Мы с Тобой одной крови. Глава 19

Вообще-то лето Даня любил, даже несмотря на то, что его каждый год отправляли в июне в лагерь. Ведь лагерь был всего двадцать четыре дня, а потом все лето можно было делать, что угодно. Даже когда Даня со всей семьей ездил в дом отдыха, ему и там предоставлялась полная свобода, только не забывай на обед приходить. Дане брали напрокат велик, и он гонял по окрестностям или просто забирался куда-нибудь подальше, в безлюдные места, растягивался на своей куртке-ветровке и читал, или просто мечтал.

Обычно Даня читал фантастику или приключения, «Трех мушкетеров» например. Но в этот год фантастика и мушкетеры стали казаться Дане скучными. Слишком уж легко там все было. Даже когда Констанция умерла, Д’Артаньян недолго переживал. На прошедший день рождения тетя, мамина сестра, подарила Дане двухтомник Достоевского «Братья Карамазовы», сказав, что книга эта пригодится ему через несколько лет. И вот недавно Даня открыл эту книжку, как всегда посередине, и зачитался. Он попал на монолог инквизитора в изложении беса Ивана Карамазова. С этих пор Даня стал читать Достоевского. А еще в этом году в дом отдыха Даня взял с собой Грина, потому что его читала им Полина, и Ахматову, потому что, как он часто про себя думал: «ничего более гениального, чем «Энума Элиш» я не читал!».

Стихи Даня любил с детства и много знал наизусть. Он, когда куда-нибудь шел или ехал, всегда про себя стихи читал, чтобы не скучно было. В детстве мама читала ему Пушкина, и Даня многое запоминал наизусть. Потом, когда Даня подрос и начал слушать бардов, он стал запоминать все понравившиеся песни. Вообще-то у Дани дома было много книг и стихов в том числе: Блок, Есенин, Цветаева, Ахматова, Лермонтов. Но до этого лета все эти «взрослые стихи» как-то проходили мимо Дани, не задевая. Он даже однажды, когда ему было лет десять, попросил маму объяснить одно стихотворение Цветаевой. Мама ему объяснила.

- И что, это хорошо? - спросил Даня, не зная как выразить свое непонимание.
- Да, Даня, это гениальные стихи. А ты разве не чувствуешь?
- Нет, - признался Даня.
- Ну, ничего, потом поймешь, когда сам почувствуешь что-нибудь похожее, – сказала мама.

Даня запомнил мамины слова, и время от времени пытался читать «взрослую поэзию», как он окрестил про себя эти стихи, в надежде, что когда-нибудь он все же их поймёт. И вот теперь, этим летом, ему стало все близко и понятно. И «Февраль, достать чернил и плакать...» Пастернака, и Цветаевское «Высота бреда над уровнем жизни...» и «Потому что не волк я по крови своей, и меня только равный убьет...» Мандельштама. Даня зачитывался стихами. Когда грусть по Полине сжимала ему горло, Дане казалось, что стихами можно дышать. А еще Даня научился отличать живую и искреннюю поэзию от красиво организованных фраз. «Я гений, Игорь Северянин...» - это Даня читать не мог.

Но самое невероятное впечатление на Даню произвела Ахматовская «Энума Элиш». Даня и до этого уже читал Ахматову, но «Энума Элиш» была в конце второго тома в приложениях. Это были какие-то неоконченные отрывки с повторениями и комментариями. Как-то, наскучив знакомыми уже стихами, он заглянул в приложения и стал читать все подряд, различные редакции, исправления. Эти пульсирующие, гипнотизирующие строчки - «Пролог во сне» - просто заворожили Даню. Незаконченность и разрывность, повторения - все сливалось в живое ощущение сна. Но больше всего поразили Даню слова. Он вдыхал их, чувствуя, как в них воплощается вся его боль и тоска о Полине, вся неясность реальности и напряжение его сна-мечты о ней:
 
«Все наслаждением будет с тобой,
даже – разлука...»

«Оттого, что я делил с тобою
Первозданный мрак...»

Но самое лучшее было:

«Мне довольно слушать небылицы
И в груди лелеять эту боль -
Об одном тебя молю - позволь
Выпить ту слезу с твоей ресницы.
Талисманом сладостным ее
Тайно пронесу я через годы,
Как залог бессмертья и свободы,
Как благословение твое».

Даня сразу запомнил это наизусть. Но в самих строчках, в начертании их на бумаге, заключалось что-то большее чем то, что звучало в словах. Дане хотелось видеть эти строчки. Они, словно обезболивающее, давали ему передышку. Дане тогда казалось, что его боль становилась стихами, и на нее можно было смотреть, но не чувствовать. Он решил написать эти слова на листочке картона и повесить на стенку над кроватью. Но потом он представил, что подумает мама, если увидит такой вот листочек. Без расспросов было бы не обойтись, а на вопросы Дане не хотелось отвечать.

И вот тогда Даня и изобрёл свой шифр. Надо было придумать что-то, что он сам мог бы легко прочесть, а другим было бы не ясно, что это он написал. Даня решил написать буквы, слегка передвинув палочки-кружочки, из которых они  состоят.

У Дани захватило дыхание. Он сидел и смотрел на надпись. С тех самых пор, когда он хотел сказать Полине о своей любви, он ни разу больше не писал этих слов, боясь, что кто-нибудь увидит. Записку Полине, которую он так и не решился отдать, Даня сжег в тот же вечер.

То, что он любил Полину, было тайной, которую он не мог доверить даже самым близким друзьям. Когда он думал о Полине и повторял про себя эти слова, ему казалось, что Полина сделана из самого тонкого хрусталя, и если кто-нибудь узнает его тайну, то Полина в тот же миг разобьется. Сейчас, смотря на только что выведенные буквы, он пытался понять, было ли все еще так очевидно для других то, что он написал. 

Чуть позже вечером того дня мама подошла к его столу, посмотрела на его рисунки и спросила:

- Даня, что это у тебя?
- Это я Леве письмо пишу. Мы с ним в шпионов играем. Это шифровка.

Мама взглянула еще раз и отошла, а Дане показалось, что он услышал тихий хрустальный звон, будто кто-то ударил карандашом по вазе, проверяя, цела ли она. После этого случая Даня все свои важные мысли писал шифром.

А стихи теперь все время звучали у Дани в голове. Стихов он прочел столько, что упомнить все - было невозможно. Но вот ритм и настроение Даня запоминал сразу. Под каждое ощущение и состояние души находились строчки, только слова Даня не всегда мог вспомнить. Тогда, если несколько слов выпадали из памяти, он заменял их своими, подходящими по смыслу, ритму, рифме.

Потом, Дане в голову стали приходить  вариации на тему какого-нибудь настроения-стихотворения. Он снова и снова повторял строфы, пока они не перерождались в новые, более точно отражающие его состояние. Так, почти незаметно для себя, Даня научился воплощать настроение в словах. Поначалу он не записывал того, что приходило ему в голову. Настроение просто жило в нем, пульсировало словами, проливалось все точнее и точнее. А когда Даня приходил домой, он забывал и настроение, и родившиеся из него строчки. Но скоро некоторые строчки начали нравиться Дане. Он даже сам удивлялся, неужели это ему в голову пришло!

Но вот странная вещь: если записать стихотворение, у него начинается своя жизнь. Чувства, из которых оно возникло, словно проливаются из души на бумагу. На душе становится тихо и пусто, настроение и ощущения постепенно застывают на листе. Сначала, перечитывая только что записанное стихотворение еще можно услышать его отголосок в душе. Но через несколько часов в душе наступает тишина, а настроение, давшее рождение строчкам, проходит безвозвратно. Словно для того, чтобы родилось стихотворение, чувство должно стремительно вспыхнуть и, сгорев, умереть.

Однажды осознав, как связаны стихи и настроения души, Даня стал сознательно записывать стихи, родившиеся из грусти и воспоминаний о Полине. Сначала Даня просто выражал эту грусть в стихах. И стихи получались слегка мрачные и тоскливые. Когда они застывали на бумаге, Даня их выбрасывал. Но потом Даня стал просто воспоминать. У него было много воспоминаний о Полине, и даже если они резонировали с Даниной печалью, воспоминания все же были светлее. Самые лучшие стихи-воспоминания Даня переписывал шифром в отдельную тетрадочку в зеленой обложке.

Чаще всего стихи приходили к Дане, когда он и сам куда-нибудь шел. Он любил бродить по паркам, по заброшенным и заросшим кустами дворам. Но чаще все Даня теперь уходил в Донской монастырь, в котором он так часто играл в детстве, и в который раньше бабушка порой тащила Даню «на аркане». Но сейчас это место казалось Дане особенно родным, так же как и улицы, и дворы вокруг их старого дома.

Во дворах, заросших кустами и деревьями, было тихо и безлюдно. А вот и качели, с которых Даня тогда слетел спиной назад. Даня садился на качели и начинал тихонько раскачиваться. Теперь его ноги волочились по земле, и было особенно не раскачаться, но в этом мерном движении, в жалобном скрипе качелей, жило настроение и ритм. Даня вдыхал их, и в голове его начинали звучать строчки. На качелях, несмотря на их тоскливый скрип, стихи получались светлые и летящие, может только с небольшой грустинкой.

Но больше всего Даня теперь любил бродить по монастырю. В монастыре было так тихо, будто кроме Дани там не было ни одной живой души. В монастырь этот, и правда, днем редко кто заходил, особенно на старое монастырское кладбище. Даня же это кладбище любил, и оно ему не казалось мрачным. Он так часто играл там в детстве, что все эти старинные могилы с ангелами, крестами, со стершимися надписями, казались ему просто привычной обстановкой. Даня только чуть-чуть боялся самой старой части кладбища, сразу за церковью. Надгробья там больше напоминали гробы, а надписи с них совсем стерлись за несколько веков. Дане от этого места всегда было грустно. Ему было жалко этих людей под каменными гробами, с которых даже имена уже стерты и ничего не осталось от них. Кто они, уже никто не помнит, и только Даня иногда приходит их навестить. Но пройдя мимо этих надгробий, Даня попадал в более позднюю часть кладбища.

Чуть-чуть левее, недалеко от монастырского сада, была могила с огромным, в два человеческих роста, распятием - первое изображение Христа, которое Даня увидел в своей жизни. Он тогда был совсем маленький и, заметив  человека, прибитого гвоздями на крест, стал плакать. Ему казалось, что этому человеку очень больно. Мама стала объяснять Дане, что это не просто человек, а Бог. И прибит Он на крест потому, что страдает за грехи всех людей. Даня не понял и начал расспрашивать, как это и почему этот человек должен страдать за всех людей. Но мама решила больше Даню не расстраивать, а успокоила его, сказав, что Христос воскрес и во славе сидит на престоле в Царствии Небесном. Даня спросил, где это. Тогда мама подвела его к маленькой часовенке, что была совсем рядом с распятьем, подняла Даню и сказала, чтобы он посмотрел сквозь оконце в часовенке. Там на стене была мозаика: Господь на престоле с книгой в руках. Луч солнца падал сквозь боковое оконце и освещал нимб Спасителя, горящий золотом, край синей одежды и страницу Евангелия. Даня сначала не поверил, что это тот же человек, что и на кресте, но мама сказала, что тот же. После этого Даня еще долго думал что «во славе» значит в золотом свете солнца.

Теперь, когда Даня приходил в монастырь, он всегда подходил к часовенке и заглядывал в оконце. Иногда свет совсем не попадал на мозаику, и тогда Дане становилось грустно, в часовенке было очень темно. Только однажды в жизни, когда Даня был уже взрослым, удалось ему увидеть эту мозаику всю целиком. Двери часовни были распахнуты, и свет заливал всю стену, на которой была мозаика, и чувство было такое, словно кто-то открыл врата в Царствие Небесное.

Пройдя по тропинке между распятьем и часовенкой, Даня подходил к монастырскому саду. В саду траву почти никогда не косили, и от этого казалось, что в сад этот уже много лет никто не заходил. Посреди сада стояли огромные почти всегда незапертые каменные ворота с кованой решеткой,  ведшие из ниоткуда в никуда. Каждый раз, проходя сквозь эти пятиметровые ворота, Даня ощущал, что попадает в заколдованный мир, называвшийся «По Ту Сторону Ворот».

По ту сторону ворот древние каменные львы охраняли вход в таинственный замок, скрытый от простых людей. Львы смирно спали на каменных тумбах, но Даня знал, что одно неосторожное движение – и они проснуться. Даня крадучись проходил среди львов в сад, где его встречали раскидистые старые яблони. Яблони эти казались огромными деревьями, но на самом деле это были очарованные злой колдуньей рыцари. Они приехали со всего света, чтобы освободить прекрасную принцессу. Рыцари спали, утопая по колено в траве. И сколько Даня не вслушивался в их шепот, он так и не мог разобрать, где же находится вход в заколдованный, спрятанный от людей, замок спящей принцессы. О, если бы только Даня мог отыскать ее замок, обмануть колдунью и спасти плененную принцессу-Полину!