Когда Армия Школа...

АРМИЯ - ШКОЛА НЕМЕЦКОГО НАРОДА,ШКОЛА РУССКОГО НАРОДА ВОЙНА...
Эта работа оформилась как материал к докладу на Российско-Германской конференции «К 50-летию реформ Л.Эрхарда и социально-рыночного хозяйста ФРГ», состоявшейся в ВШЭ в 2006 году, и стала основой Публикации в Историко-Экономических Исследованиях Байкальского Университета экономики права(2006 г.,т.7,№2).
 
ТЕЗИСЫ ДОКЛАДА:
       Исторические основания социально-рыночного хозяйства ФРГ (по материалам мемуаров барона В. фон Путлиц-унд-Пильхау).
        1. Социально-рыночное хозяйство Германии является продуктом всего ее исторического развития, модифицированного особыми условиями 1945-50 гг.:
- военное поражение во 2-й Мировой войне;
- глобальное противостояние сверхдержав, центр которого проходил через Германию.
2. Компонент национальной традиции сыграл главную роль в становлении феномена «социально-рыночного хозяйства».  То, что реформы Л.Эрхардта породили благоденствие, а не хаос в большей степени обусловлено преобразующим воздействием исторически сложившейся среды, которая, отпущенная на свободу начала оформлять организм регулируемой экономики. вместо естественного распада на механический конгломерат грызущихся микроэкономик.
3. Определяющее значение в «социальном повороте» запущенного рыночного механизма сыграли сохранившиеся в Германии институты социального координирования (конфессиональные, сословные, военные); устойчивые традиции верхов «вести и воспитывать»;  и особенно важные в переходный период традиции социального лидерства «ответственного среднего класса», через национальный офицерский корпус восходившие к прусско-юнкерской практике XIX века. «Армия – школа германского народа» сыграла свою последнюю выдающуюся роль.


Исторические основания
Социально-рыночного хозяйства ФРГ
(по материалам мемуаров барона В. фон Путлиц-и-Пильхау)*

        Как исторически состоявшийся феномен социально-рыночная модель Л.Эрхардта 1950-60 гг. возникла не на пустом месте, а в исторически наполненном пространстве, которое определило как успех, так и исторически ограниченную временность, уложившуюся в «эру Аденауэра» и закрытую финальным кризисом 1966-67 гг., породившим уже иные социально-исторические реалии «полу-социалистических» и «социалистических» мистерий 1970 гг.
Уже это обстоятельство заставляет усомниться в объявлении «немецкого экономического чуда» производным одной идеи; насторожиться даже без обращения к конкретно-страноведческому материалу германистики – впрочем, особенно в ее национальной части переполненной острой критикой подобных утверждений.
Германское послевоенное возрождение, как на Востоке, так и на Западе, происходило в ситуации 3-х составляющих:
- факта военного поражения;
- биполярного противостояния сверхдержав, невралгический пункт которого лег на Германию;
- исторической традиции и менталитета.
Два первых фактора коррелировались особым образом с третьим. Невероятная сила, проявленная немцами в Двух Мировых войнах заставляла учитывать их в глобальном противостоянии как серьезнейший фактор полагаемой Третьей, искать и взращивать в самом германском обществе те институты, которые обеспечивали постоянную боеготовность самой воинственной нации XX в.;  через которые «осси» и «весси» обращались в соучастников новых битв – т.е. опять же обращаясь к внутренней, не к привнесенной данности: хотя бы то же сохранение ландштурмовской формы 1813 года в ННА ГДР; возрождение традиций Шарнгорста – Гнейзенау; официальный культ Гете; обращение идеологов КПГ к традициям германского рабочего класса, как революционным, так и этнически-историческим: исполнительность, ответственность, трудолюбие. При том, что 3 «де-» на Востоке были выполнены в своей антифашистской и антимилитаристской части неизмеримо последовательней, чем в западных зонах оккупации.
В этом отношении Западная Германия выступала более антитрадиционно, обращаясь и против исторической и имперской атрибутики в форме, этикете, поведении; и даже ригористично – чего стоит почти ритуальное избегание коричневого цвета в одежде, рекламе, изображениях; замена традиционных пилоток беретами в бундесвере – при самом возмутительном попустительстве «старо-коричневым» в администрации, экономике, политике.
Не стоит низводить это до временной конъюктурной мимикрии – Запад тоже помнил германский сапог на улицах Парижа, Брюсселя, Рима; как и бегство англо-американских армий под Дюнкерком и в Арденнах.  Налицо даже более зловещий умысел: переделать немца в англо-американскую разновидность, растворив его сверхорганизованность, надличностность, мистичность в похлебке всеобщной банальности; т.е. изменить национальные стереотипы и менталитет;  снять историческую непредсказуемость великой нации.
Как развитие этого контекста реформы Л.Эрхардта не национальны, а антитрадиционны в стране Ф.Листа и железного государственного протекционизма и регламентации от Штейна до Шпеера.
Рассматривая через историческую призму, можно утверждать, что реформы Л.Эрхардта, должны были произвести действие, обратное политике Ф.Листа: подобно тому, как листовский протекционизм заковал в единое целое «страну диалектов» эрхардовская экономика должна была вернуть его в состояние «сборища индивидуализированных атомов» если уподобить свободную игру рыночных сил всеобщему избирательному праву в афоризме Г.В.Гегеля; при этом эпатирующе противогосударственных, хотя бы в рамках академических мечтаний, столь необычных в Германии, но расхожих в англо-саксонском мире, к которому традиционно льнут душой и телом кафедры экономики и права рейнских университетов. Подобно тому, как аденауэровская «Германия земель» должна была отчасти претворить черчиллевские мечты о возврате среднеевропейского пространства в состояние политического конгломерата, порождающего сильных солдат и бессильную политику – эрхардовский «освобожденный труд» должен был генерировать преуспевающего, но никому не опасного кустаря.
Естетсвенно взглянуть на ту среду, которая подхватила эти фантомы академических изысков и наполнила их столь несхожим реальным содержанием.
Следует отметить, германское общество 1945-50 гг. это общество особого типа, всё дееспособное население которого, свыше 13,5 млн.человек, - а с учётом полной милитаризации всех сторон жизни страны с 1933 по 1945 год и без исключения, - общество вчерашних солдат, унтер-офицеров, офицеров; т.е. пропущенных через гигантскую машину называемую германо-прусской армией;   и вне воли, желаний, пристрастий исполнившихся её стереотипов; той, которая по словам наблюдателей обратила Германию в страну, завоёванную собственной армией – основу пруссачества в самом широком смысле, сильнейшим образом дефомировавшего все институты страны, обратившего немца в расхожий материал карикатур. Ведущей фигурой, тем приводным ремнём, через который и опосредованно им правительственная политика обращалась в общественную практику, стал вчерашний «герр обер-лейтенант» сменивший мундир на гражданский костюм, но оставшийся в рамках традиций и социальных ролей этой специфической среды:
- вождь рядовых;
- товарищ равных;
- субординированный исполнитель вышестоящих;
носитель той ограниченной демократии, в которой «обер-лейтенант» и «капитан» ближе к солдату и полю боя,  чем «герр-оберст».
Вчерашний ротный командир просто не мог не входить в отношения социального бытия нисходящего мирка, т.е. не быть социально ориентированным, подобно тому как устав безусловно требует от офицера личного участия в обучении и воспитании подчиненных; создания мажорно-самоуверенной обстановки в подразделениях; учёта и использования как материальной так и психологической стороны самой острой формы политики и конкуренции – боя.
Эрхардовские реформы в объявленной части адресованные к частному интересу, в социальном плане востребовали волевые организаторские начала, носителем которых был перенесенный в гражданское общество офицерский корпус, вошедший во все коридоры социального организма, необходимо трансформирующегося под напором этого нового слоя. Германию поднимали и поддерживали ради проявленных ей бойцовских качеств – их носителем был выученик «Старого Фрица», прусский офицер, перелицованный в германского, что поднимало и уравнивало его с элитами в цитадели германского либерализма и партикуляризма Рейнско-Вестфальского и Баварско-Швабского регионов, куда он явился беглецом разбитой армий… Но и с собственными ориентациями экономической деятельности!
Известная классификация  агрокапитализма на прусско-юнкерскую и американско-фермерскую составляющие заставляет обратить внимание к прусской практике, как специфическому феномену хозяйственной ориентации и традиции.
Очень интересны с этой точки зрения приводимые в мемуарах В.фон Путлиц-унд-Пильхау материалы о хозяйственной практике отца в трёх принадлежащих ему на основе «имперского ленного держания» рыцарских поместьях. Сам по себе автор мемуаров примечательная фигура. Аристократ и вполне благонадёжный монархист, смело воевавший в 1-й мировой войне и без колебаний усмирявший берлинское восстание 1918 года; член «Клуба господ», самого превилигированного и малодоступного в Германии, бурно сочувствовавший путчу Каппа-Людендорфа; крупный администратор в концернах В.Ратенау и Г.Симменса в «эпоху просперити»; дипломат на службе Веймарской а потом фашистской Германии до 1939 года; перебежчик в Англию и сотрудник Би-би-си в 1939-45 гг.; остро конфликтовавший против политики «рейнских рептилий» националист в 1946-50 гг., перешедший в ГДР в 1951 году – он имел огромное поле наблюдений социально-исторического перед глазами, пережив метаморфозы «черного», «белого» и «красного» баронов.
В главах, посвещенных детству, и особенно попыткам вхождения в мирную жизнь после 1918 года традиционным для прусского аристократа образом, помещиком и домохозяином, он многократно рисует фигуру отца, создавая вне своих устремлений и устоявшихся оценок прожитой долгой жизни крайне любопытный, типический, неоднозначный и очень живой образ коренного прусского юнкера: милитариста, националиста, отчасти самодура, но всегда «отца-командира» в семье, округе, для детей, батраков, ближайших селений. Фон-Пильхау – старший в какой-то мере не вполне хозяин, сохраняя черты неискоренимого боевого коня, в то же время вполне и ествественно врос в окружающую среду, командуя сельхозработами как маневрами, распределяя батраков как развертывают эскадрон. Он знает из рода в род всю окружающую мелкоту, и не только деревенскую, но и в ближайшем городке; кумится и тиранствует над ней; но зорко, очень зорко присматривается и печется о своем стаде, как истовый гран-сеньёр о своих сервах.
То, что кажется нестерпимой фальшью на картине А.Метцеля «Господин Аугуст Борзиг  на празднике урожая в своём имении Грос-Бениц»* вполне естественно для фон Путлица-унд-Пильхау. К нему без зазрения обращается вся округа: как само собой разумещееся извещает о своём решении жениться батрак; в коричневую вьюгу 1934 года умоляет о спасении еврей-сапожник** - знаменательно, и для Путлица–старшего и для его просителей  это вполне нормально, и встречает понимание и отклик, вплоть до того, что старый барон набрасывается на пока ещё угодливого «блокфюрера» местной НСДАП.
Эпизод же с женихом-батраком ещё интересней: узнав имя избранницы, старик решительно воспротивился.
- Это же кривляка и лентяйка! Нет, нет! Женись на Марте , она работящая и хозяйственная – тебе будет хорошо. Жить станете в доме покойного Симона – я велю отремонтировать. Мебель на первое время выдаст Курт ….
Заявитель, по мемуарам В.Путлица молчаливый, сильный батрак, прошедший фронт, так и поступил…. И для него, опаленного Соммой и Верденом, слово барона имело большой вес, отнюдь не сводимый только к хлебу и крову – в крайности можно было податься в город…
Интересно, когда Путлиц-младший, посетив образцовые агропроизводства Вестфалии, рассказал отцу о методах американской  интенсификации производства, низводящих работника до уровня бездушной и безгласной машины, старый барон был вполне солидарен с возмущением «голубеющего» сына и решительно отмёл доводы о тройном приросте рентабельности:
- Нет, нет! Это нам не подходит – я не хочу ходить по деревне с пистолетом.
Важно и существенно, что для сына  Путлиц–старший не белая ворона, а типический ост-эльбский юнкер, вполне свой в среде собратий. Изображая и критикуя отца В.Путлиц нападает на него, как на типическое явление – но сам признаётся в невольном уважении к старому служаке, демонстративно останавливающемуся и беседующим с евреем-сапожником  в разгар  «Кристальных Ночей» … После разгрома лавчонки местный фюрер отослал барону банкноту в 100 марок, как его собственность «…так как кроме г-на барона никто не расплачивается такими купюрами; впрочем, других у врага рейха найдено не было…»*
В 1945-48 гг. таких старых пруссаков офицеры советской оккупационной администрации встречали нередко -  в 1948-50 гг.они преимущественно перекочевали на Запад, как и сыновья-офицеры разбитых армий становясь ферментами новой социальности.
В отличие от «испорченного либерального весси» консервативный юнкер-осси всегда был включен в социальное управление, всегда осознавал его своей привилегией и обязанностью; и в 1945-50 гг. обломками разрушенного механизма фильтруясь в оформляющуюся общественную тотальность, задавал её типологические качества, заметно отличные от нигилистских отмашек «рейнских ребят». Впрочем, возникавших и там, если местный барон-разбойник начинал приискивать барыши от эксплуатации ресурсов родового гнезда, как например «броневой» Штумм-Хальберг**, «хозяин в своем доме».
Теперь, когда военное поражение снесло все, сильнейшим образом дискредитировав монополистические верхи, оказались востребованными иные ресурсы, уже социальные, и вчерашний офицер, своим юнкерским происхождением обязанный к лидерству, а по военному прошлому имевший опыт взаимодействия с самой различной средой, оказался в наибольшей степени востребован. «Армия – школа германского народа» с его переходом переместилась в коридоры управления всех социальных структур.

Феномен «дома с хозяином», в частности восточно-прусского юнкерского имения, породил двуликость феномена германского радикализма, одновременного и социалистического и фашистского -  обыватели этого мирка просто не могли себе представить стороннего, бесчуственно-равнодушного к детям своим государства. С этим связана любопытная особенность германской земельной политической истории: те же самые территории, которые сегодня оплот «красных», завтра превращаются в крепости «коричневых» и наоборот; и «реакционная-отсталая» Пруссия дает самую мощную земельную организацию социал-демократов, а «красная» Бавария Э.Толлера не переводя дыхания обращается в «черный бастион» Гитлера-Людендорфа. Частное представление может потерпеть поражение, но общее сознание обязанности государства присматривать за благополучием подданных сохраняется, реализуясь уже другим способом. Любая политическая сила, пытающаяся покушаться на эту аксиому бытия, будет сметена с той скоростью, с какой она попытается обратить критику в практику.
Рыночный старт Эрхардта был столь впечатляющ, что отпустив на свободу фантомов и коней, дал возможность реализоваться исторически предопределенному; вместо размножения индивидов открыл эпоху сложения организма из льнущих друг к другу частей: «старых камарадов», «господ и вассалов», «хозяев и квартиросьемщиков», принявшихся за привычную работу налаживания взаимодействия нарастающих частей на изменившемся поле боя: политика, социопрактика, экономика.
Новогерманский патернализм оформлялся в 1950-60 гг. преимущественно на мелких предприятиях, зачастую, например в стекольной промышленности, оказавшихся в руках бросивших родовые гнезда на Востоке аристократов, соединивших опыт социального лидерства с навыками ремесленнической гордости результатами труда.
Кризис 1966-67 гг. был закономерен и структурен ровно настолько,  насколько младенец перерос пеленки эрхардтовского родовспоможения и потребовал восходящего управления уже в рамках всеобщих задач: долговременной национальной экономической политики; координирования развития производительной и непроизводительной сфер; выход на рискованное лидерство в мировой торговле и разделении труда.








Л.А.Исаков.
Историк. Московский
Издательско-Полиграфический
Колледж им.И.Федорова