Кресло-кончалка

               
Вагон тряхнуло, и Полина проснулась. Хотелось в туалет, но не хотелось слезать с верхней полки. От окна дуло. Она начала думать. Она всегда думала, когда делать было нече¬го. А ночь была темна и огромна, как чужая душа.
Полина подумала, что она уже много лет живет на свете, а все напрасно. Так и осталась она обыкновенной женщиной без претен¬зий. Были претензии, а потом ушли. Была у нее роковая любовь, двое детей у бабушки под Харьковом, опять роковая любовь... Но очень хотелось в туалет, и Полина подумала, что все-таки придется встать. Она шла между чужих ног и чемоданов и думала, что жизнь у нее такая же случайная и холодная, как этот плацкартный вагон.
И ночь неслась за окнами. И всю ночь напролет по поезду ходили люди с мешками и предлагали купить то конверты, то пиво, то набор трав от запоя. Открытая дверь туалета скрипела. За окном проносился хилый лесок, пустой и страшный под луной. "Кто в нем живет?" - подумала Полина.
Она вышла в тамбур покурить. Там было еще холоднее. В углу уютно лежал снег. Полина закурила и стала смотреть в окно. Она думала, что скоро уже граница с Россией, придут пограничники про¬верять паспорта, так что поспать уже не удастся. Потом она вспом¬нила свою последнюю любовь. Это был бледный зябкий юноша, нуждавшийся в защите. Она поняла, что Валерочка ей уже не по карману. Тихие белые дома плыли за окном.
Мимо прошла женщина, предложила купить мягкие игрушки. И тогда к Полине подошел мужичок, смуглый и кудрявый, с бегаю¬щими глазами.
-  Скажите, пожалуйста, девушка, какого вы вероисповедания?
Вопрос был странным, особенно в три часа ночи. Полина заду¬малась, соображая.
-  Ты еврейка? - подмигнул ей мужичок.
-  Еврейка - это не вероисповедание, - сказала Полина с достоин¬ством.
-  И я не еврейка, -  добавила она с еще большим достоинством.
-  Тогда почему ты по ночам не спишь, думаешь? - опять под¬мигнул мужичок. - И глаза у тебя карие - еврейские глаза. И уши у тебя - самые что ни на есть еврейские уши. И губы - ах, какие у тебя губы!
Говоря это, он нежно гладил ее руки, глаза, уши, и она очну¬лась в тот момент, когда он облизывал ее руки, говоря, что давно не был с женщиной, и подталкивал ее куда-то.
Полина стала вырываться, даже попыталась крикнуть, но тут откуда-то набежали пограничники, запрыгал свет фонарика, и они рядышком вдавились в нижнюю полку, и мужичок все искал пас¬порт, а находил удостоверение. Пограничник говорил, что пьяных нужно выбрасывать из поезда, а мужичок отвечал, что он не мусор, как некоторые, а пограничник тогда заявил, что его оскорбляют при исполнении, и поволок мужичка из поезда, и Полину тоже поволок¬ли, как свидетельницу. И вот она уже сидит перед следователем, путаясь и рыдая, объясняет ему, зачем едет в Москву, как познако¬милась с Димаровым А. С. и было ли оскорбление личности при исполнении ею своих обязанностей.
-   И вообще,  - заплакала Полина, - я не видела во всем этом никакого смысла.
-   Немедленно вспомните, когда вы его видели в последний раз, - сказал следователь, и Полина проснулась на той же верхней полке и с тем же желанием поскорее пойти в туалет. На нижней полке храпела женщина, завернувшись по уши в одеяло. Пахло жженой резиной и потом. Снова ходили по проходу продавцы, предлагали на этот раз книги, дешевые и свежие, прямо из типографии.
Полина повернулась на бок и задумалась. Жизнь у нее была какая-то бестолковая. Вначале она хотела выйти замуж за пожилого мужчину с деньгами, машиной и дачей, чтобы он ее содержал, потом она хотела хотя бы ровесника, без дачи и машины, но хоть с какими-нибудь деньгами, хотя бы на жизнь, потом уже хотела просто мужчи¬ну, без всего. Тут и появился Валерочка, напоминавший мужчину, любивший хот-доги и красное вино, но расходы на его содержание никак не вписывались в скромный Полинин бюджет, так что придется отказать себе и в этом удовольствии. "Вот так, - думала Полина, ворочаясь с боку на бок, - во всем себе отказываешь, света белого не видишь, ни отдыха, ни просвета, и все ради чего?". Тут она вспом¬нила, что хочет в туалет, и вздохнула. И тут же почему-то вспомнила, как она познакомилась с Валерочкой. Она работала тогда в мебель¬ном магазине, а он ходил и ходил мимо кассы от шкафа к шкафу.
-   Молодой человек, купите кресло-качалку! - предложила она.
-   Может быть, кресло-кончалку? - улыбнулся он.
-   Кресло такое - садишься и качаешься, - продолжала она.
-   Кресло такое - садишься и кончаешь, - отозвался он.
Полина улыбнулась и слезла с верхней полки. В вагоне было холодно и тихо. Две бледные женщины в серых пальто завязывали огромный рюкзак. Какой-то пьяный шел по проходу и стучал кулаком в вагонные перегородки. И тут же шла по проходу женщина и предлагала купить кресло-качалку.
-  Кресло-кончалку? - переспросила Полина.                               
-  Да, - ответила женщина,- будешь сидеть в кресле и кончаться.
Выйдя из туалета, Полина зашла в тамбур покурить. За окном плыл город, глухой и заснеженный. Город спал, только лаяла вда¬ли одинокая собака, или это волк выл от холода. Полина предста¬вила себя одну, в ночном городе, на морозе, ей стало жутко. И тог¬да к ней подошел мужичок, смуглый и кучерявый, с бегающими глазами.
-  Ты почему не купила кресло-кончалку? - взял он ее за локоть.
-  А зачем мне кресло в поезде? - удивилась Полина.
-  Ты же еврейка, - сказал он, - ты должна быть умной и хозяй¬ственной. Кресло в хозяйстве пригодится. Что за жизнь у тебя?
-  Жизнь как жизнь, - печально вздохнула Полина.
-  Ты хоть знаешь, что такое настоящий мужик? Пойдем, я тебе покажу, - сказал он, подталкивая ее к туалету.
Но тут засверкали фонарики, застучали сапоги по вагону, и опять они вдавились в нижнюю полку. Полина искала свой паспорт, а находила удостоверение - и опять искала свой паспорт. И вдруг пограничник закричал:
-  Чьи сумки?
А сумки были Полинины, и еще длинный скелет кресла-качал¬ки, и все это пограничники катили к выходу, а вслед тащилась По¬лина, бледно-зеленая, а потом сидела перед следователем и за¬полняла какую-то декларацию. Ручка не хотела писать, а следова¬тель смотрел на Полину как на пустое место.
-  Но зачем вы вывезли кресло-качалку? - спросил он.
-  Качаться буду, - сказала она.
-  Маленькая, что ли?
-  Да. Маленькая еврейка.
Наконец ее отпустили. До отхода поезда оставалось пять минут. Задыхаясь, она потащила вещи по путям, перетаскивала сум¬ки, ломая ногти, тащила их, а время шло. И уже буквально в десяти метрах от поезда кресло вдруг зацепилось за какую-то железяку, веревка развязалась, какая-то дощечка с треском выскочила из пазов, и кресло-качалка, кресло-кончалка, в котором качаются и кончают, качаются и кончаются, - стоит на перроне во всей своей красе, и падает на него снег, а Полина прыгает вокруг него, машет руками и кричит что-то вслед уходящему поезду, и плачет.
Поезд ушел, а она все глядит ему вслед, а потом поворачива¬ется к креслу и трясет его. А город спит, и спят все евреи и спят все дети, и пограничники спят в своих казармах, и собаки спят в своих конурах. А Полина плачет, кусает себя за руку, чтобы проснуться. Но уже не просыпается.
-  Ша, евреи, - думает Полина, - поезд ушел.