Краснокамск. Красное знамя. Красный Октябрь

               
               
                Г.С. Боркину
    Утренняя смена начинается  в шесть. Осматриваю  перед работой  штабель: из него таскаем в цеха обледенелые брёвна. С  реки  дует колючий  ветер. На  небе – ни  облачка. Значит, будет ещё студёней. Задираю голову вверх. Великая китайская стена. Дух захватывает.               
   
 Внезапноиз чрева штабеля раздаётся треск, он проседает, и со скоростью курьерского поезда несётся на меня сверху поток брёвен.
 
 … Открываю глаза. Пытаюсь пошевелиться. Не могу. Всё тело затекает. Засыпаю. Замерзаю.

   Начало пятидесятых. Ленинград. Уже два года, как мы с Катей муж и жена. Нашему первенцу почти полтора. Мои однокурсники,выпускники Лесотехнической академии, разъезжаются в разные концы страны. Мне разрешают остаться с женой-ленинградкой. Ей учиться ещё два курса. В центре, на улице Петра Лаврова,у нас вместе с бабушкой Кати, старорежимной интеллигентной старушкой Марией Петровной, огромная комната - целых тридцать шесть метров.
   
 Только работы  для  меня в городе нет.  Занимаюсь подсочкой леса: ищу сосну для добычи живицы по всей Новгородской области.Катюшу вижу по воскресеньям. Зарплаты у меня небольшая. С каждой  откладываем на мебель, на пальто, на отпуск. Пока не набрали ни на то, ни на другое, ни на третье.
   
 Как-то субботним вечером приехал из леса, вижу: что-то белеет в почтовом ящике. Письмо? Но ни нам, ни соседям никто не пишет.
Штемпель на конверте: Пермская область, Краснокамск. Да это же от моего однокашника Сашки Карцева. На четвёртом курсе он женился на  Ленке Власовой из нашей группы, в конце пятого у них родилась дочка. Распределились на целлюлозно - бумажный комбинат. Не прошло и года, а он уже старший инженер и зарплата на целых пятьдесят рублей больше  моей. Зовёт к себе и нас.
В тот вечер мы долго спорим. Катя не хочет уезжать из любимого города от бабушки и родителей. Я же надеюсь на хорошую должность и большую зарплату.
 
 Проходит две недели, и в одночасье от инфаркта умирает  Мария Петровна. Жена не может больше жить в комнате, где всё напоминает ей о бабушке. Получаем направление  от министерства, отдаём комнату в Ленинграде( в домоуправлении нас, кажется, посчитали ненормальными) и уезжаем в Краснокамск – «город на Каме, где – не знаем сами».
 
 Высокий берег реки. Корабельные сосны танцуют под порывы ветра над  деревянными коттеджами. В тридцатые годы в них жили иностранные спецы - строители комбината. Потом  уехали, квартиры превратили в коммуналки. В одной из комнат мы и селимся с сыном. В другой  - соседи:  пятидесятилетняя Эльза Густавовна  и сыном Гансом, его женой и внучкой-школьницей Гретой, из-под Саратова.
   
 Катюша идёт на комбинат инженером-химиком, я – сменным мастером лесного отдела. Тратиться на мебель в общежитии не нужно: на шестнадцати квадратных метрах размещается полуторная железная кровать с панцирной сеткой, фанерный шифоньер и круглый обшарпанный стол. Готовим тоже в комнате – на печке-голландке, согревающей наше жильё.                - Где тут ясли? – интересуется жена у Эльзы Густавовны.                - Рядом, - еле слышно отвечает она и, отвернувшись, скрывается за дверью.                – Немчура проклятая, - шепчет обиженная жена. Познакомиться не получилось.
 
 Проходит два года и мой отдел, как лучший, получает переходящее красное знамя. Иду на повышение. Теперь, я – начальник рейда.
 
 Летом  комбинат работает круглые сутки. Лес идёт  не только в цеха, но и на  склады: его надо припасти на зиму, река-то замёрзнет. Нескончаемой лентой змеятся по ней плоты. Как макароны, ссыпанные из кулька в кастрюлю, торчат из воды брёвна. Разбирает их и переносит на берег моя команда с помощью кабельных кранов. Берёза и осина, напившись за месяцы сплава воды, норовят нырнуть от нас на дно.
 
 Из древесины комбинат делает спирт, целлюлозу, взрывчатку. Полторы тысячи кубометров в сутки должны отправить на склад рабочие, из них пятьсот -  моя команда, 137 человек. Народ у меня тёртый, половина – зеки. Каждую неделю отмечаются в органах.                -Ты им палец в рот не клади – откусят, - учит  меня старожил Карцев.              Двое  – с расстрельной статьёй. А ещё Сашка Ханжонок. Ему сорок, десять должен был отсидеть. Вышел по амнистии. Пригласил меня на свадьбу. Нас было трое: жених, невеста  и я – гость. Остальные в команде - поволжские немцы, высланные в войну.
   
 Проходит два года. Прихожу  за сыном в садик.                -У Вовы абсолютный слух, - встречает музыкальный работник. – Его надо учить.
С этого дня мы копим на пианино. Не очень дорогое – фабрики « Красный Октябрь», только в продаже редко бывает.
   
 Два часа ночи. Рабочие кемарят в ожидании леса. Получаю указание                - Коркин, принимай плот.                Идём с мужиками запускать кран. Смотрю на древесину.                – Брать лес отказываюсь, - пугаю успевшего заснуть диспетчера.                – В чём дело? – сразу просыпается он.                – А ты плоты видел? Передай начальству: разгружать не буду.                В четыре утра  один за другим  звонят секретарь парткома и директор комбината. Грозят выгнать из партии и с работы.               
   
 Деваться некуда. Четыреста кубометров резонансной древесины, по ошибке попавшие на комбинат вместо  фабрики  «Красный Октябрь», идут на переработку. Годовой запас. Пианино в следующем году в продаже нет, мы покупаем его только через год.
    
- Мужики, завал. Теперь этот язык и за час не раскидаем, - слышу во сне голос Ханжонка. – Где начальник? Пусть командует.
 - Саша, я под брёвнами, - кричу из последних сил и валюсь в темноту.
 
 Проходит полчаса, брёвна стискивают меня всё сильнее. Наконец, сквозь щель  вижу я Сашку и остальных ребят. Вскоре через раскопанную ими дыру, вытаскивает меня сосед, двухметровый немец Ганс Штирнер, до войны колхозный тракторист.                - Ребята, сигарету, - шепчу я первые слова на воле.                Радуюсь: слава богу, всё цело.
 
 Начинаем смену. Проходит  пара часов. Теперь  ломит всё тело. Не могу двигать ни рукой, ни ногой. Вызываю самосвал,  доезжаю до дома. Ползу на четвереньках на второй этаж. Из последних сил стучу в дверь. Два дня : пятое декабря, День Сталинской Конституции, и следующее за ним воскресенье больница не работает. Лежу на полу – поднять меня на кровать Катя не может.
   
 Седьмого привозят  в больницу. Вечером к соседу по палате приходит жена.                - Петь, что на комбинате-то случилось! Мужика брёвами завалило. Весь седой и мёртвый.                – Давно помер? – спрашиваю я.                – Да вчера сама хоронила.


Рецензии