11. На фоне лиловых барвинков

К О Г Д А   Р Е К И   Т Е К Л И   В   Г О Р У




ВОСПОМИНАНИЯ О ТОМ, ЧЕГО МНОГИЕ НЕ ЗАМЕТИЛИ

Роман-эссе



                М.А. Булгаков говорил,
                что он ненавидит редакторов,
                и будет ненавидеть их всю жизнь.
                Не все редакторы одинаковы.
                Анатолию Яковлевичу  Загороднему,
                моему первому учителю в редакторской работе,
                посвящаю.
                Автор




                НА ФОНЕ ЛИЛОВЫХ БАРВИНКОВ


  Маленькое предисловие:

Русский прозаик Александр Альфредович Бек в Отечественную войну работал фронтовым корреспондентом. Под впечатлением событий он написал повесть «Волоколамское шоссе», в которой рассказал о подвиге героев-панфиловцев, погибших в бою с фашистами под Москвой. Повествователем происходившего писатель сделал реальное историческое лицо –  панфиловца Баурджана Момыш-Улы, ставшего национальным казахским героем. Но не только военной темой был занят Александр Бек. Через все его творчество проходит производственная тема, которая разрабатывалась им почти всегда в рамках официальных канонов, заданных режимом для «производственной прозы». Беспрепятственно вышли произведения «Новый профиль» и «Жизнь Бережкова». Но как только писатель позволил отступить от заданных канонов в своём романе «Новое  назначение», написанном в 1965 году, у него начались проблемы с публикацией. Поэтому роман был впервые опубликован в ФРГ в 1972 году. В нашей стране  публикация стала возможна только в 1986 году.

Я была редактором выпуска романа Александра Бека «Новое назначение» в издательстве «Жазушы». Этот эпизод можно было бы и не вспоминать, но стечение магических совпадений, которые меня сопровождают по жизни, здесь также случилось. Это собрание трёх имён, трёх личностей: писатель Бек, артист Бурков, сын героя-панфиловца Момыш-улы.

Тот факт, что всё происходило в разные годы, теперь делает эти совпадения  очевидными. Сначала мне была прислана записка от Георгия Буркова, который исполнял роль генерала Панфилова в  спектакле МХАТа «Волоколамское шоссе». Это  очень колоритный и запоминающийся артист советского кино.

Потом у меня была работа  над выпуском романа «Когда ты рядом» Бахытжана Момыш-улы. Это сын соратника Панфилова Баурджана Момыш-улы. А в творчестве сына и образ героя-отца дан своеобразно.

И уже после всего пришлось мне «встретиться» и с автором «Волоколамского шоссе» Александром Беком, когда я выпускала переиздание его «запрещенного» романа «Новое назначение».

Конечно, я говорю о символической встрече, поскольку писателя к тому времени давно не было в живых. Я тогда и не видела в этих эпизодах никаких символов или знаков судьбы. И никак не связывала воедино эти имена. Только спустя время, эти люди выстроились в моём воображении в один ряд. И ряд этот получился не пустячным, поэтому и хочу всё записать для памяти.
         
Сказать справедливости ради, Владлен Берденников не был первым писателем, с которым мы затрагивали тему жизни после жизни. Теперь так легко можно говорить об этом и даже недоумевать, что уж тут такого интересного и необычного. И не так уж важно, с кем и когда можно говорить на такие темы. Но не следует забывать, что в те времена мы не имели доступа даже к Библии. Например, в главной библиотеке страны эту книгу можно было с большим трудом отыскать в разделе «Легенды и мифы». Но пользоваться фондами «Ленинки» не все могли. Читать же нежное редакторское «суфле» в научно-популярных изданиях можно было, но от суфле всегда остаётся ощущение голода и жажды, для утоления которой  надо испить из не оскудевающего целебного ключа древних фолиантов.

Ещё раньше до беседы о вселенском разуме у Бердеши мы затрагивали подобную тему с казахским русскоязычным писателем Бахытжаном Момыш-улы. Но Бахытжану не удалось меня очень заинтересовать: мы говорили о вещах поверхностных, информация шла в качестве добавки к гостеприимному чаепитию.  «Да, вы знаете, что были случаи, когда после клинической смерти...», – и Бахытжан сообщал то, что я уже читала в доступных изданиях,  и в «Науке и религии», и в «Науке и жизни».  Я вежливо поддакивала, не мешая писателю делиться со мной своими познаниями в этой области, которые он разрабатывал в новом произведении.

Как-то мы с дочкой зашли в гости к Бахытжану Момыш-улы.  Он только что получил новую квартиру неподалеку от парка Культуры.  Нам с Алиной было по пути. Я её возила в парк на занятия фигурным катанием. Еще только-только вышел его роман «Когда ты рядом». Ещё в памяти не сгладились образы героев. И у него дома я познакомилась с его семьей, которую он показал в этом романе. И я не помню, как на самом деле зовут его сына, для меня он остался Маликом – как в романе, и жена тоже была Гюзалью – по имени, данном в книге, хотя в жизни она звалась иначе. Меня более захватило то, что я как бы преодолела некий невидимый барьер, отделяющий вымысел от реальности, и попала на страницы книги, над которой работала в качестве редактора. Восторг от этого чудесного сопереживания с автором и героями его книги того, что написано, передать трудно. До парапсихологии ли мне было!

Роман был очень непростым и для автора: он честно вынес свой семейный конфликт на всеобщее прочтение. Известно, что герой-панфиловец Баурджан Момыш-улы и сын его Бахытжан были в сложных отношениях. Непростой эта книга была и для меня как для редактора. Вначале работы были и слёзы с моей стороны, и истерические угрозы с другой.

А все из-за какого-то глупого злорадства одного из наших руководителей, который считал Бахытжана выскочкой, пожинающим славу отца-героя. Куда-то запропастился второй экземпляр рукописи. Помнится, его взяла в редакцию тематического планирования редактор Галина Хурина, да так и не вернула. Мне надо было работать над книгой, а рабочего экземпляра нет. Тогда ведь непременно следовало иметь два экземпляра рукописи: первый и второй. Первый до поры до времени не трогали – это был авторский вариант, а по второму шёл процесс подготовки рукописи в производство. Я стала его искать, но никто не мог мне помочь. Тогда мне, не без подстрекательства к скандалу, этот же руководитель посоветовал взять для работы  литературный журнал «Простор», где роман «Когда ты рядом» был опубликован со значительными сокращениями. Смысл последующего конфликта с автором состоял именно в этом. Перепечатывать заново на машинке огромную рукопись было  дорого, а главное долго. Теперь бы этот вопрос решился просто: весь роман умещается на одной дискете. А тогда утерянный экземпляр надо было долго восстанавливать. Проще сделать расклейку – два экземпляра журнала безжалостно разрывают на листочки и наклеивают на отдельные белые листы бумаги. Быстро и дешево, но не всегда при этом вариант авторского оригинала совпадал с журнальным вариантом. 

Каверзное предложение, подсказанное мне недоброжелательным к автору человеком, я ему передала, совсем не думая о последствиях. Бахытжан воспринял его как официальное, сделанное от имени издательства. Это и привело его в неописуемую ярость. Не разобравшись, он стал мне грозить, что добьется моего увольнения в ЦК партии. Похоже, что у него это был главный козырь: искать правду в Центральном Комитете компартии Казахстана, где его всячески взлелеивали, как сына национального героя. А между тем, не всё идеально было в отношениях между сыном и отцом. Например, о его хромоте – он всегда был с бадиком – ходили толки, что  в младенчестве ему папенька повредил ногу.

Мне абсолютно не было никакого дела до глупых пересудов, я совсем не интересовалась ни героем-панфиловцем, ни его отпрыском, тем более не имела ничего против того, чтобы автор получал гонорар за весь объем романа, а не за журнальный сокращенный вариант. Но меня возмутило огульное обвинение со стороны Бахытжана, который для меня был никто. И знать бы я его не знала, если бы, по несчастью, не получила его книгу для работы.  Не я же, в конце концов, этот экземпляр куда-то задевала. От обиды и несправедливости слезы брызнули из глаз. Тогда тот человек, который так меня подставил, видя, что перегнул палку, сам позвонил Бахытжану и признался, что это он посоветовал мне сказать ему о журнальном варианте. Начал меня всячески ему хвалить и просил не сомневаться в моей добросовестности. В результате Бахытжан позвонил мне и сказал, извиняясь, что мы, наверное, не поняли друг друга. Я не стала высказывать ему свои обиды и поддакнула, что согласна с ним. А тут вдруг и утерянный экземпляр его рукописи нашелся. Кто-то тихо и незаметно вернул его на прежнее место в редакционный шкаф.

              Из коллекции:

В знак этого примирения Бахытжан подарил мне книгу рассказов «Я ещё ребёнок», которая в это время вышла в молодёжном издательстве «Жалын».  «Екатерина Ивановна, поздравляю Вас с нашей общей победой и желаю великого Счастья. Бахытжан Момыш-улы». На мой взгляд, проблема не стоила и выеденного яйца: поскольку автору ничто серьёзно  не угрожало. Но если он счёл «утряску» этого недоразумения победой, то пусть так и будет.


Мир был установлен на многие дни, месяцы и даже годы. Более идиллические отношения между автором и редактором вряд ли можно было наблюдать в нашем издательстве. Я, познав его в гневе, старалась ничем не провоцировать на столь бурные реакции; он, я думаю, чувствовал себя виноватым, что так несправедливо меня обидел, поэтому тоже всегда старался быть сдержанным.  В результате такого дружеского альянса у нас получилась неплохая книга «Когда ты рядом». Роман из 33-х глав о «причастности... к великим идеалам» главных героев. Без такого присказья в аннотации тогда не издавалась практически ни одна книга. Но я для себя узнала очень много и о жизни столь известной в Алма-Ате семьи, и о традициях казахов, и к концу работы над книгой было немного жаль расставаться с таким искренним и немного наивным автором, как Бахытжан.

             Из коллекции:

«Уважаемая Екатерина Ивановна! Я от всей души желаю Вам самого высокого и светлого человеческого Счастья! Будьте всегда молоды и прекрасны и всегда будьте моим редактором! Ваш Бахытжан Момыш-Улы. 22.XI.83.» – такую надпись он сделал на подаренной мне книге.



Книга издана. Вроде бы и поводов больше никаких нет общаться, но изредка он позванивал или захаживал в редакцию. Однажды не смог не поделиться своей радостью и пригласил в гости в новую квартиру. Вернувшись из отпуска, я прочла его записку, которая у меня сохранилась:

«Екатерина Ивановна!
Рад Вашему возвращению. Надеюсь, мы скоро увидимся и поговорим. Мы переехали, наконец, адрес: Гоголя, 15, кв. 106, угол ул. 8-е марта.
Екатерина Ивановна!
Я переработал повесть, даже немного ужал за это время. Мне бы хотелось проделать то же самое с двумя остальными. Но мне необходимы Ваши замечания. Жаль, что не застал Вас.
С уважением, Бахытжан».

Из этой записки ясно подтверждается моя мысль, что многим писателям необходим редактор, что уместные замечания всегда только на пользу автору идут.

           Кстати:

Бахытжан написал: «…адрес: Гоголя, 15, кв. 106, угол ул. 8-е марта». Здесь можно пояснить, что в Алма-Ате принято было для быстрой ориентации в городе указывать, угол какой улицы находится рядом. Например, я жила на улице Гоголя, угол улицы Муратбаева, наше издательство находилось на проспекте Абая, угол проспекта Гагарина и т.п. Живя в Воронеже, я, чтобы уточнить место, куда меня зовут в гости, часто задаю вопрос:
- Какой у вас угол?
Этим озадачиваю своих собеседников. Хотя очень удобно ориентироваться по соседней поперечной улице. Но отчего-то я не говорю, что живу на улице Красноармейской, угол улицы Фридриха Энгельса. Садясь в такси, говорю:
- Мне к Девицкому выезду.
Так называется остановка автобуса. Я нигде больше не встречала такого разумного подхода к ориентированию в городе, как в Алма-Ате.

Почти всегда, когда работала над чьей-нибудь книгой, я искала аналогии в жизни её автора. Помнится, что роман «Когда ты рядом», не оставил  меня безучастной. Я начала писать очерк, но не дописала. Только  сохранившийся в архиве черновик теперь может добавить некоторые детали и интересные размышления в мои воспоминания о Бахытжане.

         Из черновиков:

«Книга жизни
«– Мама, – сказала со слезами Гюзаль. – Мамочка моя родная!
Малика-апа ей ничего не сказала, только лицо её окаменело.
– Мама! Я, кажется, ошиблась в этом человеке и мне очень горько. Невыносимо дальше так жить, мама! Я уеду! Всё брошу и уеду! Я на всё готова. Позор брошенной жены переживу, одиночество, голод, холод, но такой жизни с ним я не выдержу.
И на этот раз долго молчала мать, хмурилась, пока не подняла голову. В самые глаза дочери она заглянула и сказала, наконец:
– Дитя моё, от дедов и прадедов осталась нам мудрость: «Плохая женщина достойного джигита заставит испытать позор глубокий. Хорошая жена плохому мужу дойти поможет до мечты высокой». Не мной это  сказано, но я за долгую свою жизнь ни одного дома не помню, где бы не билась посуда. Ты много думала о том, из-за чего вы стали ссориться?»
Мудрая Малика-апа даёт наставления своей дочери. Её речь спокойна, плавна, полна достоинства. Немыслимо представить себе, чтобы эта женщина сорвалась, перешла на крик или опустилась до назойливых нотаций. Дочь молча слушает мать.
«Отповедь матери потрясла Гюзаль до глубины души. Кому после этого пожалуешься? Стиснув зубы молчала Гюзаль, понимая, что если хоть слово скажет, то сорвётся в крик, раненой птицей будет биться. Курицей, как сказал Талап. Пусть курицей. Пусть! Никогда она не думала, что мама может быть такой жестокой».
Я опять открываю книгу и перечитываю страницы, которые мне особенно понравились.
Нельзя назвать эту книгу шедевром, рано её причислять в разряд классики. Написана она моим современником, ещё достаточно молодым писателем Бахытжаном Момыш-улы, сыном того самого легендарного национального казахского героя Баурджана Момыш-улы. Написана непретенциозно, искренне, от души. Герои романа «Когда ты рядом» давно для меня стали реальными людьми. Это – семья автора. Когда я встречаюсь с ними, то называю их сына не Ержаном, как в жизни, а Маликом, как в книге, жену писателя Зейнеб – Гюзалью. Когда я впервые побывала у них в гостях, я не смогла отделаться от мысли, что была в гостях не у писателя, а так симпатичных мне героев романа. Но никогда не удавалось спросить о Малике-апа. Поэтому на сей раз я решила начать разговор именно с вопроса:
– Была ли в жизни такая женщина?..»


Мой очерк не дописан, зато остались черновые записи, по которым я должна была его продолжить.

Мы тогда сидели с Бахытжаном за чаепитием. По мере возможности беседовали. Возможность была ограничена присутствием его домочадцев, которые отвлекали, и моей маленькой дочерью, у которой не хватало терпения сидеть спокойно и слушать. Но всё же, что-то я узнавала из его рассказа, даже набросала дома черновик этой беседы


          Из черновиков:

«А я в 15 лет был, как обнажённый нерв, отец ушёл…
Три мамы. Бибинур. Жамал – родная, в 1967 году умерла. Нурша – молочная.  Детство. Люди не любят неудачников.
Я знал, что я буду писать.
Когда остался один и лежал в гипсе, пришла Зейнеб. Ребёнок рос, как цветок, надеялся на  ласку и участие, а его не было.
В гипсе – боли адские, но я писал.
Отчуждение было жуткое.
Но потом вспоминал плачущую маму одинокую, и думал о Зейнеб, всеми покинутой.
Воспитание методом от противного. Пусть сын такого  одиночества не ощутит. Я вот его ни разу пальцем не тронул. Зачем? – Чтобы сердце набрякло от обид?
Сколько было мачех. Я хотел оградить своего сына от этого явления. Вырос – другом стал. Право на тайну за сыном оставляю.
Кричать на женщину – подло, и я себя уважать перестану.
Холодно жить. Жизнь – свеча: истаяла и нет. Холодно жить. Но надо теплее.
Наш союз нужен Ержану и Зейнеб. Мне, может быть, не так нужен.
Словами не внушишь, а только свой пример.
Бумага требует гармонии внутренней.
Злом нельзя воспитать добро».

Эти отрывки из нашего разговора с писателем Бахытжаном Момыш-улы я теперь уже не могу выстроить в единую цепь, но суть беседы всё же улавливается вполне ясно.

Потом я вспомнила, что когда-то работала корреспондентом радио, и захотелось мне сделать в Алма-Ате на республиканском радио материал ко дню Защиты детей. В дневнике 20 мая 1986 года я записала:

«Впервые за последние пять лет работала с «Репортером». Была в гостях у Бахытжана. Так мило беседовали. У меня так много впечатлений...»

Это уже второе мое посещение писателя дома.

Опять же, отрывок из нашей с ним беседы у меня сохранился в расшифровке. Расшифровка – это теперь старинная технология: сидишь в наушниках, гоняешь плёнку на большом студийном аппарате или на своём маленьком «Репортёре», и на машинке или просто ручкой записываешь каждую фразу, запечатлевшуюся на плёнке.  Расшифровка получается сырой с множеством опечаток. Потом её правишь, грубо монтируешь, после чего отдаёшь оператору для более тщательного монтажа и возможного наложения музыкального фона, где он нужен.

Вот отрывок из такого материала:

«Корр.: Вы казахский писатель, который пишет на русском языке. Какое значение вы придаёте самому этому факту и вообще русскому языку?
Момыш: Да, конечно, просто немыслимо себе представить  себе жизнь и творчество без русского языка даже для казахскоязычных писателей, поскольку все принципы социалистического реализма, всё лучшее в советской литературе к нам, скажем, в казахскую литературу пришло через русский язык. Но сказать так было бы очень мало. Мало, потому, что русский язык является для меня вторым родным языком. И если я казахским языком пользуюсь в семье, в обиходе, то для выражения своих мыслей, настроения, не личных, а нужных моему читателю, я прибегаю к помощи русского языка – совершенно неисчерпаемого, богатого и прекрасного, на котором я, чадо городского двора, интернационального двора, просто на другом языке не могу выразить себя.
Но в данном случае не столь важно самовыражение, а сколько важно то, что я своими слабыми силами стараюсь оставить. Оставить для своего читателя.
Вот недавно я закончил книгу «Восхождение к отцу». Это была невероятно трудная тема для меня. Я не знал, что про близких людей оказывается так трудно писать. Но трудность заключается не в том, чтобы описать отца, а написать о ярчайшем представителе того поколения.
Почему я назвал это восхождением, потому, что мы, дети, часто проходим мимо, и когда умирает отец, то оказывается,  нам не доставало последнего часа для какого-то важного разговора, и поэтому приходится идти, идти, идти…
И все время терзать себя, раскаиваться, упрекать в невнимании, черствости. А ведь мы обязаны им всем.
Низкий им поклон  и память, и долг наш, наверное, оставить хоть несколько добрых, тёплых слов в память о них, потому, что это послужит, опять-таки, идее мира, то есть тому делу, за которое многие из них положили головы, ради жизни».   


Работая и общаясь с Бахытжаном Момыш-улы, я никогда не встречалась с его отцом, писателем, национальным героем, соратником генерала Панфилова, Баурджаном Момыш-улы, но многое о нём узнала из откровенного романа, написанного его сыном. (Следует отметить, что сын выпустил книгу сразу же после смерти своего отца. Тоже, наверное, стечение разных обстоятельств). И с Иваном Васильевичем Панфиловым, погибшим в сорок первом году, никто из моих современников не мог встречаться.  Но вот так случилось, что от сценического генерала Панфилова я получила записку и букет цветов.

Это было в сентябре 1982 года, когда МХАТ приехал на гастроли в Алма-Ату. Пьеса  «Волоколамское шоссе», написанная В. Шацковым по роману Александра Бека, входила в репертуар театра.  Вместе с коллегами приехал в Алма-Ату и артист Георгий Бурков. В нашей семье произошла  любопытная история, которую надо рассказать обязательно.

Актёров поселили в гостинице «Казахстан», но они решили отдохнуть в новой тогда, дивной, построенной в восточном роскошном стиле – насколько это было возможно в СССР –  гостинице «Отрар».  Мой муж  работая в КГБ, нёс там свою вахту по надзору за иностранцами. Когда он вышел покурить, то увидел, что швейцар не пускает  в вестибюль группу людей, которые шумели и отстаивали своё право пройти в бар. Тогда Валерий обратился к швейцару со словами:

– Разве вы не видите, что это известные наши артисты? Их надо пропустить.

Георгий  Бурков, который был среди этих людей, поблагодарил Валерия и пригласил его с ними посидеть в баре. При этом он прямо спросил:

– А ты не из КГБ?

Муж так хотел пообщаться с артистами, что вспомнил о своей профессии, полученной в МГУ.

– Я – журналист, пишу статью для газеты.

Слово за слово Георгий Иванович рассказал, что он работает над фильмом «Байка», и ему нужен главный герой. Договор был с Евгением Киндиновым, но тот был занят другим делом. И тогда Бурков сказал:

– Ты, Валерка, так похож на Киндинова, что можешь его заменить.

Георгий Иванович потом сам снялся в главной роли в этом фильме. У его героя была такая редкая профессия – таксидермист, чучельщик.

Вечер дружбы решили продолжить в гостинице «Казахстан». И напрасно я ждала мужа в эту ночь домой. Пришёл он только утром, когда уже солнце светило вовсю. Реакция моя была до неприличия банальна. Главный вопрос:

– Где был? – я задала ещё при закрытой двери.

Вначале в дверь «пропустили» огромную охапку цветов: пёстрые астры, красные гвоздики и огромные золотистые шары георгинов. Вслед за цветами ввалился и мой блудный муж.

– Ты не поверишь, но я был в гостях у Буркова и Всеволода Абдулова! – радостно выпалил он.  И передал мне две записки, написанные на каком-то театральном бланке, который был обозначен типографской датой 27.08.82.

             Из личного архива:

«Катенька! Не ругай своего мужика! Нас осталось мало. Я послал предложение в ООН – занести мужиков в Красную книгу. Бурков.», – прочла я сначала это, а внизу была приписка:

«Катенька! Целиком и полностью разделяю позицию Георгия Ивановича! С уважением,  Всеволод Абдулов».

Конечно же, я не считала себя настолько простой, чтобы поверить в то, что записки именно от Буркова и Абдулова. Предвидел это и сам Георгий Иванович. Он сказал моему мужу:

– Правда, твоя жена не знает моего почерка, и тут эта афишка не поможет. Но скажи мне честно, ты, когда своей жене в последний раз дарил цветы?

Валера с трудом вспомнил, что это было на нашей свадьбе, семь лет назад.

– Тогда отнеси мои цветы своей жене и скажи, что они от Буркова. Она точно поверит!

И он был прав. Такой охапке цветов нельзя было не поверить. Нельзя было остаться равнодушной и к вниманию актёра, хотя и заочному.

Записки эти до сих пор хранятся в моём личном архиве, как ценные документы, реликвии, напоминающие о людях, хорошо всем известных в том государстве, в котором, и это неоспоримо, были и свои высокие идеалы и своеобразные идолы.


Осталось рассказать ещё о том, как я издавала «запрещенный» роман Александра Бека «Новое назначение». Это был эксперимент, на который пошла только что сменившаяся администрация издательства. Обычно книгу выпускали в течение года. Не могу сказать, сколько месяцев производственный процесс тянулся, но очень долго. Этот же роман надо было выпустить за три месяца. При этом не следует забывать, что набор тогда делали линотиписты на строкоотливной машине. Процесс был долгим, утомительным и нудным. Но, судя по выходным сведениям, мы весь процесс одолели за месяц. В начале февраля рукопись сдали в набор, а в начале марта стояла подпись: «В печать!».  И если редактор подписал корректуру, то это не значит, что не надо было читать сверочные гранки заново.


        Кстати:

У меня был возмутительный случай с типографией, когда наборщик проявил инициативу уже в подписанной корректуре «В свет!». Эта подпись была – святая святых для всех. Если редактор поставил свою фамилию, то уже никто не имел права что-то изменять в готовом наборе. Но с книгой В. Скоробогатова «Секрет Сталинграда» произошли чудовищные метаморфозы уже после того, как её трижды вычитал корректор издательства, проверил корректор в типографии, просмотрел технический редактор и, естественно, я лично трижды её всю прочитала. Когда пришёл сигнальный экземпляр, когда уже сделать ничего нельзя было, кроме как уничтожить тираж, – обнаружился один «козёл» (это перевернутая строчка на странице) и самое неприятное: кто-то счел, что заголовок одной из глав – «А остановить четвёртую полевую можно» – бессмыслица. Речь шла о четвёртой полевой армии. И в уже готовой книге я к ужасу своему прочла: «А остановить четвёртую по левую можно». Тиражировать брак – последнее дело. Я как профессионалка, не выдерживаю критики: такие ляпы в «моей» книге! Василий Ефимович Скоробогатов в то время, кажется, был первым заместителем председателя Госкомиздата Казахстана. И, скорее всего, была бы я наказана, если  бы не сохранилось моего экземпляра корректурных листов, где всё было в порядке. Мне удалось доказать свою невиновность в произошедших на выходе в свет изменениях в тексте. К тому же и Василий Ефимович был человеком мягким и добрым. Во всяком случае, от него я ничего плохого не услышала. Но тот факт, что где-то есть экземпляры книги В. Скоробогатова «Секрет Сталинграда» с чудовищным издательским браком мне и сейчас неприятен.

Поэтому, когда производственный отдел поставил меня в известность, что книга Александра Бека будет издана всего за три месяца, я больше всего боялась таких нелепых самоуправств со стороны полиграфистов. Автора не было в живых, и представляла его интересы дочь, поэтесса Татьяна Бек. Но мне общаться с ней не пришлось, поскольку эту миссию на себя взяла одна из наших сотрудниц, редактор по поэзии Светлана Кадырова. Как-то тихохонько она отправилась в Москву и там продвигала личные интересы с помощью дочери писателя. Почему так случилось, я так и не поняла. Но тогда в издательстве много людей появилось новых, которые проявляли свою инициативу, не соотнося её ни со сложившимися традициями, ни соизмеряя даже с элементарной профессиональной этики. Света тогда была в фаворе и у нового директора издательства Саина Муратбекова, сменившего нашего добрейшего и интеллигентнейшего Абике – Абильмажина Жумабаева, и новой заведующей производством, молодой особы, имени которой я не помню. Получалось, что я, как диспетчер, следила за выходом книги, обеспечивая скорость процесса, и как запасной корректор перечитывала листы. С этой работой справился бы и любой другой редактор, даже только пришедший в коллектив, какой тогда и была С. Кадырова. Почему она сама не стала выпускать этот роман, так и осталось для меня вопросом без ответа. О том, что она была в Москве и общалась с Татьяной Бек, Светлана мне сама и рассказала.

Осмысливая, по прошествии многих лет столь странную цепочку Бек – Бурков – Момыш-улы, ломаю голову, что же в этом было? Простое стечение обстоятельств, интересных случаев из практики, о которых можно вспомнить? Или  что-то другое? Ведь вся эта цепь воспоминаний проносится в моей голове на фоне лиловых барвинков, которые росли в парке Героев-панфиловцев, что расположен недалеко от центрального рынка Алма-Аты. Лиловые куртины с цветами, словно коврики, лежали у главного входа в парк. И такие же заросли барвинка я видела за кладбищенской оградой в дедовской  Ильинке.  И символичными были эти видения: заброшенный сельский погост и ухоженный красивый старинный парк в центре Алма-Аты. Но и там и здесь оплела землю лиловая трава забвения.

С этого парка состоялось моё первое знакомство с Алма-Атой. Мы с детьми в нём безвылазно гуляли по выходным дням. На мой взгляд, это был  самый лучший парк в Алма-Ате: маленький, уютный, чистый. В центре – православный Собор, на полянках – доисторические каменные бабы. В граните Аллея городов-героев. Такая вот связь времен. За этот уют и покой стояли насмерть панфиловцы под Москвой. Разве же они могли знать, что их жертвы впоследствии станут никому ненужными и неинтересными? И может, тогда Память о них готовила мне эти встречи и обстоятельства, чтобы я могла собрать их вместе в своих мемуарах. Тоже для того, чтобы плыть им по Реке Времени, и чтобы не кануть в Лету…   

Продолжение следует "МОЙ ДРУГ ИРАНБЕК". http://www.proza.ru/2012/03/16/275