Следование войск на фронт. ч. 5

Следование войск на фронт.

Как известно, России пришлось везти свои войска в Манчжурию эшелонами через всю Сибирь и Забайкалье.
А.Н. Куропаткин вспоминал:

«На Дальний Восток нижние чины, тесно набитые в вагоне, ехали 40 дней. Контроль офицеров, ехавших в отдельных вагонах, почти отсутствовал. Для части старой и с твердым внутренним порядком такой переезд особого вреда не причинял, но для части вновь сформированной, где призывные, особенно старших сроков, только что призванные из дома, оставались в вагонах крестьянами и мещанами и не становились солдатами, был очень вреден. Надо прибавить нежелание этих призванных идти на войну, отсутствие военного одушевления, прибавить влияние прокламаций, которыми широко снабжались ехавшие на Дальний Восток войска, и можно представить себе, как понимали мы боевую ценность посылаемых подкреплений, не дав им времени образовать твердые воинские части, не дав времени слить малочисленный постоянный состав с многочисленными призывными из запаса. Многие начальники частей мне говорили, что они совершенно не успевали узнать своих подчиненных. Ротные командиры, несмотря на 40—50-дневный переезд, не успевали узнать поступивших в их роты нижних чинов...
И без того слабый мирный состав посылаемых на Дальний Восток корпусов был уменьшен разными формированиями и командировками. Например, в 10-м армейском корпусе в ротах оставалось лишь по 60 срочнослужащих, и из них 30 молодых солдат, еще недостаточно подготовленных...

Очевидно, что при такой обстановке подкрепления, прибывшие из Европейской России и часто прямо из вагонов двинутые в бой, не могли принести пользы, какую принесли бы, если бы для боевой готовности и годности было приложено более забот, чем то было в действительности».

Подчеркнём следующие важные детали:
- НА ВОЙНУ корпуса русской армии следовали укомплектованные кое-как, да и ещё по штатам МИРНОГО времени (!!!)
- «Путь терзаний» (в эшелонах) до театра военных действий занимал 40 дней (!) даже по информации, имевшейся у Куропаткина. Думаю, что на деле могло быть и 50, и больше суток пути. Железной дороги вокруг Байкала тогда ещё не было проложено. Летом вагоны переправляли через «Священное море» на паромах, а зимой – войска следовали пешим порядком, по льду!!!
- НЕЖЕЛАНИЕ запасных идти на войну признаёт даже сам Куропаткин. (Сравните это с массовым патриотизмом и энтузиазмом среди японцев в годы той войны);
- Ротные (и уж тем более батальонные) командиры, ехавшие с комфортом,  ОТДЕЛЬНО от солдат,  (в классных вагонах, а не теплушках по 40 человек) не жили вместе с солдатами, а значит и  НЕ УСПЕВАЛИ  узнать их «деловые и моральные качества» за эти 40-50 суток пути;
- Солдаты же, предоставленные «сами себе», предавались пьянству и грабежам. Ни о какой готовности войск к бою, в таких условиях, говорить не приходится; 
- В результате, русские войска, нередко бросаемые в бой «прямо с колёс», показывали крайне низкую боеспособность и просто разбегались, попав под огонь японцев. Куропаткин приводит такой пример:
«20 августа 1904 г.  генерал-майор Орлов с 13 батальонами занимал прочную и важную позицию у Янтайских копей... Генерал-майор Орлов, не войдя в связь с генерал-лейтенантом Штакельбергом, оставил преждевременно высоты и двинулся гаоляном к левому флангу 17-го корпуса. Попав в море гаоляна, части колонны генерал-майора Орлова, встреченные огнем с фронта и фланга, смешались, подверглись панике и в беспорядке отступили. Некоторые части безостановочно двигались до самой ст. Янтай».

Про позорное бегство 13 батальонов от одной японской бригады стало широко известно во всей  русской армии, а дивизия генерала Орлова получила в Манчжурии презрительную кличку «орловские рысаки»;
- Надо сказать, что бросать в бой войска прямо из эшелонов приходилось не от хорошей жизни, конечно. Осенью 1914 года (во время  Первой мировой войны) сложилось отчаянное положение под Варшавой. Ситуацию спасли подоспевшие в последний момент эшелоны Сибирских корпусов, брошенные в наступление против немцев буквально из вагонов: без разведки, огневой подготовки и организации взаимодействия. Ценой огромных потерь сибиряки отстояли тогда Варшаву. Бородатые  сибиряки – «запасные»   шли в ту первую и последнюю свою атаку с дедовскими деревянными иконами, надетыми на грудь прямо поверх шинелей...
И ТАКИХ бойцов ТАК бездарно и бесполезно умудрились растратить наши полководцы в бездумных отчаянных атаках начала Первой мировой войны....


Вернёмся к описанию следования русских  войск на поля сражений русско-японской войны.
Организовано оно было, особенно поначалу, из рук вон плохо.
Отсутствие дисциплины, пьянство, воровство и безнаказанность были, увы, обычным явлением и страшно  разлагали наши войска.
В. Вересаев вспоминал:

«Монопольки уже две недели не торговали, но почти все солдаты были пьяны...
В наше купе вошел смотритель. Он был смущен и взволнован.
— Вы слышали? Мне сейчас рассказывали на вокзале офицеры: говорят, вчера солдаты убили в дороге полковника Лукашева. Они пьяные стали стрелять из вагонов в проходившее стадо, он начал их останавливать, они его застрелили.
— Я это иначе слышал, — возразил я. — Он очень грубо и жестоко обращался с солдатами, они еще тут говорили, что убьют его в дороге.
— Да-а... — Смотритель помолчал, широко открытыми глазами глядя перед собою. — Однако нужно быть с ними поосторожнее...

В солдатских вагонах шло непрерывное пьянство. Где, как доставали солдаты водку, никто не знал, но водки у них было сколько угодно. Днем и ночью из вагонов неслись песни, пьяный говор, смех...

 Начальник штаба вышел обратно. Похлопывая изящным стеком по лакированному сапогу, он направился к главному врачу и смотрителю.
— Его высокопревосходительство объявляет вам строгий выговор. Мы обогнали много эшелонов, все  представлялись в полном порядке! Только у вас вся команда пьяна.
— Г. полковник, ничего нельзя с ними поделать.
— Вы бы им давали книжки религиозно-нравственного содержания.
— Не помогает. Читают и все-таки пьют.
— Ну, а тогда... — Полковник выразительно махнул по воздуху стеком. — Попробуйте... Это великолепно помогает.
Был этот разговор не позже, как через две недели после высочайшего манифеста о полной отмене телесных наказаний...

 
Во всех эшелонах шло такое же пьянство, как и в нашем. Солдаты буйствовали, громили железнодорожные буфеты и поселки. Дисциплины было мало, и поддерживать ее было очень нелегко. Она целиком опиралась на устрашение, — но люди знали, что едут умирать, чем же их было устрашить? Смерть — так ведь и без того смерть; другое наказание, — какое ни будь, все-таки же оно лучше смерти.
И происходили такие сцены.
Начальник эшелона подходит к выстроившимся у поезда солдатам. На фланге стоит унтер-офицер и... курит папироску.
— Это что такое? Ты — унтер-офицер! — не знаешь, что в строю нельзя курить?..
— Отчего же... пфф! пфф!.. отчего же это мне не курить? — спокойно спрашивает унтер-офицер, попыхивая папироскою. И ясно, он именно добивается, чтоб его отдали под суд».

И какой боеспособности можно было ожидать от ТАКИХ войск?  Да ещё при встрече с дисциплинированным, смелым и фанатично преданным своей стране и «начальству» противником?!
Эта обстановка хаоса и вседозволенности крайне негативно действовала на настроение солдат:
«На каждой станции солдаты тащили все, что попадалось под руку. Часто нельзя было даже понять, для чего это им. Попадается собака, — они подхватывают ее и водворяют на вагоне-платформе между фурами; через день-другой собака убегает, солдаты ловят новую...
Сестры начали стыдить солдат, говорили, что воровать нехорошо.
— Ничего нехорошего! Мы на царской службе, что ж нам есть? Вон, три дня уж горячей пищи не дают, на станциях ничего не купишь, хлеб невыпеченный. С голоду, что ли, издыхать?
— Мы что! — заметил другой. — А вон кирсановцы, так те целых две коровы стащили!
— Ну, вот представь себе: у тебя, скажем, дома одна корова; и вдруг свои же, православные, возьмут ее и сведут! Разве бы не обидно было тебе? То же вот и здесь: может быть, последнюю корову свели у мужика, он теперь убивается с горя, плачет.
— Э!.. — Солдат махнул рукой. — А у нас нешто мало плачут? Везде плачут.»


Не лучше были и настроения господ офицеров:
«Вечером мы сидели в маленьком зале небольшой станции, ели скверные, десяток раз подогретые щи. Скопилось несколько эшелонов, зал был полон офицерами. Против нас сидел высокий, с впалыми щеками штабс-капитан, рядом с ним молчаливый подполковник.
Штабс-капитан громко, на всю залу, говорил:
— Японские офицеры отказались от своего содержания в пользу казны, а сами перешли на солдатский паек. Министр народного просвещения, чтобы послужить родине, пошел на войну простым рядовым. Жизнью своею никто не дорожит, каждый готов все отдать за родину. Почему? Потому что у них есть идея. Потому что они знают, за что сражаются. И все они образованные, все солдаты грамотные. У каждого солдата компас, план, каждый дает себе отчет в заданной задаче. И от маршала до последнего рядового, все думают только о победе над врагом. И интендантство думает об этом же.
Штабс-капитан говорил то, что все знали из газет, но говорил так, как будто он все это специально изучил, а никто кругом этого не знает. У буфета шумел и о чем-то препирался с буфетчиком необъятно-толстый, пьяный капитан.
— А у нас что? — продолжал штабс-капитан. — Кто из нас знает, зачем война? Кто из нас воодушевлен? Только и разговоров, что о прогонах да о подъемных. Гонят нас всех, как баранов. Генералы наши то и знают, что ссорятся меж собою. Интендантство ворует. Посмотрите на сапоги наших солдат, — в два месяца совсем истрепались. А ведь принимало сапоги двадцать пять комиссий!
— И забраковать нельзя, — поддержал его наш главный врач. — Товар не перегорелый, не гнилой.
— Да. А в первый же дождь подошва под ногою разъезжается... Ну-ка, скажите мне, пожалуйста, — может такой солдат победить или нет?»

Всё более тревожные слухи поступали от раненых, встреченных по дороге.
Вересаев вспоминал:

«Чаще стали встречные санитарные поезда. На остановках все жадно обступали раненых, расспрашивали их. В окна виднелись лежавшие на койках тяжелораненые,  — с восковыми лицами, покрытые повязками. Ощущалось веяние того ужасного и грозного, что творилось там.
Спросил я одного раненого офицера, — правда ли, что японцы добивают наших раненых? Офицер удивленно вскинул на меня глаза и пожал плечами.
— А наши не добивают? Сколько угодно! Особенно казаки. Попадись им японец, — по волоску всю голову выщиплют».

Ну и совсем уж безобразное отношение к войскам демонстрировал русский дальневосточный наместник Алексеев:

«Однажды вечером в наш поезд вошел подполковник пограничной стражи и попросил разрешения проехать в нашем вагоне несколько перегонов.
— Скажите, пожалуйста, — в Харбин мы приедем вовремя, по маршруту? — спросил его д-р Шанцер.
Подполковник удивленно поднял брови. 
— Вовремя?.. Нет! Дня на три, по крайней мере, запоздаете...
Под Харбином и в Харбине стоит тридцать семь эшелонов и не могут ехать дальше. Два пути заняты поездами наместника Алексеева, да еще один — поездом Флуга. Маневрирование поездов совершенно невозможно. Кроме того, наместнику мешают спать свистки и грохот поездов, и их запрещено пропускать мимо. Все и стоит... Что там только делается! Лучше уж не говорить.
Он резко оборвал себя и стал крутить папиросу.
— Что же делается?
Подполковник помолчал и глубоко вздохнул.
— Видел на днях сам, собственными глазами: в маленьком, тесном зальце, как сельди в бочке, толкутся офицеры, врачи; истомленные сестры спят на своих чемоданах. А в большой, великолепный зал нового вокзала никого не пускают, потому что генерал-квартирмейстер Флуг совершает там свой послеобеденный моцион! Изволите видеть, наместнику понравился новый вокзал, и он поселил в нем свой штаб, и все приезжие жмутся в маленьком, грязном и вонючем старом вокзале!»
Комментарии излишни...


Понимали господа офицеры и важность морального фактора, силы духа Действующей армии:

«У Куропаткина одна только надежда, — чтоб восстал Китай.
— Китай? Что же это поможет?
— Как что? Идея будет!.. Господа, ведь идеи у нас никакой нет в этой войне, вот в чем главный ужас! За что мы деремся, за что льем кровь? Ни я не понимаю, ни вы, ни тем более солдат. Как же при этом можно переносить все то, что солдат переносит?.. А восстанет Китай, — тогда все сразу станет понятно. Объявите, что армия обращается в казачество маньчжурской области, что каждый получит здесь надел, — и солдаты обратятся в львов. Идея появится!.. А теперь что? Полная душевная вялость, целые полки бегут...

А мы — мы заранее торжественно объявили, что Маньчжурии мы не домогаемся, что делать нам в ней нечего!.. Влезли в чужую страну, неизвестно для чего, да еще миндальничаем. Раз уж начали подлость, то нужно делать ее вовсю, тогда в подлости будет хоть поэзия. Вот, как англичане: возьмутся за что, — все под ними запищит.
........
— Кто побеждает в бою? — продолжал подполковник. — Господа, ведь это азбука: побеждают сплоченные между собою люди, зажженные идеей. Идеи у нас нет и не может быть. А правительство с своей стороны сделало все, чтоб уничтожить и сплоченность. Как у нас составлены полки? Выхвачено из разных полков по пяти-шести офицеров, по сотне-другой солдат, и готово, — получилась «боевая единица». Мы, видите ли, хотели перед Европою яичницу сварить в цилиндре: вот, дескать, все корпуса на месте, а здесь сама собой выросла целая армия...
А как у нас раздаются здесь ордена! Все направлено к тому, чтоб убить всякое уважение к подвигу, чтоб вызвать к русским орденам полное презрение. Лежат в госпитале раненые офицеры, они прошли страду целого ряда боев. Среди них ходит ординарец наместника (их у него девяносто восемь человек!) и раздает белье. А в петлице у него — Владимир с мечами. Его спрашивают: «Вы за что это Владимира получили, за раздачу белья?»

Ну и как вам нравятся ДЕВЯНОСТО ВОСЕМЬ ординарцев царского наместника Алексеева?! Увешанные боевыми орденами (неизвестно за что полученными) и не знающими, чем заняться на войне...


А вот об орденах и других наградах мы подробнее и поговорим в следующей главе».

На фото: русские артиллеристы следуют на фронт, 1905 г..
Обратите внимание на пятиконечную звёзду на вагоне воинского эшелона.
Нынче некоторые, больные на голову, "историки" пишут что пятиконечная звезда это "символ Сатаны", который-де изобрёл лично Троцкий в 1918 году.
Мне доводилось видеть эти самые пятиконечные звёзды на стенах средневековых соборов Парижа и Лондона.
Да и тут "христолюбивое православное воинство" спокойно едет на фронт в вагоне с этой  звездой, не замазывая её, и не осеняя себя поминутно крестным знамением от "сатанинского символа".

Продолжение: http://www.proza.ru/2012/03/18/606