Встречи в Байдарской долине

                ВСТРЕЧ В БАЙДАРСКОЙ ДОЛИНЕ
                1995


ОТ АВТОРА
В ноябрьские дни 1989 года в Севастополе проходила научно-практическая конференция, посвящённая 120-летию со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца. Со всего Союза, — бывшего Союза! — съехались писатели, ученые, артисты, чтобы принять участие в конференции.
По ее окончании, а длилась конференция десять дней , было решено:

«Создать комиссию по литературному наследству Скитальца...
Основать литературно-музыкальное общество Скитальца...
Подготовить к изданию собрание сочинений Скитальца...
Ходатайствовать перед Секретариатом СП СССР и РСФСР о проведении ежегодных Всесоюзных литературных чтений, посвященных творчеству Скитальца в Байдарской долине...»

И — наконец!

«Обратиться в правление СП СССР, к Советскому фонду культуры с предложением открыть Всесоюзный счет на восстановление дачи Скитальца в Байдарской долине с целью создания в ней государственного мемориального литературного музея писателя...»

Так вот, ничего не было сделано. Но толчок был дан: для многих севастополъцев был «открыт» писатель Степан Скиталец.
И сегодня творческие люди, благодаря другому писателю Игорю Маркевичу, два раза в год собираются «у Маркевича» на «творческие посиделки со Скитальцем». И каждый раз меня просят рассказать о Скитальце. И я рассказываю.
Но в один прекрасный день я подумал:
«А чего это я все рассказываю и рассказываю, когда об этом можно написать!»

И — написал!( Отдельным изданием книга вышла в 1995 году, а до этого очерк о Степане Скитальце печатался в газетах, журналах и в моих сборниках)


Редакция городской газеты «Слава Севастополя» попросила меня, своего внештатного корреспондента, написать о детском садике; ребятишек вывезли из Севастополя в Байдарскую долину — есть там удивительное село Родниковое (бывшее — Скели). Моя задача была описать, как ребята проводят лето, как они купаются в быстрой горной речушке глубиною по колено, но в которой водится форель, как они загорают до черноты, как собирают земляные орехи... В общем, обо всем понемножку, чтобы успокоить родителей, оставшихся в городе...

Сейчас лихорадочно листаю свои блокноты: когда же это было? Нахожу: 5 июля 1964 года…

Автобус довез меня до Передового, а в Родниковое — каких-нибудь пять-шесть километров! — решил идти пешком.
Но, чтобы там ни говорили о пользе передвижений пешим способом, тяжело идти в жару под открытым солнцем. И, когда, возле меня раздалось властное "Тп-р-ру" и ишак (Некоторые утверждают , что это был осел и звали его
Мишкой. То есть, так же, как и меня. Но этого я тогда не знал , а узнал значительно позже!), запряженный в повозку , «ёкнул» в тон голосу, словно приглашая занять место в этом экипаже, я тотчас остановился и, невзирая на малые ишачье-ослиные силы, спросил: - Не подвезете?
- Для того и остановилась. Садитесь.
Старуха, — а было ей… даже затрудняюсь сказать сколько, во всяком случае, все женщины, перевалившие за пятьдесят были для меня старухами, а этой было не меньше семидесяти, — протянула руку и представилась:
— Вера Федоровна! Прошу любить и жаловать! — рукопожатие твердое, энергичное.
      У Веры Федоровны внимательные, пронизывающие глаза, до неправдоподобия увеличенные линзами очков. Честно признаться, неприятно, чувствуешь себя под увеличительными стеклами, как микроб под микроскопом. От едва заметного ветерка раздуваются ее седые воздушные волосы. Седина не древняя — с желтизной, а с каким-то неуловимым черным отливом. Руки натружены и напоминают собой перекрученные пеньковые канаты. На руке — а тогда не было такой моды! — мужские часы. Если не ошибаюсь, были они марки «Победа». По произношению, по построению фраз она была явно не из местных...

А сейчас забежим далеко вперед: в 1980 году в издательстве «Таврия» у меня вышел сборник «Причастные лично» и в нем был очерк о Степане Скитальце и о его жене Вере Федоровне Петровой-Скиталец.  Книжку я послал московскому литературоведу Александру Храбовицкому, с которым я был в длительной переписке. И вот что он мне ответил. Письмо датировано 7 января 1981 года:

«... Очерк ... вызвал у меня желание поделиться своими воспоминаниями о жене Скитальца. Она не была такой розовой, как Вы описываете. Прилагаю текст своих воспоминаний.  ( По-моему, эти «Воспоминания…» так и не были опубликованы – М.Л.)

А.В. Храбовицкий.
Из цикла «Воспоминания в каплях»(1969).
ЖЕНА СКИТАЛЬЦА (В.Ф. ПЕТРОВА).
Это был уникальный образец эгоцентризма, полного отсутствия общественных интересов, ничем не замаскированной жадности. Когда она умерла, одна общая знакомая сказала о ней: «Она хотела захватить весь мир». У нее был дом в Риге (она была латышка Вильгельмина Фридриховна , но уверяла, что она шведка; называли ее Вера Федоровна) и дача в Крыму. Между пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила. Однажды сбила человека, он погиб. Ее не потрясло; отбыв условное наказание, продолжала ездить.
Все ее разговоры были только о деньгах, хотя она была совершенно одна. Изданиями мужа она интересовалась только в материальных целях: ничто другое, связанное с памятью о нем ее не интересовало, и никакой литературный разговор с ней был невозможен...»

    В свое время я на это письмо не обратил внимания , но в предверии 120-летия со дня рождения Степана Гавриловича Петрова-Скитальца решил проверить письмо, встретиться с теми, кто знал писателя и его вторую жену — Веру Федоровну.
    
   Записи мы вели в несколько рук. В этом деле мне помогали члены литературного музея школы № 28, что в Малом Инкермане: Алексеенко Татьяна, Баркасова Марина, Глазунова Елена, Дяткова Евгения, Панина Елена, Прасолова Мария, Школяр Ирина во главе со своей учительницей русского языка и литературы Плонской Ольгой Тимофеевной. (Записи велись в октябре-ноябре 1989 года).

Но о них несколько позже, а сейчас вернемся вновь в 1964 год и притворимся, что ничего не знаем о Вере Федоровне.
То, что она была не из местных, определил сразу, но вот ее руки меня смутили — типичные руки крестьянки.
Я заглянул в повозку, а там в нескольких аккуратно сколоченных ящичках — первая клубника.
— На продажу? — первая клубника на севастопольском базаре была в такой цене, что у
покупателей в глазах рябило.
Она вскинула на меня глаза поверх очков. В глазах — строгость.
— Как можно наживаться на детях! В детский сад везу. Тут неподалеку севастопольцы
отдыхают.

«Вот о чем я буду писать в своей корреспонденции на радость родителям!»

- Хороший урожай? — поинтересовался я.
      - В этом году — хороший. Но вороны почти всю поклевали . Вот только и оставили для детей. С клубникой вообще, сударь, много возни. А вот лук не требует такого присмотра...
Вы — агроном?
Нет — переводчица. Перевожу с немецкого, английского, французского, японского.
«Японского» — это меня поразило больше всего. Английский, немецкий, французский у нас в школах преподают, но... японский.
- Я с мужем жила несколько лет в Манчжурии и Японии.
- Для кого же здесь переводите?
- Как для кого? Сейчас — для московских издательств, а раньше — для мужа. Он был писателем.
- Кто?
- Как кто? Муж.
Как бы по-удобней выпытать фамилию мужа?.. Но она поняла меня без слов. Бросила коротко:
- Скиталец.
- Тот самый — Степан Скиталец?
- Тот самый, — Вера Федоровна вновь «положила меня под микроскоп», — а вы, молодой
человек, даже знаете, как его зовут? Странно. О нем сегодня знают все меньше и меньше. В Японии о нем и то больше знают.
- Японию мы шапками закидаем, — пошутил я, но Вера Федоровна шутки не приняла.
- Япония — читающая страна!..

Так я познакомился с Верой Федоровной Петровой-Скиталец.

Не знаю, как я выполнил задание редакции, но весь мой блокнот был исписан беседами, совершенно далекими от проблем детского сада. Я даже ночевал несколько дней на даче, где к стволу старого высохшего дерева была прикреплена дощечка с надписью:

                «ЗДЕСЬ — НА СВОЕЙ ДАЧЕ —
                ЖИЛ И РАБОТАЛ СКИТАЛЕЦ
                Петров С.Г. 1869 — 1941 гг.)»

Но дача — это слишком громко сказано. Здание разрушено...

«Стоп!» — останавливаю сам себя. В те давние годы я писал: «здание разрушено немцами в Великую Отечественную войну». Это не так. Здание разрушили сами сельчане. Свидетельствуют это почти все жители Родникового. Конечно, старшее поколение.
     Да что там послевоенные годы, -  тогда не хватало стройматериалов. Уже на моей памяти была в Родниковом уничтожена двухэтажная  каменная (вечная) школа, построенная в 1900 году Ялтинским земством и в которой зарождался первый в нашей стране музей Степана Скитальца!

И так — здание, которое когда-то называлось «дачей Скитальца», растащено по камушку, по кирпичику.

— Что же вы, Вера Федоровна, не обратитесь к государству, чтобы помогли реставрировать дом?
—- К государству! — фыркнула она на меня. — Все нужно делать своими руками, сударь. Нельзя жить только за счет государства.
Вера Федоровна подходят к этажерке и снимает оттуда автобиографический роман Степана Скитальца «Дом Черновых».
— Вот смотрите, — она находит нужную страницу, — здесь есть такие строки:

«... Сам сочинил план дома и сам руководил постройкой. Полгода жил в шалаше...»

- Помню, это говорит один из героев романа.
- Это говорит Скиталец о своем доме, — поправляет меня Вера Федоровна.
   
  Не буду утверждать, что я уж очень хорошо был знаком с жизнью и творчеством Степана Скитальца, — да разве я один?! — но знал, еще со школьной скамьи, что Скиталец был другом Максима Горького, что стихи Скитальца цитировал Владимир Ильич Ленин... Имя Скитальца в девятисотых годах было известно так же широко, как и имя Максима Горького.
В Крымском архиве сохранились рапорты на имя начальника Таврического жандармского управления, показывающие, каким тщательным был в ту пору полицейский надзор за двумя писателями.

Вот, пожалуй, и все, что я знал о писателе Степане Скитальце.
Вера Федоровна меня даже похвалила за эти знания, потому что, по ее словам, некоторые с трудом вспоминают, что жил на свете такой писатель, а уж вести разговор, что он написал...
Вера Федоровна раскрыла несколько папок:
— Мой походный архив.
Папки набиты фотографиями, известными мне по изданиям, и редкими, еще не опубликованными. Я даже растерялся, увидев столько знакомых лиц, имена которых давно принадлежат истории: Бунин и Куприн, Чехов и Маяковский, Анатолий Каменский и Федор Панфёров...
    Вера Федоровна, как опытный экскурсовод, «ведет» меня по этим моментальным отпечаткам былой жизни:
Вот это — Максим Горький. Рядом с ним — Степан Скиталец и ялтинский  врач... Кажет
ся, Средин... Это Алексей и Степан в Нижнем Новгороде в 1901 году...
- Бывал на этой даче Алексей Максимович Горький? — интересуюсь.
Вера Федоровна вздыхает.
- Бывал... К моему несчастью.
- Как так!?
Горький и... к несчастью. Это не укладывалось в моей голове. Великий пролетарский писатель и... Нет, здесь что-то не так. Надо выяснить. Усиливаю натиск:
- Как же так?! Насколько мне известно  из литературных источников, Степан Скиталец был просто влюблен в Максима Горького.
    - В этом то и заключалось несчастье. Для вас Максим Горький — основоположник, а для меня просто Алексей Максимович. И вот этот Алексей Максимович приезжал к нам на дачу, нанимал извозчика, брал с собою своего друга, влюбленного в него, и пускались они в многодневный загул со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я , наверное  , злопамятна, но я принципиально не читаю теперь Максима Горького. Говорят, он много написал. Но я об этом не знаю.
Перевожу разговор – мне неприятно, когда так отзываются о моём любимом писателе, творчество которого я очень даже хорошо знаю…  Но я так же знаю, возрази я и замкнётся в себе старуха, а мне же нужно подробности выведать!
  — А это кто? .    .
  — Шаляпин. Не узнаете? Тут и надпись имеется.
    Впервые вижу автограф великого артиста:

«Вперед! Пусть в океане жизни правда мачтой в небеса упрется. Милому Степану Гавриловичу Петрову-Скитальцу от души. Федор Шаляпин. Кореиз. 12/IV-1902 г.»

- А здесь Шаляпин бывал?
- И не раз !.. Дуэтом пели они со Степаном Гавриловичем. У моего тоже голос был богатый. Церковный голос. Со всех окрестных деревень приходили послушать дуэт  Шаляпин-Скиталец... На этой даче, сударь мой, многие бывали. Сережа... Сергей Николаевич Сергеев-Ценский тоже был.
Вера Федоровна неожиданно расхохоталась. По-молодому звонко и по-старушечьи тонкоголосо:
— Вот все говорят «шаляпинский бас » -   как бы эталон баса. А я при этом словосочетании всегда вспоминаю голос Сережи, голос Сергеева-Ценского... Вот уж где был бас! Как начнет по-молодецки ухать — любил! — так, наверное, вся живность на много верст попрячется в горах... Жила от нас неподалеку одна интеллигентная дамочка — большая любительница поговорить о литературе. Но, надо заметить, дальше знания имен известных писателей ее познания не распространялись. Как прослышит она, что к нам кто-то из писателей заявился, — тут как тут! Заглядывает с этакими испепеляющими глазами в лицо и спрашивает с придыханием:
"А Чарская, скажите, сейчас уже не в моде? А Горький, который из мещан, очень талантлив?»
Александра Куприна она однажды так атаковала,  а он ничего, посмеивался даже, приговаривая при этом:
«Все мы, матушка, ужасно талантливы, а я — особенно»... Уходя, даже ручку ей поцеловал.
Таким образом она и на Сергеева-Ценского набросилась: «Ах, ах, правду говорят, что Чарская растеряла свой талант?.. А верно, Куприн , который Александр, самый талантливейший писатель нашего времени? Ах, ах...»
    Вижу, глаза Сергея кровью наливаются. Я-то знала, не прощал он невежества в литературе и терпеть не мог окололитературных дамочек... Молчал он, молчал, а потом как вскочит — и в дверь. Схватился за огромное дерево, того и гляди вывернет с корнем, и как зарычит на весь лес... Вот это был бас! Где там Шаляпину до него... Дамочка потом говорила, что Сергеев-Ценский и не писатель вовсе, а укротитель хищных животных. Писатель, если он настоящий, не может рычать медведем. Вот Куприн, который Александр, — это настоящий писатель, ручки целует...

Рассказ Веры Федоровны о пребывании Сергеева-Ценского на даче в Байдарской долине дополнили воспоминания самого Скитальца:

«... Я пригласил его (С.Н. Сергеева-Ценского — М.Л.) к себе в Байдарскую долину, где поселился в замечательной живописной местности. К нам присоединились еще несколько человек, интересующихся пешим путешествием в глухие углы Крыма: предстояло пройти семь верст лесными тропинками... Этим путем я много раз путешествовал из деревни на Южный берег Крыма, любуясь девственной, первобытной природой как бы искусственно созданных красот. Ценский, конечно, заинтересовался: все это было как раз в его духе...»

Все эти воспоминания я записал на разрушенной даче. Сама Вера Федоровна Петрова-Скиталец жила в бывшем гараже. Здесь уместилась железная кровать, заправленная серым солдатским одеялом, рядом — этажерка с книгами и рукописями, а над ней — большой портрет Степана Скитальца. На стене — «Политическая карта мира» и «Дорожные сигнальные знаки»...

Тогда же я записал: «Дорожные знаки» — не заменитель обоев и не прихоть. В Москве, где Вера Федоровна живет зимой, у нее собственный автомобиль и она — любительница быстрой езды! — уже не раз наказывалась работниками ГАИ.»

Тогда, когда я писал эти строки, я даже не догадывался, что скрывается за строчками: «...наказывалась работниками ГАИ». Да и письмо Александра Храбовицкого мне еще предстояло прочесть.
Что ж, совместными усилиями установим: как было на самом деле. Заодно узнаем к о самом Скитальце, побеседуем с теми, кто знал дачу писателя в лучшие времена.
     Первое слово по праву памяти предоставим Алексею Александровичу Мякинникову — он скончался в 1983 году. А тогда — в 1969-м — это был красавец-мужчина, уверенный в себе и в правоте дела, которое он делает.
Признаться , я встретился с ним не для того, чтобы расспросить о Степане Скитальце, не связывал это имя с судьбой писателя, совершенно для иных целей приехал в Родниковое: я знал, что Мякинников снабжал форелью, которую он мастерски ловил в перекатах Черной речки, самого премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля во время пребывания того на Крымской конференции в Ялте в 1945 году. Мне, конечно, любопытно было узнать детали этого предприятия — ведь рыбка ловилась по прямому указанию Иосифа Виссарионовича Сталина и посему приобрела государственный масштаб.
И вот, когда я кое-что прояснил для себя, Алексей Александрович неожиданно сказал:
— Многих я кормил своей форелью, разные шишки паслись возле меня, даже не упомню их фамилий, а вот личности, — он голосом выделил слово «личности» — запомнил: Скиталец и Черчилль.
Конечно, такое словосочетание было для меня более чем странным и я, естественно, стал расспрашивать и о Степане Скитальце.
- Я часто навещал Скитальцев: сено подбрасывал   для   мерина,   на   котором   Степан Гаврилович возил для себя дрова, камни и прочие штуки, которые необходимы в хозяйстве, когда держишь свой дом — мужик он был работящий. Снабжал его медом по приказу своей жены, а от себя   угощал   Степана   Гавриловича   свежей форелью.
Правда, от форели он поначалу отказывался, говорил, сам способен изловить... Но, когда я стал его обучать ловле этой изворотливой рыбки, ничего у него не вышло — кишка оказалась тонка!
— Может, старый он был уже,—заступился я за писателя, — а ловля форели, по вашим словам, требует ловкости. .
— Староват, конечно, но не в том дело. Сельчане поговаривали, что его мучит болезнь какая-то внутренняя. Жаловался: печёт изнутри...

Многое чего хотелось бы узнать о жизни Степана Скитальца, но Мякинников все время переводил разговор в рыболовецкое русло. А, когда я стал назойлив, он сказал:
— К Зинуле моей обратитесь, к жене, она вам все и выложит, — дружила она с Верой Федоровной, с женой Степана Гавриловича...
    Так я и сделал. Обратился. Но через долгих двадцать лет. Через двадцать лет сидим мы — я и учительница Ольга Плонская — в гостях у Зинаиды Михайловны Мякинниковой.
Расскажите все, о чем помните? — просим мы.
- Память уже никудышняя стала. Вы задавайте вопросы, так мне легче будет вспоминать.
- Помните Степана Гавриловича Скитальца?
- А как же! Очень хорошо помню. Когда он вернулся из-за заграницы своей , ходил в шортах и берете. Странно нам было видеть в то время человека, который бы носил такие короткие брюки. Вот и получил он прозвище «Дядька в шортах!» Хотя, честно признаться, мы не знали, что шорты — это тоже штаны, но короткие, а в прозвище вкладывали примерно такой смысл: «дядька чёрт знает в чём!».
А еще мы называли его «северским мужиком». То есть, простым, не гордым, свойским. По нашему представлению, такие порядочные люди с Севера дальнего берутся.
- А Веру Федоровну Петрову-Скиталец вы знали?
- Не только знала, но и дружила с ней. Она мне все тайны свои рассказывала...

    Ребята из Инкерманской школы записали рассказ бывшего учителя биологии, географии и немецкого языка Родниковской школы Александра Алексеевича Петрова, который утверждает, что Вера Федоровна была шведкой, вот я попытался сейчас установить у подружки её национальность.

- Никогда она не была шведкой, она была латышкой и не скрывала этого. Фамилия ее в девичестве была Бримбер.  А в Риге жила ее родная сестра Леонида  (у Храбовицкого, помните, Вильгельмина?! – М.Л.) Фридриховна...  Лично я ее и вызывала на похороны телеграммой.
Дело в том, что Вера Федоровна вопреки воле всех своих латышских родичей вышла замуж за русского. Они прокляли ее и не хотели с нею знаться. Хотя, потом сменили гнев на милость: на даче Скитальца гостил внук сестры Мартин. Перед войной ему было лет 14-15 — он к нам за молоком ходил. Молчаливый такой. Придет, протянет кринку и молчит...

Слушаю, а в голове вертится фраза из письма А. Храбовицкого:

«...У нее был дом в Риге... и дача в Крыму. Между этими пунктами она курсировала в своей машине, которой сама правила; однажды сбила человека, он погиб. Ее это не потрясло...»

— Знаете ли Вы, Зинаида Михайловна, о случае с машиной? Человека, говорят, она задавила?
— Да, знаю. И не моталась она ни в какую Ригу, никакого дома у нее там не было, а жила она тогда в Балаклаве и ремонтировала себе хибарку в Родниковом — дача же разрушена была! И вот, когда она везла стройматериалы на своей машине, возле кирпичного завода под колеса попал десятилетний парнишка.
Веру Федоровну сразу же арестовали. Она мне из балаклавского отделения милиции прислала записку. Через три дня ее выпустили. И, хоть не ее была вина, в милиции доказали, что водитель не нарушил никаких правил, Веру Федоровну все же выслали за пределы Крыма, в Москву свою уехала.
Смерть мальчика она очень переживала. Вы бы знали, сколько денег и вещей она передала семье пострадавших, хотя ее к этому никто не принуждал...
А потом я получила от Веры Федоровны письмо из Ялты, в котором она писала, что очень хочет меня видеть и скучает по Родниковому.
Я выехала в Ялту и мы там строили планы, кого бы попросить, чтобы ей снова разрешили, поселиться в Родниковом. Решили обратиться в Севастопольскую милицию — ей разрешили.
В Ялте мы с ней сфотографировались...

Зинаида Михайловна показывает нам фотографию. (Сейчас фотография находится у меня. Когда будет создан музей Степана Скитальца, отдам ее туда. И еще множество фотографий, связанных с жизнью Степана Гавриловича, что находятся у меня, тоже сдам в музей. Только давайте быстрей создадим его! – так писал я когда-то. Но так как я давно уже проживаю в Израиле, то сдал их в Севастопольский городской архив, в свой фонд – М.Л.)

А Александр Алексеевич Петров рассказал:
— Естественно, я однофамилец, а со Скитальцем даже не был знаком и знаю о нем только со слов его бывшей секретарши Веры Федоровны, ставшей его женой. Познакомился я с ней после Великой Отечественной войны, когда она приехала в освобожденное село. Она поставила перед собою задачу: восстановить усадьбу. По характеру она была очень доброй, но решительной и деятельной натурой.
На месте магазина когда-то находилась татарская мечеть. Так возле этой мечети — там висел репродуктор — Вера Федоровна делала гимнастические упражнения под музыку, льющуюся из тарелки репродуктора... Это было так странно для села... Знаю, что у Веры Федоровны была машина, но здесь она ездила на ослике Мишке. Головастый такой был ослик: умный, если можно так сказать о животине и — вовсе не упрямый. Во всяком случае, не упрямей человека.
Дача Скитальца хоть и была разрушенной, но сохранился второй этаж. А там был балкон. Когда Вере Федоровне необходим был ослик, она выходила на балкон и кричала: «Мишка! Мишка!» А он, шельмец , спрячется под балкон и не видно его. Стоит и, честное слово, вроде бы даже улыбается, что хозяйка его не видит. Вера Федоровна кричит-надрывается: «Мишка! Мишка!» — а тот только хвостиком крутит.
Мы ей кричим снизу:
— Да он под балконом, Вера Федоровна!..
Выходит Мишка из-под балкона и недовольно поверчивает хвостиком в нашу сторону. Дескать: «Эх, вы, люди, выдали!»
И умерла Вера Федоровна за работой: несла чернозем под яблони и... упала на бок...

К Ольге Федоровне Барзоли-Кирилловой мы вновь пошли с Ольгой Плонской.
Ольга Федоровна Барзоли — бывшая преподавательница русского и татарского языка. Для будущего музея Степана Скитальца она подарила групповую фотографию 1-го выпуска Скельской средней школы, Балаклавского района, Крымской АССР и фотографию здания самой школы, исчезнувшей ныне.
Эту школу неоднократно посещал Степан Гаврилович Скиталец и думается, выпускники школы — если их пощадила война! — еще внесут дополнительные штрихи в биографию писателя.
- Ольга Федоровна, Вы были знакомы со Скитальцами?
- А как же! Всю семью его знала. Всех, всех. Недавно в «Славе Севастополя» Елена Семеновна Якушечкина напечатала небольшую заметку  «Помню  Петрова-Скитальца».
Елена Семеновна пишет, что была дружна с его племянницей Лизой и тетей его. Как же, знаю Елену Семеновну. Ее девичья фамилия — Дженевиз. Но Лена ошиблась. Лиза никогда не была племянницей Скитальца. Это была дочь сторожа дачи — ведь Скитальцы жили здесь только в летнее время, а на зиму уезжали в Москву! — Ивана Царевского. У Царевского, кроме дочери Лизы, были еще и два сына. Я не помню, как их по настоящему звали, а мы — скельцы—одного мальчика звали Мордасом, а другого — Губаном.
И в то же время, Елена Семеновна Якушечкина недалека от истины: к детям Царевского Степан Гаврилович Скиталец и его жена Вера Федоровна относились как к родным — ведь Иван Царевский был не из местных, его Степан Гаврилович привез из села Обшаровки Самарского уезда, оттуда, откуда сам родом был.
Царевский охранял дачу многие годы, а когда Степан Гаврилович уехал в Харбин, — пробыл он там больше десяти лет, — то разрешил моему отцу Кириллову Федору Алексеевичу пользоваться его личной библиотекой. Так что, с самим Иваном Царевским, его женой Пашей и детьми мы были хорошо знакомы.
- Расскажите все, что Вам известно о семье Скитальца? Даже самую малость припомните?
- Постараюсь. Как вам известно, лето Скитальцы проводили в Скелях, а зиму — в Москве.
Но одну из зим, — не припомню какой это был год! — Степан Гаврилович остался зимовать в Крыму. А случилось это потому, что в Москве обокрали их квартиру. Говорили, что ничего не взяли, кроме шуб. А скажу я вам, печатали тогда Степана Скитальца не часто, так что лишних денег у него никогда не было. И пропажа шуб была чувствительной для Скитальцев.
Было решено — об этом мне рассказывал отец! — Вера Федоровна в этот год уедет в Москву сама, за год заработает вначале себе шубу, а уж на следующий год — Степану Гавриловичу.
А, может быть, и другая причина была: ведь в это время Скиталец писал роман «Кандалы».
Я запомнила эту зиму еще и потому, что не однажды была у него в гостях. Жалела его. Чего себе сварим, того и ему несем. Муж мой — Харлампий Константинович — говорил: «Корми, корми писателя, раз государство его прокормить не может!»
Однажды отнесла я ему ужин, а уже темно. Темень непроглядная. Пока к нему шла, ничего еще было, а тут враз потемнело. То, что оно темно, еще ничего, а тут, перед его дачей кусты — вмиг себе глаза проколешь в темноте. Сижу у Степана Гавриловича, угощаюсь конфетами, шоколадными, которые ему Вера Федоровна из Москвы прислала, и думаю, как же домой добираться буду. А муж в командиров. Приедет, нет меня, испугается, всю деревню на ноги поднимет.
А Степан Гаврилович вежливый такой, изысканный, ну прямо граф какой из кинофильма. Мы, деревенские, не избалованы таким обращением. Уловил Степан Гаврилович мой страх перед темнотой и говорит:
— А ты оставайся у меня ночевать, Ольга. Посветлеет — уйдешь!
Вспыхнула я вся: «Экое скажет! А муж заволнуется!?»
Заметил он мое смущение и говорит:
— Тогда разрешите я до дому проведу. Темнотища же! Да и лешие всякие могут померещиться!
Но и это я отвергла — увидят деревенские, засмеют!
Тогда он дал мне в руки фонарь «летучая мышь» и с этим фонарем я и дошла до дому.
- Не ревновал муж?
- Нет. Я ему верила, и он — мне.
- Когда Вы видели Степана Гавриловича в последний раз?
    - Перед самым началом Великой Отечественной войны. Перед 1-м Маем 1941 года. Все сельчане собрались на площади. Скиталец вышел из машины, снял берет и сказал:
— Друзья! Я, наверное, вижу вас и последний раз...
Он еще что-то говорил, но я не запомнила. Запомнила только, что было какое-то нехорошее предчувствие. И еще я подумала изысканно-литературно, начитавшись книжек из библиотеки Степана Скитальца: вот она, черта, которой не видно, но которая ощущается четко — черта между вчерашним и завтрашним днем… Вот вы меня сейчас расспрашиваете, а я прикрываю глаза и вижу сельскую площадь, наполненную крестьянским людом, провожающим своего родного писателя и голос его слышу:
«Друзья! Я, наверное, вижу вас в последний раз...»

Еще раз возвратимся в год 1964. О чем бы мы ни говорили с Верой Федоровной; она непременно вспоминала своего «милого Степана Гавриловича...»
— Дайте слово, — не однажды говорила она мне, — когда будете в Москве, созвонитесь со мной... Записывайте, записывайте адрес!..
Я записал: «Москва, Ж-28, Хохловский переулок, д. 15 кв. 32». И телефон записал.
— Мы пойдем с вами к Степану Гавриловичу: он похоронен на Введенском кладбище. Но моя мечта перенести прах в Родниковое и похоронить возле дачи. Степан Гаврилович тоже этого хотел...

Я много paз собирался в Москву и наконец собрался. Набрал номер телефона, который своей рукой вписала в мою записную книжку Вера Федоровна, и совершенно незнакомый для меня голос ответил:
— А Веры Федоровны нет в живых уже несколько лет...
Цветы на запущенную могилу Степана Скитальца я положил один.

И долго я еще не знал, что сама Вера Федоровна Петрова-Скиталец похоронена на скельском кладбище.

1964-1995-2004 гг. Крым-Израиль.

© Copyright: Михаил Лезинский, 2004
Свидетельство о публикации №2404070032
+++                +++++                +++
 Рецензия на «Встречи в Байдарской долине» (Михаил Лезинский)

Это для меня совсем незнакомый жанр -истории литературы.
Замечательное повествование. К сожалению, редко кто умеет так писать воспоминания, чтобы они стали частичкой эпохи, знаком времени - ожили, заговорили. Образ жены писателя получился мощный, а ведь мог бы остаться первый вариант, но вероятно, судьба Вас туда направила, чтобы исправить несправедливость.
Это еще раз доказывает, как осторожно надо относиться и к судьбам писателей и их близких,когда мы беремся за перо, чтобы о них написать...
Но ведь то, чтобы было после 1917 в литературе, оно как-то провалилось в бездну, и вот только такие островки и появляются.
Будем надеяться, что сохранятся..
Ваша Люба
Любовь Сушко   21.03.2010 19:19   • 
+++
Спасибо , Любаша , за добрые слова .
Михаил Лезинский   21.03.2010 23:50   
+++

Спасибо, Михаил, за Ваш труд.
Дала почитать сыну.
С теплом и наилучшими пожеланиями,
Любимая Женщина   16.05.2004 10:49   • 
+++
Всё правильно, Любимая Женщина, детские рассказы дети и должны читать! И, как СЫН? Как он отнёсся к материнскому произволу? Детей надо воспитывать на высокой прозе! Учтите, может быть конфликт Матерей и Детей!
Однако, спасибо!
Михаил Лезинский   17.05.2004 00:44 
+++
Мишка, Мишка! Все-то ты знаешь ,Мишка. Сколько в тебе уместилось людей, Мне уже тоже тесно в твоей ненасытной памяти. Но что дорого: ты людей не чернишь, а обеляешь. Работать тебе у Господа Бога адвокатом, а не прокурором.
И признайся: ишачёк , который прятался под навесом и все слышал, - тоже ты?
Марк Азов   10.04.2004 00:54   •   
++
От тебя , мой Марк, ничего не скроешь! Да - я тот ишак, который и стоял под балконом.
А за "адвоката" и "прокурора" отвечу так - хулителей и без меня развелось предостаточно. И - быть мне в аду: там состоится сбор достойнейших людей.
Будь здоров, талантливый ты мой!
Твой Ишак, он же - Осёл, он же - Овен... А ОВЕН, как всем известно, простой Баран. Я - литературный Баран, тупо бодающий дубовые ворота журналов, газет и прочих печатных изданий!

Михаил Лезинский   12.04.2004 02:07   
+++
Мишка! Зря ты разогнался в ад. С твоей женой только бы жить и жить! А я когда-то писал такую поэму "Письмо жене из загробного царства". Всего не помню, но там были строчки:

При жизни мы не разбираем
И ад зовем семейным раем...
(Дальше описание семейного ада)
А черти, если разобраться,
Народ веселый холостой,
Приятно с ними мне общаться
И ощущать их нрав простой.
Подходит черт и молвит :"Милый,
Влезай, дружок, ко мне на вилы."
А зубья вил у сатаны
Тупей, чем ногти у жены.

Но это не про мою жену, разумеется, а так - художественный вымысел.
И не строй из себя барана, мы с тобой еще о-го-го стрекозлы!
Марк Азов   12.04.2004 18:38