Во сне и наяву

                (Рассказ)
-Филипп Иваныч!  Где  же  вы так загулялись? Я жду вас, жду, а вас всё нет и нет! Вы же спите на ходу! Не усипайте! Ставте ножки в тазик с тёплою водичкою – пусть отмачиваются, откисают... Там лечебная вода, родниковая. В ней настойка  чабреца и мяты, ромашки и   хвоща...     Ах, какие пахучие травки...
Так «говаривала»  моя бабушка  Анна,  потдерживая меня за плечо. Я благополучно доходил до того места, где стояли и таз с водой, и стул, и стол, на котором были и молоко, и коврижка  ржаного хлеба. Замачивал хлеб в молоке, а потом заталкивал его в рот. Бабушке отвечать не обязательно – она и так про всё знает! Глаза открыты на половину, значит, и сознание на половину только сохранено. Хлопец намаялся до полуотключки. Но важных дел предстоит сделать много. Потереть травой, как скрабом,  собственные ноги – пусть исчезнет грязь и мёртвая кожа.…  Промокнуть  их досуха полотенцем, а потом на них пописать.…  Но уже не промокать - пусть высохнут… Жжение и боль перетерпеть. «Терпение и труд всё перетрут…», «терпение даёт умение», «терпи, казак, атаманом будешь»… и ещё всякий раз  припоминаются бабушкины поговорки. Потом надо переодеться в полотняное бельё и лечь уже спать. Постель моя сооружалась на полу, на ржаной золотистой соломе, что пахла прохладой и чистотой, на  белой проглаженной рублём простынке. А когда закрывал глаза, должен был себе мысленно произнести: «Чтобы лечь камушком, а встать калачиком….» Никаких кошмаров, кровавых и тяжёлых снов видеться не будет. Даже война, где я непременно командир или разведчик, отступала. Так и было всю жизнь. Всё проверено, всё апробировано. Всегда в своём детстве к утру имел безболезненные ноги, готовые ко всем  дневным походам по каменным, песчаным, травяным путям-дорогам, да терниям.  И сны, если запоминал, были цветными, лёгкими и радостными.
Правды нет в том, что запоминается больше плохое. Тёплым зайчиком, дрожащим в районе сердечка, мне вспоминается часто что-то хорошее. И люди, от которых пышет жар, никогда не уходят. Они здесь,- может, задержались на каком-то полустанке, неудобном повороте, запутались в арканах пырея на влажной заимке – но это временно, это исправимо… Я пенсионер, а бабушка Анна меня опекает ежечасно во всём и всегда. Я себя помню в детстве больше из её рассказов, воспоминаний, которые выучили и другие,  слушая её. Улыбчивое лицо, карие с хитринкой глаза, голос её, какого-то особого вечно девичьего тембра, - всё существует и теперь, реально, явственно. Никогда она не бранилась. На меня отец пошумливает: «Распустился ваш Филипп Ивана!» Она меня к себе прижимает, смеётся, да приговаривает: «Ты в меня так же рос! Доброта к распутству не ведёт! Вырос красивым, счастливым во всём! Войну прошёл…» Смахивала слезинку, а меня ещё крепче к себе прижимала. Научила меня стихам разным, перед публикой неприменёт сказать: «А сейчас Филипп Иваныч стихи почитает!» Ставили меня на табуретку, прислоняли к плечу длинную деревянную  винтовку, и я кричал не жалея горло:
-Каховка, Каховка! Родная винтовка…
Весёлая была. Спросил её, почему она меня Филиппом  Иванычем величает.  «А мне так нравится!» Но была тому и предыстория. Пришёл из сельсовета исполнитель – забирать корову за долги. Взрослых дома никого нет, одни дети. Наши, соседские – человек восемь. Исполнитель спрашивает:
-Кто хозяин?
- Филипп Иваныч! Прошу засвидетельствовать моё почтение… -  Говорю я без намёка на улыбку. Сделал при этом шаг вперёд из детской толпы. – Корову не отдам!
Исполнитель удивлённо:
-Почему?
-Сначала надо привезти нам десять гробов!
Исполнитель поднял крыльями брови, почесал под шапкой лысую «репу».
-Для чего?
-Без молока мы все враз помрём! Вместе с соседями. – Бойко выдаю я самолично сочинённый экспромт. Самый младший соседский «шкет» громко завёл: «Не хо-чу у-ми-ра-ть!»
- Вот теперь мне ясно! – задумчиво как-то произнёс исполнитель, потом спросил:
-А корм для коровы у вас есть?
-До новой травы у нас всё есть – сено, солома, устюки запариваем, полову…
-До свиданья, Филипп Иваныч!  Рад знакомству с вами! – он протянул мне узловатую чёрную руку кузнеца, пожал не сильно мне ладошку и неторопливо ушёл со двора. Больше не приходил. Весть об этом разнеслась по селу молниеносно. Стали меня по имени-отчеству величать, редко – по злу – «хозяином».
 Бабушка Анна меня всюду брала с собой – в клуб, церковь, на праздничное застолье, на похороны….  Гордилась мной и много всем про меня рассказывала.
 Я услышал, как она говорила моему отцу, своему сыну:
- Счастливая я, Иван! Трудную, но очень богатую жизнь я прожила. Всё получалось, как сама того хотела. Я задумала умереть – сразу, без тяготений. Ни себя, ни других своими проблемами чтоб не мучить.
И умерла тут же.
 Прошли годы, ушли в небытие родные голоса, лица, любимый смех. Многое изменилось в себе, вокруг. Но многое от детства, от прошлого, от привычек жить, как раньше, сохранилось. Конечно – о чём речь? – если я захожу в Боинг рейсом Москва - Бангкок и выпиваю, -   ноль пять первоклассного коньяка зараз. Чтоб из девяти часов лёта семь спать мёртвым бесчувственным сном. Какие ощущения? Какие метаморфозы в подсознании? Просто в отключку – труп. Зато – время перелёта сократилось до нуля. Лёг – встал. Другая совсем реальность. Какими пространствами двигал вокруг в космосе Эйнштейн!? Говорят, мозг у него как у зелёного юноши – сделали срез нейронов его серого вещества. А умер после шестидесяти от пробивной язвы….   Вот  нова - другая ещё реальность. Может его клонируют. Интересно, есть где-то список первых, кто будет воссоздан….
В Бангкок мы летели втроём – я, Филипп Иванович, моя супруга Оленька и внучка Саша. Мы с супругой «валухи» - это взрослые овцы. Саша у нас проводник – вездесущий Дерсу Узала, как у известного исследователя Арсеньева. В этом эксцентричном вояже она, конечно, имеет свои интересы – ей хочется погреться под солнцем Таиланда в  городке Паттайа ставшем  в последнее время туристической  Меккой. Она уже была дважды в Таиланде и, судя по тому, что родители ведут  своё дело в этой стране, она будет там много раз. И не только там.  В совершенстве знает  иностранные языки, закончила МГУ. Нас взяла под своё крыло – исчезло множество всяческих мелких забот и нервотрёпки. Основное для нас – наблюдать, впитывать, удивляться. Её же забота – нас довезти в целости и сохранности. Пока всё получается. Мы раскрыли рты при посадке в Боинг. Чудесная машина. Чувства,  как в космическом корабле. Той толпы пассажиров, что он поглотил, совсем не ощущалось – куда все рассредоточились? Великолепный дизайн обширного лёгкого пространства главенствовал. Себя ощущаешь достойным и значимым. Ты летишь на воздушном судне! Мы и раньше добирались куда-нибудь самолётами – были в Фергане, где служил десантником сын Володя, например, – но такого судна и таких эмоций  раньше нигде не испытывали. Шума двигателей почти не слышно. Мерный рабочий гул успокаивал, наводил на размышления, на воспоминания. Саша погрузилась в просмотр видеофильма – всецело там – улыбается, повторяет что-то губами. Оля укрылась тёплым  пледом из ламы, вздремнула. Я занял самую удобную позу, расслабился, но осознал, что уснуть мне не придётся – «сна ни в одном глазу!» Просто лежать – девять часов подряд! Есть всему предел. В поезде я могу комфортно себя ощущать три дня – потом, хоть вой, взбирайся на крышу вагона. В автобусе терпимо часов пять.  В самолёте -  два-три. И пусть это сверх лайнер, аэробус, но пережить беспредельную тяжесть скуки вероятно придётся.  А пока,  наплывали картины из прошлого.  Спокойно, безобидно.
Было время, когда я вспоминал смерть бабушки Анны явственно, во всех подробностях. Видел её на смертном одре очень важной и серьёзной. Такой она была только в церкви, перед иконостасом, когда ставила свечку и молилась. Мне казалось, что она совершает очень важную работу – закончит и вернётся к нам всем, ко мне.  Но она не вернулась. Я проводил её на кладбище, кинул три горсти земли на её трону из холодной застывшей ладошки, как это сделали все взрослые.
 …Мне предстояло умереть, но я чудом выжил. Месяца два после операции на почке у меня открылось кровотечение. Боль, жжение. Скорая доставила в десятую – ни в кого не было и малейшего сомнения, что это почка. Уложили провести УЗИ. В полутёмной комнате небольшая молодая женщина колдовала не долго – обнаружила в нижней части мочевого пузыря опухоль. Почка, в которой накануне дробили мной выращенные бриллианты, чувствовала себя превосходно. Врач улыбнулась обнадеживающе – опухоль не большая, хотя она болит и кровоточит, но лечение уместно…  «показано». Она, конечно же, была сильно взволнована. Это до меня ещё не дошло – что да как! А она всё понимала. Видно, даже на её месте не часто приходится делать такие находки.  По-человечески,  ей было, не по себе….    Она махнула рукой в сторону онкологической, даже забыла предложить подвезти «скорой».
Идти километра три. Я геройски двинул в ту сторону по пустырям – каждые минут десять у меня были позывы помочиться, и этим путь был оправдан. «А вокруг ни людей, ни машин…». Метровая лебеда, вонючая чернобыль, шёлковая ковыль даже не шелестели – день был на диво тихий, безветренный. Осуществлять потребность было не так-то просто. Кровь в мочеточнике уплотнялась в сгусток  - надо поднапрячься, чтобы она выскочила. Потом опорожнялся пузырь. Картина жуткая. Со временем до меня начала доходить и психологическая составляющая этой акварели, -  да вкупе с болью, да коварной сверлёной мыслью о том, что я ни кому не нужен. В таком состоянии, вот на этом собачьем выгоне, где мечу багровым следом не  свою территорию, -  может последние свои дни –  совсем один…. Почему?
Я собрал всё своё мужество в кулак. Надо дойти. Вскоре почувствовал упадок сил. Ещё не хватало, чтоб я тут упал обессилев. Это могло случиться – ведь одна потеря крови чего значит! Надо увеличить саму скорость движения – я так и сделал. Выступил пот, но заветным ориентиром маячил приближающийся онкоцентр…. Он приближался неизменным атрибутом моей настойчивости.
За меня взялись оперативно и по серьёзному. Врач, который в десятой дробил в почке  мои изумруды, теперь в онкологии скоблил опухоли. Может зарплата тут больше?  Он признал во мне старого знакомого. Тем более что с почкой всё хорошо. Взялся в настроении,- когда скоблил, то напевал песни. Процесс долгий, муторный. Я до пояса отключён в позвоночник морфием,  но в экране мог наблюдать, как в пузыре скоблит он внутреннюю поверхность и клочки содранной кожи уносятся с потоком воды наружу. Площадь обработки была большой – он не ограничивался только самой опухолью. Брал обширно – так, видно, было надо. Его напевы были лучшим свидетельством того, что всё завершится успехом. По натуре он «молчальник», «весь в себе». Но, оказывается, мог всё донести красноречиво – на всем понятном языке. Я воодушевился. Появилась маленькая надежда. Она раньше окончательно пропала, когда мне на глаза попалась надпись, что рак – это не приговор. Так призывают обречённых умирать. Вдруг поверят. Или просто станет легче – перед шагом на эшафот выкури люльку!  Да, я действительно  воспрянул надеждой и стал думать о том, что мне лучше делать уже в новой своей  жизни. Какой она будет? Что предстоит?  Идиот!  Всё оказалось напрасным.  Дважды сделали химиотерапию – с разными составами. Всё меньше и меньше звучало из уст местных светил оптимистичных прогнозов, -  всё чаще на дороге в их кабинеты попадались пугала с распростёртыми в стороны руками. Нижут плечами, качают головами. Со мной одновременно поступил какой-то мужик – у него хуже.  Хотя в начале – прогнозы окей. Через какое-то время его  жена шептала мне на ухо, что дома ему будет лучше, что она достала чудодейственное лекарство у ветеринара. Бычки от него в восторге. Жёлтую газетную бумажку  с его названием она сунула мне в руку – чтоб никто не знал. Сглазят! В мир иной он отчалил через месяц…. Со мной – затишье. Похоже, никто не знал,  на что решиться. Мои сыновья пошли к Л. На «консилиум». Решение нашли очень быстро. Оказывается, Л. стажировался в Москве на специалиста плазменных операций. Всё основное оборудование закуплено и установлено  в операционном боксе. Пылится годами. Не хватило денег на мелочи и, собственно, на запуск. Нужен был профессионал компьютерщик. Нужно и лекарство на саму операцию. Оно есть в столице, оно апробировано, ним лечат, ним торгуют. Буквально, в срочном порядке Саша купила лекарство – какое, сказал Л.,   передала через моего свата Олега – он был капитан авиалайнера. Мой сын – его зять – всё сделал, как компьютерщик. По жизни – он тоже компьютерщик. Меня готовили к операции, приготовили и палату – она должна быть затемнённой. От московского лекарства возникала светобоязнь. Человек  белый мог на солнце превратиться в негра. Остальное всё как при скоблении, только использовался лазерный фитиль.  Операцию опухоли  замораживанием температурой минус сто градусов ещё не знали. Говорят, тогда в организме не остаётся ни одной перерождённой клетки, которая может вызвать рецидив болезни. Я лежал,- как прежде,- на половину отключённый морфием, со столичным лекарством,  введённым заранее в вену. На экране видел, как ошмётки обугленной кожи уносились с водой  наружу. Поверхность пузыря была тёмно-коричневой,- как и столичное лекарство, -  на ней метастазы болезни светились звёздочками. Нет, больше похоже на город в огнях, в ночи….
Потом отходил в палате. Через сутки меня вновь увезли в бокс жарить лазером – пока действие лекарства не прекратилось. Л. консультировался со столицей – всё было по науке. Я смотрел акварель – ночь только кой-где светилась огнями. Но огни всё-таки были – метастазы чудовищной болезни. Погасить, сжечь – «вот лозунг мой и…» Месяц я сидел дома в подвале. Там надёжно – темно, так темно. О чём только не передумал!? В принципе, умирать уже можно. Программу жизни выполнил сполна. Кой что не доделал, - так, по мелочам. Хотя обидно – за что мне так? Без премиальных. Трудился много и самоотверженно. Людей любил, особенно детей – добро им отдавал бескорыстно. Разве можно по-другому.   Надо бы узнать, кто  составляет эти самые списки на убывание с поверхности Земли. Да только у кого?
Был день, когда я лежал голый на операционном столе, а все эскулапы от онкологии подходили и жали мне руку – опухоль исчезла. Её сжёг плазменным огнём Л. -  как инквизиция еретика! У него был праздник. У меня тоже. Пусть зло не возродится! Да здравствует жизнь!
Самолёт  монотонно гудел. Все предались сну. Саша тоже отложила монитор. Только у меня сна не было. Прошло мало времени, грустные мысли о бытие мне не помогут.  Я взвою, всю  мою подноготную  вывернет наизнанку такая  реальная действительность. Эх, Филипп Иванович,  где наше не пропадало. Достал припрятанную от всех таможенных служб плоскую бутылочку коньяка, тихо скрутил пробку и начал пить. Коньяк был молдавский, мягкий и пахучий – настоящий, без всяких подделок. Пил, и наслаждался. Вспомнил, как мне советовали не пить вообще. Вино или коньяк можно выпарить, а потом употребить. Вкус тот же, запах сохраняется, на поверке все аминокислоты, витамины и прочее – нет спиртовой составляющей. И только. Решил почитать в интернете. Думал, я один этим загорелся. А там – тьма народу. И все ропщут. Оказывается,- откровенное жульничество.  Дело в том, что вездесуще творятся  подделки. Все попробовали что-то испарить, а теперь костерят неправду. Нет настоящих напитков – нет или мало,- одни суррогаты, одни подделки…. Что испарять? Но мне привозили настоящий коньячок….
 Меня стало размаривать, потянуло ко сну, и когда был сделан последний глоточек – я уснул. Эйнштейн, говорят, ошибался. Скорости материи больше световой – 300 000 км/секунду -  существуют! Я с этим согласен. Я это проверил. Мгновенье! Девять часов лёту не ощутил.
В Бангкок мы прилетели ночью. Ничего  не видели. Множество огней, тёмные провалы высотных зданий, замешенные в парную духоту аэровокзала – вот всё, что предстояло лицезреть с первоначала. Саша посадила нас в двухэтажный автобус, и мы двинули в Паттайю. За окном чернота, в салоне приглушенный свет и прохлада от кондиционера. Можно погрузиться в сон или в лёгкие грёзы о чём-нибудь. Я за два часа успел свершить и то, и другое. Сначала помечтал - как научатся вскоре  земную магму использовать для обогрева природы. Сотни искусственных вулканов  огненными ноздрями извергают огонь в Сибири, на Дальнем Востоке…  Тепло, как в Таиланде! Во всей Юго-Восточной Азии….  Потом уснул. Снов никаких не видел или не мог просто их вспомнить потом. С первыми лучами восходящего солнца мы прибыли в Паттайю. Саша  «висела» на телефоне и мне казалось, что невестка уже давно вместе с внучатами – двое меньших -  ожидает на вокзале. Люблю, когда ждут.  Ситуация обратная похожа на саркастическую  гримасу-ухмылку на злобном лице вместо улыбки счастья. Исчезает очарование. Всем! Людьми, ситуацией, собой. Ощущение, что тебя «не ждали»  хоронит лучшие душевные порывы. Начинаешь фальшивить, - говорить лживое, хотя и нужное. Обострённым чувством замечаешь, что они так и хотели – ты не услышал, а понял, что тебя «не ждали». Виноватых нет. Себя коришь, что «накручиваешь» сам, и, вероятно, зря. Хотя совсем не зря. Мстительность и зловредность людей беспредельна. Около часа уже мы в своей цивильной одежде парились на сорокоградусной жаре, дышали как рыбы на берегу. Казалось, что закипит мозг. Я попросил Сашу взять такси и отвезти нас куда положено.  «Давно бы так! – скажет невестка вечером. -  Никогда никого не ждите!» Маргариту в «Мастер и Маргарита» учили: «Никогда ни у кого не проси…». Почему? У Бога все просят! Услышав от неё это, я долго соображал, виноват ли я, - и на сколько, - что пёк на вокзале жену, внучку и себя. Уже достаточно взрослый….
На свежую перкалевую постель я лёг с ощущением блаженства.  Кондиционер установил выставленную  на эмиттере температуру очень быстро – обволакивающая прохлада выдавила куда-то наружу липкое тепло и заполнила каждый уголок постельного пространства. Нет, бесспорно, это блаженство. Я, как всегда, мысленно повторил наущения бабушки Анны, повспоминал своё  пред сонное заклинание… и уснул. Место у реки я узнал сразу же. Там находилась сопка из рудой глины, которая не просыхала с утра до ночи от детских голых тел, скользящих по ней блестящими рыбами и падающими  с обрыва на её окончании прямо в воду.  Шум, крики, гам неимоверный разносился над ней, заполнял близлежащее пространство, представлялся подвижной  аурой. Она – аура -  была вязкой и напряжённой, как сама вода – в ней можно было нырять, плавать и летать, особенно не заботясь о том, где находишься. Разве что в настоящей воде можно задохнуться, утонуть. А тут можно летать: быть бескрылым – но птицей. Летать! Летать! Вон я – себя узнаю. Несусь с предельной скоростью на  пятой точке. Ощущаю физически страх, что может в раскисшей болотной глине попасться камушек. Поэтому, лучше взлететь и парить над водным зеркалом реки. Так и случается – я уже в небе, в голубой  и светящейся ауре. Но наслаждение полётом продолжается не долго. Я падаю в воду, тону в миллиардах бриллиантовых звёзд.  Снова физически ощущаю – надо выныривать, спасаться. Стремиться туда, где светлее – там поверхность воды, там небо, там солнце. Наконец-то! Наконец-то! Я всплыл, вижу место – вон тот травянистый зелёный островок, куда можно причалить, уцепиться руками за не высокий обрывистый берег. Уже ощущаю жёсткую траву под ладонями, её упругость и колкость….  О, владыка небесный! Я совсем  голый! Я потерял где-то даже плавки. Я  не из детства! Я теперешний! Толстый, пузатый, расползшийся пенсионер – и  раздетый. Тайской морской креветкой высвечивается в воде моё мужское достоинство. А совсем не далеко слышны чьи-то голоса, какой-то многошумной толпы, что приближается. Может  торопливо отплыть отсюда, но где гарантия, что  на новом месте будет по-другому. Надо срочно принять решение. Мне не по себе, мне душно – я как-то по-особому взволнован. Я слышу знакомый голос, меня зовёт жена Ольга – она громко, безутешно, на всё побережье плачет. Всё исчезает, пропадает мой сон, я где-то рад, что спасён от необходимости светиться  перед  всеми обнажённым. Но беспокоит  плач Ольги – он не такой по громкости, как во сне, но реально существующий. Я уже слышу членораздельные её слова:
-Филипп, собирайся! Я и на минуту тут не останусь! Поехали куда-нибудь отсюда… - Я вскочил с постели. Предварительно, мельком, убедился, что на мне надеты трусы. Они были мокрые, как и  простыни – несусветная  ночная жара выжала с меня вёдра пота и влаги. Кондиционер был отключён. Жена шла по лестнице с первого этажа, плакала и причитала: - Филипп, давай уйдём отсюда! Я не могу здесь  быть! Куда-нибудь отсюда….  – У неё последнее время болели ноги, она шла медленно – медленно, останавливалась на каждой ступеньке, и плакала. Было очень рано, родившаяся утренняя заря еле-еле проникала в пространство помещения своими лучами,- везде царил полумрак. Дети досматривали  - самые сладкие – сны. Горе тому, кто нарушит  этот желанный покой  без надлежащей  на то причины - посыпятся ему упрёки, послышится скулёж от недосыпания. Я  переживал, что Ольга  и станет тому причиной. Выскочил ей на встречу, начал успокаивать:
-Конечно, Оленька, конечно! Мы сейчас отсюда съедем! Давай соберёмся, я вызову  такси! – Стал помогать ей идти к нашей спальне. Наконец мы дошли. Она села в кресло и безутешно снова заплакала. Я поискал «сотик», потом вспомнил, что он лежит на обеденном столе внизу, и спустился туда за ним. Да, вот же он! Когда возвращался, с дверей кухни вышла невестка. Как ни в чём не бывало, она спросила:
- И что я такого сказала? Артистка! Она не понимает!  - Невестка смотрела на меня прищуренными глазками из-под узенького лба. Чёрточка бескровных и ещё некрашеных губ  маленькому худенькому бледному личику придавала сходство со змеёй. Это замечалось и раньше, но теперь сходство было разительным. – Я только спросила – чего она сюда припёрлась? – И замолчала, вероятно, ожидала моей реакции на то всё её самое мудрое,  что пришло в череп хладнокровной земноводной рептилии. Но я, Филипп Иваныч,  из потомственных чистокровных хохлов, то есть из украинцев, а, стало быть, медлительный, - «быстрых разумом» в своём круге родства  не ведал. Даже фамилия Журба, что в Малороссии значит «печаль», говорила о том, что личность я особливая – неторопливого тугодума.
-В чём дело? – Решил я вызнать, прежде всего. Невестка снизала плечами, крутанула головой:
-Ещё один не понятливый! – Она повысила голос, произнесла на растяжку – почти по складам: - Вы чего сю-да при-пёр-ли-сь? Вы думаете, я буду вас кормить? Поить? – На лице зловеще скользнула булатным блеском улыбка. – Вы от меня крошки не получите! Ко-пе-еч-ки! Я вам рубля не дам! Вы мне – никто! Чужие! Чужие! Дядя и тётя!  - Она распаляла себя своими словами, теми несуразицами, которые уже давно, как в агонии, колобродили в её нутре, рвались наружу, и вот, наконец, взыграли, вспенились зловонною хмельною брагой. Я не находился, что сказать, что делать. Как плохой актёр - «играл паузу»! Я смотрел на костлявое, худосочное, зловредное существо и думал, а ведь оно кого-то любит,- целует своих детей, моего доброго и умного сына. Я вспомнил, что когда что-то делал в шутку,- может, острил, над  кем-то подсмеивался,- мне говорили, что я не оправдываю свою фамилию. Значит,  получалось неплохо. Может и сейчас перевести всё на потеху? Но Ольга? Моя жена? Мать моих детей? Её слёзы, нервы, разум? Это всё как? Мне вдруг вспомнилось, как её мать – моя свашка – в развесёлом и уважаемом застолье кричала во всё горло вздумавшему проявить песенные способности индивидуально: «Закрой пасть!» То бишь – она сама будет петь!  «Пасть» закрывалась, и на долго, и не только у инициатора самоучки…  Я злобно и жёстко, как кому-то последнему сказал:
-Закрой свою чёрную пасть! От тебя нам ничего не надо! Мы приехали к сыну и своим внукам! Будем здесь жить, сколько нам надо….
Невестка сорвалась с места, - двинулась в разные места одновременно, -  на ходу шипя Королевской коброй – в Таиланде у неё  самый дорогой и сильный яд:
- Я вам сделаю тайский массаж! Вы  меня попомните! – Она замерла на мгновение, придумывая, чтобы ещё сказать  пообиднее. -   Моей посуды не трогать! – дверь на кухню взорвалась оглушительным ударом. За перилами на лестнице стояли внуки – двое совсем малых и взрослая Саша.  Они, -  молча, на меня смотрели.
Не верилось,  что это не продолжение сна, - жуткие  реалии запекали мозг, саднили сердце, заставляли кровь вскипать и превращаться в густую массу. Побольше, побольше выпить  лекарств,  - аспирина, -   чтоб не дать ей стать аморфной, - затвердеть,  умереть.
Николай Гоголь удивление своё  отдельной человеческой особью  высказал так: «Нечувствительно облекается он плотью и стал уже весь плоть. И уже совсем нет в нём души…» И мысли не допускал, однако же, что в ком-то может она отсутствовать изначально. Но бабушка Анна  всегда говорила: «Бездушные люди есть и будут. Их надо бояться!» Я знал и суждение Гоголя, которого уважительно ценил и любил – считал его своим писателем, и помнил слова  бабушки Анны. С обоими мнениями был согласен, но напустил в досужие размышления об этом предмете столько дыму, что сам стал сомневаться, что и где правильнее. Люди самые разные по сути, но без души – человека нет. Но ведь толкаются рядышком. Кто же они эти -  бездушные? Губки – одна бесчувственная плоть?  Идти по жизни мешают. А убеждают нас, что мы им явная помеха.
В Таиланде думается плохо. Согласен, может поначалу. Примерно, как в сауне. Надо привыкнуть. Декабристы в ледяной Сибири стихи писали. Да какие! И тут аборигены тайцы танцуют и поют, но на уровне древних туземцев. Кажется, на много упрощённей, чем  наши казахи, чукчи, эвенки. Так я, Филипп Иваныч, рассуждаю на досуге. Но лучше, вероятно, вообще по этим именно причинам голову не забивать какими-то сложными материями. Питаться  солнцем, удивляться экзотикой, слушать пение и крики  вновь увиденных птиц, шум развесистых пальм и морского прибоя. Быть любопытным туристом, но знать, чему удивляться. Все видят, -  тайское дитё прислуживает богатым европейским старцам как  гей  или проститутка, но делают снисходительную улыбку. Чуть значимая персона торопится заявить: «Я нормально отношусь к стереотипу - «Старый толстый мужчина-иностранец» с «молодой тайской девушкой имеющей роскошные формы»! Я не ханжа и желаю им только лучшего…»  Я тоже не должен этому удивляться. Всё правильно – нормально! -  в тайском королевстве! На спортивной дороге мне стал порой встречаться одинокий мужчина – Александр Блок – не меньше! – если бы  он достиг такого почтенного возраста, как этот. Если бы время не украсило его кудри  серебрёной сединой, а на лицо вместо чувственных губ не прибабахало уродливое дупло. Глядел он через маленькие стёклышки очков обесцвеченными глазками в одну точку и, казалось, мало что видел. И, всё же, - сходство поразительное с молодым одухотворённым Блоком! Мне он был симпатичен одиночеством стоика – всегда самоотверженный. И – свершилось страшное! Он шествовал, а ж с двумя тайскими,  прости господи! Обе маленькие, игривые как кошки – забавлялись пальцами его рук.  А я помышлял,  уже было, с ним здороваться! Растлитель! Извращенец! Бездумной,  безмозглой, пустой черепной коробкой легко и просто осмыслить  окружающий мир! Фруктовые шейки помогут решить вообще проблемы мировые, как-то «бездушные люди», «конец света»… Бойся потопа в Бангкоке, да пасти огромного агрессивного крокодила, что таится в бамбуковых зарослях, сбежав в тысячной толпе с фермы в Паттайе.… Пей кокосовое молоко, принимай бальзамный массаж, глотай устриц, лягушки, жучки для насыщения каротином – всякие, вплоть до гигантских  тараканов….  Питайся всем, что под ногами.  И улыбаться! Ведь в Стране Улыбок!
Паттайа приводит в обалдение любого своим жгучим теплом – безжалостным солнцем – смрадным запахом распаренной курятины,  выскакивающим прямо под ноги из широких железных решёток прикрывающих бурлящие канавы канализации. На многих улицах тротуары даже не выделены – везде и постоянно движется поток транспорта. Надо отдать справедливость тому обстоятельству, что он весь новый. Таиланд имеет успехи в автопроме. Но если от машин, автобусов, мотоциклов выхлопа мало, то от передвижных кухонь, маленьких примитивных харчевен заполонивших края улиц и постоянно варящих, жарящих, коптящих мясо разного вида повисает плотный смог, сдобренный обильно перцем. Утром, часов в шесть, когда ещё не успели проехать мусоровозы, пройти почти невозможно. Всё заставлено пакетами с мусором – не в счёт контейнеры, пластмассовые бочки, вёдра. Собаки, которых великое множество, раздирают любой целлофан в поисках пищи. Грызут на  канализационных  решётках, откуда  прёт горячий воздух,  раздобытые  мослы. Или лежат недвижимо в разнообразных позах и разных местах. Прогоняют, сигналя, только с проезжей дороги. Они – привилегированное  сообщество, как дети, старики. Любопытно наблюдать, как работает мусоровоз. На нём закреплена бригада – шесть – восемь человек. Молодые, энергичные. На ходу они успевают сортировать  содержимое во множество пакетов. В своих прачечных получает новую жизнь одежда, обувь. Товарный вид – и на продажу! Дёшево, и не сердито!
Хмурые денежные мешки из Бангкока, Америки, Европы понастроили здесь причудливые  высотные гостиницы, кондоминиумы, коттеджи. Злачные заведения, лечебницы, рестораны, аттракционы в купе с тайской религиозной экзотикой, причудливой восточной природой подвигли к развитию туристский бизнес, торговлю недвижимостью. Благо, деньги есть. Появились. Годами Россию грабят – не деньги ли! Правда, здесь преимущественно помалкивающая рать.  Да и о чём собственно! Отсидеться надо может. Переждать. Пока  не сделают отмашку – возврат. Испытывай лучше трассу – раба любви, винцо, разврат. Главенство – море. Искрящийся Сиамский залив. Дешёвые морепродукты – креветки, мидии, усачи-вьюны. И прочее…  Пенсионеры сдают жильё где-то там,  снимают тут,  - чтоб нагреться, чтоб наделикатесится вдоволь, наестся арбузов, ананасов  от-пуза. Родина – постылая, холодная! Северные надбавки отобрали. Пенсию,  уже оплаченную всей жизнью, не дали.   В скрюченную, не разгибаемую от труда ладонь – крохи.  Ждут, чтоб вымерли те, кто творил, кто множил, сберегал, защищал. Обидно, но глядеть в зенки вору, не хочется, говорить с ним – тоже… Обидно многократно, если оценишь в сравнении с пенсионом какого-то янки или самурая – порядка трёх тысяч долларов на свою прихотливую морду имеет каждый до опупения. На всю нашу нездоровую старческую пенсионную братию хватило-бы на десять лет миллиардов четыреста. За этот период увезут за бугор все восемьсот и более…. Но поясняют доходчиво – не до жиру, лишь бы живы! А почему, собственно, за нас должны переживать теперешние капиталисты? Они ведь - капиталисты! Им положено такими быть! А мы со своими советскими мерками, человеческими представлениями о совести….  Это что такое? Совесть?
Фата Моргана исчезла,- растворилась призраком. Но не коммунизма. Зюгановы, жириновские, явлинские и прочие-прочие имеют для себя синекуру – и только! О каком смысле бытия, всеобщем счастье? О народе?
Так я, Филипп  Иванович, раздумываю лёжа на потной простыне и страдающий от  собственной неполноценности. Страдаю не только я. Жена Оля рассказала сон, в котором она превратилась в желторотого тайского стервятника и всю ночь летала и рвала на куски, будто живых ещё, отца и двух своих рано умерших братьев. Потом плакала навзрыд и просила у них прощения за злодеяние. Они пеклись на солнце Паттайа,- обугливались, чернели, -  и её мольбы уже не слышали. Такие высокохудожественные постановки снов режиссировала, конечно же, невестушка. Красной нитью в них проходила психологическая составляющая – нервы, стресс…. Кстати, как у всего нашего многомиллионного измученного народа, где кукловоды другие – СМИ, само государство – даёшь  шоу!   Хотелось постоянно ей посылать проклятья.  В тоже время сознавал,  что всё вернётся бумерангом  - и разрушение её самой, и нездоровье детишек, сына, нас с мамой Олей. Всё смрадным пеплом посыплется на мою седую шевелюру, мой раскалённый солнцем череп. Будем поэтому строить другую цепь – терпение, спокойствие, забота о внуках, своём здоровье, о сыне. Он скоро приедет из России. Многое устаканится, забудется – если так возможно…. С шести утра, под пенье и гиканье диковинных птиц, под покровом ночных облаков, в удушливой  атмосфере уже жаркого смрадного канализационного воздуха, я совершал двухчасовый поход по улицам города. Цели самые благородные – увидеть, осознать, прикупить. Весь декоративный антураж вокруг являл для меня картину, чтоб созерцать. Вместе с освещением, тенями и полутенями, звуками от машин, птиц, молитвенным пением тайских буддийских проповедников реально  существовало пространство для осознания. Чтоб прикупить, я шёл на один из центральных рынков. Смотрел на то, чего у нас нет. Препарированные лягушки для французов и не только, осмолённые  крысы, змеи и прочее. Я брал дешёвую форель, куриное бедро, варёную кукурузу, овощи,  фрукты... – это свежее непрерывное и давно оценённое  изобилие!  Оля готовила изысканные «вкуснятинки»,  - вычитывала и вспоминала любопытные рецепты, придумывала, «изобретала», творила. Всё вкусно и в избытке. Мы смаковали сухие, полусладкие вина, не пропускали дегустацию вин в специализированных магазинах и прикупали там бутылочку-две.
В парном тропическом климате протекала ежедневная сутолока обыденной жизни – общались в основном друг с другом. У Оли по-прежнему болели ноги, добавились проблемы с зубами. Оказывается, сын обоих нас застраховал. Когда была острая зубная боль, ней можно было бы пользоваться. Но никто о ней нам не сказал, невестка о ней «благополучно» забыла. Сын случайно спросил, пользуемся ли мы страховкой. Удивление было общее. На экскурсии ехать трудно. Пропадали на морском пляже, но часто прибрежная полоса была грязной – ночной прибой пригонял очень много нечистот. Сидели под грибком, дышали морской влагой – и то благо! За короткое время потеряли до двадцати кило собственного веса. Стало легко ходить. Правда, было что терять. Мы за полгода    гостевых приёмов по родной России прирастили многовато. Подумывали о диете. И – вот те на! Эврика! Вся диета – поживи с невесткой! Малышева отдыхает! Помните опыт: овцу привязывали напротив клетки волка. Кормили - на убой! А она чахла на глазах. Что-то, похоже. Приехал сын. Он повёл меня в госпиталь. Оттуда меня не выпустили – пиши расписку! Только 30 % рабочего сердца.
Что и как двигало моих детей на то, чтоб продлить мою жизнь. Хочу верить, что лучшие побуждения, их благородные устремления меня спасти. За доброту воздаётся. Даже частичка жизни - бесценна. Ведь это – однажды.
После наркоза я увидел много тайских лиц вокруг. Они летали вместе со мной в облаках. Думал – ангелы.
Когда узнал плату за  операцию, осознал – ангелы мзду не берут!