимся там навсегда. Это, Афганистан..!
  Емкое слово, засевшее в области сердца занозой, осколком мины, тревожащее по ночам, кровоточащее воспоминаниями. Слово сухое и потрескавшееся как губы на ветру. Отдающее звоном в ушах от автоматной очереди. Зловонное, от густого черного дыма горевшей техники и разлитой соляры.  Отдающее кислотой во рту от запаха стреляных гильз. Сладковато – приторное, от разворочанных человеческих внутренностей. Слово, в котором соединились, и боль, и страх, и подвиг и трусость. И огромное желание выжить, и отдать последний полный рожок другу с противоположной стороны валуна, за которым волею судеб, нам пришлось вместе отбиваться от наседавших  духов.
 И идут чередой, как в безмолвной военной хронике мои мысли. Память выхватывает из потаенных своих  уголков то одни, то другие сюжеты. Связывает их в один тугой узел, и разрешает вернуться снова и снова, туда, где живут мои воспоминания об Афгане.

   Воспоминание первое:
Боль. Мрак. Холод от клеенки под простыней операционного стола. Я, периодически проваливаюсь в небытие. У меня сепсис. Осколок разворотил руку выше локтя. Наскоро перевязав, санинструктор отправляет меня в часть. Не до меня. У него четыре двухсотых,  и шесть трехсотых. Надо спасать тяжелых в первую очередь.  К вечеру, у меня поднимается температура. Я брежу. Кричу взводному что-то. Прошу дать мне роту десантуры и боевую задачу. Рука налилась свинцовой тяжестью. Мне очень больно. Очень…! В голове глухой набат, сводящий с ума. Пить..  Дайте пить…! И курить..! Страшно хочется курить.… Но в вертушке, курить нельзя.  И мы, десять раненых бойцов, мучаясь и чертыхаясь, терпим до Ташкента. Мне не нужно в Ташкент, но наш хирург считает, что у меня началась гангрена, и руку смогут сохранить только в Ташкентском госпитале. Я снова проваливаюсь в бездну. Мрак. Боль. Страх. Очнувшись, я вижу над собой склонившееся лицо в марлевой повязке. «Терпи солдатик! Немного осталось..!»  И только, слепящие лампы операционной, и бурые пятна крови на халате хирурга спасающего мою руку. Спасибо тебе доктор…! Ты хорошо знал свое дело..!
Очнувшись утром в палате, я осматриваюсь по сторонам. Возле окошка, на одной из коек сидит и тихонько тянет заунывную песню долговязый узбек. «Здорова брат! Знакомиться будем!» Улыбнулся он, мне, увидев мое пробуждение. «Я Бек-Оглы! А в том углу Коля Федотов.  Леха и Олег на перевязке. Вовка Чиликин на рентген. Скоро будет. Талгат Мардыгаллямов в библиотека подался..!  Теперь вместе будем.!»  «Привет!» помахал мне рукой лежащий Коля.
-«Привет парни!» сказал я, пытаясь встать с койки.
-« Э! Нет дарагой!» кинулся ко мне Бек-Оглы. -«Доктар тибе не разрешила вставать! Что нада, мне говори!»
-«Мммм.., в туалет хочу!» неловко шепнул я.
-« Сейчас! Тут утка есть! Я подержу! Делай не стесняйся…!»
- Спасибо Друг!» сказал я, справив нужду.
-«Э-эээ! Не надо! Ты солдат,  я солдат! Все нормально!»
-« Ты где в Союзе жил…?» спросил я после минутного молчания.
-« Бухара знаешь? Я оттуда!»
-« Ты узбек…?» продолжал я расспрашивать своего невольного няньку.
-« Зачем узбек?! Я Курд! Это народ такой есть. А Коля, (он произнес с акцентом Колья) из Чебоксар. Он чуваш. Олег и Леха - русские. Из Москвы. Чиликин Вова, из Воронеж. Он тоже русский. Талгат из Казань! Он татарин…! Весь Союз здесь в госпитале есть…!»
  Вот так! Вместе жили, вместе воевали, и были друг другу братьями…!

Воспоминание второе:
  Еще в детстве, смотря кинофильмы про войну, меня удивляло, что герои погибали, по моему мнению, глупо. Я сердился, доказывая друзьям, что не нужно было вставать перед танком и бросать в него гранату. По моему мнению, нужно было подождать, когда танк подъедет ближе, и тогда уже кидать. Но не высовываться прямо перед ним! И зачем надо было лезть на амбразуру, когда у тебя в руках автомат, и ты уже лежишь прямо под дзотом. Не понимал я тогда такого героизма. И не понял бы, если бы не война.
  Современный бой, довольно скоротечная штука. Тебе кажется, что прошла вечность, а часы безучастно показали, что прошло, пятнадцать – двадцать минут. Начинается стрельба стремительно, и также внезапно кончается. Хуже, когда с ходу приходится занимать оборону. Ищешь глазами маломальское надежное укрытие, и еще в этом хаосе пытаешься понять, откуда ведется огонь. И когда, вокруг тебя пули вспарывают сухую землю, отвратительно вереща при этом, начинаешь ловить себя на мысли, что огонь ведется прямо с неба. Пытаясь отстреливаться наугад, ты орешь благим матом, но никого при этом не пугаешь. А пугаешь, прежде всего, себя. И чувствуешь себя песчинкой в этом море огня. Оглохшей от взрывов и автоматных очередей, слепой от запорошенных пылью глаз песчинкой. Но через минуту, приходишь в себя видя, как суетятся твои товарищи, как умело двигаются перебежками заставляя духов своими очередями вести уже не такой уж прицельный огонь. И наступает кураж! «Ну, суки! Держитесь! Я иду!»  И звуки боя сливаются в один рев. И уже не обращаешь внимания на цвиркание рядом рикошетных пуль. Огненные шары от разрывов гранатометов уже не ослепляют немилосердно. Ты выбираешь себе жертву. Ты и он. Кто кого…  Мозг четко запрограммирован на убийство, и тело послушно выполняет поставленную задачу. Резкими короткими очередями ты посылаешь миру смертельную морзянку. Тра-та-та…! «Получи!» Голова твоего врага безжизненно повисла на склоне за большим камнем. «Есть! Кто следующий суки!» Адреналин бьет в голову пульсирующей рекой. В пылу боя замечаешь, что тебя уже качает как пьяного. Мысли свалялись в один большой клубок, и болтаются в черепной коробке от стенки к стенке. Боже! Когда закончится это стрельба! Кода этот ад перестанет дышать тебе в лицо волнами смерти вперемешку с запахом перегревшегося металла ствола твоего автомата. «Ненавижу вас твари…! Где вы тут залегли под камнями! Я порву вас голыми руками..!» Но огонь духов был настолько плотным, что покрывал наши распластанные тела свинцовым дождем, не давая даже поднять головы.  Краем глаза замечаю, что сержант Акопов, прикрывавший с фланга пулеметным огнем наших пацанов, вдруг выскочил из укрытия с пулеметом наперевес, и что-то крича матерное на своем языке рванул к тому, небольшому окопчику в котором засели духи. «Ложись!» кричал ротный. Но Акопов бежал, стреляя на ходу в сторону врага. Бежал, спотыкаясь и падая. Вставал и опять бежал. И стрелял, стрелял, стрелял….
Духи, ошалев от такой наглости, на пару секунд прекратили огонь. Этого вполне хватило, чтобы, в тот злощастный окопчик полетели наши гранаты. Через секунду все стихло. Бой закончился так же внезапно, как и начался. Акопов лежал в двух метрах от бруствера душманской огневой точки.  Лежал, уткнувшись лицом в такую далекую и неприветливую землю. Землю, на которую он пришел выполнить свой долг. Не интернациональный, как принято, было писать тогда в прессе, а именно свой. Солдатский. Пацанячий, девятнадцати лет отроду. Пуля попала ему в горло. Чуть выше бронежилета. И он умер на месте. На том безымянном пригорке. Что бы мы жили. Ребята взяли тогда с этого пригорка земли. Каждый себе. На память. И я взял. Но после череды переездов, это мешочек где-то потерялся. Остались только воспоминания. Прости меня Акопов…!

Воспоминание третье:
  Никогда не думал, что человек существо живучее. Очень живучее! Из советских фильмов было понятно, что человек,  в которого попала пуля непременно должен, умереть. И я свято в это верил. Бах! И нет человека…!  И только сейчас я понимаю, что это просто был закон жанра. Просто кино, которое не имеет ничего общего с действительностью. Я видел, как возле человека взрывалась граната, а он оставался жить. Оглохший и ослепший по началу, но жив. Видел, как взлетал, подорвавшись на мине БТР, а люди сидевшие на броне и все посеченные осколками, оставались жить. Прошитые автоматными очередями - жили. Нет! Конечно, многие и гибли. Очень много гибли..! Но в массе своей боролись за жизнь, цепляясь за нее обгрызенными, заскорузлыми руками. Хватались зубами и всем, чем могли уцепиться.
  Надсадно гудя моторами, колонна поднималась в горы. Колонна, это шесть военных «Уралов», и два «БМД» которые возглавляли и замыкали колону. Неделей раньше, в горах прошли дожди и два высокогорных кишлака запросили помощи. И вот, по горному серпантину, медленно, но, уверенно выплевывая при перегазовках клубы черного дыма, грузовики тащат к черту на кулички гуманитарку. Над головой, зависли дождевые тучи. Того и гляди обрушат на нас свои хляби небесные. Сидим на броне вглядываясь в окружающие нас горы. Ротный хмурится. Если честно, то его больше смущают дождевые тучи, нежели духи, которых мы можем встретить. При дожде, обвалы в горах плевое дело. Рассказывай потом начальству, почему в срок не успели. Ну да, авось пронесет. Еще пару километров, и перевал. А там попроще будет. Колонна начала уходить вправо, огибая скалу. Хлестко рванул взрыв! Отражаясь от скал, он болтался эхом, и второй взрыв получился немного размазанным в отголосках первого. Головной «БМД» наскочил на мину и, потерявши гусеницу, встал. С гор посыпались мелкие камни одновременно с ними в этот адский оркестр, вступили длиннющие автоматные очереди, в вперемешку с гранатометами. Многовековая тишина гор вздрогнула и осела под тяжестью звуков разрывов гранат и выстрелов «БМДшных» пушек. Мотострелки мигом слетели на землю, и, прикрываясь спасительной броней, открыли ответный огонь. Два «Урала» горели, выпуская в небо огромные языки пламени и клубы черного дыма. День превратился в ночь. Смерть улыбалась нам  во весь свой беззубый рот. Мы были беззащитны в своем положении. Колонна обездвижена. «БМД» подбит. Ротный что-то кричал по рации прикрываясь за броней. Было понятно, что живыми нам отсюда не выбраться. А жить, ой как хотелось. Именно в такие минуты и вспоминаешь о Боге. «Господи сделай так, чтобы…!» Но Господь один, а нас страждущих много. Где там за всеми успеть. И все-таки, он нам помог. Двумя удачными выстрелами, замыкающий колонну «БМД» накрыл основные силы духов, и остальные в спешке отступили. Все! Живы..! Командир приказал сделать перекличку, и проверить состояние грузовиков. Они были в плачевном состоянии, но кроме двух сгоревших были похоже на ходу. Водилы,  выползли из укрытий, и, пригнувшись осторожно стали подходить к своим машинам. Но в последней машине водитель оказался на месте.
-«Ты что, чудик, даже и не выходил?!» удивился я, подходя к машине.
-« Не успел я!» разлепил он спекшиеся губы. «Слышь земеля! Помоги а?! С животом у меня что-то!»
-« Усрался от страха что ли?!» сострил я, открывая дверцу кабины.
На меня смотрел испуганный пацан, прижимая к животу окровавленные руки.
-«Так! Что у тебя там?! Покажи!» потребовал я.
-«Вот!» сказал он и раскрыл руки.
 И в эту секунду на меня вывалилось человеческое нутро. Все кишки. Пахнущие парным молоком и дерьмом одновременно. Скользкие, мерзкие на вид, бело-розовые человеческие кишки. Они лежали на моих закопченных руках, как новорожденный. И их было страшно держать боясь причинить какой ни будь вред. И я вправлял эти кишки на место. Этими закопченными руками. Я перевязывал этого Рязанского пацана с голубыми глазами и белесыми выцветшими бровями. Я умалял его потерпеть. Я внушал ему, что все будет хорошо. И он еще возьмет за себя ту девчонку, фотография которой висела у него в кабине на самом видном месте..! И мать никогда не станет его оплакивать..! И знаете…?! Он выжил. Я встретил его в том госпитале…