Среда обитания

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1                СМЕРТОЗОИД

1
Они бежали толпой.
Толкали друг друга.
Шумел  бурый, как ржавчина  дождь.
Кого-то сбивали с ног.
Падали.
Пачкались в грязи.
Матерились.
Поднимались и, сжав зубы, бежали дальше.
Слышались стоны тех, кому было больно.
Слышались хрипы тех, кого затоптали.
Но бежали.
Бежали все –
кто устоял, и те,
что сумели подняться.
И те, по кому пробежалась толпа –
подыхали,
и знали что сгинут,
но ползком
устремлялись вослед,
всем бегущим  в  далёкое  завтра.

Стоны.
Хрипы.
Крики отчаяния.
Возгласы, зовущие к победе.
Топот. 
Хлюпает жижа  под ногами.
Тяжёлое дыхание.
Последний выдох умирающего.
Шум дождя.
Короткие и хлёсткие  удары  тела  о тело.

В этой безликой, жестокой, неумолимой толпе бежит он.
Тот, кому суждено добежать.
Тот, кому суждено быть первым.
Ему не хватает дыхания.
Он проклинает толпу, необходимость бежать.
Он уже мечтает устроить мир заново.
Где не будет этого ужаса.
Где будет всё просто и правильно.
Где не будут умирать под ногами братья.

Он останавливается.
Оглядывает напряженные тела и суровые лица, рвущиеся вперед.
И вдруг понимает – никогда и ничего не изменится.
Ибо создано так.
И нужно быть богом, что бы создать что-то другое.
Но это будет другое.
А,  мир созданный  –  останется прежним.
В том его уникальность.
И в том его прелесть.

Вдруг, послышался крик:
– … тив! ...зитив!
Он оглянулся и увидел
милое,  пушистое создание,  раздающее толпе это.
Он подошел.
– Что там у тебя?
– Позитив!
– Дай и мне своего позитива.
– Да, пожалуйста, бери, сколько хочешь.
– И вдруг, мир изменился.
Ему стало тепло и уютно.
Уже не хотелось никуда бежать,
а в голове запрыгало облегчение – успею.
Ну, давай ещё.
– А ты не опоздаешь?
– Нет. Ты что.
Наоборот – сейчас передохну,
наберусь твоего позитива,
да как пойду – догоню и обгоню ещё,
если надо будет. Его понесло.
В своих фантазиях он был уже первым.
Вот только захочу – так в  два счёта.
А зачем?
Смысла  не вижу.

В эту минуту подошёл старый и хромой смертазоид.
он давно болтался в этом пространстве.
Встречал вновь прибывших, говорил им наставления.
Потом бежал со всеми,
видимо, желая погибнуть.
Ничего не говоря,
хромой   ударил  стоящего  костылём в лоб, рассёк бровь,
потом ударил в живот, а потом по согнувшейся спине.
– На тебе позитива – приговаривал хромой. –  А теперь беги!  Беги!  Живи! Бейся!
Только так ты жив.
А возле него ты засохнешь.
Позитив – это когда в конце пути нет презерватива…

Сказал и начал бить костылём милое и пушистое создание.

И тот, кто стоял –  побежал.
Ему, вдруг, открылось свободное место.
Открылось второе дыханье.
И он рвался вперёд, не жалея себя.
Обгоняя ряды бегущих.
И не было  сил  способных остановить его.
И ни что не мешало ему.
Он сорвал с себя одежду,
чтобы дать телу свободы,
лишить  себя смущения,
избавить себя от запретов.

Боль рассечённой брови,
да солёная кровь из разбитой губы
добавили злости,
а злость  давала новую силу.

Хромой перестал бить пушистое создание.
– Ну, давай своего позитива.
Мне можно.
Мне давно пора приятно засохнуть.
А этот, ещё не твой!

Хромой посмотрел вслед бегущему и хитро прищурил глаз.
– Этому надо бежать.
Ему надо жить. 
И он добежит.
Этот добежит.
Теперь добежит.
И хромой загадочно улыбнулся.

2
Он падал.
Ему сломали безымянный палец на правой руке.
Топтали.
Но он добежал.
Он добежал первым,
воткнулся лицом в невидимую преграду,
раздвигал её руками,
не обращая внимания на боль  в пальце,
кусал и рвал  невидимую пелену зубами,
а сзади уже шумела набегающая толпа,
ускорялась с диким воем.

Неожиданно преграда сдалась.
Он упал навзничь, лицом в белый и тёплый песок.
В пылу  борьбы, он заработал локтями и пополз  по песку, всё ещё продолжая сражаться.
И вдруг, замер.

Невероятная тишина и покой окружали его.
Свет и тепло, столь непривычное телу,  наполнили пространство вокруг.
Он перевернулся, поднялся, посмотрел назад.
Толпа  яростно боролась с неуступчивой  прозрачной  преградой – а она не пускала.
Словно хранила его одного, избранного, заслужившего её света.
Словно давала минуты покоя и блаженного отдыха.
Тогда он, измазанный грязью и кровью, охваченный неожиданным восторгом  –  встал во весь рост, заорал во всё горло,
вытянул  вперёд руку с поломанным пальцем,
и с победным криком восторга,
показал свой оттопыренный, сломанный палец, бьющейся  насмерть толпе.
Он добежал.

Развернулся,
и, шатаясь, побрёл по золотому песку,
вдоль линии ласковых тёплых  волн моря,
 туда –
где над горизонтом открывался
жёлтый глаз солнца.

Глава 2                БУБИЛЬНИК

3
Он вскочил на кровати, откинул одеяло на спинку.
Хватая воздуха  ртом, выдохнул:
– Ёб..  Это сон. Только сон.
Испугался, что  опоздал на работу.
Пошарил рукой по тумбочке, нашёл пульт телевизора, включил.
Выборы.
Выматерился.
Выключил.

Рядом  с подушкой валялся телефон.
Он вдруг заработал, издавая  мерзкие звуки, подражая будильнику.
Включился компьютер.
На дисплее засветилась надпись: «Доброе утро. Пора вставать».
– Какой сегодня день? – мелькнуло в голове.
Взял телефон, нажал клавишу.
– Чёрт, уже пара одеваться.

Оделся.
Лениво налил чай.
Сел и задумчиво смотрел на свои ладони.
Тянулись последние минуты, когда он принадлежал себе.
Сейчас он встанет  и пойдёт к остановке автобуса.
Но эти последние минуты ещё тянутся,
ещё дарят непонятное, тревожное  и приятное чувство тоски.
В животе,
где то за солнечным сплетением,
                сладко заныло.

Он встал.
Ещё раз посмотрел время на телефоне.
Взял портфель, сложил туда  несколько тетрадей и книг.
Вышел.
Запер за собой дверь,
прислушиваясь к лязгающему механизму запора,
словно прощаясь с тем, что его окружало, в стенах жилища.
Отправился к остановке.

4
Полупустая  железная коробка автобуса скрипит, но едет.
Салон раскачивается, изгибается  на ямах,  кряхтит. 
Складывается впечатление, что автобус  очень торопится.
Но разбитый асфальт не позволяет  ехать быстро.
Лучи солнца врываются внутрь сквозь давно немытые стёкла.
Прямые узкие стрелы света висят в пыльном воздухе салона.

Напротив, лицом к нему сидит красивая женщина, совершенно без возраста.
В руках  она держит большую, чёрную,   дамскую сумку.
Тонкое, тёмно-вишнёвое пальто, несуразное  в этом автобусе,  подчёркивает красивые линии её тела.
На голове шапочка  в стиле макраме, связанная из белых,  хлопчатобумажных нитей.
Длинные каштановые волосы падали  тремя пучками из-под шапочки.
Две пряди, подчёркивая белизну лица, падают на грудь.
Третья, самая богатая прядь, раскинулась по спине  тонкой сетью.
Очень красивые и очень грустные глаза смотрят вдаль, сквозь стекло, навстречу лучам солнца, почти не мигая.

Она запела.
Пела без напряжения, легко, чётко выговаривая слова.
Приятный,  сильный, хорошо поставленный, оперный голос:
– …  спи    на коленях моих,    дитя.
   Принесла  тебя в мир   в час безумства  и  ночи.
   Прости.
   Не суди меня строго за это.
   Под крылом моим тихо сейчас,
   Милый мой,  отдохни.
   Я дарю тебе час  до рассвета.

  Будешь  ты  по колючкам бежать босиком.
  Злоба  псом    будет рвать твои ноги
  и, царапая спину,   
  вопьётся горячим свинцом.
  Милый мой, отдохни.
  Я дарю тебе час до тревоги.

Она пела, медленно осматривая салон, словно хотела поймать чей-нибудь взгляд.
Стало жутко.
Мурашки пробежали по спине.
Словно дьявол в облике  красивой  женщины поёт  тебе последнюю  колыбельную.
И всё провалится в небытие, когда кончится песня.
И ты цепляешься взглядом за её губы.
И  только одно  желание когтями  царапает   сердце  –
не уснуть
                и не сойти с ума,
                слушая песню.

На соседнем  сидении, тело   тихо свалилось на пол.
Забилось в конвульсиях. Изо рта пошла пена.
Ярко мигнула вспышка  фотоаппарата.
Мобильные телефоны заморгали объективами камер,
выводя на дисплеи  замёрзшие кадры жизни, валяющейся  в пыли,исторгающей пену.

Запричитала старушка.
–Ой, ой. Да он, наверно, раненый.  Молоденький совсем.
Ухнул мужской голос:
– Дайте ложку.
Добавил женский голос:
– Я – врач, с дипломом.  Дайте  кусочек сахара.

Из «ниоткуда»  появилась ложка.
Затем появился кусочек сахара.
Чего только не возят люди в автобусе.
–  И пистолет, чтоб  бандерлоги  не мучились? – крикнул весельчак с последнего ряда кресел, со скибордом  в руках.  Владельцы   «мобилок»   захихикали.

Женщина, с грустными и очень  красивыми глазами, продолжала петь.
Её голос  вибрировал  пылинками  в  лучиках  света.
Она повторила  часть  куплета, как припев, усилив интонации хрипотцой в голосе, модулируя
тему  в середине и конце строк:
–Будешь  ты  по колючкам бежать босиком.
  Злые псы    будут рвать тебе ноги
  и, царапая спину,   
  вопьются горячим свинцом.
  Милый мой, отдохни.
  Я дарю тебе час до тревоги.


5
Он вышел на остановке.
Покидая жуткую  пьесу абсурда, глубоко вдохнул прозрачного осеннего воздуха  и облегчённо выдохнул.
Походкой героя из мультфильма о Древней Греции направился к зданию школы.

На входе, стоял двухметровый охранник, с лицом бульдога, сожравшего мясо хозяина и пойманного на месте собачьего  пира.
Пискнул считыватель электронных карт.

В помещении школы стоял мощный гвалт – перемена.
Школьник, с широко открытым ртом,  с диким воем,  пробежал мимо.
Женщина-завуч, в очках с сильной диоптрией,
глаза  –  два чёрных семечка подсолнечника,
стояла  в центре фойе, чуть  растопырив руки.
Казалось,
она  хотела  ловить  бесов, что орали, бегали  и  дёргали  её за титьки, но  оглушённая шумом,  и смущённая  суетой, – растерялась.
Стояла беспомощной курицей  и  получала шлепки по  толстому заду.

Он, всё-таки, перепутал  день.
Первый урок начнётся лишь через несколько часов  -  гласит расписание.
Закинул портфель под  рабочий стол, в классе.
Закрыл кабинет на ключ.
Поднялся на третий этаж, в подсобку, где собирались  те, кто, пока,  считался друзьями.
Кто, пока,  жалит других  ядовитым зубом, соблюдая законы «вертикального  террариума »;.

6
Прозвенел звонок.
В коридорах обрушилась тишина, подмяла лавиной  пространство.
Все разошлись по классам.
Осталась лишь Ольга.
Она нервно ходила из угла в угол подсобки.
Он сопровождал её взглядом, рассматривая симпатично обтянутую юбкой фигуру.
Подошла к шкафчику,  достала начатую бутылку рябины на коньяке, налила маленькую рюмку.
Выпила залпом.
И, находясь в пылу  проведённого  урока, заговорила:
– Вот,   гадёныши. 
Ведь, прекрасно понимают, что творят.  И чувствуют безнаказанность. Безнаказанность!
Знают. И унижают. С наслаждением унижают.
У тебя есть сигарета?
Он протянул ей пачку, полез в карман достать зажигалку.
– Будешь курить здесь?
Она махнула рукой.
– Проветрится. Открой окно.
Он приоткрыл окно.  Дал прикурить.

Обронил зажигалку на пол.
Наклонившись, они стукнулись лбами.
Тривиально.
Замерли, глядя друг другу в глаза.
Он прикоснулся  ладонью  к её щеке, поправил причёску.
Пальцы запутались в её волосах.
За волосы, он поднял её со стула и прижал к себе.
Увлёк её  в дальний угол подсобки.
 
Торопливо и молча расстёгивали одежду.
– Давай! Давай скорее.  Я хочу.
Хочу прямо здесь –   шептала она.

Он опрокинул стоящие в рулонах географические карты,
раскатал их ногой по полу,
потянул вверх юбку,
повалил Ольгу, так и не сняв ничего из одежды.
Склонился над ней.
Они замерли на мгновение.
И,
 плавно  ускоряясь,
                начали дикие танцы.

7
Всё кончилось тихо и даже обыденно.
Он замер.
Лежали молча.
Она заговорила первой:
– Надо было кончить в меня. Наверное,  испачкал мне юбку.
– Подожди - посмотрю. Столкни меня – ноги затекли.
Она бережно помогла ему свалиться  на бок.
Он, лёжа поперек её тела, осматривал юбку.
– Нет. На юбку не попал.
– А куда попал?
– На Америку. Мы отдохнули с тобой  на Гавайях и кончили на Америку.  Она засмеялась:
– Ты всегда кончаешь направо?
– Нет. Иногда налево.
– А что у нас  слева?
– Китай.
– Повезло Америке.
Но Ленка тебя убьёт. Это же её карты.
Представляешь – развернёт в классе, а на Америке пятна.
И она продолжала смеяться,  прикрывая глаза ладонью.

–  Откуда Ленка узнает, что это за пятна?
– Я сама ей скажу.
И вообще, порекомендую запускать тебя сюда чаще.
Ты – хорошее лекарство от стресса, – 
она, вдруг, жадно поцеловала его в губы и прошептала на ухо
 – Спасибо.
Встали.   
Она поправила одежду, причёску, глянула в зеркало. 
Улыбаясь, спросила
– Как я выгляжу?
Он медленно  вытянул вперёд руку и,
подражая римскому императору,
                поднял большой палец вверх.

8
Остаток дня прошел скучно.
Ольга, закончив уроки,  ушла домой. Прощаясь, сказала  вздохнув:
– Пора кормить детей  и мужа тоже.  Пока.
Чмокнула в щёку.

Лена, учитель географии,  весь вечер многозначительно улыбалась.
А после работы пригласила на день рождения – восьмого марта.
– Все наши будут, – добавила  она  таинственно, примеряя  роль  сводни.
Неделя обещала быть хлопотной.

Глава 3                КАТЕХИЗИС  № 1
9               

Вы хотите быть таблеткой от головной боли?
А таблеткой от боли в душе?
А может быть грелкой?
Такая лёгкая доля.
Так ограничен удел.

Я принесу тебе апельсиновый сок.
Ах, нет. Ты хочешь персик.  Хорошо – пусть будет персик.
Я массирую тебе спинку.
Я завяжу тебе шнурки на ботинках.
Я самодвижущийся удовлетворитель. Со сложным алгоритмом подхода.
Я – одна из штук твоей мебели.
Интересно, сколько ты готова за меня заплатить?
И как долго ты меня не сломаешь?

Убей в себе любовь. Это не сделает тебя счастливым,
но ты перестанешь быть несчастным.
Смех будет наигран, но звонок.
Его будут узнавать, словно клаксон автомобиля.
Только гукни -  и все будут знать, что ты готов сделать это.
Зачем?
А без этого  страшно.
Пусть будет искусственной ласка, но без неё страшно.
Много страха.
Больше ласки.
Случайной, удачной,  неудачной.
Только, пожалуйста, больше!
А количество никак не хочет переходить  в качество.
Но, вдруг, упирается 
во что-то неведомое разуму, но осязаемое душой.
И уже не радует.
И уже проще заняться онанизмом  –  по крайней мере,  никто не видит -
чем выщупывать  у  первой встречной места, назначенные  быть тайной.
Но они  давно перестали  быть тайной  всему городу.

Я так развлекаю себя.
И не думаю радовать её.
Я не хочу проблем.
Я не хочу сложных вопросов.
Я не хочу долго говорить.
Я не хочу много тратить.
Я не хочу её слушать.
Я не хочу её видеть. Не хочу, что бы видела она.
А она смотрит, даже если молчит – меня тошнит от её взгляда.

Мои касания едва волнуют её.
Мои касания раздражают меня – я трачу время.
Поэтому я спешу засунуть ей что-то,
желательно гигантских размеров,
желательно с болью, с насилием, с извращением.
Такова моя месть за моё собственное ничтожество.
Месть обстоятельствам, 
месть любви, что я выкинул на помойку, считая ненужной.
И ошибся.
Она была - главное.
Она – есть  ЭТО,
самое   необходимое.

Мы - машины.
Мы – пружинки  с приставкой  «био».
Делаем друг другу круто, делаем друг другу приятно.
Простая жизнь. Простое существование.
Давай пожмём руки.
Давай потрёмся носами.
Сними  при встрече шляпу.
Сними  при встрече трусы.
Какая разница?
Где разница?
Приветствуешь – отдаёшься.
Отдаёшься – приветствуешь.
Приветствуешь ты.
Приветствуют тебя.
Отдаются тебе.
Забирают тебя.
Количество убивает.
А что это значит?
А совсем  не понятно.
Боюсь ломать голову.
Мозги – это не модно.
Очень вредно,
когда живёшь одним днём.

И я теряю человеческий облик.



               
Глава 4                ПОЛ  РИО   ‘Д   ПОЛУ   ‘р  ЭСПАДА         
9
Первое марта.
Сегодня  нет уроков.
Укрылся простынёй с головой.
Дайте поспать, люди!
Но в коридоре топают ноги.
На кухне гремит посуда.
Урчат желудки  постояльцев, требуя пищи.  Хлопают двери, моля о пощаде.
На улице лениво гавкает пёс Мишка.
Этот пёс знает всех. Значит рядом чужие.
Он сбросил простынь. Прижался щекой к стеклу.
Мишка вильнул хвостом. Отвернулся и гавкнул.
У входа во двор  стоял полицейский.
Зевнул.  Лениво свистнул в ответ  на собаку.
– Гав, –  Мишка пососал себя под задней лапой и снова  подал голос – Гав.
Полицейский  поковырялся в заду, понюхал пальцы  и лениво дунул в свисток.

Под окном  –  пальма. С её широких зелёных листьев скатился мокрый снег.
Свалился Мишке на спину. Мишка отряхнулся. Посмотрел по сторонам.  Посмотрел на пальму. Гавкнул.
Полицейский свистнул.
Захотелось пить.
Пришлось встать, пройти на кухню.

Там баба Инга колотит ножом по разделочным доскам.
Она - хозяйка, она - королева кухни.
У неё пышная грудь.
Широкая, твёрдая задница.
Ей пятьдесят два.
Талия шестьдесят четыре.
– А что, баба Инга, к нам опять кто то едет?
– А кто их знает. Может и едет кто.  Ждут.
«Мусоров»  поставили на каждом углу.
А я так не пОняла – какой от них толк?
Собак баламутят.
Баба Инга сидела.
Она  не любит пагоны и  форму.
Баба Инга – эстонка.
Но она готовит пельмени.
А за окном пальма.
Но на листьях пальмы снег.
В холодильнике бутылка  беленькой.

Она настойчиво пригласила к столу.
Он не ломался . Готовить самому не хотелось.
Тогда зачем  отказываться от угощения.
Баба Инга налила по рюмочке, выложила на тарелку пельмени.
Залила их соусом и майонезом, посыпала травкой и маринованным  лучком .
Обед закончился ещё одной рюмочкой.
Баба Инга захлопотала,  убирая со стола.
Он попытался помочь.
Но баба Инга была лаконична и категорична.
– Пойдите  прочь, мальчишка.

Он отправился в комнату.
Взял гитару, закрылся в туалете, опустил  крышку унитаза и прикоснулся к струнам.
Медленно, тихо плавно, разминая пальцы,  прошелся по струнам.
Сыграл  пару коротеньких этюдов.
Попробовал violin concerto in e adagio bwv  1042 , но сбился.
И, вдруг, заиграл полонез  от  Агинского.
И увлёкся, и погрузился в музыку, растворился в ней.
Баба Инга, прислушалась, забыла  про свои хлопоты,  по-мужски воткнула нож в разделочную доску, села на табурет, вытирая  носовым платком набежавшие слёзы.
Потом  подошла к двери в туалет, тихонько постучала.
Потом ещё, уже громче.
– Вовка. Слышишь.  Открой. Душу рвёт.  Дай я тебя поцелую, сука.

Вы когда-нибудь были под танком?
Ах, да.  Вас обкатывали БМП.
Вас насиловала женщина? Нет?
Тогда все ваши танки – игрушка.
Дорогая и бесполезная игрушка  от власти и страха.

(продолжение следует   в  части 2)

________________________________
;Террариум (от лат. terra — земля) — ёмкость, где созданы необходимые условия для содержания некоторых животных.
Вертикальный — террариум, высота которого больше его длины в 2 и более раза, а ширина может быть примерно равна длине. В таком террариуме устанавливаются прочные ветви деревьев или коряги, лианы, а стенки иногда декорируются корой, пробкой, каменной или керамической плиткой.