Мы с Тобой одной крови. Глава 21

Прозвенел звонок. Кончилась алгебра. Ребята стали выходить из класса.

- Даня, Даня, - услышал Даня Костин голос. Костя бежал за ним. Даня остановился. – Вот, смотри!

Кир только что раздал им контрольные. Костя держал тетрадь двумя руками, словно боялся, что она улетит.

- Даня, смотри, пятерка! За контрольную!

Это была первая Костина пятерка по алгебре. Костя даже глазам своим не поверил, когда увидел. Он был так счастлив, что, показывая Дане тетрадь, чуть не сказал ему, как он его любит. Но потом подумал, что Даня, наверное, этого не поймет, и сказал просто:

- Даня, спасибо тебе, огромное!
- Не за что, – ответил Даня. – Молодец, поздравляю!
- Да ты же не знаешь! Меня же теперь Кирилл с собой в горы возьмет! Он обещал, если я пятерку получу...

Даня улыбнулся. Он не знал, что Костя так хочет стать альпинистом. Оказывается, он помог человеку не только по алгебре.

- Здорово, Костя. Я рад. Но тебе меня благодарить не за что, я же тебе просто несколько раз объяснил, как домашку делать.

Дане было грустно. Нет, не из-за Кости, а просто. Дане теперь почти всегда было грустно. Костя вдруг тоже замолчал, посмотрел на Даню.

- Знаешь, Полина вчера Кириллу звонила. Говорит, маму домой отпустили на две недели. Но потом опять положат на какие-то процедуры.

Даня чуть не упал. Это было первое известие о Полине. Он стоял молча, вцепившись руками в батарею за спиной. Батарея была горячая, Даня почувствовал боль в ладонях и начал приходить в себя. Костя все еще стоял напротив.

- А откуда... ты знаешь? – спросил Даня, пытаясь говорить как можно спокойней, чтобы не выдать себя.
- Я вчера у Кирилла ночевал, слышал, как они разговаривали.
- Ты? У Кирилла? Ночевал?
- Да... Он - мой Крестный.
- ?
- Ну, Крестный Отец...
- Да, я знаю, что такое Крестный.
- Вы чего тут застряли? Пошли. Русский скоро начнется, – это подошел Лева.
- А мы как раз про Полину разговаривали, – сказал Костя.
- Да, интересно, как она там, – обронил Лева.
- Можно ей позвонить, – посоветовал Костя.
- Ну да!... И что мы ей скажем? «Здрасте, как дела?» – Дане невыносимо хотелось узнать, как Полина, но слушать вот эту болтовню равнодушных людей он не мог, даже когда равнодушные люди были его друзьями.
- Да, нехорошо. У нее горе, а никому и дела нет, все про нее забыли, – сказал Лева.
- А что ты предлагаешь? Что тут можно сделать? – сердито спросил Даня.
- Давайте ей письмо напишем! Всем классом! О том, что мы ее помним и ждем, и надеемся, что ее мама скоро поправится, и что Полина вернется и будет нас опять учить.
- Здорово, Лева! Полине, наверное, будет приятно. Она часто про нас Кирилла расспрашивает. Я завтра ее адрес принесу, – обрадовался Костя.
- Хорошо, давайте напишем, – согласился Даня.

Даня посмотрел на Леву, как тот совершенно не удивился тому, что Костя знает, о чем говорили Кир с Полиной по телефону, и тому, что Костя неизвестно откуда вот так просто может достать Полинин адрес, и подумал, что Лева, наверное, много еще чего знает про Костю, чего никто больше не знает.

Нет, Даня не сердился на Леву за то, что у Левы от него, Дани, лучшего его друга, были какие-то тайны. Даня просто удивился, что Лева так может. Даже случайно никогда не проговорится. «Ну, Лева! Могила!» Даня и до этого уважал Леву за сдержанность, а сейчас подумал, что если нужно будет когда-нибудь кому-то доверить свою тайну, то лучше Левы никого не найти.

На следующий день, когда Даня и Костя делали у Левы уроки, Костя достал бумажку с Полининым адресом, положил на стол.

- На, Лева.
- Спасибо. Да, я сейчас письмо напишу, только вот русский доподчеркиваю. Подлежащее-сказуемое...

Даня стоял у стола, смотрел на листок, на адрес, написанный рукой Кира, пытался запомнить.

- Лева, мальчики, морс готов! Хотите? – раздался с кухни бабушкин голос.
- Морс, морс, вот здорово! – запрыгал Костя, он очень любил морс из черной смородины, который делала Левина бабушка.
- Конечно, хотим! - Лева и Костя рванули на кухню.

Даня достал карандаш из портфеля, вырвал клочок из какой-то тетради, целый лист у него от волнения вырвать не получилось, и записал Полинин адрес, весь, вместе с индексом. Он положил этот клочок в карман рубашки и пошел на кухню пить морс.

Придя домой, Даня нашел на огромной карте Союза, висевшей у них в коридоре вместо обоев, область, где была Полинина деревня. Это было недалеко, часов шесть на поезде. Даня приложил ладонь к этой области, словно хотел погладить Полину вон там, на карте. Потом Даня вспомнил, что еще до того как он родился, мама с папой часто ходили в походы, и у них до сих пор в книжном шкафу на самой нижней полке хранился целый ворох карт разных областей.

Даня пошел к шкафу, отодвинул стекло, вывалил на пол этот ворох карт, стал разбирать. Вот она, есть! Даня открыл карту, нашел район и деревню. Он смотрел на кружочек на карте, на название и пытался представить, что же там видит Полина. Как она там, вот в этом кружочке?

Даня аккуратно убрал карты на место, задвинул стекло и пошел к себе за стол, расстелил на столе Полинину карту. Погладил рукой теперь уже ее деревню и лег на нее щекой. Дане показалось, что в первый раз с того дня, как он узнал, что у Полины заболела мама и ее не будет неизвестно сколько, он может отдохнуть.

- Дань, ты что, спишь? – в комнату вошла Маша.
- Нет Маш, я думаю.
- А это у тебя что? – спросила Маша, показывая на карту.
- География.

Даня не спал всю ночь, все думал о Полине. Может быть, можно к ней приехать? Думал он о ней и весь день в школе. Он думал о том, что же ему теперь делать: в том, что надо что-то делать, он не сомневался. Придя домой, Даня решил написать Полине письмо. Лева уже написал одно, и Даня под ним даже подписался, но это было не то.

Даня вырвал листок из тетради, сел за стол и задумался. Он не знал, как начать. Когда мама писала записки в школу учителям, то они начинались: «Уважаемая»,  - но это не подходило.  «Дорогая, любимая...», - подумал Даня - «нет, все не то». Он посидел, подумал еще немного, пропустил первую строчку и стал писать.

«Пишет Вам Даня Кирсанов, я в прошлом году учился в шестом «Б». Вам, наверное, будет странно, что я Вам пишу, но мне очень нужно сказать Вам, что Вы для меня значите. Я так измучился в этой неизвестности, что я больше просто не могу. Мне ничего не нужно, лишь бы знать, как Вы.

Я знаю, что ничем не могу Вам помочь, и никогда не мог.»

Даня вспомнил, как Полина стояла у окна, тогда, в тот день, когда он шел за мелом. Ему снова подкатил комок к горлу. «И никогда не мог», - повторил он про себя, отложил ручку, уперся щеками в ладони, уставился на листок. Он так ясно увидел ее, ощутил себя идущим по коридору, и то прежнее чувство невыносимой жалости и бессилия вновь охватило его. Ему было стыдно за свою детскость, за свой смешной вид в этой синей школьной курточке с затертыми до блеска локтями, и больше всего за то, что он ничего не мог сделать.

«Вам, наверное, все это покажется смешным, ведь мне только тринадцать. Но я хочу, чтобы Вы знали, что у Вас есть друг, который Вас никогда не предаст, и будет любить всегда.»

Даня хотел попросить Полину, чтобы она написала ему, но передумал. Он подписался «Даня Кирсанов». Поставил точку. Опять посидел, упершись щеками в ладони, перечел письмо. Потом, на обороте страницы, написал:



***
Я одену тебя в это утро,
Утро из тончайшего шелка.
Я одену тебя в эти чуства,
Смешные чуства ребенка.
Я одену тебя в эти сны,
Предрассветные сны детства.
На тебя в этот день весны
Я никак не могу наглядеться.

***
Не стой у окна, пожалуйста,
Когда на душе печаль:
Мне этой щемящей жалости
Не вынести на плечах.
Я скоро уж стану взрослым
И радость твою найду.
Пять лет – ведь это так просто
Расти, не смотря на беду.

***
Закрыть глаза и слушать,
Вдыхать твои слова.
С дыханием мне в душу
Войдет твоя душа.
И станут неразлучны
На много долгих лет.
«Я Вас любил...» и лучше
На свете счастья нет.   
 
Он еще раз перечитал письмо, все целиком, заметив первую пустую строчку, подумал: «Напишу просто, Полина Дмитриевна». Разжав пальцы на левой ладони, он стал смотреть на ее имя. Затем поискал конверт, конверта не оказалось. «Ладно, завтра с утра на почту зайду, все равно марка нужна», - решил он, положив письмо в тетрадь по русскому, чтобы не помять. Тетрадь он засунул в портфель. Портфель бросил под стол.
Даня почувствовал себя страшно усталым. Внутри у него было пусто - будто огромная серая яма - и тихо. Он встал из-за стола, пошел в спальню, упал на кровать и закрыл глаза.

- Дань, ты что? - услышал он Машин голос.
- Маш, у меня что-то голова болит, не шуми.
- Хорошо.

Маша лежала на своей кровати и раскрашивала картинку.

- Дань, дай мне ластик, пожалуйста.
- А твой где?
- Не знаю, задевался куда-то.
- Пойди, Маш, на столе возьми.
- Дань, я не знаю где. Дай, пожалуйста, а то у меня лист у дерева случайно коричневый получился.
- Маш, тебе надо, ты и ищи.

Маша обиженно встала, взяла раскраску и вышла из комнаты.

- Свет погаси, - крикнул ей вдогонку Даня.

Она вернулась, щелкнула выключателем, прикрыла за собой дверь. Даня закрыл глаза и попытался заснуть. Он снова увидел Полину, стоящую у окна, белый воротничок, бежевый свитер, коричневую юбку. Даня представил, что он мог просто подойти к ней, взять ее за руку. Она бы все поняла, без слов. Он упал бы перед ней на колени, прижал бы ее руку к губам. Он почувствовал, как ее другая рука легла ему на голову и замер. Потом он понял, что сидит на дерева. Он посмотрел сквозь листву и увидел вдалеке ее, играющую с ребятами. Он лег на ветку, и стал смотреть на Полину и ребят, бегающих среди солнечных пятен.

Когда Даня проснулся, было уже темно. Он встал, поплескал на глаза водой, пошел в комнату: надо было еще прочитать историю и географию на завтра. Мама и папа были уже дома. Маша оживленно показывала папе свою раскраску. Даня сел за стол. На столе, аккуратной стопочкой лежали его тетради, а рядом учебники.

У Дани вдруг очень сильно забилось сердце.

- Маш, это что?! - крикнул он Машке. Он даже не сердился, он просто не мог поверить своим глазам.
- Это я ластик искала, - виновато отозвалась Маша.
- Ну что, нашла? Ты же знаешь, что у меня на столе трогать ничего нельзя! А в портфеле тем более!
- Ну, ты же сам сказал, ищи, а его на столе нигде не было.

«Точно», - вспомнил Даня - «сам сказал, идиот!».

- А что ж ты назад все в портфель не убрала?
- А я забыла, какие в портфеле были, они смешались. Я за то их аккуратно все сложила, - гордо сказала Маша, - а то у тебя на столе все время беспорядок такой, смотреть страшно.

Даня решил больше не спорить. Тетрадь по русскому лежала на самом верху стопки. Он взял ее, положил перед собой, открыл. У него отлегло от сердца. Письмо было там, лежало, где он его и оставил. Он опять прочитал его: «Вот обалдуй, имя так и не написал!» Он стал искать ручку: «Ручки-то куда она дела!» Даня поднял тетрадь. Листок соскользнул и перевернулся.

В слове «чувства» аккуратным маминым почерком, карандашом, была вставлена буква «в». В двух местах.

Мама часто проверяла Данины домашние работы по русскому. Оба: Даня и папа были «безграмотные», и мама читала папины отчеты и Данины тетради, исправляя карандашом ошибки. Даня сидел, смотрел на галочки под буквами «в», лицо ему заливал румянец. Подошла мама:

- Да, Даня, я тебе хотела сказать, что «чувства» пишутся с двумя «в». Исправь, пожалуйста, и запомни.

Даня подумал, что то, как писать слово «чувства» он запомнит на всю жизнь.

- Да, мам, спасибо.

Мама посмотрела на Даню внимательно и озабоченно, испуганно даже.

- Даня, я хотела тебя спросить… Ты что, влюбился? – Даня заметил краем глаза, как Машка вдруг «оторвалась» от своей раскраски и уставилась на него.
- С чего это ты взяла?
- Ну вот, письмо.
- Это мы в школе «Онегина» проходим, вот нам и задали, сочинение, - соврал Даня. Ему было уже все равно, поверят ему или нет, лишь бы его оставили в покое.
- «Онегина»? Уже? Правда? Ты же знаешь, что все можешь мне рассказать, – страх у мамы в глазах постепенно рассеивался, она даже заулыбалась.
- Конечно, мам, я знаю. Ну, ты сама подумай, как я мог влюбиться? У меня еще и усы не растут! – Даня тоже постарался улыбнуться, главное симметрично. Ему показалось, что у него получилось.
- А стихи? Это ты сам написал? Хорошие, мне понравились, – уже совсем успокоено сказала мама.
- Нет, мам, это Константин Сонетов, серебряный век, – Даня уже больше не мог краснеть.
- Надо же, я не знала. Ты тогда ссылку поставь, вот так, - мама взяла карандаш, поставила звездочку после последней строчки и внизу страницы написала: «Константин Сонетов».

Мама пошла на кухню. Папа сидел за соседним столом, что-то считал на калькуляторе, записывал. Маша опять принялась за раскраску: ничего интересного не произошло, обычные Данины уроки. Даня осторожно взял листок, сложил его вчетверо, засунул в карман рубашки. Потом он посидел еще с минуту, поднялся и вышел из комнаты.

Он сидел в темноте у себя на кровати, уперев подбородок в поджатые колени. В окно ему был виден соседний дом. В окнах горел свет. Одно окно погасло, затем другое. Даня встал, вышел в коридор, засунул ноги в ботинки, зашнуровал, набросил пальто, шапку.

- Мам, я к Леве, мне ему надо напильник отнести.
- Какой напильник? Полвосьмого уже.
- Я сегодня обещал.
- Шарф не забудь, на улице мороз.

Даня схватил шарф с полки, обмотал его вокруг шеи дважды, и выбежал на лестницу. Он пробежал через двор, выбежал в переулок. Посередине, между двух старинных церквей горел фонарь. На улице было пусто, только стояли припаркованные в снегу машины. Даня побежал дальше, в соседний двор. Там тоже светил фонарь, белым светом. Даня вдруг остановился, не зная, куда ему дальше. Встал, поднял голову, посмотрел на фонарь. Ветра не было совсем. С неба медленно падали снежинки. В свете фонаря они мерцали, как звезды, на фоне темного неба. Дане показалось, что он летит. Он стоял, смотрел на звезды, они опускались ему на лицо, на горевшие щеки, лоб, губы, таяли. Данино лицо было все мокрое, по щекам у него беззвучно текли слезы.

Даня оглянулся, он устал стоять. Заметив позади детские качели на двоих, он подошел, сел на деревянный пол между двумя маленькими сиденьями и уперся каблуком ботинка в снег.
«Какой же я идиот!», - подумал Даня. «У нее умирает мама, а тут еще я со своими чувствами, написанными с одной «в» », - вдруг вспомнил Даня. Ему стало невыносимо стыдно: «Эгоист несчастный, «я больше не могу», и стихи еще написал».

Даня достал из кармана письмо, развернул, посмотрел на него при свете фонаря, вспомнил, как испугалась мама.  Он сложил письмо пополам, аккуратно разорвал по сгибу, опять пополам и опять по сгибу, потом еще и еще. Больше не рвалось. «Как же все-таки хорошо, что я имени не написал!» - он сжал обрывки в левой ладони, потом разжал руку. Кусочки бумаги медленно упали вниз, под качели. Даня посмотрел на них, увидел «и никогда не мог», встал, собрал обрывки, пошел к сугробу, вырыл ямку в снегу поглубже, положил в нее письмо, завалил снегом, вернулся к качелям и лег на деревянный пол между сиденьями.
Он лежал и смотрел на звезды-снежинки. Когда совсем замерз, встал и пошел домой.

Тетрадку со стихами Даня сжег неделей позже. Взял жестянку, в которой у него хранились гвозди, пересыпал их в пакет, пошел в соседний двор, сел на те же качели. Снова, как в прошлый раз, было темно, горел фонарь, падал снег. Даня вырывал листы из тетради, читал их, поджигал, клал в жестянку и смотрел, как они горели.

***
Между нами натянута ночь.
Дождь ее вышивает на пяльцах,
Он лишь колет мне холодом пальцы,
И не может ничем мне помочь.

Между нами натянута жизнь,
Я ей тоже, наверно, не нужен.
Ветер мнет отражения в лужах
И опавшей листвою дрожит.

О, родная, как ждать я устал,
Но о помощи здесь не просят.
Я молчу, потому что лишь осень
К моим может приникнуть устам.

- Ты что здесь жжешь, хулиган? А ну уходи отсюда, я сейчас милицию позову! – набросилась на него проходящая мимо женщина. Она вышла из дома, чтобы выбросить мусор.

Оставалось еще два листа. Даня вырвал их и засунул в жестянку сразу оба. Они загорелись.
 
- Да он и не слушает совсем, еще больше жжет! - женщина замахнулась на него ведром. - А ну иди отсюда!

Листы догорели. Даня сорвал с головы шапку, схватил ей жестянку и пошел из этого двора. Проходя мимо церкви, он перевернул жестянку и вытряхнул пепел в сугроб.